Текст книги "История будущего Глори О'Брайан (ЛП)"

Автор книги: A. S. King

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Еще увидимся? – спросила Элли. – После ужина?

– Я договорилась провести время с папой, – ответила я. – Он жалел, что не сводил меня никуда на выпускной.

– Ладно. Значит, завтра. Я зайду с утра. – Здесь была смеховая дорожка.

Элли перешла дорогу и зашагала к коммуне. Я стояла и любовалась, особенно – усадьбой с толстыми известняковыми стенами и черепичной крышей. Я сфотографировала коммуну и назвала снимок: «Моё». Потом я повернула камеру к себе и сделала штук пять снимков себя в очках с летучими мышами. Я ощерилась. Снимок я назову «Глори О’Брайан зла на мир»…

Папа сказал, что хочет поужинать со мной в моем любимом мексиканском ресторане. Я не стала говорить, что хотела провести вечер в чулане – печатать фотографии, читать и писать историю будущего. Я хотела ему рассказать. Он как никто другой мог бы меня понять. Он был похож на человека, который хоть раз в жизни ел галлюциногенные грибы.

За ужином я так и спросила:

– Ты когда-нибудь пробовал галлюциногенные грибы?

Сначала он потряс головой, как люди делают, когда хотят сказать: «Блин, ну и вопросы у тебя». Потом ответил:

– Конечно. Несколько раз. Это были…

– Девяностые, – закончила я. – Да, понимаю.

– А ты пробовала? – спросил папа.

– Не-а.

Мы заказали три тарелки еды и набросились на нее, как голодающие.

– Вкусно, – сказала я.

– Ага.

– И ты наконец-то не выглядишь так, как будто хочешь спастись от людей.

– Отлично. Значит, я хорошо маскируюсь.

Мы посмеялись. Я смотрела на папу и думала про Питера. У меня было сильное предчувствие, что однажды они познакомятся. Может, я просто надеялась, что истинная любовь Питера – это именно я. Как бы там ни было, я бы хотела познакомить его с папой. Может, они подружились бы. Питер не разговаривал о всяком дерьме. Он наверняка бы очень понравился папе. Я знаю симпатичного парня всего день, и я уже прикидываю, как познакомить его с папой. Я мысленно закатила глаза: боже, да я ничем не лучше Элли.

========== История будущего Глори ОБрайан ==========

Недрик Святоша будет совершать ошибки. Он забудет, что, если взрывать людей, это сделает их сильнее. Рано или поздно. Пока его армия будет много месяцев драться в одной битве, он совсем забросит своих подданных в Новой Америке. Они начнут бунтовать, потому что без основных служб и высланных любимых женщин жизнь будет уже не так прекрасна. Они взорвут сотни тонн взрывчатки, и падут три тренировочных лагеря. Недрик обвинит повстанцев и потребует список лидеров восстания. Во главе списка будет фамилия О’Брайан. Но его главные стратеги скажут ему правду. Он произнесет речь, в которой назовет своих людей предателями. Они поднимут бунт во всех отделившихся штатах. Слухи о том, как он обнаружит предательство, поползут наружу. Из уст в уста пойдут его слова: «Как любой хороший отец, я буду наказывать своих детей». Тогда Зов Долга съест сам себя. Целые города Новой Америки превратятся в лагеря. Муштра новых солдат встанет на конвейер. Недрик еще будет казаться человеком с множеством сторонников, но на самом деле он останется один на свете. Последним его другом будет человек в красном фургоне.

========== Невинность продается ==========

Я засела в чулане и дочитала «Зачем люди делают снимки». Это было несложно, потому что не так уж много оставалось. Мне осталась всего одна дневниковая запись, которую венчал полароидный снимок мертвого светлячка.

«Прошлой ночью я не могла заснусь. В нашу комнату залетел светлячок. Я наблюдала за ним около часа, а потом я встала и пошла в туалет, а он полетел за мной.

Давай я расскажу тебе про нашу зубную щетку.

Она электрическая, и Рой повесил ее на стену около розетки. Когда заряжается, она мерцает неестественным синим светом. И знаешь, что случилось той ночью?

Светлячок занялся любовью с моей зубной щеткой.

Я стояла и наблюдала за его танцем: он мигнул три раза, замер, повисел над ней, мигнул еще три раза, а потом опустился на зубную щетку и совокупился с ней. Было два часа утра, и я не знала, что сказать. Я не знала, что мне делать. Я наблюдала за ним, сколько могла, а потом села на сиденье унитаза и погрузилась в депрессию. Потому что это мы. Это мы, и я ненавижу осознавать, что это мы, и ты, и я, и весь чертов мир, который может себе позволить быть нами. Мы прекрасные, волшебные создания природы, и мы трахаем светящиеся машины».

Я долистала до последней фотографии Дарлы. Это был полароидный снимок нашего дома. Должно быть, как раз заходило солнце, потому что окна были теплых оранжевых тонов, а стены казались желтыми. По дому было каким-то образом видно, что в нем нет Дарлы, как будто она уже знала, что это последний снимок нашего дома в ее жизни. Я отлистала назад до записи «Ты тоже порнограф, понимаешь?» и повнимательнее всмотрелась в фотографию тюбика крема от морщин. Это был прекрасный снимок. Ей как-то удалось заставить тюбик выглядеть мрачно.

Фон терялся в тенях, но не был черным. Просто странная злая тень. Как будто что-то – в данном случае морщины – может выпрыгнуть из темноты и укусить, когда вы меньше всего этого ожидали. Я открыла разворот с моделями в купальниках («Вы. Все. Достойны. Гораздо. Большего. Чем. Это».) – все модели приняли одну и ту же позу, которую я наблюдала с самого детства. Втянули живот и выпятили грудь. Развернули бедра, надели туфли на шпильках. Самую чуточку раздвинули колени. Надули губы. Прикусили верхнюю. Приняли невинный вид. Невинный вид. Невинный вид. Потому что – неважно, в каком возрасте – невинность сексуальна. А быть сексуальным – это, похоже, самое важное. Я не могла вспомнить, когда последний раз видела снимок женщины, которая просто есть и не пытается казаться сексуальнее. Потом одну я все же вспомнила – фото на аптечной коробке с пожертвованиями для местной официантки, которая больна раком яичников и не может оплатить операцию. На снимке она сидела на стуле, который казался огромным, потому что она иссохла от болезни. Она была лысой. Она улыбалась. Но она не пыталась выглядеть сексуальнее. Она ничего не втягивала и не выпячивала, она была занята тем, что умирала. Она ничего особенного собой не представляла и умирала. Мы тоже ничего собой не представляли и сексуально кидали пару монеток в коробку для пожертвований, заглядывая в аптеку за кремом от морщин. Черт, все мы были светлячками, которые совокупляются с зубными щетками. Ничего удивительного, что Дарла так ненавидела мир.

Я открыла свою тетрадь и ответила Дарле:

«Мы прекрасные, волшебные создания природы, но нас так заботит, как бы стать посексуальнее, что мы забываем, что светлячки сексуальнее нас. Я еще ни с чем не занималась любовью. И не уверена, что когда-нибудь начну. Но я никогда не буду совокупляться с зубной щеткой. Обещаю».

========== Чувствую себя призраком ==========

Я решила попробовать дать Элли шанс. В конце концов, я действительно никогда ничем с ней не делилась. Не рассказывала о своем главном страхе. О своей самой страшной тайне. Может, я сама выбрала свое одиночество. Поскольку была еще только половина девятого, я решила зайти в коммуну, найти Элли и рассказать ей, что я ненавижу мир. Может быть, если я расскажу ей об этом, в конце концов она узнает всю правду обо мне. Я увидела, что в птичнике горит свет, и направилась к нему. Я захватила плед, чтобы мы могли посидеть в поле и поговорить. В плед я завернула пакет запрещенной еды. «Доритос». Ядрено-оранжевые. Наши любиые.

Когда я дошла до курятника, я нашла там только девочку лет десяти, которая иногда помогала Элли вычистить утятню. Кажется, ее звали Матильда.

– А Элли дома? – спросила я.

– Она вышла в поле, – ответила девочка.

– Ясно, спасибо.

Матильда вернулась к цыплятам. Я быстрым шагом пошла к полю. И, еще не дойдя дотуда, я увидела то, чего никогда бы не хотела увидеть: Элли верхом на Маркусе Гленне, парне с нашей улицы, который однажды попросил меня потрогать его палатку. Я замерла на месте. Потом медленно развернулась, надеясь, что меня не заметят. Но не успела я отойти подальше, как Элли крикнула:

– Глори! Вернись!

Но я шагала дальше. Нет, я не завидовала. И не злилась на них. Я ненавидела мир. Почему бы мне его не ненавидеть? Мир устроен так, что светлячки совокупляются с зубными щетками. Мир – полная хрень.

– Глори! – кричала Элли. – Стой! Подожди!

Я не обернулась. Мне уже не хотелось ни о чем разговаривать с Элли. Я знала, что случится с ее внуками: они станут рабами машины – щупалец, которые вылезают по ночам и крадут жизни. Вдруг я поняла, что Элли подошла сзади и схватила меня за плечо:

– Ну правда, постой, пожалуйста!

Я остановилась и обернулась. Пакет «доритос» выпал из пледа.

– Чего? – спросила Элли. Я молчала. – Ты сама сказала, что мы будем милой парой. – Я по-прежнему молчала. – Тогда в чем проблема?

Я задумалась.

– Я ненавижу мир, – сказала я.

– Вот черт, – ответила Элли.

– Я пришла сюда рассказать тебе об этом, – продолжала я. – Матильда сказала, что ты в поле. Я, конечно, не ожидала, что ты будешь с ним трахаться… но, похоже, ты быстрая.

Элли скрестила руки на груди и начала всхлипывать. Ее платье сидело косо, и я спросила себя, есть ли на ней нижнее белье. Не знаю, откуда взялся этот вопрос, но, наверно, так и надо было.

– Я не злюсь на тебя, – уточнила я. – Я просто шла сюда поговорить с тобой кое о чем другом и не ожидала такого увидеть. Вот и все.

Повисшее молчание не было неловким. Просто стало тихо.

– Пусть это уже закончится, – произнесла Элли. – Все сразу.

– Согласна.

Мы были такими трусихами. Мы неслись на поезде в никуда, и вместо того, чтобы высунуть головы из окна и радостно вопить, мы жаловались. Несколько секунд мы стояли на обочине дороги и слушали шум приближающейся машины, потом мы увидели ее фары, и наконец она пронеслась мимо; ребенок на заднем сиденье посмотрел на нас как на призраков. Я почувствовала себя призраком. Элли, наверно, тоже. Элли вздохнула и расплакалась:

– Теперь ты точно считаешь меня шлюхой.

– Не считаю. – Неправда. Кем она еще была, если не шлюхой? От таких мыслей я расплакалась. Элли удивленно на меня посмотрела:

– А ты-то почему плачешь?

Я помотала головой:

– Ненавижу мир. – Потом указала в сторону поля: – Иди обратно. Хорошего вечера.

– А как же ты? – спросила Элли.

– Утром увидимся, – обещала я. – Помнишь?

Элли кивнула и ушла в поле. Я смотрела ей вслед и думала о Питере и о том, как она флиртовала с ним. Сколько я ее помнила, она флиртовала со всеми. И не только она. Все девочки в школе делали так же. Поступок Дарлы каким-то образом спас меня от этого. Я шла к своему крыльцу и благодарила ее. Меня так заботило, превращусь я в Дарлу или нет, я была так занята воплощением абсолютной пустоты, что совершенно не обращала внимания на ожидания общества. Я улыбнулась. Интересно, все изгои в какой-то момент понимают это? Понимают, что быть изгнанным из общества, полного лицемерия и порнографии, на самом деле хорошо? Я надеялась, что это так. Я надеялась, что в мире есть целая армия изгоев и все они сейчас улыбаются.

========== Я не нормальна ==========

Я снова проснулась на рассвете. Я никогда не вставала позже шести утра. Наверно, привычка выработалась. Я сидела на переднем крыльце и смотрела на коммуну. На мою коммуну. Не то чтобы я была жадной или хотела сделать больно Жасмин и Элли. Вернее, может быть, отчасти я и хотела сделать Жасмин больно за то, что она сделала с папой и Дарлой, но все было куда проще и логичнее. Это была наша земля. Мы должны были забрать ее себе. Если папа захочет переехать в Калифорнию или Вермонт, ему понадобятся деньги от продажи этого участка. Если завтра папа вдруг умрет, мне придется разобраться самой. Мне было плевать, что Элли могла перестать со мной разговаривать. Мне было плевать, какую истерику закатит Жасмин. Это был наш участок. Самое сложное – как-то убедить в этом папу, которого устраивало все что угодно, лишь бы не надо было ничего с этим делать. Возможно, это лишний раз напомнило бы ему о случившемся. Обо всем, что случилось.

Около восьми Элли увидела, что я сижу на крыльце, и пришла ко мне:

– Вернусь в девять, ладно? На меня навалили лишней работы за то, что вчера я сбежала. Мама свихнулась.

– Элли, я сегодня не в настроении, – сказала я.

– Почему?

– Я просто хотела бы сегодня побыть одна, – сказала я. Судя по ее лицу, она обдумывала все сказанное в нашу последнюю встречу. Я надеялась, что она вспомнит, как я ненавижу мир. Я надеялась, что она спросит, все ли в порядке.

– Из-за Маркуса, да? – Я молчала. – Боже, Глори, да что со мной такое? Почему я не могу просто быть нормальной девочкой, как ты?

– Я не нормальна, – ответила я.

– Моя мама хочет, чтобы я была похожа на тебя, – призналась Элли.

– Твоя мама меня не любит, – возразила я. – Потому что я похожа на свою мать.

– Мы обе похожи на своих мам, – заметила Элли. – Черт, надеюсь, это не значит, что мы сделаем то же, что и они.

– Что, например?

– Например, поссоримся, – ответила Элли. – Я не хочу ссориться.

– Не думаю, что мы поссоримся, – заметила я. – В смысле, наши мамы поссорились по довольно серьезной причине, а нас это не коснется.

– И что это было?

– Что?

– Ну, почему они поссорились?

Я не могла рассказать Элли правду и брякнула первое, что пришло в голову:

– Из-за участка.

Элли подняла голову:

– Какого участка?

– Того, где ты живешь. Коммуна принадлежала моей маме, – указала я на их дом.

– Они что, поссорились из-за цены?

– Не совсем, – ответила я. – Никто ничего у мамы не покупал. Она все еще принадлежит нам.

– Кто?

– Земля.

– Она все еще ваша? В смысле, мы ее арендуем?

– И не арендуете.

Кажется, Элли разозлилась, но она разозлилась бы куда сильнее, скажи я ей истинную причину, по которой наши мамы перестали разговаривать. Минуту мы просто стояли и смотрели на ее дом. Возможно, она переваривала услышанное. Я все еще ждала, что она спросит, все ли в порядке. Не дождалась и решила сменить тему:

– Так что у тебя с Маркусом Гленном? – спросила я. – Стал он с седьмого класса меньшим кретином?

– Он как-то… странно вел себя со мной прошлой ночью, – призналась Элли.

– Странно – это как?

– Как-то по-извращенски.

Я хихикнула:

– Это что, новость?

– Нет, но… Он меня даже не поцеловал. Он только… обращал очень много внимания на мои сиськи.

– Обращал внимание? Как романтично.

Элли шлепнула меня по руке:

– Не смешно. Если честно, это было стремно. Как будто остальной меня не было. Только… ну, они.

– Твои сиськи.

– Да.

Я вздохнула:

– Возможно, он пересмотрел столько порно про сиськи, что они уже заменили ему людей.

– Видимо.

– Он давал им имена? – хихикнула я.

– Хватит! – прыснула Элли.

– Ну так давал или нет?

– Он, кстати, все равно придет сегодня вечером.

Я не стала спрашивать, зачем ей это и в здравом ли она уме. Возможно, нормальные девочки не спрашивают. И я делала то, что делают другие нормальные девочки. Нас в мире миллиарды. Мы как звезды – одинаковых не бывает.

– Я все еще могу прийти? – уточнила я.

– Конечно, – ответила Элли.

Она ушла назад в коммуну. Я смотрела, как она уходит, и думала, сколько раз Дарла так же сидела и смотрела, как уходит Жасмин. Я гадала, хотела ли Дарла забрать коммуну обратно, как хочу этого я.

Во всей зонной системе не нашлось бы зоны, в которой я сейчас оказалась. У меня внутри бушевал ярчайший контраст абсолютно белого с абсолютно черным, и там не оставалось места для полутонов. Я превратилась в литографию.

Вот моя нулевая зона, абсолютно черный: «Черт возьми, я живу через дорогу от помешанных на сексе идиоток, и моя мама убила себя после того, как одна из этих идиоток послала свои обнаженные снимки моему папе. Короче говоря, я третья лишняя в отвратительном фильме про помешанных на сексе бездомных хиппи. Я на это дерьмо не подписывалась». Вот моя десятая зона, засвеченно-белый цвет: «Я, наверно, самый разумный человек из всех, кого я знаю, хотя моя мама покончила с собой, когда мне было четыре года, я питаюсь только едой из микроволновки, а через дорогу от меня живут бездомные хиппи. В сравнении с моей помешанной на сексе подругой, мне очень повезло».

Я вернулась в дом и долго стояла под душем. Потом я легла в кровать и попыталась заснуть. Вместо этого я думала о посланиях и о том, насколько лучше было бы провести день без них, чем в торговом центре с Элли. Даже если бы я не встретила Питера. Даже если бы я упустила последний шанс найти старика в бейсболке, у которого могут быть ответы на мои вопросы. Пролежав час без сна, я встала, оделась и написала в тетрадь новую главу о некоторых посланиях, которые я получила в торговом центре. Потом я включила компьютер и стала ждать, пока он загрузится. Я хотела поискать бейсбольную команду того старика. И я хотела узнать, какие в Пенсильвании законы для живущих на чужой территории.

========== История будущего Глори ОБрайан ==========

Общество Хорьков потерпит крах. Вечер за вечером мужчина в красном пикапе будет приходить в штаб-квартиру и сообщать Недрику Святоше, что лесные лагеря для изгоев опустели. Они не будут знать про туннели.

Пока Недрик будет пытаться как-то исправить положение, Новая Америка падет. Лагеря для размножения будут разрушены, простояв всего несколько месяцев: заключенные сожгут их при побеге.

Армия Новой Америки разделится. Некоторые продолжат следовать за Недриком из страха. Некоторые разбегутся. Кого-то застрелил Снайпер. Снайпер будет знать, где найти самые большие их скопления. Она будет знать все об их встречах и укрытиях. Она будет появляться из-под земли в самом выгодном месте тыла противника.

После многих лет жизни на деревьях изгои решат, что туннели – их последняя надежда. Или их верная погибель. Они не будут знать наверняка. Но терять будет нечего, и они начнут копать.

Снайпер напоминает мне кого-то со спины. В подошве ее правого ботинка будет дыра. Как правило, она будет покрыта грязью с головы до ног. Она интересная.

========== Миноносец ==========

Как оказалось, “USS Pledge” на бейсболке старика было названием одного из двух миноносцев: один из них затонул во время Корейской войны, другой прошел Вьетнам и был в 1994 году продан Тайвани за 21263 доллара 80 центов. Когда я искала права незаконно живущих на чужой земле, я не рассчитывала, что что-то найду. Раньше я слышала об этом только в связи с бездомными, живущими в заброшенных домах. В основном – в домах под снос. Но я выяснила, что кое-какие права у таких людей все еще есть. Человек, живущий на чужой земле или использующий ее в течение двадцати одного года без какого-либо договора с владельцем по истечении этого срока может заявить право на эту землю и, возможно, в ходе судебного процесса получить ее. Жасмин Блю Хеффнер была умной женщиной. Пока я сидела у себя, записывала историю будущего и гуглила миноносцы, она, наверно, уже составляла иск. Но из того, что я прочла, следовало, что помешать ей очень просто: папе достаточно послать ей письмо установленного образца, в котором говорилось бы, что она занимает участок незаконно. Я села и написала письмо по образцу из сети:

«Дорогая Жасмин Блю Хеффнер!

Вы незаконно проживаете на моем участке по адресу Блю Понд Уэй, 33, и проживали там незаконно с июня 1995 года. Если вы будете продолжать в том же духе, я вынуждена буду обратиться в суд.

С любовью, Глори О’Брайан»

Я распечатала письмо и положила на стол, на то самое место, где всего несколько дней назад лежал чек на пятьдесят тысяч долларов.

После обеда зашла Элли. Я сказала ей, что вечером пойду в библиотеку собрать данные о первой гражданской войне и посмотреть, как можно предотвратить вторую. Естественно, я соврала, чтобы Элли не захотела пойти со мной. Я уже так натренировалась обманывать Элли, что мне даже не нужно было отводить глаза.

– Почему тебя так волнует эта война? Она есть только в нашей голове. Это бредовые выдумки окаменелой мыши.

– Не знаю, – ответила я. – Не уверена, что это так.

– Ты не уверена, что галлюцинации, которые у нас начались, когда мы выпили летучую мышь, не бред?

– Что-то из того, что я видела, правда.

– Например?

– Например, большая часть прошлого. Про папиных предков. Про исторические события. И про Рика… и его детей. Куча всякой дичи оказалась правдой.

– Но будущее может оказаться выдумкой.

– С чего бы?

– А с чего ему быть правдой? – едко спросила Элли.

– У тебя какие-то претензии? – спросила я. – Потому что, по-моему, с утра все было нормально, а теперь ты ведешь себя так, как будто я что-то тебе сделала, и, знаешь, это нормально, но лучше бы ты просто сказала прямо.

Элли тяжело и театрально вздохнула:

– Прости?

– Так что случилось?

Элли снова тяжело вздохнула:

– Утром ты сказала, что мы не платим вам за участок. Это правда?

– Ага.

– То есть мы просто тунеядствуем за ваш счет?

– Наверно. Я не очень уверена, что это значит. В смысле, я знаю, что такое тунеядствовать, но я не знаю, как они договаривались. Возможно, так и должно быть.

– Черт. Твоя мать, наверно, была очень хорошим человеком – взяла и отдала Жасмин весь участок. Понимаешь, мама никогда не говорит об этом.

«Еще бы она говорила», – сказал мой внутренний голос. Мои голосовые связки не стали за ним повторять.

– Должно быть, тяжело потерять кого-то так, как вы ее потеряли, – произнесла Элли.

Я была рада, что она сказала это. В кои-то веки. Но я не забывала, что ей понадобилось семнадцать лет жизни, чтобы до этого додуматься, и для нее это был еще очень хороший результат. Я решила немедленно это прекратить. Я решила, что мы больше не друзья. Мы могли хранить наши детские воспоминания. Мы могли с нежностью вспоминать прошлое. Но в моем будущем ее не будет. Я могла об этом позаботиться. «Обрети свободу. Будь смелее». Понимаете, прошлое не всегда определяет настоящее. Настоящее не всегда определяет будущее.

========== Пиво ==========

Когда Элли ушла, я зашла в дом, плюхнулась в большое зеленое кресло напротив дивана и стала наблюдать, как папа работает. Он бормотал себе под нос что-то о тупых клиентах и бурно радовался каждый раз, когда вешал трубку. Пару раз он подмигнул мне. Кондиционер был выкручен на полную и создавал арктический холод.

– Кексик, ты что-то хотела?

– Подожду, пока у тебя будет время, – ответила я.

Папа что-то набрал и ответил:

– Достану этой женщине нужную ссылку и сделаю перерыв.

– Отлично.

Я взяла с собой «Историю будущего» и перечитывала главу о Снайпере, которую написала утром. Она не переставала интриговать меня. Что-то заставляло меня думать, что это она окажется в туннеле вместе с потомком старика с USS Pledge. Может, это будет моя дочь или внучка.

– Все в порядке? – спросил папа, ожидая звукового сигнала о том, что клиент удовлетворен и ушел.

– Да, просто у меня есть еще парочка вопросов, – объяснила я. В этот раз папа даже не выглядел испуганным, как в прошлые два раза. Может быть, наши разговоры и ему пошли на пользу. В конце концов, мы оба молчали тринадцать лет.

Когда папа отослал ссылку и раздался одобрительный писк, папа отложил компьютер, поднялся на ноги и взял себе буррито из микроволновки, мисочку кукурузных чипсов и сметану. Потом он взял бутылку пива. Я никогда не видела, чтобы он пил пиво. Я так поразилась, что спросила вслух:

– Пиво?

Папа обмакнул буррито в сметану, откусил кусок и ответил?

– Ты сама сказала, что я должен пробовать что-то новое.

– Разве? – Я помнила, что просила его снова начать рисовать. Про пиво я ничего не говорила.

– Ты ведь не хочешь глотнуть, правда? – Пиво напоминало мне про субботний вечер и прах летучей мыши. Вряд ли я когда-нибудь снова смогу его пить.

– Нет, спасибо.

– Что ты хотела спросить? – напомнил папа. – Сегодня принесли твое оборудование для чулана. – Он показал в сторону стола, бывшего когда-то обеденным. – Я заказал бумагу трех разных размеров. Не знаю, понадобится ли тебе шестнадцать на двадцать, но почему бы и нет?

– Спасибо, – поблагодарила я. Потом достала из кармана письмо: – Я сегодня кое-что разузнала. Думаю, тебе надо это знать. – Я вручила папе письмо, и он погрузился в чтение. – Если мы не пошлем ей письмо, она может забрать у нас землю. Мне не кажется, что мы должны просто так отдавать ей участок. И мне плевать, что после этого останется от нашей дружбы с Элли.

Папа прочел письмо и начал перечитывать. Я увидела, как его взгляд снова перескочил в верхний левый угол листа.

– Конечно, мне понадобится твоя подпись, – заметила я. – Земля-то не моя.

– Черт, детка, я не могу этого сделать. – Я посмотрела на него квадратными глазами. – Я ненавижу ссориться. Я ненавижу Жасмин. Если смешать одно и другое, это будет уже слишком. Слишком для меня, понимаешь?

– А иначе они все это у нас заберут. Дом, участок, сарай. Вообще все. И кстати уже довольно скоро. Может, через год? Или когда там будет двадцать один год с тех пор, как они там живут.

Папа задумался и поворчал.

– Подумаю об этом, – сказал он и уронил письмо на колени. Я так и уставилась на него. Он уже не контролировал движения. Ему явно не следовало пить больше одной банки.

– Не понимаю, чего ты ее боишься, – заметила я. Папа помотал головой:

– Я ее не боюсь. Просто это ее дом. Она вырастила там ребенка. Сама подумай, каково бы мне было, если бы кто-то отнял у меня этот дом? Я не могу поступить так с кем-то еще.

– Ее земля куплена на твои деньги.

– На деньги твоей мамы. У меня не было ни кола ни двора.

– Тогда просто подпиши бумагу, и я выпну отсюда Жасмин.

Папа подозрительно поглядел на меня. Я – на него.

– У вас с Элли что-то случилось? Она мотает тебе нервы? Ты можешь просто не замечать ее, как я их не замечаю. Необязательно делать кому-то больно.

– Я не хочу никому делать больно. Я просто хочу вернуть нам нашу собственность. Это важно.

Папа нахмурился:

– Я тебя так не воспитывал.

– Калифорния, помнишь? Виргинские острова? – напомнила я. – Ты не можешь продать землю, пока не заберешь ее у них.

Я оглядела комнату: картины, телевизор, диван, папину вареную футболку. Я увидела стол с кучей фотобумаги, на которой столько надо напечатать.

– Пап, я просто хочу, чтобы мы жили своей жизнью. Жили так, как хотела бы мама. Чтобы ты снова начал рисовать, а я выросла и сделала что-нибудь интересное. Хватит сидеть в нейтральной зоне. Хватит целый день есть обеды из микроволновки! – продолжала я. – Я хочу пойти в колледж. Я хочу стать кем-то. Я хочу делать всякую крутую хрень. – Папа изумленно наблюдал за мной. Или не изумленно, а радостно. Или задумчиво. – Так что подумай об этом, ладно? – я указала на письмо на его коленях. – Я понимаю, что это выглядит неправильно. Что это выглядит…

– Мстительно?

– Ага. Но это не так. Это даже не подло. Знаешь, что подло? Девятнадцать лет жить на чужой земле и даже не сказать «спасибо». Подло – это знать, что можно еще немного посидеть на попе ровно и забрать землю себе. Вот это подло. А забрать свою землю – это не подло, хотя сложно и кажется подлым.

– Это будет непросто.

– Просто подумай.

– Ладно.

Я отнесла свежую бумагу в чулан, но не стала ничего печатать. Я просто села на табуретку и огляделась. Я смотрела на зуб и почему-то хотела его потрогать. Он был частью Дарлы. Я могла что-нибудь ему рассказать. Он мог поддерживать меня, пока я пишу новую часть «Истории будущего».

Я встала на табуретку и сняла зуб с потолка. Потом сняла с него записку: «Не жить своей жизнью – то же самое, что убить себя. Только дольше», – и наклеила ее на дверь. Я сжала зуб в руках. Кто-то просверлил в нем маленькую дырочку и продел туда красную нить. Корни зуба были длинными, кривыми и страшными. Все остальное тело мамы кремировали и хранили где-то до смерти папы, чтобы их общий пепел развеяли над Карибским морем, где они проводили медовый месяц. Мне некуда было приходить, когда мне хотелось поплакать на маминой могиле. Я не могла ни обнять надгробие, ни принести цветов. А теперь я сжала зуб покрепче и представила себе, что разговариваю с Дарлой:

Я: Почему я не должна выгонять их с нашей земли?

Дарла: Потому что тогда Жасмин победит.

Я: Как она может победить?

Дарла: Тогда она станет абсолютным нонконсьюмеристом. Хиппи из хиппи.

Я: Да ты что, издеваешься?

Дарла: Нет.

Я: Мам, она паразит.

Дарла: Значит, она очень умный паразит.

Потом я снова поднялась наверх и плюхнулась на зеленое кресло. Папа поднял взгляд от ноутбука.

– Пап, а у хиппи бывают проверки на прочность? Например, если ты забираешь у кого-то свой участок, значит, ты жалкий консьюмерист, а этот кто-то круче тебя?

Папа наклонил голову:

– Есть немножко.

Я удивленно посмотрела на него. Сначала я решила, что через зуб мне действительно отвечала Дарла. Но такого быть не могло. Я просто думаю так же, как Дарла. А, ладно. Потом я получила послание от папы: «Он умрет в глубокой старости. Я буду рядом с ним. Я тоже буду довольно старой. Он обнимет меня и скажет, что гордится тем, что я сделала. У меня будет повязка на голове».

Это было мощно. Я едва не расплакалась. Значит, я доживу до старости? До глубокой старости? Меня немного беспокоила повязка на голове. Она выглядела как бинты, а не как модный аксессуар.

– Ты смотришь на меня, как будто я сошел с ума, – заметил папа.

– Ты сошел с ума, – подтвердила я. Папа покачал головой. – Я с утра прочитала все об этом законе, – продолжила я. – Она получит все. Участок, дом, сарай. А потом она получит тебя, как всегда и хотела. Не думаю, что маме это понравится, хиппи она или нет.

– Мне надо работать, – ответил папа.

Я вернулась к себе и открыла тетрадь с фотографиями. Я отлистала до фотографии пустой банки. «Глори, а чем ты наполнишь свою банку?» – спросила я себя.

========== История будущего Глори ОБрайан ==========

Снайпер едва не убьет Недрика Святошу дважды. Первый раз – когда он будет ехать в красном фургоне своего лучшего друга. Второй раз случится около его дома, и он пошлет собак в направлении выстрела. Снайперу удастся спастись, но собаки найдут туннель. На следующей неделе армия правительства завоюет большую часть отделившихся штатов, и их жители будут счастливы. Никаких больше лагерей. Дети вернутся к матерям. Жены вновь обретут мужей. Общество Хорьков будет уничтожено. Зов Долга прекратит звать. Все мужчины Новой Америки, способные держать оружие, будут призваны отстаивать последний оставшийся под властью Недрика Святоши штат в последней битве. Они выйдут в бой, хотя будут заранее знать, что проиграют. Изгои пустятся в долгий путь домой. Они будут похожи на призраков – за их плечами будут три года войны и голода. Дети будут жутковато молчаливыми. Снайпер с повстанцами будет прятаться в туннелях. Ее муж будет закладывать взрывчатку на вражеской территории. Снайпер будет прочищать ружье. Они будут тихо сидеть, пока над их головами будут шагать вражеские войска. Они будут ждать нужного момента. И дождутся.