355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » А. Марков » Русские на Восточном океане » Текст книги (страница 4)
Русские на Восточном океане
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 01:23

Текст книги "Русские на Восточном океане"


Автор книги: А. Марков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Все эти поступки не изгладились еще из памяти диких, которые и до сих пор видят в Англичанах врагов своих.

Первоначально Англичане поселились в Стахине, где Русскими устроен редут во имя Св. Дионисия. До заключения условия с Англичанами редут этот принадлежал нам. Когда мы стали выбираться из него в Ситху, чтоб очистить место наемщикам, Стахинские Калюжи с неудовольствием смотрели на это перемещение и очень жалели, что должны расстаться с Русскими, с которыми жили уже несколько лет в мире и согласии. Не понимая причины этого перемещения и думая, что Англичане насильственно вытесняют Русских, они очень неприязненно встретило новых жильцов: злобными кучами бросились они к желобу, который был устроен Русскими для провода воды и начали ломать его, приговаривая: «не доставайся же врагам Русская работа.» Несколько раз Стахинские Калюжи покушались сжечь всю крепость, в которой поселились Англичане; но тщательные и строгие караулы не допустила дикарей к совершенно этого гибельного замысла.

Англичане находились в это время в таком же положении в отношении к диким, как некогда Русские во времена Баранова. Однако потребность в товарах, которые сделались почти необходимыми к домашнему быту диких, заставила последних постепенно сближаться с Англичанами и производить с ними торговлю пушными товарами. – Теперь скоро кончится срок договору, заключенному с Англичанами Российско-Американскою Компаниею, и вероятно, ко всеобщему удовольствие Стахинских Калюж, Русские снова сделаются полновластными хозяевами в Стахине.

Алеуты

Перейдем к другому народу – Алеутам, и в кратких очерках опишем их обычаи и образ жизни, как самим нам лично приходилось это видеть.

Алеуты занимают гораздо большее пространство земли по сравнению с занимаемым Калюжами и живут по островам, начиная от северо-западных берегов Америки и до Камчатки.

Все они находятся под покровительством Российско-Американской Компании, которою во многих из их селений учреждены конторы.

В прежние годы до основания Ново-Архангельского Порта, когда еще существовали частные компании Рязанова и Шелехова, Алеуты не знали над собой никакой власти, нападали на приходящие к ним суда, грабили, резали и жгли все, чтоб не оставить признаков своего варварства, в случае прихода новых судов.

По прибытии Баранова на остров Кадьяк, Алеуты увидели, что настал конец их грабежам и разбоям. Баранову известны были эти звероподобные народы, и он силою оружия покорил их своей власти. Горе было тем, которые сопротивлялись ему: он губил их нещадно, развозил на пустынные острова, отнимал все средства к взаимному сближение, и перемешивал их племена, чтоб между ними не мог составиться какой-либо злобный заговор противу Русских. Он страшен был дикарям; они считали его грозою небесною и, не имея возможности противиться ему, принуждены были сделаться его рабами и забыть прежнюю вольность, которой в недавнее еще время пользовались так необузданно. Усмирив дикарей, Баранов сделался их добрым начальником.

Алеуты по большей части среднего роста, не безобразят себя так как Калюжи, кроме того что прокалывают в ноздрях одну дырочку, в которую вставляют иногда во время игр цукли (длинные, круглые, пустые внутри раковинки, похожие на трубочки, слегка согнутый дугой). Алеуты, как мужского, так и женского пола, постоянно носят парии—одежду, сшитую на манер женского платья, по большей части из явражек и тарабаганов. Они говорят не все одним языком; так например Кадьякские и Ахтинские Алеуты не понимают друг друга.

Большая половина Алеутов, приняв св. крещение, ходят в церковь или в часовни, устроенные при Русских заселениях; к тем же, которые живут при одиночках, ездят каждый год священник, для причащения как их, так и находящихся там Русских. Не принявшие христианской веры придерживаются шаманства.

