Текст книги "Феллах"

Автор книги: Абдаррахман аш-Шаркави

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава 13

Тауфика довел до дома цирюльник, который вернулся, чтобы оказать ему помощь. Он промыл рану, смазал йодом, перевязал. Но Тауфик не хотел выходить на улицу с забинтованной головой, поэтому пришлось подождать, пока рана подсохла и цирюльник снял бинт.

– Ну вот, теперь ты здоров и можешь отправляться в мечеть! – подбодрил он своего пациента.

Тауфик, однако, не чувствовал себя окончательно выздоровевшим. Он признался, что у него все еще кружится голова и подкашиваются ноги. Хорошо бы сейчас принять немного опиума. Но где его взять? Весь запас, который был у цирюльника, отобрал Исмаил, оказывается, без гашиша или опиума он и дня прожить не может. Да еще подавай ему девушек. И не кого-нибудь, а Тафиду, дочь шейха…

Тауфик хотел пройти к мечети переулками, чтобы не встретить опять этих сосунков, которые были свидетелями его позора. Но как ни старался он не попадаться людям на глаза, все же около мечети столкнулся со своими обидчиками, которые продолжали шумно обсуждать предложение Адли о приобщении школьных комитетов к решению проблем, связанных с жизнью деревни. Стараясь не обращать внимания на насмешки и ехидные замечания, которые летели ему вслед, когда он проходил мимо группы молодежи, Тауфик направился прямо к Тафиде.

– Слава аллаху, вы, кажется, выздоровели, – произнесла Тафида с явной издевкой.

Стоявшие рядом с ней девушки засмеялись.

Тауфик, чтобы не остаться в долгу и желая отомстить ей, пристыдил Тафиду:

– Так, так, Тафида! Разве подобным образом должны вести себя честные девушки? Тем более дочь шейха? Вряд ли ты поднимешь руку на каирского бея, когда пойдешь к нему на квартиру. Хочешь не хочешь, а придется тебе ублажать его. Попробуешь пикнуть – он и тебя, и отца твоего так упечет, что и концов никто не сыщет.

Тауфик произнес это при всех и нарочито громким голосом, желая унизить Тафиду, бросить тень на ее девичью честь. Подруги Тафиды замолчали, опустив глаза.

Тафида растерянно осмотрелась по сторонам, будто ища у кого-то поддержки, и вдруг бросилась с кулаками на Тауфика. Не ожидавший такого резкого натиска, он свалился на землю, а Тафида без оглядки побежала к мечети.

Шейх Талба тем временем обводил взглядом собравшихся, выбирая, кого бы из молодежи послать к себе домой принести книгу с текстами проповедей. Как назло, куда-то запропастилась Тафида, которая скорее всех могла это сделать. Шейх поднял было уже с места одного юношу и стал ему объяснять, где лежит эта бесценная книга, но его перебил учитель Райан:

– Да не беспокойся ты напрасно, дядя Талба! Зачем тебе утруждать свои старые глаза чтением проповедей дедовских времен, которые сейчас никому не интересно слушать? Теперь другие проповеди нужны. А раз нет устаза Абдель-Максуда, так и быть, сегодня я за него произнесу проповедь. Да и ты, дядя, отдохни. Ты так часто и много читал эти книжные проповеди, что они успели людям оскомину набить.

– Побойся аллаха, Райан! Разве могут слова божьи набить оскомину? – беззлобно огрызнулся шейх Талба. – Но коли ты знаешь новые проповеди, почитай нам! – примирительным тоном добавил шейх.

Устаз Райан с достоинством, подобающим человеку, который должен читать публичную проповедь в мечети, уверенным шагом направился к мимбару, сопровождаемый удивленным шепотом:

– Устаз Райан… Устаз Райан… Вместо Абдель-Максуда произнесет проповедь…

Взоры всех присутствующих обратились к учителю. Он поднялся на мимбар. Чуть выше среднего роста, плотный, с круглым гладковыбритым лицом, лучистыми светлыми глазами, внимательно и добродушно взиравшими из-под густых, сросшихся черных бровей – он производил впечатление совсем еще юноши, хотя было ему уже около тридцати лет. Глядя на него, трудно было представить, что ему приходится содержать не только своих троих детей, посещающих среднюю школу в уезде, но и младшего брата, обучающегося в Асьютском университете, и сестру, которая училась в Каире.

