Текст книги "Иллюзии (ЛП)"

Автор книги: А. Мередит Уолтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Или кого-либо ещё.

– Я не могу принять это, Нора. не могу просто смотреть и позволить ей сделать с тобой что-нибудь ещё. Не сейчас.

Брэдли бросил мою сумку на мёрзлую землю и схватил меня за руки, крепко удерживая и не позволяя вырваться из его хватки. Он придвинулся ближе. У меня не осталось выбора.

С Брэдли у меня всегда не было выбора.

Я почувствовала себя абсолютно беспомощной.

Я ненавидела его за это.

Не менее сильно я любила его за это.

– Почему это должно иметь что-то общее с тобой, Брэд? – спросила я мягко, глядя на наши кроссовки, которые почти соприкасались, носок к носку. Нога Брэдли была намного больше моей. Он мог бы встать на мои пальцы и сломать кости, если бы захотел. Так же его большие руки могли сломать мне кисти, если бы это пришло ему на ум.

– Не называй меня так, Нора! Никогда не называй меня так! – прошипел он, склонившись, чтобы я могла почувствовать на щеке его горячее резкое дыхание. Я взглянула на него сквозь ресницы. И смогла увидеть «Skoal» (прим. пер.: вид жевательного табака), который Брэдли прятал под нижней губой. Маленькая капля слюны собралась в уголке его рта, разъедая плоть.

Он отклонился в сторону и сплюнул на землю. Я старалась не подавать виду, но моё отвращение было очевидно.

– Думала, что тебя это не касается, – сказала я решительным голосом.

Брэдли отошёл от меня достаточно далеко, чтобы вытереть рот салфеткой, которая лежала в его кармане. – Я пытаюсь, Нора. Я говорил, что буду. Ты не веришь мне? Неужели моего слова тебе недостаточно?

Я привыкла к Брэдли и его постоянно меняющимся эмоциям. Вверх и вниз. Как американские горки. Он мог заставить улыбаться и смеяться, а на следующем вдохе – плакать и кричать.

Он мог быть изумительным.

Он мог быть самым пугающим в мире.

Невозможно предугадать, в какую сторону будет «дуть его ветер». Я научилась задраивать люки и пережидать шторм.

– Ты делаешь мне больно, Брэдли, – пробубнила я и назвала его по имени. Так я поступала только тогда, когда он не хотел его слышать.

Брэд – имя его отца, в честь которого и назвали парня. Он это имя терпеть не мог. Я использовала его только в определенных случаях. Когда мне требовался контроль, который он так естественно у меня забирал.

Парень расслабился и посмотрел с выражением раскаяния на лице. Стыдясь.

– Мне жаль. Боже, мне так жаль, – признался он, его зелёные глаза стали грустными.

Я сделала шаг назад, и он отпустил мои руки. Кожа пульсировала там, где только что были его пальцы, и я знала, что позже там появятся синяки.

– Знаю, – я подарила ему улыбку, которую он всегда хотел видеть. Ту, которую я никогда не соглашалась отдать. Но сейчас я попыталась.

Для Брэдли это означало всё.

Моё сердце, разбитое и покрытое трещинами, дико стучало и любило моего друга, моего Брэдли, уничтожившего боль.

Была какая-то извращенная красота в том, кем мы были друг для друга.

Он поднял руку и почти незаметно коснулся моей губы.

– Я просто ненавижу то, что она пытается изменить тебя. Я хочу, чтобы ты не позволяла ей этого.

– Она знает, что лучше, она всегда знает, – утверждала я. И лгала. Но говорить подобное всегда проще.

Он обожал моё обезображенное, испорченное лицо. Но раньше он обожал его сильнее.

Когда я рассказала ему, что мама организовала мне встречу с пластическим хирургом, чтобы обсудить реконструктивную хирургию для коррекции моей заячьей губы, он потребовал, чтобы я сопротивлялась ей. Хотел, чтобы я сказала ей, что не пойду.

– Тебе не нужно что-либо исправлять, Нора! – решительно заявил Брэдли. Как будто это было очевидно.

Я не сказала ему, что сделала бы что угодно, если бы это означало, что я почувствую себя нормальной. И продала бы свою душу, чтобы смотреться в зеркало и видеть что-то красивое. Я думала, что, возможно, после операции у меня появится шанс.