Компания устраивает для Алеутов кажимы– это не что иное, как длинное деревянное строение, похожее несколько на сарай, обсыпанное землею, а иногда обложенное дерном и имеющее небольшие окошечки; некоторые же из них живут, или лучше сказать, водятся в отдельных землянках. Человек с топким обонянием и не входи в жилище к Алеуту: там в высшей степени неопрятность и нестерпимая вонь от разных морских животных, которых Алеуты употребляют в пищу, – а еще более от того, что они выделывают там промысловые шкуры и лавтаки для байдарок, и очищают кишки для шитья камлеек (одежда на манер рубашки, с калиаком, надеваемая во время дождя и при отправке в море, для предохранения от сырости и мокроты); и все это сушится, преет и производит несносный запах, так что ежели войти туда Русскому человеку, то он никак не в состоянии пробыть там долгое время от ядовитого духа, который почти выедает глаза. Алеуты могли бы избавиться от этого аромата, но они привыкли к нему и спокойно засыпают в своей душной атмосфере.

Российско-Американская Компания нанимает Алеутов в разные работы, посылает матросами во многие дальние походы, составляет из них партии для морских промыслов, снабжает всем нужным для лова, и сверх того платит за все добытое ими по таксе. За шкуру большого морского бобра платят 50 руб., среднего—30, а за кошлаки 15 руб.

Компания обыкновенно назначает место, где должно производить лов, посылает при пария Алеутов одного из их таёнок, которым они повинуются, и еще кого-нибудь из Русских для распоряжений.

Мне случилось однажды быть при их партии, составленной из Алеутов и Чугач, которые живут в Нучике. Мы отправились судном к Якутам для ловли морских бобров; в этом же месте живут Калюжи, непримиримые враги Чугач, к которым питают неприязнь еще с давних пор. По приходе нашем туда, Калюжи запели с нами спор, зачем мы пришли ловить их бобров, и грозили нападением на Алеутов, если они выедут в море на промыслы. Однако мы вскоре прекратили эту ссору, угостив Калюж и подарив главным их таёнам по одеялу. – Мы сказали им, что Кадьякские наши бобры зашли к ним в проливы, и что мы хотим в наказание за это перебить своих бобров, а Калюжских трогать не станем!.. Дикари поверили нашим словам и беспрепятственно позволили Алеутам перебраться с судна на берег. Последние раскинули там свои палатки, к которым были приставлены Русские часовые, для предохранения Алеутов от нападения Калюж.

На другой день нашего прибытия Алеуты не выезжали на промысл, по причине ветреной погоды, в которую они никогда не отправляются на ловлю бобров, потому что в это время никогда невозможно заметить зверя в волнах. На третий день было ясно и тихо, и ветерок легким дыханием своим едва бороздил зеркальную поверхность вод. Алеуты пустились в море на 30 байдарках.

Байдарка есть остроконечная кожаная лодка, сделанная из переплетенных довольно крепко дранок и обтянутая снизу и сверху сиучьим лавтаком, который вымазан жиром. С виду походит она на продолговатый надутый пузырь. На верху байдарки сделаны одни, два или три круглые люка. Самая большая байдарка в три люка бывает в 5 арш. длиною и в 3/4 арш. шириною, легка и быстра на ходу, но ужасно вертка. Алеуты привыкли к этим лодкам, смело садятся в них, надевают камлеийки, затягивают ими люки, чтоб в байдарку не могла проникнуть вода, и пускаются далеко от берегов в море. Сидя в байдарках, Алеуты не страшатся бури; гигантские волны океана для них нипочем, они носятся по ним как птицы морские. Байдарка то подымается на вершины волн, то вдруг сбрасывается в промежутки, образуемые ими; иногда набежавшая громадная волна совершенно покрывает се собою, думаешь, что опа потонула, но байдарка опять появляется на поверхности вод, с своими отважными и ловкими пловцами, которые беззаботно продолжают путь.

На верхней части байдарки прикрепляются все принадлежности, необходимые для ловли. Алеуты не стреляют ружьями бобров или других каких-либо зверей, собственно для того, чтоб не испугать зверя ружейным гулом.