– Опасный парень, – прошептал Ризк стоявшему с ним рядом Исмаилу. И, осмотревшись вокруг, недовольно проворчал: – Куда делся этот Тауфик?

– Тауфик шел, да не дошел, засмотрелся на одну девушку и споткнулся, – хихикнул кто-то из учеников за спиной Ризка.

– Мне кажется, этот учитель слишком молод, чтобы в мечети проповеди читать, – тоже шепотом сказал на ухо Ризку Исмаил. – Может, он и не женат даже, тогда его надо просто столкнуть с мимбара, не позволительно холостым стоять на месте имама. В самом деле, куда запропастился Тауфик? Он нам понадобится. Если этот парень начнет загибать не в ту сторону, Тауфик мог бы заставить его замолчать. Это по его части, он в таких делах мастак.

Райан начал говорить. Свободно, без всякого напряжения, размеренно и убежденно говорил он о том, что жадность является одним из самых больших людских пороков, осуждаемых Кораном. В подкрепление своей мысли прочел наизусть соответствующий стих из Корана. Затем он напомнил, что еще пророк Мухаммед выступал против тех, кто, злоупотребляя своим положением, грабил, обманывал и эксплуатировал бедных людей, однако зло это не изжито до конца и в наши дни, творцы его умеют приспособляться даже к социалистическим законам.

– Не прямым грабежом, так обманом, – продолжал Райан, – корыстолюбивые люди используют свое высокое положение и связи, пытаются приумножить свое богатство и навязать свою власть другим…

– Это ложь! – закричал вдруг Исмаил, вскочив с места. – Я запрещаю подобные речи, запрещаю поносить социалистический строй. К тому же этот человек вообще не имеет права выступать с публичными проповедями. Он для этого слишком молод, он, наверное, даже не женат!

– Садись! Не мешай! – зашикали на него сидевшие сзади. – Продолжайте, устаз Райан! Не обращайте на него внимания!

И устаз Райан с невозмутимым видом продолжал рассказывать о том, как еще правоверный халиф Омар[18]18
  Омар ибн эль Хаттаб – один из первых арабских халифов.


[Закрыть] стремился распределить богатство поровну между людьми, как он добивался установления справедливой власти. Шейх Талба забился в самый дальний угол и даже голову вобрал в плечи, так он хотел, чтобы никто его не видел, да и сам он не хотел никого видеть и замечать, особенно Исмаила. А тот, вытаращив глаза, делает ему какие-то знаки и даже пытается окликнуть. Но шейх Талба упорно ничего не слышит и не видит – он молится. Наконец Исмаил не выдерживает и вскакивает. И сразу как по команде между ним и Райаном поднялись несколько человек, настороженно вглядываются они в лицо учителя и в злые глаза каирца, готового помешать им слушать проповедь.

– Хорошо говоришь, устаз Райан! – раздался вдруг чей-то голос. – Продолжай! Твои слова что бальзам на душу…

– Это что еще за выкрики, Бухейри? – не утерпел, возмутился шейх Талба. – Ты не в кино, а в мечети, в божьем храме.

– Прекратить безобразие! – закричал Исмаил. – Кто такой этот Бухейри? Надо его наказать, и как следует!

Худощавый юноша в голубой галабее и маленькой засаленной такии, прищурившись, с вызовом посмотрел на Исмаила, потом на Ризка и снова выкрикнул:

– Говори, говори, Райан! Нам приятно тебя слушать. Кому не нравится, пусть уходит. А нас не запугать. Это я говорю – Бухейри. Можешь мне не угрожать! – бросил он в сторону Исмаила. – Я не боюсь твоих угроз. Интересуешься, кто я такой? Бухейри! Простой парень из… – он на мгновение запнулся и, набрав воздуха, словно с разбега закончил: – из революционного аван… авангара!

– Авангарда! – поправил его кто-то из молодежи под общий хохот.

Устаз Райан хотел было сдержать душивший его смех, но не сумел, и лицо его озарила добрая, веселая улыбка.