Я должна была знать, что надежда очень переменчивая вещь. Однажды реальность с легкостью разорвет в клочья распустившийся бутон надежды.

Брэдли бы никогда не понял отчаянное желание любить своё отражение. Он был прекрасным во всех возможных смыслах. Прекрасен снаружи. Хотя гноился и сильно вонял изнутри.

Мы были симметричны. Я носила свои ужасы на коже. Брэдли – в непостижимых местах, которые труднее найти.

Я не помнила, как началась наша дружба.

Но я помнила момент, когда она стала полностью необходимой.

Ночь, когда началась моя непоколебимая неблагоразумная привязанность к мальчику, живущему на по улице по соседству.

Прекрасное лицо, прижатое к стеклу. Зелёные глаза, сверкающие в темноте. Мой неизменный. Мой компаньон. Гнев и печаль выстроили мост между нами.

Он жил через три дома от моего в течение года. Его родители честные члены высшего общества. Они были образцовыми. Ну, почти. Его мать – учительница, а отец владелец ландшафтного бизнеса. У него три старшие сестры, которые любят и обожают его.

Они были семьёй, которая, казалось бы, должна иметь всё, но, в действительности, не имела ничего.

У Брэдли были слои. Сложные противоречивые слои, которые никто не замечал. И определённо, не его невнимательные родители. И, конечно, не его заботящиеся о себе сёстры.

Это были слои, которые только мне посчастливилось разглядеть. Слои, которые он прятал от всех, но не от девочки, которая бы никогда не стала делиться его секретами.

Девочки, которая редко говорила, даже когда с ней разговаривали.

Меня.

Уродливой, ужасной Норы Гилберт.

Он был в моей жизни так долго, что не было никаких вопросов.

Некоторые вопросы и не требуют ответов.

Я не хотела их в любом случае. Я не хотела гадать о причинах нашей неразумной дружбы.

Уродливая Нора и прекрасный Брэдли.

Прекрасный злой Брэдли.

Он провёл большим пальцем по шраму и убрал руку. Потрясённый и встревоженный. Его отвращение расстроило меня. Я не привыкла к этому.

– Твоя мать – противная ненавистная сучка, – выплюнул он, сверкнув глазами.

Я поджала губы, возненавидев приступ боли, который почувствовала кожей и в мышцах. – Не говори так, – ругала я его, хотя в глубине души была с ним согласна.

Уголки рта Брэдли опустились. Я знала, он ненавидел мои упрёки. Это докучало ему.

Брэдли вздохнул.

– Не знаю, почему ты защищаешь её. После всего…

– Я не защищаю. Я понимаю ее, – объяснила я, прервав его.

Щёки Брэдли горели, он тяжело дышал. Он чувствовал всё так глубоко. Так сильно.

Он сломал меня.

– Я должна идти в класс, – сказала я мягко, опустила голову вниз, и спрятала лицо от моего самого старого и единственного друга.

Брэдли не сказал больше ни слова, когда наклонился, чтобы поднять сумку. Он не схватил меня и не коснулся ещё раз.

Он не посмотрел на меня.

Не заговорил со мной.

На мгновение я была в безопасности от его непроницаемого взгляда.

Это был единственный раз, когда я была благодарна за то, что я – невидимка.

ГЛАВА 3

День 2

Настоящее

Проклятие настигает меня.

Я начинаю считать. Постоянно.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Отмечаю время в своей голове. Размеренно. Непрерывно. Это позволяет мне оставаться нормальной.

Или нет?

Я сомневаюсь в своём рассудке. Сомневаюсь в ясности своего сознания. Я начинаю сомневаться абсолютно во всём.

Вопросы начинают накладываться один на другой, создавая стену внутри меня. Я не могу подняться на нее. Не могу прорваться сквозь нее. Я застреваю в этой тёмной, жаркой комнате, ожидая кого-то, кто расскажет, почему я здесь. Ожидаю своего похитителя, который придёт ко мне.

Я нахожусь в состоянии встревоженной настороженности. Все мышцы напряжены, а сердце бьётся в три раза быстрее.

Иногда я проваливаюсь в сон. Там безопаснее. За закрытыми веками, внутри бессознательных сновидений. Мне легче жить иллюзиями.