Главное оружие составляют у них стрелы, которыми бьют они чрезвычайно верно и никогда почти не дают промаха. Увидев на море бобра, они быстро бросаются к нему, окружают его байдарками и начинают пускать в него стрелы; они ни за что не позволяют ему выплывать из круга, образуемого байдарками. Бобр ныряет, но, не будучи в состоянии долго пробыть под водою без воздуха, беспрестанно выставляет свою голову и кричит как ребенок. Алеуты гоняют его до тех пор, пока он совершенно выбьется из сил от истекшей крови; тогда он оборачивается на спину и показывается почти весь на воде. В это время подилывают к нему Алеуты, берут его на байдарку и рассматривают самым внимательным образом, кому он принадлежит.

Стрелки, употребляемые Алеутами при ловле бобров, сделаны из кости и имеют на одной стороне зубчики, для того, чтоб стрелка не выходила из бобра, как он ныряет в воду. Стрелка, имеющая в длину обыкновенно 1 1/2 верш., насаживается на ровную палочку, которая, будучи кинута в бобра, всилывает на поверхность, между тем как наконечник её остается в животном. Алеуты непременно берут каждый свою палочку, по заметкам, которые делают они, кому какие вздумается, как на ней, так и на оконечнике. Случается, что бобру наносят иногда ран до десяти и более. Поэтому у Алеутов делается общий постоянный договор, состоящий в том, кто в какое место попадет и чья стрелка глубже сидит. Если при осмотре вздумается кому нибудь силутовать и сказать, что такая-то чужая стрелка принадлежит ему, тогда сличают обе заметки, как на оконечнике, так и на палочке, и ложь тотчас же обнаруживается. Когда находят стрелки в дозволенных местах, иногда по две или по три, то смотря по тому, чья стрелка глубже и к какой стороне ближе, тот и пользуется бобром.

Алеуты употребляют в пищу бобровое мясо, но весьма редко, и тогда только, когда у них другого нет. Обыкновенная пища их состоит в китовине, сивучине, нерпах и сушеной рыбе. Те, которые служат Компании, получают по пуду муки в месяц. Но самое лучшее и любимое их кушанье – это китовина. У Алеутов тот день почитается праздничным, когда они найдут где-нибудь кита, выкинутого морскими волнами на берег. Первые, нашедшие этот клад, не говоря о том никому, запасаются сначала на будущее время и наедаются до-упаду, потом объявляют о своей находке землякам и т. е., как касатки, нападают на мертвого великана и оставляют от него одни только кости.

Алеуты часто стреляют в китов аспидными стрелками, которые, глубоко уходя в мясо, делают рану; соленая морская вода постепенно разъедает ее; кит мало помалу обессиливает и дня через три умирает; волною выбрасывает его на берег, и тут начинается у Алеутов пир-горой.

Во время моего путешествия мне случалось встречать много диких и полудиких племен, но я не видывал народа ленивее Алеутов, живущих в отдалении от Кадьякского заселения. С какою неохотою, для собственной же своей выгоды отправляются они в партию, когда посылает их Компания! Алеут непременно умрет с-голоду, если кто-нибудь не пошлет его на добычу. Он пролежит три дня без пищи, лишь была бы вода, которую он пьет беспрестанно, и для забавы будет колотить в бубен, да напевать шаманские песни. Многие из Алеутов и поныне еще придерживаются шаманству и разным предрассудкам; так, например, промышленники морского промысла тайно раскапывают покойников, достают через и кладут его в нос своей байдарки, в той уверенности, что с этим талисманом лов морских зверей будет для них удачнее и они не погибнут в море. Впрочем можно надеяться, что Алеуты скоро отстанут от шаманства, от суеверных своих обрядов и предрассудков. Вот уже большая половина из них, приняв св. крещение, оставляют прежние заблуждения и отдают детей своих для обучения в школы, устроенные в Кадьяке, Ситхе и Уналашке. Воспитанники выходят из школ с хорошими понятиями, поступают в разные должности и смеются над невежеством и суеверными обычаями своих же земляков.