– Что здесь происходит? – закричал Исмаил, окончательно потерявший самообладание. – Это мечеть, святое место или какое-нибудь кабаре? Что за хохот! Какие могут быть здесь шуточки? Это надругательство над религией! Где шейх? Не годишься ты, видно, Талба быть шейхом.

Шейх Талба весь съежился, втянул еще больше голову в плечи и что-то невнятно пробормотал. Однако Райан, даже не поглядев на Исмаила, спокойно заявил:

– Не вы его назначали шейхом, и не вам его снимать. А что такое кабаре – вам лучше известно. Мы там не бывали и не бываем. Мы посещаем только мечеть, которую и чтим как божий храм. И где это записано, что в доме аллаха нужно обращать свой взор только на небеса? В мечети люди испокон веков обсуждали и все свои земные дела: как лучше устроить жизнь, как добиться справедливости, как избавиться от зла и посеять побольше добра… Вам что, это не нравится? Может, вы и службу прикажете прекратить, как запретили собрание кооператива?

В мечети послышался одобрительный гул. Кто-то засмеялся. Люди подняли головы, уже не со страхом, с откровенным презрением и вызовом глядя на Исмаила.

Райан, спустившись с мимбара, продолжал:

– Поклонимся же аллаху и, молясь ему, будем помнить, что он повелевает сеять добро, справедливость и отвергает зло, насилие, излишества и всякие греховные дела. – Затем, обратившись к шейху, заключил: – Теперь твоя очередь – начинай молитву!

Люди поднялись с корточек, получилось как бы несколько рядов, и во главе этого строя стоял Райан.

– Вот, полюбуйся, Исмаил-бей, – зашептал на ухо своему соседу Ризк, – убрали Абдель-Максуда – так теперь в командиры вылез учитель Райан, схватили щенка Салема – так гавкает эта собака Бухейри. Арестуем этих – вместо них появится еще десяток бунтарей. Но этого сукиного сына, Бухейри, клянусь аллахом, я проучу. Посидит в конюшне взаперти день-другой – станет посмирнее.

– Нужно, ваша милость, смелее действовать и не бояться уездных властей. Чуть кто поднимет голову, сразу надо бить его по башке, чтобы другим неповадно было. Иначе нам не удержать бразды правления в своих руках. Феллахи другого языка, кроме кнута, не понимают. Это ведь скоты. Поверьте мне, ваша милость, уж я-то их хорошо изучил. Не наденешь на них ярма – не попашешь! И на уездный центр нечего оглядываться – там достаточно своих людей, всегда поддержат.

Молитва окончилась, люди, прощаясь друг с другом, направлялись к выходу.

И в этот момент на всю мечеть раздался зычный голос устаза Райана:

– Послушайте, вы, сеид из Каира! Мне хотелось бы вам посоветовать не вещать во всеуслышание то, в чем вы плохо разбираетесь. Кто вам, например, сказал, что неженатый человек не может читать проповеди в мечети? Откуда вы взяли, что молодой человек не имеет права предводительствовать во время богослужения? Если вы имели в виду меня, то мне скоро исполнится тридцать, а нашему пророку Мухаммеду – да будет благословенным имя его! – не было, к вашему сведению, и двадцати, когда он возглавил своих сподвижников старше его по возрасту и стал предводителем большого войска. Ненамного старше был и его ближайший соратник и полководец Абу Бекр. Так что ваши познания в исламе весьма слабые. Прежде чем поучать других, вам не мешало бы поучиться самому. Если же вы считаете себя образованным мусульманином, то по крайней мере должны знать, что ислам высоко чтит свободу и решительно выступает против угнетения, несправедливости и таких пороков, как жадность и корыстолюбие… Потом нам хотелось бы все-таки узнать, где и кем вы работаете в Каире. И кого вы здесь представляете? Скажите нам все-таки, кто вы такой, ну, хотя бы для того, чтобы нам познакомиться и поближе узнать друг друга.