Одна в темноте. Подо мной грязь. Жаркий гнилой воздух заполняет ноздри. Размытые тени танцуют перед почти невидящими глазами.

Спать.

И считать.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Я балансирую на грани между истерикой и мучительным спокойствием. И в мирные моменты пытаюсь думать о том, что именно происходит.

Своим сломанным сознанием я понимаю, что меня принесли в эту комнату и отсюда нет выхода. Кто-то поместил меня сюда. Меня держат взаперти по причинам, которые я не понимаю. А действительно ли я хочу их понять?

Где лучше находиться этим секретам?

Я думаю о зелёных глазах и ухмыляющихся ртах. Жестоких словах и злобных улыбках. Так же я думаю об утешительных прикосновениях, которые ощутила лишь недавно. О лице, которому я привыкла верить…

Кто принёс меня сюда?

Так много имён.

Так много вариантов.

Меня так сильно презирают? Уродливая, искажённая Нора Гилберт.

Возможно, я никогда не была невидимой. Может быть, я всегда была заметной.

Ненавистной и оскорблённой.

Уродливая, ужасная Нора Гилберт.

Ужасно уродливая.

Рыдая, я царапаю сломанными ногтями свое окровавленное лицо. Впиваюсь ими глубже. Вспарываю плоть.

Я пленница.

Я не могу выбраться.

Тем не менее, я всё ещё жива.

Возможно, это самая сбивающая с толку вещь.

Я дышу. Моё сердце всё ещё бьётся.

Я жива.

Но надолго ли?

Вопросов накапливается всё больше. Кирпичик за кирпичиком, они замуровывают меня.

Вчерашний день был самым худшим. Первый день.

Начало.

Рассматриваю грязь и мусор в поисках выхода. В поисках надежды в пыльных углах.

Надежда непостоянна.

Я знаю, что комната пуста.

Пуста, если не считать бутылку воды и большую коробку картофельных чипсов, которые я нашла. Я озадачена открытием. Чипсы моей любимой марки. Этот небольшой знак милосердия беспокоит меня.

Несмотря на мои страхи, невероятный голод заглушает внутренние дебаты. Я хватаю коробку с чипсами и съедаю половину содержимого, пока не передумываю.

Пока мои разум и тело не доминируют над основным инстинктом поглощать и жевать. Я осознаю, что должна рационально распределять то, что имею. Не знаю, когда снова смогу поесть, и буду ли вообще снабжена дальнейшими запасами.

Я выпиваю воду, откладываю еду в сторону, и пытаюсь игнорировать дискомфорт, который испытываю.

На дальней стене есть окно. Стекло покрыто грязью и сажей. Я пыталась выглянуть наружу, но без своих очков ничего не вижу снаружи.

И ещё есть дверь.

Свет просачивается сквозь трещины и дарит мучительный проблеск свободы за пределами комнаты. Я тяну за ручку, пока мои руки не становятся влажными и не начинают пульсировать. Я дёргаю, пока плечи не начинают болеть, а спина гореть. Она даже на миллиметр не сдвинулась с места. Я знаю, этого не произойдёт. Но не прекращаю попыток.

Так я тяну и тяну, пока не заканчиваются силы.

В какой-то момент я падаю на бетонный пол, сворачиваюсь калачиком и подкладываю руку под лицо. Я проваливаюсь в сон, как в кому.

Это глубокий сон человека, который слишком напуган, чтобы бодрствовать.

***

Бип. Бип. Бип.

Я переворачиваюсь, раздражённая шумом. Уплываю в сон и из него.

Бип. Бип. Бип.

Не хочу просыпаться. Таким образом, я борюсь за то, чтобы оставаться во сне. Как ни странно, писк становится успокаивающим, и позволяет мне уплыть прочь. Снова.

Я вскакиваю. Запутанная и дезориентированная. Что-то выдёргивает меня из бессмысленных снов.

Свист.

Всё остальное тут же забыто.

Сначала мне кажется, что это галлюцинация. Что мой запутавшийся мозг создаёт фантастические иллюзии.

Я сажусь, вытягиваю ноги и открываю шире глаза, пытаясь рассмотреть что-нибудь сквозь зернистую темноту. Сейчас рано. Света не видно. Но я ощущаю, что уже утро.

Свист прекращается, и я думаю, что мне он почудился..