Преосвященный Иннокентий послал в Кадьяк одного из студентов духовной семинарии, для того, чтоб он выучился Алеутскому языку и составпл Алеутскую азбуку. Студент употребил на это пять лет и успел в своем предприятии. В 1846 году назначено было печатать Алеутские книги и рассылать потом по колониям. Евангелие уже переведено на Алеутский язык Преосвященным Иннокентием, в то время, когда еще он был священником, и теперь читается иногда в колониальных церквах.

Алеуты всегда со вниманием слушают чтете Евангелия и ревностно исполняют Закон Божий, особливо Увалашские Алеуты. Как они почтительны к христианской религии, сколько делают пожертвовании в Уналашскую церковь лучшими пушными товарами, как богобоязливы и смиренны во время совершения божественной службы! Это самые набожные и трудолюбивые Алеуты из всех своих единоплеменников.

Уналашские Алеуты выделывают очень искусно из моржового зуба резные вещи, ткут из особенной травы узорчатые ткани, вышивают камлейки, делают из дерева превосходные шкатулки, которые чистотою отделки не уступают Американским, и вообще очень добры и уважительны к Русским. Они чрезвычайно искусно выткали из тонких древесных корней и различных трав орлицы, служащие для подножия во время отправления божественной службы Архиереем и принесли их в дар Преосвященному Иннокентию, который переслал эту редкость к Московскому Митрополиту Филарету. Надобно заметить, что эти орлицы или подножия были вытканы, или лучше сказать силетены руками; поэтому можно судить, как много обещают они в будущем….

Восточный океан

Как неожиданна была моя радость, когда известили нас, что корабль отправляется в Калифорнию, в ту страну, про которую мне рассказывали так много прекрасного и которая, на угрюмом острове Ситхе, заселенном грубыми, невежественными народами, представлялась моему воображению земным раем.

Настал день, в который надлежало вам выйти в море. Радость была написана на лице каждого. Как дружно и успешно шла на корабле работа! Каждый матрос утешал себя мыслью, что вознаградит труды свои в первом шинке Калифорнии.

Команда корабля состояла из 25 человек военных матросов и еще из 5 служителей Российско-Американской Компании, всего из 30 человек. Отдали паруса, сделали Ново-Архангельской крепости семивыстрельный салют и под вымпелом, с полным ветром, корабль нага понесся к югу. Вечером с кормы корабля, мы простились взорами с нашим прежним, печальным жилищем, которое рисовалось вдали черною полосою. Там было темно, и грозные тучи носились над оставленным нами островом.

– Ведь занесло же в такую даль этих проклятых бобров, сказал один матрос, смотря на видневшуюся вдали землю, – экая поганая сторона какая, и шинка не заведут. – Да, отвечал другой, вспомнишь батюшку Баранова; бывало, вынесет котлы, крикнет: пей ребята, а сам затянет песню; так иной нарежется, что и глаза в земь. А нынче, вишь, какие времена, урвешь, где попадется, только что поразгуляешься, ан и в каземат.

– Вишь, говорят, в этих сторонах подписывают всех в какое-то трезвое общество.

– Да что ж это за трезвое такое общество?

– И сам не знаю; говорят, вишь, сехта.

– Сехта?… мудрено что-то…

– Давно бы вышел я отсюда, да с чем пойдешь?

– Кабы я был дилехтур, подхватил матрос из стоявшей кучки, велел бы всем, при выезде, давать по бобру.

– По бобру, хорошо бы; поживиться-то нельзя: сунься-ка, заведи-ка шкуру, так и свою отдашь. Вон уж не вам чета, приезжал Немец мухолов [1]1
  Натуралист


[Закрыть]
, хотел было провезти отсюда воротничок, да подходя к Охотску и бросил в море; струсил обыска…

– Эге! а вот Мишка-то Хомяк удрал какую штуку, когда выходил на матерую…. провез 5 Фунтов бобровой струи, ей-Богу! взял сахарную голову, выдолбил ее и напихал со свинцом бобровой струп; а донышко вставил опять сахарное и завязал в бумагу по-прежнему, как будто ни в чем не бывало.