– Я не обязан вам отвечать! – срывающимся голосом выкрикнул побагровевший Исмаил. – Достаточно вам знать, что я из Каира и говорю от имени Каира. А если кому этого мало, то дополнительные сведения он сможет получить там, где в настоящее время находятся Абдель-Максуд, Абдель-Азим, Салем и Хиляль. Такая участь ждет каждого смутьяна. Мы не допустим анархии. Нам поручено навести порядок, проследить, чтобы люди занимались нормальной производительной деятельностью, а не митинговали. Зачинщиков беспорядков мы будем строго наказывать!..

– Вот вы говорите: «мы». А кто вы, собственно говоря, такие? – подал голос Адли. – От чьего имени вы все-таки выступаете? От имени Каира? Но в Каире живут разные люди – там есть и убежденные социалисты, и реакционеры, и агенты империалистов, и оппортунисты, и всякого рода приспособленцы. Кого же из них вы представляете?

Исмаил повернулся к говорившему. На него в упор с дерзким вызовом смотрели горящие ненавистью глаза Адли. Рядом с ним стояли юноши – лица возбужденные и решительные, как у людей, готовых ринуться навстречу самой большой опасности, совершить любое безрассудство во имя овладевшей ими идеи. Быстро оценив обстановку, Исмаил решил не связываться с этими юнцами. От них всего можно ожидать. Ведь это не чиновники, которые трясутся за свое место, и не феллахи, которые боятся потерять клочок земли. Этих чем припугнешь? Им терять нечего. И все же их поведение нельзя оставлять безнаказанным.

– А кого ты представляешь, сопляк? – с явной угрозой спросил Исмаил. – Как тебя зовут? Кто твой отец? Отвечай, да быстрей! Он член кооператива?

– А тебе какое дело? Сначала сам скажи, кто ты такой.

Все притихли, с любопытством и не без страха поглядывая то на Исмаила, то на Ризка, который вдруг изменился в лице, готовый прийти на помощь своему каирскому гостю. Однако Исмаил отвернулся и, сделав вид, что не расслышал последних слов Адли, быстро направился к выходу. За ним последовал и Ризк. Люди, проводив их взглядами, вздохнули с облегчением, впервые за последние пять дней почувствовали уверенность в своих силах. Уже у самого выхода Бухейри заявил надевавшему свои шикарные городские туфли Исмаилу:

– Запомни – я Бухейри. Из революционного авангарда! Я ничего не боюсь! Я помогу выбраться из тюрьмы моему другу Салему. Мы освободим всех наших товарищей!

Выходившие из мечети люди пожимали руки устазу Райану, Бухейри, Адли или награждали их восхищенными и благодарными взглядами.

Энергично работая локтями, Тауфик с трудом пробился через толпу к Ризку, ожидавшему на крыльце Исмаила.

– Ты где пропадаешь, Тауфик? – нахмурился Ризк. – Почему тебя не было на праздничной молитве?

Тауфик, почесывая затылок, пробормотал что-то невнятное – он шарил глазами по толпе. Увидев Тафиду, процедил сквозь зубы:

– Ну, подожди, Тафида! Я с тобой еще посчитаюсь!

– Разве можно так непочтительно, Тауфик, называть девушку? Тем более дочь нашего почтенного шейха? – пристыдил его кто-то из молодежи.

– Ты должен говорить ей: «О свет очей моих, девушка, пронзившая взглядом сердце мое!» – продекламировал смеясь Адли.

– Нет, Адли! – громко возразил кто-то. – Теперь он ее будет величать иначе: «О Тафида, дочь Талбы, проломившая камнем череп Тауфика!»

Ребята весело засмеялись, посыпались шуточки, а Тауфик с Ризком и Исмаилом, ни на кого не глядя, быстрым шагом направились к правлению кооператива. Феллахи провожали их недобрыми взглядами, женщины – проклятиями.

– О аллах! – со вздохом произнесла Инсаф. – Сделай так, как явил мне во сне: пусть эти трое бесследно растворятся в пыли от копыт лошадей долгожданных четырех всадников! И почему шейх Талба считает это бессвязным сном? Нет, это хороший сон. И он должен, обязательно должен сбыться!

Глава 14

Я уезжал из деревни в Каир с тяжелым чувством. Мои земляки, отчаявшиеся добиться правды с помощью властей, уповали теперь только на аллаха и на святых угодников, покровителей деревни. Они меня предостерегали, чтобы не обивал я понапрасну пороги различных учреждений и не пытался разжалобить «чужих» угодников.

«Мы будем молиться за тебя, а ты проси за нас аллаха, чтобы облегчил он наши страдания и избавил нас от нечестивцев, свалившихся на нашу голову, – наставляли они меня перед отъездом. – Пойди к могиле святого Хусейна, нашего верного заступника, и попроси его, чтобы замолвил он за нас слово перед всевышним и помог вернуться в деревню нашим землякам. Пусть аллах проявит к нам свое милосердие и покарает наших обидчиков. Ведь наша деревня вся верующая и никогда не роптала на аллаха. За что же он на нас прогневался? Чем мы ему не угодили? Но прежде чем бить челом у гробницы святого Хусейна, не забудь громко прочитать суру «Фатиха» на могиле нашей святой Зейнаб. А прочитав молитву, пообещай, что мы поставим ей сто свечей, если она поможет освободить наших людей, и еще сто свечей, если покарает наших притеснителей. После посещения Хусейна и Зейнаб отправляйся к мавзолею султана Ханафи, покровителя всех бедняков, угости его от имени нашей деревни ужином. Только иди до мавзолея пешком, не вздумай ехать на такси или в пролетке – он этого не любит. Расскажи ему все как есть. Говори с ним откровенно и громко, как с простым смертным. Ничего не утаивай. Выложи все, что у нас наболело на душе. И даже можешь выразить ему нашу обиду, что он не проявляет заботу о бедняках деревни, оставляет на произвол судьбы. Кто, кроме него, о них позаботится? И потом не забудь посещать хоть одного из этих святых. Ведь они единственные благодетели Египта. На них только и надежда. А к чиновникам не ходи – не трать попусту время! От них толку мало. Если бы они там, в Каире, на самом деле пеклись о нашем благе, не послали бы к нам такого лиходея, который нас притесняет и творит все что вздумает. А то мы только и слышим что красивые слова. Этим словам и поверили Абдель-Максуд, Абдель-Азим, Салем и Хиляль, приняли их за чистую монету. Вот они теперь и расплачиваются за свое легковерие».

Приехав в Каир, я часто размышлял над этими наставлениями земляков. Какое отчаяние овладело, очевидно, их душами, если феллахи тринадцать лет спустя после революции, давшей им землю и провозгласившей свободу, перестали верить властям!

И все же я пренебрег советами земляков. Вопреки их строгим наставлениям и настойчивым мольбам я прямым ходом направил свои стопы в редакции газет. Встречаясь там с людьми, которых я хорошо знал, я пытался их убедить, что они должны обязательно помочь феллахам добиться правды и восстановить их доверие к словам, доходящим в деревню из Каира. Потом я посетил Центральный Комитет АСС, где подал официальное прошение о проведении расследования ненормального положения, сложившегося в деревне, и о скорейшем освобождении незаконно арестованных феллахов, активистов АСС.

Выходя из здания ЦК АСС, я столкнулся с начальником уездной полиции Фармави. Он направлялся по каким-то своим делам в министерство внутренних дел. Обрадовавшись столь неожиданной встрече, мы и на этот раз не удержались от воспоминаний о наших юношеских годах, и в частности об участии в демонстрациях против английской колонизации. Затем мы, естественно, коснулись сегодняшних проблем. Фармави доверительно сообщил мне, что положением в нашей деревне заинтересовались высшие инстанции и вопрос этот будет предметом самого серьезного обсуждения.

– Ты не думай, что такие безобразия творятся только в вашей деревне, – невесело усмехнулся Фармави. – К сожалению, нечто подобное происходит сейчас во многих деревнях, иншалла, со временем, конечно, все уладится… Ну, а твои земляки, считай, уже одержали победу. Завтра их выпустят. Так что поздравляю – наши хлопоты не прошли даром…

Я уже не раз слышал, что через день-два мои товарищи выйдут из тюрьмы. Но, увы, прогнозы не сбывались. Поэтому я и сейчас не выразил особой радости. Напротив, я не пытался скрыть свою досаду.

– Сколько я уже слышал таких обещаний, только что-то они не больно исполняются, – недовольно проворчал я.

– Не отчаивайся и не ропщи на аллаха – все будет в порядке, – подбодрил меня Фармави. – Дело действительно слишком затянулось. Их еще два дня назад должны были выпустить, но опять какую-то там волокиту устроили. В принципе, однако, вопрос уже решен – и это главное. Выдвинутые против них обвинения полностью сняты. Более того, тебе я могу сказать – только между нами, – человек, отдавший приказ об их аресте, будет строго наказан. Ему и так уже досталось, но это еще цветочки – ягодки впереди. Принято решение, – здесь Фармави перешел на шепот, как бы подчеркивая особо важный характер сообщенных им сведений, – начать следствие по делу этого чиновника и его сообщников. Его специально вызвали в Каир в соответствующие инстанции. А этот наглец, спасая свою шкуру, настаивал на моем переводе в другое место. И знаешь, в чем он меня обвиняет? Будто я поддерживаю подозрительные связи с феллахами, подбиваю их на беспорядки. Но я думаю, его выведут на чистую воду и раскроют его подлинную сущность. От таких людей нам нужно избавляться. И чем скорее, тем лучше. Они порочат социализм.

Как всегда, Фармави говорил горячо и убежденно, пристально глядя в глаза собеседника. Потом, переведя взгляд в сторону парка Гезира, после продолжительной паузы задумчиво произнес:

– Хорошо бы нам почаще встречаться! Старой дружбой надо дорожить… Нам есть что вспомнить. Ведь мы не только вместе учились, но и вместе начинали борьбу, вместе стояли под пулями, когда англичане расстреливали демонстрацию. А нам было тогда столько же лет, сколько нынешним юнцам, вкладывающим всю свою энергию в твист. Да, нашему поколению есть чем гордиться. И тогда мы были впереди, и сейчас, можно сказать, составляем самый надежный костяк нации. Нет, с нынешней молодежью нас нельзя было и сравнить…

– Пожалуй, ты не совсем прав. И нынешняя молодежь не только пляшет. Нельзя охаивать всех. Ведь люди бывают разные. Ну, взять, к примеру, этого парнишку Салема. Ему как раз столько лет, сколько было нам, когда мы ходили на демонстрации, не боясь быть убитыми или арестованными. Он тоже борется за справедливость. И не один он. Таких тысячи. Они не боятся трудностей и способны проявлять подлинный героизм в борьбе против угнетателей. Ведь это они, Фармави, готовы идти вместе с палестинцами, чтобы сражаться за освобождение их страны. Они ничем не хуже нас. И нам, я думаю, не стоит превращаться в брюзжащих стариков, которые всегда с некоторым презрением взирают на молодое поколение. Не надо, по-моему, осуждать сегодняшнюю молодежь только за то, что она отплясывает твист и другие модные танцы. В наше время ведь тоже были такие «танцоры», которые находили любые предлоги, чтобы уклониться от участия в забастовке или в демонстрации. Так что и в наше время, дружище, были люди разные. Не стоит переоценивать свое поколение.

Незаметно мы пришли на улицу Каср аль-Айни и остановились напротив здания министерства внутренних дел. В обе стороны одна за другой неслись на большой скорости автомашины, не давая возможности перейти улицу.

– Отвык я от Каира и от этой суеты, – сказал Фармави. – Всякий раз как приезжаю сюда, жду не дождусь, чтобы вырваться опять на волю. В провинции я себя чувствую куда лучше, и физически и морально. А вот многих молодых офицеров полиции из Каира и за уши не вытянешь. Так и норовят остаться в Каире после окончания школы. Сколько их ни воспитываешь, сколько ни втолковываешь, что Каир – это еще не Египет и что главная линия фронта сейчас проходит именно в деревне, они ни в какую не хотят ехать на периферию. А ведь именно феллах – душа Египта, и как никто другой он нуждается в помощи и защите полиции.

– Ты молодец, Фармави, сумел и в зрелом возрасте сохранить юношеский пыл и даже романтизм… А скажи честно, тебе самому разве не приходилось обижать феллахов?

– Никогда! – горячо возразил Фармави. – За свою службу я ни разу не ударил феллаха и беспричинно не наказал. И своих подчиненных я всегда учил и учу уважать феллаха. Ведь на нем держится страна. Он нас кормит. Любить свою страну надо через феллаха. Надо уважать его достоинство, отстаивать его права, помогать его раскрепощению и дать ему возможность почувствовать себя свободным гражданином. Тот, кто использует власть для того, чтобы унизить другого человека, достоин всяческого презрения. А тот, кто подавляет свободу личности, сам не имеет права пользоваться свободой. Как можно, например, завоевав свободу и независимость для своей страны, лишать свободы и угнетать своих соотечественников? Во имя чего мы тогда боролись? Ради чего изгоняли англичан? Чтобы заменить английский гнет арабским? Суть гнета от этого не меняется. Он не имеет подданства и национальности. Я считаю даже, что система, построенная на угнетении своих соотечественников, является не менее позорной, чем колониализм. Недаром один поэт сказал: «Позорнее в мире нет ничего, когда брат угнетает брата своего!..»

Не дождавшись окончания потока машин, мы наконец рискнули перебежать улицу.

Прежде чем разойтись, мы заверили друг друга, что отныне будем поддерживать постоянную связь: я обещал зайти к Фармави, когда буду в уездном городе, а он дал слово, что обязательно навестит меня в Каире, и еще, взяв номер моего телефона, заверил, что, как только мои земляки будут освобождены, он позвонит мне. Во всяком случае, завтра утром я должен ждать его звонка. Фармави пообещал мне, что лично проводит моих земляков до деревни, чтобы полностью реабилитировать их и предупредить возможные эксцессы. Он сам побеспокоится, чтобы они вернулись домой как победители. Ведь это в самом деле победа, в которую и Фармави внес свой вклад…

На следующий день я не отходил от телефона все утро. Но звонка от Фармави так и не дождался.

«Ну вот, проглотил и еще одно обещание на завтрак», – горько подумал я.

Впрочем, на Фармави я не таил обиды. Он честно старается сделать все возможное. Спасибо ему и на этом. Но тут он, наверное, бессилен. В чем же дело? Где причина этой непонятной волокиты? Вроде бы все выяснилось? Ведь неспроста Исмаила срочно вызвали в Каир, как мне намекнул Фармави – для дачи показаний. Значит, о его неблаговидной роли в этом деле в Каире уже известно. Кто же все-таки задерживает их освобождение?

За обедом мне ничего не хотелось есть. Поскольку ночью я спал плохо, я прилег. Но как ни старался, уснуть не удалось.

Я вышел на улицу. Не направиться ли мне в самом деле к святым угодникам, как просили односельчане? Обойду-ка я сразу всех троих. Но вовремя вспомнил строгий наказ: сначала надо посетить могилу святой Зейнаб, потом Хусейна, а уж затем можно направляться к гробнице султана Ханафи…

Я так и сделал. У гробницы Зейнаб, к моему удивлению, толпилось очень много народу. Я попытался пробраться поближе к могиле угодницы, но это было не так-то просто. Видя тщету моих стараний, ко мне протиснулся седобородый мужчина и предложил прочесть за меня на могиле святой девы суру «Ясин»; это обойдется мне в десять кыршей. Я не стал отказываться от предложенной мне столь своевременной услуги, сунул ему деньги и с облегчением выбрался из толпы. Проходя мимо могил и гробниц различных святых угодников, я шепотом читал молитвы из Корана. Слава аллаху, их у меня в голове оказалось предостаточно – в свое время набили до отказа, так что мне хватило на всю дорогу.

В мечети Хусейна я с толпой молящихся протиснулся к гробнице святого. Люди, стоя на коленях, бормотали молитвы, время от времени они воздевали руки и опускали их на деревянные резные подпорки. Потом все склонялись в низком поклоне, касаясь лбом пола, опять поднимали влажные от слез глаза и простирали руки к небу, горячо и страстно молили святого заступиться за них, делились с ним своими бедами и печалями. Неожиданно мерное бормотание нарушил чей-то требовательный голос, вырвавшийся, как крик отчаяния:

– Аллах! Избавь нас от мучителей! Покарай кровопийц и тиранов! – И, разрыдавшись, мужчина припал к гробнице. Тотчас подошел служитель мечети и, положив руку ему на плечо, попросил подняться, дать возможность подойти к гробнице другим. И так же шепотом объяснил: – И не надо, брат мой, кричать! Аллах и так узнает твои мысли! До него лучше доходят те молитвы, которые произносятся шепотом!

Я осмотрелся. Мечеть была заполнена людьми, пришедшими поклониться святому угоднику, защитнику обиженных и обездоленных. Откуда столько людей, испытывающих нужду в защите святого Хусейна? Неужели всех привело сюда горе? А может, каждый, как и я, принес сюда не только свою личную беду, а обращается с мольбой о защите от имени многих людей – своих близких, соседей, земляков?..

Постояв у гробницы, я стал пробираться к выходу. И вдруг я почувствовал, как кто-то легко и в то же время настойчиво трогает меня за плечо. Я обернулся.

– Что, не узнаете? – спросил меня пожилой мужчина.

– Фархат-бей?!

Да, это был он, родной брат Ризка. Интересно, а этот-то зачем сюда пришел? За что и, главное, на кого может он жаловаться? Вот так прямо и именно об этом я и спросил. Фархат-бей вздохнул и ответил мне с улыбкой, приглаживая заметно поседевшие, но постриженные по последней моде волосы.

– Эх, брат, человеку всегда чего-то не хватает. Кажется, есть все, а все-таки хочется иметь больше. А нашему брату сейчас нигде дороги не дают. Даже здесь, в мечети, бедняки так и давят со всех сторон. Того и гляди ноги оттопчут. Черт его знает, что творится! Как думаешь, может, лучше заплатить, пусть за меня прочитают молитву?

Он попросил меня подождать, а сам, чуть отойдя в сторону, на одном дыхании скороговоркой пробормотал коротенькую молитву. У выхода он сунул в руки служителю бумажку в 25 кыршей, надел туфли и широким жестом показал на свой шикарный автомобиль.

– Поедем! Посидим где-нибудь в центре, в хорошей кофейне.

Я стал отказываться, выискивая предлоги. Но Фархат-бей не оставлял меня в покое до тех пор, пока не взял с меня слова, что сегодня же вечером я обязательно зайду к нему домой. На прощание он вручил мне свою визитную карточку.

Слово надо было держать. И вечером я отправился к Фархат-бею. Фешенебельный квартал Гарден-сити на берегу Нила. Роскошный дом. Из-за дверей квартиры доносились звуки джаза, возбужденные голоса, смех. Я еще раз посмотрел визитную карточку. Нет, все правильно, указан именно этот номер квартиры. Может, я попал не в тот дом? Не мог же Фархат-бей пригласить меня на танцы? Но на дверях квартиры я разглядел табличку с именем Фархат-бея. Это окончательно рассеяло мои сомнения. Что ж, не поворачивать же назад. Я позвонил. Мне открыл сам Фархат. И глазам моим предстало зрелище, которое я никак не ожидал увидеть в каирском доме. В большом зале при дрожащем свете в беспорядке расставленных свечей тряслись, дергались, извивались, подпрыгивали, приседали, раскачивались, вихляли бедрами, закидывали головы, размахивали руками, топали и шаркали под дикое завывание джаза юноши и девушки, будто соревнуясь в достижении высшей степени безумия при исполнении ритуального танца. Время от времени молодые люди подбрасывали в воздух своих партнерш, потом, поймав за руки, протаскивали между ног, отбрасывали на длину вытянутой руки, снова тянули к себе, опрокидывали вниз головой, придерживая за бесстыдно оголяющиеся бедра. Все это проделывалось со скучающим видом, без всякого энтузиазма и вдохновения. Они двигали ногами, руками, головой, даже вихляли бедрами безо всякой страсти, с какой-то болезненной нервозностью, будто какая-то сила заставляла их исполнять эту пляску святого Витта. И смех их был каким-то неестественным, нервным, вымученным. Оказавшись так неожиданно в этом вертепе, я буквально остолбенел и долгое время стоял как вкопанный, не в силах сделать и шага. Что-то подобное я видел разве только в ночных кабаре и погребках Парижа. Теперь, очевидно, мода безумных танцев дошла и до Каира.