Мой мочевой пузырь готов лопнуть, и я знаю, что больше не могу терпеть. Не зная, как поступить, делаю свои дела в дальнем углу. Когда заканчиваю, то пытаюсь выглянуть в окно; щурюсь, как будто от этого мое зрение может проясниться.

Не помогает.

Мой желудок урчит, и я достаю оставшуюся половину упаковки чипсов. Съедаю горсть и полощу рот водой.

Я спокойна, но паника всё ещё присутствует; дожидается, когда я признаю её. Думаю, что она охватит меня. И тогда я потеряю себя, и меня охватит безумие. Но все проще, чем реальность, в которой я нахожусь.

Но нельзя. Я должна мыслить разумно. Нельзя позволить себе потерять душевное равновесие во внутреннем хаосе. Я должна найти выход из комнаты.

Должна вспомнить, что случилось прошлой ночью. И все время я думаю о том, кто сделал всё это со мной.

От возможного ответа на данный вопрос мне становится плохо и страшно.

У правды слишком много вариантов.

Моя голова полна туманных воспоминаний, которые не имеют смысла.

Я оставила записку для матери. Надеялась улизнуть прежде, чем она осознает, что я ушла. Бабочки порхали у меня в животе, и я широко улыбалась, потому что чувствовала их везде. В пальцах на руках и ногах. И самое важное – в сердце.

Тот день мог изменить все.

– Куда я направлялась? – спрашиваю вслух сама себя.

Я прикасаюсь к своим щекам, и по-прежнему чувствую усмешку, которая выглядит на моём лице затравленной.

Всё, что я вижу – её лицо. Такое милое. Улыбающееся и восхищённое. Всегда счастливое, когда она меня видит.

Странно, но я понимаю, что улыбаюсь в темноте. Мои щёки в коростах: покрыты следами высохших слез и запекшейся крови. А я улыбаюсь без причины и по многим причинам.

– Я собираюсь рассказать тебе всё, – шепчу я в ночной воздух. Выдыхаю откровения в небо, которые, я надеюсь, долетят до её ушей.

Свист начинается снова, и я прекращаю улыбаться. Я прекращаю думать о милом лице и жарких тайных ночах.

Свист – всё, на чём я могу сфокусироваться. Сначала он мягкий, потом становится громче.

– Кто здесь? – зову я.

Никто не отвечает.

Никто никогда не отвечает!

Только песня с навязчиво знакомой мелодией.

Я знаю эту песню. Почему я не могу вспомнить?

Свист сменяется на гудение, которое затем превращается в шепот.

– Я слышу тебя, чёрт подери! – кричу я, мой пронзительный голос отражается от стен. Гремящий вокруг, в глубине моего пустого желудка и моей перепуганной души.

Без ответа.

Только песня.

Я напрягаю слух, прислушиваясь к голосу. Я слышу песню, но почему-то не могу сказать, поет мужчина или женщина.

Я плачу. И начав, не могу остановиться.

Мои слёзы – то, что мне остаётся, они только мои.

Я грязная и голодная, мне больно. Я напугана своими мыслями и задыхаюсь.

Но песня продолжается.

– Почему ты делаешь это со мной? – воплю я. Я должна задавать вопросы. Они должны быть заданы вслух.

Я беспокоюсь, разыскивает ли меня моя мама. Я беспокоюсь, ищет ли меня Брэдли.

Я беспокоюсь, думала ли обо мне она. Хоть раз. Мелькнула ли я случайно в ее мыслях.

Я беспокоюсь, действительно ли кого-то заботит всё это.

Потому что глубоко в своём сердце я знаю, что потеряла их всех.

Каждого в отдельности. Людей, которых я любила настолько, чтобы быть раздавленной. Людей, которых я использовала, пока ничего не осталось.

И однажды я снова стала невидимой.

Потерянной девочкой.

Забытой девочкой.

Одинокой. Той, по кому никто никогда не будет скучать.

Песня умолкает.

И начинается снова.

У темноты есть глаза…

Мурашки бегут по коже.

– Перестань! Пожалуйста! – стону я, закрывая уши. Песня прекращается. Я медленно опускаю руки, и затем песня начинается заново.

У теней есть зубы.

Всегда сомневайся.

В тайной правде…

Слова заставляют меня чувствовать себя больной изнутри. Мучительный голод сменяется резкой тошнотой.

– Почему ты делаешь это? – спрашиваю я, и песня останавливается.

Мои слова исчезают, и затем, как по команде, пение начинается снова. Скрипучее. Медленное. Едва слышное.

Ложь, как дождевые капли,

Не существует двух одинаковых…

Я кричу, песня останавливается. Но в тишине, она начинается снова.

Кто это делает? Я начинаю сердиться. Меня удерживает психопат! Этот человек продолжает убивать меня. И никто никогда этого не узнает. Никто не станет искать меня.

Потому что я потеряла всех.

Связать тебя,

Отвергать тебя,

Закованную в цепи.

Но у меня никогда никого не было. Думать иначе – значит вводить себя в заблуждение.

Я жила в фантазиях месяцами.

Запертая в комнате с ужасающей песней, которая напоминает мне об усиленной обманом правде, которую я всегда знала.

Я всегда буду одинока.

Я кричу. И кричу. И кричу.

Всегда, всегда одинока.

Я кричу громче. Дольше. Что-то останавливает ужасную песню. Я ударяю кулаками в дверь. Бью своей плотью по твёрдому неумолимому дереву. Это неважно.

Песня продолжается.

Незаметная.

Невидимая.

Обман любой ценой.

Никто не будет скучать

По маленькой потерянной девочке…

Я кричу, пока горло не сдавливает, а лёгкие не начинает жечь.

Мой голос трещит и ломается, разрушается и умирает. Я валюсь на пол, подтягиваю колени к подбородку, и жду.

В тишине. Во мраке.

Я жду.

Я впиваюсь ногтями в жёсткий каменный пол. Царапаю. Копаю. Ломаю их. Раню себя до крови.

Никто не будет скучать

По маленькой потерянной девочке…

Никто не будет искать меня.

Никого это не заботит.

Я всех потеряла.

Я вижу его злую ухмылку у себя в мыслях. Оскал и пугающие зелёные глаза. Территориальные владения, которые были только для меня.

Пока не появилось кое-что ещё.

Пока всё не изменилось.

Улыбки умерли и всё, что осталось, это ярость.

«Никто не хочет тебя, Нора. Никто никогда не захочет тебя».

Песня плывёт вокруг меня, прокалывает уши и просверливает отверстия в моём мозгу. Зарывается в сердце.

– Кто ты? – шепчу я. Ни звука. Он покинул меня, как и все остальные. У меня ничего нет.

Я говорю, пение прекращается. И в то же время продолжается тишина.

Никто не отвечает мне, и я не жду от них чего-либо.

У того, кто держит меня здесь, есть секреты. У него есть причины, которых я не могу понять.

Почему кто-то создаёт себе проблему, похищает и просто запирает меня? Как долго они планируют держать меня здесь?

Стук моего сердца походит на тиканье часов. Секунды смешиваются друг с другом.

Время и страх – всё, что у меня есть.

Один.

Два.

Три.

Четыре…

ГЛАВА 4

Прошлое

6 месяцев назад

Я тихо вошла в дом. Я знала, что мама дома, но мне не хотелось, чтобы она поняла, что я пришла. Пока ещё нет.

В течение нескольких мгновений наслаждаться комфортной тишиной, прежде чем мое присутствие будет обнаружено. Это наибольшее умиротворение, которое я когда-либо чувствовала.

Стоя в дверях, я бесшумно опустила сумку на пол. Сняла туфли и поставила их ровно вдоль стены. А затем, закрыв лицо руками, прислонилась к двери. Скрываясь. Прячась.

Я улыбнулась.

С кухни донесся смех. Это поразило меня. Я не привыкла к звуку радости в доме. Он звучал странно. Неправильно. Как будто не принадлежал этому месту.

Я медленно пошла по направлению к источнику странного шума. Остановившись неподалеку от кухни, встала в тень позади двери. Незаметная. Невидимая.

Моя мама стояла у стойки и разливала кофе по чашкам. Красивая молодая женщина с длинными тёмными волосами стояла возле неё и улыбалась так, как я никогда не смогла бы.

Они смеялись. Счастливые. Честные. Чистые.

Вместе.

Я смотрела на восторженное лицо своей матери и заранее огорчалась тем, что лишу ее этого удовольствия.

Моя мама прекрасно выглядит. Ей никто не дает ее пятидесяти восьми лет. Ее красота стала результатом регулярного ухода за собой. Она всегда красила волосы в один и тот же оттенок блонда, но заходила чуть дальше, прокрашивая седые корни. Каждую ночь мама намазывала лицо увлажняющим кремом против морщин. Руки ухоженные, с идеальным маникюром, и раз в неделю она пользовалась солевым скрабом, чтобы удалить омертвевшую кожу. Мама, конечно же, не оставалась на солнце слишком долго. Она помешана на заботе о себе.

Когда я была маленькой, то пряталась в шкафу и подглядывала в щелку между дверцами, как она ухаживает за кожей и волосами. Мне нравилась внешность моей матери, и я с обожанием любовалась ее отражением. Смотрела на женщину в зеркале, на которую никогда не буду похожа.

Я чувствовала себя счастливой, подглядывая в темноте из-за её одежды. Я могла сделать вид, что когда она улыбнётся, то эта улыбка будет предназначена для меня. Я грелась в воображаемой любви, и на пару мгновений ощущала тепло изнутри.

Но потом, однажды, я выдала свое присутствие. Не помню точно, то ли кашлянула, то ли чихнула. Мама нашла меня, прячущуюся во мраке ее шкафа.

– Ты ужасная, ужасная девочка! Как ты смеешь шпионить за мной! Что с тобой не так? – кричала она мне в лицо. Затем схватила меня за руку и выдернула из моего укрытия.

Она вытолкала меня из своей комнаты, оставив в коридоре одну, и всё. Я заметила, что пока мы шли к дверям ее комнаты, она ни разу на меня не взглянула. Ни единого раза.

– Не смей больше заходить в мою комнату! – крикнула мама, громко хлопнув дверью перед моим изуродованным лицом. Я слышала щелчок замка и поняла, что больше у меня никогда не будет возможности тайно восторгаться ею.

Но память о лице матери, когда она смотрела на себя в зеркало, навсегда осталась со мной.

И это хорошо, потому что после того знаменательного дня мама стала меня игнорировать. Поэтому, когда мне было грустно одинокими ночами, я вспоминала ее лицо и мне хотелось улыбаться.

Таким образом, наблюдая за двумя женщинами вместе, я узнала восторженный взгляд своей матери – неуловимое выражение, когда она смотрела на своё отражение, свидетелем которому была только я.

Теперь ее взгляд направлен на привлекательную женщину, и они пьют кофе из чашек, к которым я не имею права прикасаться. И сидят в креслах, на которые мне запрещено садиться.

Они смеются. Разговаривают возбужденным шепотом. Моя мать протянула руку и провела по лицу красивой, привлекательной женщины. Материнским жестом, который причинил мне боль.

Я попятилась обратно, ничем не выдав себя. И скривилась когда увидела, что любовь моей матери дарована кому-то ещё.

Дочери, которую, насколько я знала, она бы хотела иметь.

Затем красивая женщина с длинными тёмными волосами, кремово-белой кожей и губами, напоминающими бутон розы, заметила меня в тени. Её улыбка увяла, а взгляд ярких голубых глаз стал холодным. Слишком холодным. Он ледяными стрелами проколол мои вены, выпуская кровь.

Я помнила этот холод и полный ненависти взгляд. Помнила, как он становился убийственным, когда она смотрела в мою сторону. Женщина уставилась на меня с ненавистью, причину которой я никогда не могла понять.

– Нора, – сказала Рози. Голубые глаза. Такие холодные. Так много ненависти.

Моя мать прекратила смеяться. Её счастье рассыпалось на куски, разбитое присутствием нежеланной дочери. Две женщины уставились на меня одинаковым каменным, полным отвращения взглядом. Моя мать и девушка, которая, приходится мне сестрой.

– Почему ты просто стоишь там, Нора? Не будь грубой. Заходи и поздоровайся с Рози.

Мать отчитывала меня, как ребёнка. И я почувствовала себя маленькой девочкой с низко опущенной головой и сгорбленными плечами. Я молча поплелась на кухню.

Сцена, которая должна сейчас разыграться на кухне была мне до боли знакома. С тех пор, как Рози Аллен вошла в мою жизнь, эта сцена повторилась тысячи раз.

Когда-то я любила её. Вначале, она появилась у нас в сопровождении социального работника. Красивая девушка из неблагополучной семьи, которой, благодаря нормальной внешности удалось пробраться в каменное чёрное сердце моей матери.

Я не знала, что за прекрасным лицом моей новой приёмной сестры скрывалась жестокость. В частности, к бедной, бедной Норе Гилберт.

– Ты распустила волосы. Я же велела тебе, заколоть их, – резкий тон матери разрушил то немногое, что осталось от моего достоинства. Я заправила волосы за уши, чтобы успокоить её.

Мать схватила меня за подбородок и повернула моё лицо так, чтобы я оказалась перед Рози.

– Так ведь она выглядит намного лучше? Наконец-то, у неё есть лицо, на которое можно смотреть, – заявила мать. Она. Я была она.

Не личностью.

Не её дочерью.

Для нее я не существовала.

Она не считала меня живым человеком с чувствами.

Рози поджала пухлые губы, и я поняла, что ненавижу, как легко ей удается быть симпатичной. Девушка перекинула длинные блестящие волосы через плечо. Они легли именно так, как она хотела. Рози кивнула на слова матери, соглашаясь с ней.

– Так намного лучше, Лесли. Это удивительно. Ты была права, настаивая на операции, – сказала Рози, едва сдерживая смех; тон её идеального голоса стал ниже. Она улыбнулась матери с такой теплотой, что мне стало больно. Но, когда она посмотрела на меня в ее голубых глазах сиял лед. Только для меня.

Я увернулась от материнской хватки. Акт неповиновения, который удивил нас обеих. Я отступила всего на шаг, но никто из женщин не понял, как это маленькое действие повлияло на меня.

– Рози пришла, чтобы принести нам немного свежих овощей с фермы. Разве это не мило? Она всегда думает обо мне. О нас обеих. Она никогда не забывает, как сильно я люблю свежие томаты, – мать положила руку на плечо Рози. Обычное внимание, которое означало всё для Рози и ничего для такой женщины, как моя мать. Незначительный жест, который ранил меня сильнее, чем я могла показать.

– Я помню, как ты всегда резала свежие помидоры и посыпала сверху тертым «Пармезаном». И когда я сказала, что никогда прежде не ела помидоры, ты придвинула мой стул к себе и позволила попробовать из своей тарелки. С тех пор я ем их постоянно, – Рози наклонилась к моей матери, а у меня в горле комок образовался.

У меня не было таких приятных воспоминаний о матери. Ни одного. Они, очевидно, были предназначены для других людей, и для других событий.

У этих двух женщин были свои общие секреты и семейные истории. Они поверяли друг другу свои тайны. Личные тайны, какие существуют только между матерью и дочерью.

У меня с женщиной, подарившей мне жизнь никогда не будет таких отношений, хотя я уже сомневаюсь можно ли назвать мою жизнь жизнью.

Мать погладила Рози по щеке перед тем, как повернуться ко мне, но взглянув на меня, её улыбка пропала, а глаза стали безразличными.

– Рози здесь, чтобы отвезти тебя к лечащему врачу.

Я застыла.

– Почему она отвезёт меня? – спросила я твёрдым и яростным голосом. И снова удивила нас обеих своей прямотой.

– Потому что мне нужно сделать кое-что по дому, и она предложила помочь. Будь благодарна. – Рози пристально смотрела на меня. Я терпеть не могла её взгляд.

– Я могу сама съездить, – настаивала я, борясь с желанием закрыть лицо ладонями или скрыть завесой волос. Мне хотелось спрятаться. Избежать сурового взгляда матери и насмешливых глаз Рози.

– Ты не поведёшь мою машину. Рози отвезёт тебя. Конец дискуссии, – мать наполнила кружку Рози кофе. Она никогда не предлагала что-нибудь мне. Ей такое даже в голову не приходило.

Прекрасная Рози вела себя необычайно тихо. Я знала, какую маску она одевала, когда мы были одни.

– Нам уже пора идти. К твоему врачу нужно через весь город ехать, – сообщила Рози, подарив мне неискреннюю улыбку. Улыбку, полную горечи и ложных обещаний.

– Мне нужно зайти в свою комнату. Я сейчас вернусь, – пролепетала я, и выскочив из кухни, быстро взбежала по лестнице. Я распахнула дверь и поспешно зашла внутрь. Только когда дверь закрылась, я смогла дышать.

– Это Рози. Она будет жить с нами. Она милая, не так ли, Нора? Такая милая, милая девочка.

Сквозь пряди волос я наблюдала, как моя мать держит за руку маленькую девочку и заводит её в дом. Папы ещё не было дома, так, что были только мы. Мать. Уродливая Нора. И очень милая Рози.

Мне хотелось улыбнуться новенькой девочке. Потому что она выглядела испуганной и грустной. Такой, какой я была внутри.

– Это… Нора, – я всегда ненавидела, как мать запиналась перед тем, как произнести вслух моё имя. Как будто это было плохое слово.

Рози посмотрела на меня и волосы, которые прикрывали уродливую часть лица. Часть, которую моя мать не хотела, чтобы кто-нибудь увидел. Но я знала, что Рози увидит меня в любом случае. Я была уверена, что не сумею спрятаться от Рози. Она все замечала.

Рози никогда не признавала меня. Она схватила мать за руку и посмотрела сквозь меня. Как будто меня там и не было.

Невидимая.

Незаметная.

Я должна была привыкнуть к этому. Но это всё равно ранило.

Я не могла оставаться слишком долго в своей комнате, иначе мать будет вынуждена пойти искать меня. Я схватила ноутбук и засунула его в сумку, прежде чем спуститься вниз по ступенькам.

Я снова услышала смех матери и Рози, и ждала за дверью, не желая входить.

Потому что я всегда была чужой. Лишней. Нежеланной.

Даже в своём собственном доме.

Я стояла около гостиной, выглядывая из-за угла, чтобы увидеть их, но так, чтобы они не видели меня.

Я вернулась домой из школы уже около часа назад, но моя мать так и не пришла поинтересоваться, как прошёл мой день. К тому же, я была взволнована. В школе учительница прочитала нам историю. Выдуманную историю с интересными героями.

Я дождаться не могла, чтобы прочитать её маме и папе. Папы дома не бывало допоздна, поэтому я планировала поделиться сначала с мамой. И, возможно, с Рози, если бы и она оказалась дома.

Рози всего на год старше меня, и когда она переехала, я надеялась, что у меня в школе появится новый друг. Вместо этого она игнорировала меня. Иногда смеялась надо мной с друзьями, которых там завела.

Поэтому, я научилась избегать её.

Рози оказалась нехорошим человеком. Несмотря на то, что девочка была хорошенькой внешне, и её смех напоминал перезвон колокольчиков, она была ужасной внутри.

Но мама не замечала этого. Не имело значения, что я говорила, она не хотела верить, «что милая маленькая Рози» может быть неприятной девушкой, о которой я ей рассказывала.

Папа вообще много не разговаривал. Он просто велел мне держаться подальше от Рози. Как будто это могло её остановить.

Мама любила Рози. Она была именно той дочерью, о которой мама всегда мечтала. Ей не было противно её лицо. Она не отворачивалась, когда Рози входила в комнату.

Как-то раз я видела, как Рози прижималась к моей матери, когда они вместе смеялись над какой-то глупой телевизионной программой. Мама обнимала Рози за плечи. Моё сердце сжалось от вида того, как она нежно поглаживала девочку по голове.

А потом она наклонилась и поцеловала макушку своей приёмной дочери.

В тот день моё сердце разбилось.

Оно никогда не сможет исцелиться.

Моя мать и Рози, наконец, вышли ко мне. Я смотрела, как Рози обнимает мою мать. Та потрепала её длинные темные волосы и похлопала девушку по спине. Легко. Непринуждённо. С любовью.

Все мои внутренности скрутило в узел.

Я последовала за Рози к её машине, видавшему виды жёлтому «Вольво». Она помахала моей матери в последний раз, прежде чем сесть на водительское сиденье.

Я забралась на пассажирское и быстро пристегнулась ремнем безопасности. Меня мгновенно окутала злостная ненависть Рози. Она прилипла к коже и заскользила вниз по моему горлу. Я чувствовала её во рту, ее отголоски звенели у меня в ушах.

Права Рози висели на шнурке, привязанном к зеркалу заднего вида. Я посмотрела на фотографию неулыбчивой девушки с суровым взглядом. Ее имя, написанное жирными черными буквами, раздражало меня.