– Э, да это был голова с покойником Федькой. Они что, бывало, делывали, когда я с ними ходил в Охотск!… Ты сам знаешь, как трудно во время стоянки в Охотской реке провезти с берега водку, – а у них она всегда водилась. Постой, думаю, узнаю как же это Федька с. Хомяком провозят водку? – Давай присматривать. Вот, смотрю: Хомяк зашевелился ночью, вылез из койки, полез на палубу. Я крадусь за ним. Он спустился на гальюн, я подкрался к борту, и смотрю в щелочку, что будет. Гляжу, Хомяк тащит из воды какую-то длинную веревку; вдруг на ней показалася привязанная за горлышко бутылка; Хомяк проворно ототкнул ее, перелил из ней в пузырь, который принес с собою, и опять опустил бутылку в воду. А, приятель, постой, знаю теперь!.. Только он полез назад, я цап за ворот… А он толкнул меня, молчи, говорит, вишь часовой подходит, завтра все расскажу. Поутру съехали мы с судна на работу и пошли с Хомяком по берегу; прочие рабочие пошли впереди. Федька, чтоб отманить их подальше от места, кувыркается перед ними; а Хомяк приостановил меня да и показывает веревку, привязанную за камешек. – Видишь, говорит, к этой веревке посередине привязана бутылка; находится один конец на судне, привязан за ватерштак, а другой вот здесь. Как нужно привезти водки, нальешь в бутылку, привяжешь на середину веревки, да и тяни с гальюна. Вот с этой поры, мы с Хомяком во всю стоянку так позагуляли, что я тебе скажу!… Спасибо, еще командир был хороший, по выходе в море приказал приказчику выдать в счет жалованья, – а поди-ка, сделай это у другого, так бы не то было.

– То-то вот оно и есть: нашего брата стоить поколотить; пропьется до нитки, как Грек, да и еще жалуется, что ничего не выслужишь.

– Водку вить! – крикнул боцман.

Это магическое слово доносится до слуха матроса на самой вершине мачты, в шумную бурю; оно пробуждает его и из глубокого сна и никогда не повторяется дважды; в одну минуту толпа собирается вокруг ендовы и каждый с нетерпением ждет своей очереди.

Наступил вечер; погода была прекрасная, ветер был ровный, попутный, луна с безоблачного неба отражала томный лик свой в трепетных волнах, и громкие песни матросов, смешиваясь с глухим шумом моря, каждому напоминали его родину; далеко уносились мечты мои и я незаметно уснул на палубе.

К утру корабль наш находился уже во 160 милях от острова Ситхи и мы с каждым днем приближались к Калифорнии. Воздух становился теплее и благораствореннее. – На четырнадцатый день нашего плавания штурман доложил при рапорте командиру, что умер матрос.

Покойника зашили в парусину, привязали к ногам два пушечные ядра и потащили за борт.

– Что, брат, надоели сухари-то, – сказал один матрос, сидевший верхом на борте, чтоб принять покойника; – эк как отъелся; пуда четыре будет. Ну, прощайся с белым светом. Ух, как бойко полетел к Лептуну-то [2]2
  Так матросы называюсь Нептуна. Когда корабль вступает под экватор, тогда матросы дают представление в честь этого мифологического божества.


[Закрыть]
в гости, знать, водку почуял.

– Придет время, и мы, брат, полетим туда же.

– Что ж делать!…. за-то простор…. Фу, батюшки, какой валит туман; верно Ишпания близко; у её берегов всегда туман стоит стеною.

Действительно, мы находились в 80 милях от Санто-Франциско, самого северного заселения Испанцев в Новой Калифорнии; но не видав берегов, по причине закрывавшего их непроницаемого тумана, мы не смели идти в гавань по одному счислению; к тому же опасались сильного течения воды у этих берегов, могущего увлечь судно в такой залив, из которого трудно выйти. Не имея даже полуденной обсервации, мы, к нетерпению нашему, принуждены были лавировать целую неделю в густом тумане.

Наконец с правой стороны открылись Ферлонские камни и опять закрылись туманом, но мы таки-успели их взять на пеленги и определить место, где находится гавань. – Мы решились пробраться в нее; убрали лишние паруса и более 6-ти часов находились в самом критическом положении; слышали, как шумел бурун, ударявшийся об скалы каменистого берега, но берег был невидим для нас. Смелость и опытность командира ручались нам за успех начатого дела; он приказал изготовить на всякий случай якорь, смерить глубину и слушать, в какой стороне сильнее бьет волна. Вдруг открылась перед нами обширная гавань, со множеством судов разных наций. С врожденною отважностью Русских, в виду всех иностранцев, мы под двумя парусами от свежего ветра пошли прямо срединою пролива в длинную бухту Санто-Франциско, оставив за собою зыбкую стену тумана, сделали между судами поворот и стали на якорь.

– Ай да молодцы Русские!.. кричал кто-то с Американского брига.

В гавани было ясно, но солнышко склонялось уже к закату и слабыми лучами своими освещало на правом берегу лавровую рощу. По всему обширному заливу разносился ароматный запах душистых трав и цветов; вокруг залива, в живописных ландшафтах раскиданы были, на далекое одни от других расстояние, поместья Калифорнцев, между которыми расстилались зеленые луга и долины с пасущимися на них овцами, коровами, лошадьми и мулами; где-то вдалеке кричали дикие гуси.

На левом берегу залива стояли красиво выстроенные деревянные домики; из них, как заметил я в зрительную трубку, выглядывали прекрасные личики Испанок. За селением виднелась высокая зеленая гора с небольшим кустарником; по ней бежала дикая зебра и ловкий Испанец арканил быка.

После долгого пребывания на пустынном острове, в кругу диких народов, где все мертво, однообразно, безжизненно, как приятно мне было очутиться в этой роскошной стране, щедро наделенной всеми дарами природы.

Долго любовался я берегами Калифорнии; наконец заметил, что из селения Вербобойно, где живет капитан порта и Американский консул, плывет небольшая шлюпка с тремя Испанцами прямо к нашему судну.

Мы стояли неподалеку от левого берега близ новой миссии, или иначе селения Вербобойно, которое находится в шести верстах от Санто-Франциско; шлюпка подъехала к нам; из неё вышли двое мужчин, в полосатых сарапах, лаковых черных шляпах с широкими полями, и с пахитосами в зубах; они с важностью посмотрели на судно и заговорили на Испанском языке, которого из нас никто не понимал, кроме нескольких матросов, но и те заняты были на заливе нужною работою. Настало молчание, которое обратилось в смех; наконец один из нас сказал по-Английски: «что вам угодно?» Они отвечали по-Английски же, и мы пригласили их в каюту, к капитану, где они старались выказать свою ловкость разными расшаркиваниями и учтивыми движениями по своему обычаю.

Капитан наш был человек молодой, образованный; принял их очень ласково и просил объясниться, какую они имеют до нас нужду? – «Мы таможенные чиновники, – сказал один из Испанцев, присланы от капитана порта, по уложенному здесь правилу, освидетельствовать ваше судно, сколько оно имеет меры, какие находятся в нем товары, и если вы не имеете от нашего губернатора, который живет в Монтерео, письменного дозволения на право торговли, то до его разрешения не можете торговать в здешнем месте. Для этого один из нас должен здесь остаться.»

«Смерить судно я вам позволю, господа, отвечал капитал; товаров у нас никаких нет, кроме взятых для команды на поход, – дозволения же на право торговли от вашего губернатора я не имею оттого, что не заходил в Монтерео по причине самой уважительной; а в залог того, что мы до разрешения губернатора не станем производить торговлю в здешнем месте, достаточно одного моего слова; следовательно, быть вам здесь смотрителями я не позволю, потому что это будет оскорбление для нашей Русской чести.»

Испанцы, выслушав этот монолог и не говоря ни слова, с почтением раскланялись и уехали на берег.

На другой день командир и я поехали в селение Испанцев для переговоров с капитаном порта; дом его был построен на большом бугре и обнесен палисадом. Подходя ближе к капитанскому дому, мы увидели, что из него вышла очень миловидная, живая, ловкая девушка, лет пятнадцати. Она встретила нас как будто давнишних знакомых, взяла командира за руку и заговорила с ним по-испански. Мы не понимали Испанского языка, но по её движениям догадались, о чем шла речь; шедший за нами матрос, знавший по-испански, перевел нам, что она зовет нас в дом капитана, её отца.

Мы нарочно пошли потише; нам приятно было смотреть на нашу миловидную спутницу, особенно после тех страшных, раскрашенных лиц, которые поминутно окружали нас в Ситхе; она заметила наше внимание, начала что-то с улыбкою говорить по-испански и своим прозрачным пальчиком грозила шедшему позади нас матросу, чтоб тот не переводил.

Наконец мы очутились у самого порога капитанского дама, и взошли прямо в большую комнату, где прежде всего взорам нашим представилась богато-убранная кровать.

Кровать составляет у Испанцев первое украшение в доме. В ином доме вы не увидите далее пола, и встретите вместо него сухую глинистую землю, но за-то непременно обратит на себя ваше внимание пышная кровать, с отлично-убранными длинными подушками.

У капитана порта в доме была прекрасная мебель; сам он сидел на диване за большим красна го дерева столом и читал какую-то толстую книгу.

Когда мы вошли, он проворно встал, раскланялся с нами и на Английском языке попросил нас сесть в кресла, стоявшие близ дивана, сам же вышел в противоположную комнату, похожую более на беседку.

Через минуту он возвратился к нам с Английскою книгою в руках и начал читать нам уложение на право торговли в пределах Санто-Франциско.

Мы сами очень хорошо знали, что судно не имеет права входить в Санто-Францисский залив, не заехав прежде в Монтерео, где постоянно живет губернатор Калифорнии, и не получив от него позволения на право торговли. Но нам не хотелось идти судном в Монтерей, потому что Санто-Франциско лежал ближе к нашему пути; к тому же он окружен теми селениями, в которых нам нужно было закупать для острова Ситхи пшеницу, фриголь, горох, кукурузу, мясо, сало, монтеку (чистое сало, которое можно есть с хлебом вместо масла) и проч.; сверх того из Санто-Франциско в Монтерео можно дойти судном в один день, для обратного же пути из Монтерео в Санто-Франциско нужно употребить три недели, и более, по причине всегдашнего противного течения и постоянно дующих противных NW ветров.

Таким образом, чтоб исходить в Монтерео, мы прибегнули к хитрости: нарочно сняли гротовую брам-стеньгу, как будто ее сломало бурей, сказали капитану порта, что не можем без починки стеньги идти в Монтерео, и намерены здесь се поправить, – и просили его, чтоб он позволил съездить берегом в Монтерео к губернатору, для взятия там позволения на право торговли и для уплаты за якорное место пошлин, которых с нашего судна приходилось на Русские деньги 1666 руб. 66 к. асс.

Причина нашего прихода была самая уважительная. Мы заплатили за якорь капитану порта; он же написал к губернатору рапорт, в коем объявлял, что в Санто-Францисский залив прибыло Русское военное судно для покупки жизненных припасов в Российские колонии, но не может следовать в Монтерео без продолжительной значительной починки, почему, заплатив за якорное место в порте Вербобойно, просит позволения на право торговли в пределах Санто-Франциско. Пакет был послан с нарочным к губернатору в Монтерео; мы поблагодарили капитана порта за оказанную нам доброту и поехали обратно на корабль.

Через 2 дня мы получили от губернатора Калифорнии, Дон-Кастро, разрешение, заключавшееся в том, что мы можем делать покупки на наличный деньги, но сами не должны ни продавать, ни выменивать никаких своих товаров, не заплатив за то особой пошлины.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache