Текст книги "Иллюзии (ЛП)"

Автор книги: А. Мередит Уолтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА 9

День 4

Настоящее

Я рыдаю и рыдаю.

Все конечности словно окаменели. Болит спина. Пробую подвигаться, но чувствую себя так, словно меня заковали в цемент. Пытаюсь пошевелить хоть одним пальцем, но ничего не получается.

Я парализована.

Стискиваю зубы, чтобы не закричать.

– Не уверен, как долго она протянет в таком состоянии…

Бип. Бип. Бип.

Что это за звук?

Той ночью я где-то потеряла телефон. Звук слабый и еле слышный, как лёгкое дуновение ветра.

Но ветра нет.

Лишь безмолвный вонючий воздух.

Грудь сдавливает, и я не могу дышать.

Я должна двигаться!

Распахиваю глаза и сажусь. Задыхаюсь. Хриплю. Я словно тону, но могу выплыть. Рот открывается и закрывается, пока я хватаю столь необходимый мне кислород. На секунду мне кажется, что я в другом месте.

Я надеюсь, что я в другом месте.

Но когда глаза привыкают к тусклому свету в моей тюрьме, неприятная правда обрушивается на меня в очередной раз.

Ничего не изменилось.

Я всё ещё в западне.

Пути домой нет.

Никакой возможности побега.

Но затем я вспоминаю, что слышала глухой стук. Это было вчера? Или прошлой ночью? Несколько часов назад?

Время ничего не значит. Оно расплывчато. Вести подсчёт нет смысла.

Иногда я пытаюсь сфокусироваться на луче света, изредка проникающем сквозь грязное окно, чтобы определить день сейчас или ночь. Но долго этим заниматься не получается. Чем сильнее я фокусируюсь на свете и времени дня, тем более отчаянной и подавленной становлюсь. Что, в последствии, переходит в злость. А потом в истерику.

Затем я заново считаю.

Один.

Два.

Три.

Четыре.

Встав, вытираю глаза. Вся вода у меня закончилась, поэтому я стараюсь не думать о том, как пересохло в горле. О том, что язык прилипает к нёбу, а щеки изнутри напоминают наждачную бумагу. Я пытаюсь облизать губы, которые уже начинают трескаться и кровоточить, но это не приносит мне облегчения.

Я спешу к дальней стене рядом с дверью. И слышу стук снаружи. В этом я полностью уверена. Слишком уж он реален, чтобы быть иллюзией.

Верно?

– Я слышала. Я знаю, что слышала, – бубню я. Больно говорить. Сухой, надломленный шёпот еле слышен.

Я прислоняюсь ухом к деревянной панели и жду.

И жду.

Жду и жду.

Когда в ушах начинает пульсировать, а в ногах жечь от того, что я слишком долго сижу в одной позе, я поворачиваюсь и прислоняюсь другим ухом.

Тишина.

Ничего.

Пытаюсь не рыдать. Пытаюсь не кричать.

Но я балансирую на грани. Готова сорваться в любой момент.

Поэтому в этот раз я даю себе волю. Я кричу. Несмотря на то, что горло жжёт.

– Я знаю, что ты там! – кричу я изо всех сил.

Отпрянув назад, поворачиваюсь лицом к центру комнаты, и ударяюсь спиной о твёрдую стену. Я морщусь от боли, но от этого снова чувствую себя живой.

Я чешусь спиной о раздробленную древесину. От этого разрываются коросты и едва зажившие раны, покрывающие мою кожу.

Это больно. Я чувствую кровь. Но не останавливаюсь.

Думаю о том, как молилась моя мать. Думаю о трости и бессмысленных призывах о спасении преподобного Миллера.

– Спаси эту искажённую!

Мать стоит в углу комнаты, склонив голову. Они ни разу не взглянула на меня.

– Я не люблю тебя. Никогда не любила!

Изображения мелькают в голове. Туманные воспоминания. Они реальны? Происходили ли они когда-нибудь на самом деле? Или я всё это вижу в бреду от истощения и жажды?

Я сидела за рулём маминой машины и везла нас в церковь. Она не разрешала мне открывать окно или слушать музыку. Мать ненавидела шум, поэтому я ехала в осуждающей тишине.

Она раздавала приказы:

– Ты едешь слишком быстро! Притормози на этом повороте!

В машине мы были наедине. Только она и я. Она никому не позволяла присутствовать на «специальных» встречах со священником. Она резервировала этот ужас только для меня одной.

Если я сосредоточусь, возможно, мне удастся убедить себя в том, что мы едем куда-то развлекаться. Вместе.

Я представляла, что мы едем на побережье. Я всегда хотела поехать на пляж. Но моя семья не из тех, что выбираются на пляж на выходные.

Может быть, мы бы прогуливались по песку, поедая мороженое. Мама бы спросила меня о школе, а я бы рассказала о книге, которую читаю. Мы бы смеялись над тем, как волны облизывают наши ступни, и она бы обняла меня рукой. Я бы тоже обняла её.

При этой мысли я чуть не улыбнулась.

Как сильно мне хотелось, чтобы такой была наша жизнь.

Тогда я могла бы быть благодарной за внимание и не бояться её.

Я быстро заморгала и покачала головой, прижав тыльную сторону ладони к глазам. Голова болит. Что-то не так.

Мать никогда не позволяла мне водить её машину.

Это было не так…

Тук.

Тук.

Тук.

– Эй! Привет! – кричу я.

Молчание.

Ничего.

Пустая, бесконечная тишина.

Я снова и снова кручу серебряное кольцо на пальце. Это помогает сконцентрироваться. Помогает улыбаться, даже когда я совсем в отчаянии.

– Эй! – снова кричу я в пустоту.

Бессмысленный, бесконечный мрак.

– Я теряю рассудок и начинаю разговаривать сама с собой. Великолепно, – бормочу я. Хлопаю ладонью по древесине.

– Просто скажи хоть что-то! Если ты там, пожалуйста, дай мне знать! – я прижимаюсь лбом к стене. – Просто дай мне знать, что я здесь не одна.

Я стою там даже после того, как свет, падающий от окна, тускнеет, а жара сменяется прохладой.

Я не шевелюсь.

Жду. Звука. Маленького знака, что там кто-то есть.

– Пожалуйста!

– Для чего это? – спросила я мать, когда пришла из школы. Она складывала наборы для рукоделия. Маленькие мешочки заполненные пайетками, лентами и блестящей мишурой.

Я стояла за диваном и мечтала заполучить один такой набор себе. Они выглядели красиво, и, уверена, из их содержимого можно соорудить что-нибудь интересное.

Вероятно, я не должна была спрашивать о них, но любопытство взяло верх. Я услышала как по гравию подъезжает машина и увидела, что это папина. Мне нравилось, когда папа дома.

Я испытала некое подобие счастья. Но оно очень быстро угасло. С пассажирского сиденья вышла Рози и пошла в дом, рядом с моим папой. Моя прекрасная приёмная сестра жила с нами уже шесть недель, и я мечтала, чтобы она поскорее ушла.

Я всегда была невидимкой, но теперь стало только хуже. Потому что она видела меня. И ненавидела меня за это.

Мама любила её. Заботилась о ней.

Папа относился к ней хорошо, потому, что этого хотела мать. Он был с ней добр так же, как и со мной. Ещё одно напоминание о том, что я не была особенной. Я не могла считать папину любовь только своей.

Мама никогда не отвечала на мои вопросы, и я никогда их не повторяла. Папа с Рози вошли внутрь, и я проскользнула на кухню, стараясь не расплакаться, когда услышала, как Рози спрашивает маму о наборах для рукоделия и та с энтузиазмом рассказывает ей о проекте, который она будет делать для детского сада, где иногда работает.

Вскоре после этого на кухню вошел папа и застал меня пьющей молоко из стакана, который стоял рядом с кухонной раковиной. Из стаканов, стоящих на кухне, мне пить было запрещено. Мама бы накричала на меня и не давала бы печенье до конца недели.

Папа улыбнулся мне, но мне не стало легче, как бывало раньше. Я видела, как он и Рози улыбается. Она забрала всё. Даже такие мелочи.

Я допила молоко и, быстро помыв стакан, убрала его туда, где нашла. Никто и не узнает, что я была на кухне и пила из стакана. В этом доме, я жила как приведение.

Не шумела. Всегда была взаперти. Не давала знать о своём присутствии.

Так мама могла притвориться, что меня не существует.

– Как прошёл твой день? – поинтересовался папа. Я знала, что он старается. Старается за всех остальных. Но этого было недостаточно. Не сегодня.

Сегодня я просто хотела спрятаться и сделать так, как хотела бы мама.

Исчезнуть.

Папа подошёл ко мне и положил руку на плечо. Поначалу он замешкался, словно заставил себя прикоснуться ко мне. Но все же он дотронулся до меня, и я постаралась сфокусироваться на этом.

– Я знаю, что у тебя трудные времена, Нора. Знаю, что не помогаю тебе так, как должен. Твоя мама не ужасный человек. У неё тоже трудное время.

Я ненавидела, когда он оправдывал её. Ненавидела, в каком свете он выставлял то, как она относится ко мне.

– А что насчёт меня? – спросила я, осмелившись один единственный раз озвучить то, что было у меня на уме.

Папа приобнял меня за плечи и прижал к себе. Моя кожа словно впитывала его тепло, не зная, когда ещё это произойдет. Этот акт проявления заботы растрогал меня. Сердце болезненно сжалось, в горле встал комок, глаза зажгло, и появились слёзы.

Слишком много слёз.

Но мне этого мало.

– У неё есть свои причины, Нора. Иногда у нас завышенные жизненные ожидания и мы должны делать то, что не должны. – Вот и всё, что он смог сказать. Почему-то у меня сложилось ощущение, что он скорее говорил о себе, а не о маме.

Меня переполняли нехорошие предчувствия. Они грызли меня изнутри. Что-то шло не так. Я не понимала что именно. Только потом это накрыло меня волной. Но тогда я наслаждалась кратким моментом уединения с человеком, который по-особому заботился обо мне.

– Джордж, ты можешь помочь мне с моим домашним заданием по математике? Лесли сказала, что ты в этом силен.

На кухню вошла Рози, и отец быстро от меня отошёл. Эта ужасная девчонка разлучила меня с отцом. Он улыбнулся ей и спросил, как прошёл день, и я словно снова перестала существовать…

Рози увела моего отца, оглядываясь на меня через плечо. И она улыбалась. Эта улыбка вызвала у меня опасение.

Почему я думаю сейчас обо всех этих ужасных вещах, которые лучше было бы оставить в прошлом? Почему сейчас в этой дыре так важно, что мой отец, которого я любила сильнее, чем кого-либо, не любил меня так же, как мне бы того хотелось?

Люди подводят тебя. Это единственная постоянная в этой жизни. Нельзя полагаться на других. Ведь всякий раз они предают тебя.

Я перестала просить. Отказалась умолять того, кого даже рядом не было. Стук всего лишь плод моего воображения. Я сама всё придумала. Создала то, что нереально.

Это происходит не впервые.

Не могла дождаться, когда доберусь до дома Марин.

Испытывала такую острую радость. Такое волнение. Знала, что эта ночь станет особенной.

Помню, как раньше она прикоснулась к моему лицу. То, как её пальцы нежно прошлись по щеке. Я помнила вкус её губ, после того, как она поцеловала уродливый шрам.

Она значила для меня всё.

В предвкушении я позвонила в дверь.

Вскоре мы будем значить друг для друга всё. Тогда все ужасы прошлого будут уже не важны. Потому что мы там, где и должны были быть.

Кожа на ноге словно горит огнём. Я осторожно касаюсь области, которая перевязана бинтом. Кожа чувствительная, и я знаю, что когда мне набивали новую татуировку, под кожу попала инфекция.

Мне было практически не больно, когда иголка вошла мне под кожу. Я испытывала боль и пострашнее.

Это было ничто.

Я наблюдала за тем, как татуировщик наносит на ногу рисунок, который был мне так хорошо знаком.

Этот символ был на её теле.

Теперь я хотела, чтобы он был и у меня.

Это свяжет нас. Объединит.

Навечно.

Я качаю головой, не желая думать об этих воспоминаниях. Не здесь. Не сейчас.

Я чешу горящий участок кожи. Чешу и чешу, пока короста не лопается, разрывая знак бесконечности.

– Это символ бесконечности. Означает навсегда. Постоянно. Всегда.

Марин выглядела такой грустной, и мне хотелось быть достаточно храброй, чтобы поддержать её, как она того заслуживала. Но я сохраняла дистанцию. Я ненавидела этот невидимый барьер между нами.

– Мне всегда хотелось чего-то, что длится вечно…

Я голодная, уставшая, и умираю от жажды. Наполовину сошла с ума от страха и размышлений.

Я закрываю глаза и чувствую, как меня клонит в сон. И в этом состоянии полусна, я слышу песню.

Это приводит меня в бешенство. Злость буквально переполняет меня и мне кажется, её хватит на то, чтобы испепелить всё вокруг.

Слова звучат как насмешка. Уколы ненависти.

Невидимые.

Неосязаемые.

Обман любой ценой.

– Хватит!

Но песня продолжается. Неважно как сильно я хочу, чтобы она закончилась.

Голос звучит так знакомо.

Тук.

Пение прекращается.

Всё остаётся как прежде.

Затем начинаются рыдания. И они никогда, никогда не закончатся.

ГЛАВА 10

Прошлое

Пять месяцев назад

Я уставилась на своё отражение.

Специально встала пораньше, чтобы принять душ прежде чем проснётся мама. Я тщательно высушила волосы и приступила к укладке. Даже использовала гель. Пряди были тонкими и сухими, и у меня не получилось сделать то, что я планировала, поэтому я просто уложила волосы. С макияжем я не стала заморачиваться, потому что, какой от него толк?

Я накрасила ногти и увлажнила кожу. Я никогда так не заботилась о себе. Хотелось почувствовать себя привлекательной. Хотя бы раз.

Но важнее для меня было увидеть то, как меня видят окружающие. Я должна была знать, насколько всё плохо.

Я провела языком по губам и заставила себя посмотреть на лицо, которое видела бессчётное количество раз.

Я могла бы быть хорошенькой. С волосами всё было в порядке. Они у меня светлые и очень мне идут.

Глаза тоже были ничего. Иногда они казались карими, иногда зелёными. Брэдли сказал, что ему нравятся мои глаза, и от этого мне всегда было тепло на душе.

Я пыталась сфокусироваться на том, что мне нравится. На том, что привлечёт других людей. Но взгляд наткнулся на рот. На шрамы, которые были напоминанием о том, какой я была раньше.

Помню, когда мне было года четыре, не больше, убрав все волосы от лица, мама держала меня за голову, не давая пошевелиться, и вынуждала меня смотреть на ненавистное мне отражение. Я смотрела на неё испуганными глазами.

– Посмотри, кто ты на самом деле, Нора! Ты появилась, чтобы наказать меня, и я должна нести это наказание. Но это не означает, что я должна любить то, что испытывает меня.

В тот момент я не поняла значения её слов так, как и не понимаю сейчас. Почему она считала меня своим наказанием?

Она всегда была холодной и отстраненной по отношению ко мне, но всё стало значительно хуже после того, как Рози вернулась в детский дом. После смерти отца, её ненависть не знала границ. Казалось, что причинять мне страдания стало миссией ее жизни. Ей не хотелось, чтобы я забыла о том, что я нелюбима и нежеланна. И она никогда не отпускала меня от себя.

Я часто думала, почему мама не отдала меня в приют, если было очевидно, что ей даже смотреть на меня неприятно. После того, как она осознала, что из-за моего изъяна она не сможет любить меня как полагается родителю.

Один раз я осмелилась спросить её, когда почувствовала необычайную храбрость. Порой мне удавалось воспользоваться своей внутренней силой, которая жила где-то в глубине души. Но обычно мне приходилось расплачиваться за последствия.

В тот день мама была особенно сурова. Она заперла меня в комнате на несколько часов, пока у неё было чаепитие с друзьями. Они никогда не знали, что я там. Мама не выпускала меня до вечера. Я не ужинала, и много часов даже в туалет не могла сходить.

Я проголодалась и устала, и мне просто хотелось знать, почему она держит меня рядом с собой, если итак очевидно, что она ненавидит меня.

– Ты могла бы отдать меня, – спокойно сказала я, не отрывая взгляд от пола.

Я ждала, когда она ударит меня. Или начнёт высмеивать мою шепелявую речь.

Вместо этого она рассмеялась, словно я рассказала ей самую смешную шутку.

– Я никогда не избавлюсь от тебя. Бог об этом позаботился.

Я продолжала смотреть на себя в зеркало. Шрам был хорошо заметен, но кожа уже не была такой ярко красной, как после операции. Отметина проходила по моей верхней губе прямо до носа.

Я выдавила каплю консилера, который ранее купила в аптеке, и нанесла на шрам.

я бережно размазала его по шраму. Покачала головой из стороны в сторону и практически улыбнулась.

Я стала чуть более заметной. Точнее, я выглядела практически… мило.

– Что ты делаешь?

Я подпрыгнула. Маленький тюбик консилера со звоном закатился под раковину. Её глаза заметили его и она нахмурилась. Я быстро подняла тюбик и убрала в ящик.

– Н-ничего, – пробормотала я, опустив голову, чтобы волосы прикрыли лицо.

Мама вошла в ванную и схватила меня за подбородок.

– Ты пыталась замазать его, – процедила она.

– Думала, ты будешь счастлива, если не будешь видеть его… – начала я, но замолкла, как только её ногти вонзились мне в подбородок.

– Не смей думать, что знаешь, о чём я думаю, – рявкнула она ледяным тоном. Затем схватила меня за шею и повернула к раковине. Потом, не говоря ни слова, она наклонила меня вниз; я ударилась головой, от чего всё внутри задрожало.

Струя воды ударила мне в лицо. Пальцы матери так тёрли мою кожу, словно она хотела затереть её до костей. Я не плакала. Не кричала.

И не сопротивлялась.

Не было смысла. Мать всегда побеждала.

Только удовлетворившись увиденным, мать выключила воду, и я медленно встала. Не стала снова смотреть в зеркало. Не хотелось видеть позор. Ненависть к себе.

Отвращение.

– Переоденься, и я отвезу тебя в школу.

Мать ушла, и я почувствовала облегчение, когда она закрыла за собой дверь. Я высушила волосы и причесалась, убедившись в том, что смогла прикрыть ту часть лица, которую не хотела никому показывать.

Я никогда не чувствовала себя комфортно в своём теле.

Моя мать хорошо об этом позаботилась.

***

– Ты поела? – я оторвалась от книги, которую читала, когда увидела, что Брэдли стоит надо мной.

Мы не разговаривали с того дня, как он нашёл меня в парке с Марин. Парень злился, но делал это очень тихо, что на него не похоже. Обычно, в ярости, Брэдли вел себя громко и эмоционально.

Я не думала о том, из-за чего он расстроился. Не расспрашивала его о беспричинной злости насчёт моего времяпровождения с кем-то, кто ему не знаком. Его расстроила смена рутины. Я была его постоянной. Он полагался на меня.

Гнев Брэдли – самостоятельное существо. Он жил и дышал, и уничтожал всё вокруг. Обволакивал меня и крепко удерживал. Бывали времена, когда я подчинялась ему, потому что хотела, чтобы он был счастлив.

Но порой мне хотелось никого не подпускать. Я хотела чего-то только для себя. Не хотела, чтобы он владел всем, что есть внутри меня.

Что было абсолютно справедливо.

Потому что я ожидала в ответ от него того же.

– Не-а, – мягко ответила я, убирая в файл распечатку поэзии Эмили Дикинсон, которую читала по одному домашнему заданию.

Нижняя губа Брэдли потрескалась, и со стопроцентной уверенностью я знала, что он сдирал с неё кожицу зубами. Наверное, ему очень больно. Я могла бы дать ему салфетку из своей сумки. Может, следовало предложить ему приложить лёд. Но я этого не сделала. Он никогда не принимал мои предложения помощи. Это я быстро усвоила.

Брэдли тихо переносил свою боль. В одиночестве. Никому её не показывал. Кроме меня. Только мне.

Я знала его секреты, и он был уверен, что я никогда их не расскажу. Он знал, что я никогда не стану использовать их против него.

Если он кому и мог довериться, то только мне. Я заслужила это собственными слезами и трагедией.

– Тогда пошли, – раздражённо сказал он и поднял мою сумку с земли. Я поднялась на ноги и отряхнула сухую траву со штанов. Он прищёлкнул языком.

– Тебе не следует сидеть на земле. Она холодная. Ты можешь заболеть или чего ещё.

Я свернула свою домашнюю работу и запихнула в задний карман джинсов.

– Я в порядке. Обещаю, – заверила я его. Он нуждался в этом.

Я в порядке.

Даже если это было ложью, в обмане Брэдли находил утешение. Он хотел верить, что я в порядке. Что всё у меня хорошо.

Он выдохнул с облегчением, но его челюсть была твёрдо сжата, а зеленые глаза яростно сияли. Так сильно. Так несгибаемо.

– Пойдем, – он подтолкнул меня, и мы пошли по территории кампуса. Мы ни с кем не разговаривали.

Я – потому что никто не замечал меня. Брэдли, потому что он никого не замечал.

Мы вошли в небольшую столовую, Брэдли пошёл за едой, а я нашла небольшой столик в углу. Он знал, что мне нравится, поэтому не пришлось ничего просить.

Я села на стул, прислонившись спиной к стене. Всегда важно видеть пути отступления.

Брэдли ушёл с моей сумкой, поэтому я наматывала края шарфа на палец и ждала.

– Привет, Нора.

Я перестала дышать. Лицо покраснело.

Она здесь.

Марин села на стул напротив меня, и я подняла голову, чтобы посмотреть на неё. Я ничего не скрывала от этой незнакомки, поэтому даже не прикрыла шрам.

– Привет, – ответила я, бросив взгляд через ее плечо, и увидела, что Брэдли всё ещё стоит в очереди.

Слава Богу, он смотрел в другую сторону.

– Я надеялась, что мы встретимся снова, – сказала Марин, обнимая руками потрепанный блокнот в сине-зелёной обложке. Сердце у меня в груди просто перевернулось.

На ней были короткие джинсовые шорты, надетые поверх леггинсов с черно-белым принтом. Жёлтый свитер сползал с плеч, и на ней была подвеска в виде большого солнца из кованого железа.

Её заявление выбило меня из колеи, и я не знала, как ответить, поэтому просто указала на солнце, свисающее между её грудей.

– Мне нравится твоя подвеска.

Марин посмотрела на неё.

– Спасибо. Я сама её сделала. В прошлом году, когда жила в Балтиморе, я ходила на занятия по металлообработке.

Я уцепилась за крошечную деталь, которую она сообщила мне.

– Ты жила в Балтиморе?

Марин улыбнулась. Она такая милая, какими бывают идеальные люди. У неё чистая кожа и сияющие глаза, при виде которых, мой живот скручивало в узел. Интересно, она понимала, какой эффект производит на меня? Удавалось ли мне это скрыть?

Почему-то в этом я сомневалась.

Ладони вспотели, и я вытерла их о брюки.

– А до этого в Хартфорде, Коннектикуте и Сент-Луисе, а еще раньше в Миссури. Я много где побывала, – на этих словах она потерла рукав, словно избавляясь от пятна. Там ничего не было. Я видела.

Брэдли всё ещё стоял в очереди, но он заметил, что Марин сидит за нашим столиком. На удивление, я не сумела разгадать выражение его лица.

Мне это не понравилось.

– Я всегда жила здесь, – ответила я, глядя на Брэдли так же, как он смотрел на меня.

Марин провела рукой по своим длинным волосам, и я переключилась со своего раздражённого друга на девушку, которая притягивала мое внимание любым своим жестом.

– Кажется, тебя это не очень радует, – подытожила Марин.

Я пожала плечами.

– Ну, да, – согласилась я. Мне нравилось делиться с ней секретами.

– Даже не знаю, кому из нас хуже? – Марин склонила голову набок и посмотрела прямо мне в глаза. Она тянула зубами кусочек кожи, на трещинке на нижней губе. Белые зубы вонзались в сухую, потрескавшуюся плоть.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я с придыханием.

Марин постучала пальцем по моей руке, и я напряглась. Затем расслабилась. Затем застыла. Разбилась на кусочки. Затем она медленно начала рисовать восьмерки на моей руке. Связанные. Бесконечные.

– Ну, кому хуже? Мне, которая не привязана ни к одному месту и не имеет корней, или тебе, кто так глубоко пустила корни, что их буквально зацементировали?

Хороший вопрос. Хотела бы я, чтобы у меня был ответ. Но я никогда о таком не задумывалась.

– Это мой стул.

Марин нахмурилась, но, даже не подняла головы, когда услышала низкий, угрожающий голос Брэдли. Даже не встала. Она посмотрела на меня пронзительным взглядом, в котором плескалась тысяча неопределенностей.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – прошептала она, явно на что-то намекая.

Брэдли швырнул мне сэндвич с таким видом, от которого нормальный человек перепугался насмерть. Я знала, что ещё чуть-чуть, и он просто стащит её со стула. Я видела, как парень снова и снова сжимал кулаки.

Он так легко заводится. Чтобы его предохранители перегорели, многого не требуется. Марин нахмурилась ещё сильнее, её тело напряглось. Я знала, как она расценивает наши отношения с Брэдли.

Девушка не знала, насколько она права, и как сильно ошибается.

Я никогда бы не смогла объяснить ей или кому-то ещё, как тяжело Брэдли даётся делиться с другими. Не говоря уже о внимании и привязанности к единственному человеку, которому он доверял.

Идеальная семья так много скрывала. Засохшая кровь на щеках доказывала это.

Я подпитывалась его ревностной злостью, потому что знала, что всё это из-за меня.

Марин наблюдала за мной. Брэдли наблюдал за Марин. Я наблюдала за ними обоими. Сердце разрывалось.

Напряжение достигло пика, поэтому Марин привстала, отодвинув стул назад. Ножки стула громко заскрежетали по полу.

– Мне бы хотелось как-нибудь позвонить тебе, Нора, – сказала Марин, специально игнорируя Брэдли, который продолжал медленно закипать.

С лёгкой улыбкой на лице, я начала рыться в кармане, в поисках телефона. Я знала, что сейчас произойдёт.

Это так волнительно.

Брэдли схватил меня за запястье и сильно сжал. Я оставила телефон в кармане.

Марин так сильно прикусила нижнюю губу, что пошла кровь. Маленькая капля осталась на зубах. У меня пересохло во рту.

– Пока, Марин, – мягко сказала я. Наши взгляды встретились, в ушах раздался легкий звон. Напоминающий мелодию.

Песню.

Нашу песню.

– Пока, Нора, – также мягко попрощалась она.

Закинув сумку за плечо, она ушла. Брэдли немедленно занял стул, как только его освободили.

Меня так это разозлило.

– Знаешь, мог бы быть немного повежливее, – сказала я ему, не скрывая эмоций.

Брэдли развернул бутерброд и разломил его на крошечные кусочки.

– Нора, ты слишком доверчивая. Думал, что ты научилась держаться от людей подальше.

Слова прозвучали расстроено, и я знала, что это из-за меня. Он знал, что внешность бывает обманчива. Этот урок мы выучили каждый по-своему, жестоким образом.

– Марин милая…

– Она хорошенькая. Это большая разница, – ответил он. В его голосе слышалась такая… боль и горечь.

Я напряглась.

– Ты думаешь, что она хорошенькая?

Брэдли кинул на меня свой привычный взгляд. Тяжелый. Проникающий под кожу.

– Конечно. Тебе так не кажется?

Я проглотила кусочек хлеба, чуть не задохнувшись при этом.

– Может твоя мама была права, пряча тебя ото всех, – сказал он. Слова были такими холодными. Острыми, ранящими моё сердце.

Я откусила ещё кусочек, набивая рот.

– Так ты была в безопасности, – мягко сказал он, – подальше от всех, кто может причинить тебе боль.

Он нагнулся и сжал мою руку так сильно, что косточка прижалась к косточке.

– Ты не можешь доверять всем подряд, Нора. Но ты можешь доверять мне. Я всегда буду защищать тебя. Несколько лет назад я пообещал, что буду приглядывать за тобой. Так и есть. Неважно, что произойдёт, я буду заботиться о тебе. Даже если ты возненавидишь меня за это.

По всему телу пробежал жар.

– Я знаю, – прошептала я, покраснела и разволновалась.

Правда была пугающей. Но она так обнадёживала. Я знала, что для него не существует границ.

Все его слова я хранила в сердце.

Его признание принадлежало лишь мне.

Глава 11

День 5

Настоящее

Не с треском, но со всхлипом.

Я лежу на спине и ощущаю всю силу своей боли. Она удерживает меня в настоящем. Именно это мне и нужно.

Перед глазами мелькают вспышки света, хотя я знаю, что видеть свет просто невозможно. Тьма не изменилась. Все так же жарко. Я как всегда голодна. Так сильно голодна. Вода закончилась всего день назад, но жажда сводит меня с ума.

И эти вспышки, которые не должны ослеплять меня. Я быстро моргаю, чтобы зрение прояснилось.

Закрываю глаза ладонями, и сосредотачиваюсь на том, чтобы воздух проникал в лёгкие.

Затем я слышу голоса.

Точнее мычание. Слова невозможно разобрать. Женщина и мужчина. Я не узнаю их голоса, но что-то в них такое, от чего я потею и трясусь. Мне хочется свернуться в клубок и спрятаться, чтобы они меня не увидели.

Они о чём-то быстро и тихо шепчутся. Я знаю, что они беседуют обо мне.

Но тут никого нет!

Я одна!

Голоса становятся громче. У меня очень сильно болит сердце. Я ни на чём не могу сфокусироваться. Эти бессмысленные голоса сливаются воедино.

Я изо всех сил прижимаюсь к бетонной стене. Всё ещё не зажившие на спине раны болят от этого прикосновения. Но от этого разум прочищается. Голоса рассеиваются. Вспышки света исчезают. Иллюзия пропадает, и я начинаю сомневаться, что вообще что-то видела.

Время замедляется. Может оно вообще не двигается.

Ничего не меняется. Бесконечная монотонность. Голод. Жажда. Боль. Страх.

Всё это пробирается прямо в сердце. Вторгается до тех пор, пока окончательно не завоёвывает мои воспоминания и едва контролируемое безумие.

Я слегка стучу серебряным кольцом по полу. Тук. Тук. Тук. Тук.

И улыбаюсь сквозь страдания.

Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.

Я пробралась в комнату Рози. Следовало действовать быстро. Я знала, что скоро она вернётся домой. Мама поехала забрать её от подруги.

Рози жила с нами всего несколько недель, но ее жизнь уже была насыщенной.

Она ходила на пижамные вечеринки. Ходила за покупками в поисках платьев и красивых туфель. Она хихикала по телефону и сплетничала о мальчиках в школе.

У неё было всё, чего так хотелось мне. Всё давалось ей так легко.

Быть нормальной.

Я пошла к комоду и открыла маленькую коробочку для украшений, которую мама подарила ей, когда она только к нам приехала. Перебрала кучу браслетов и цепочек. Пальцы скользили по сияющим цветным украшениям, которых у меня никогда не было.

И тут я нашла его. Кольцо.

Я так сильно его хотела. Очень сильно. Мама знала об этом. Но её это не заботило. Она отдала его Рози. Только ей.

Я достала его и одела на палец. Оно было слишком большим и не подходило по размеру.

Ну, конечно же.

Его же сделали не для меня. Оно принадлежало ей.

Я одела его на большой палец, и оно идеально подошло. Может… может быть, оно могло бы быть моим…

Я услышала, как открылась входная дверь и поспешила вернуть кольцо назад. Но я сопротивлялась. Мне хотелось оставить его.

Оно должно быть моим!

Это несправедливо!

Почему Рози доставались красивые кольца и нарядная одежда?

Я слышала голос Рози, пока она поднималась по ступенькам. У меня нет времени на раздумья.

Я вернула кольцо на место, где оно должно было быть, и тихо закрыла шкатулку. Когда я уже собиралась закрыть дверь и уйти, то взглянула в зеркало, висевшее на стене, над комодом.

Оттуда на меня смотрело завистливое, злобное чудовище.

Из-под грубо разбитой губы торчали зубы. Ужасающее зрелище.

Я выглядела как монстр.

Я и была монстром.

Провожу пальцами по губе. Как мне хочется любить это лицо. Хочется чувствовать себя в своей шкуре. Но я не могу. Это невозможно.

Чтобы не произошло…

– Почему она запирала тебя? – спросил Брэдли Сомерс.

Мой мальчик, который присматривал за мной в школе и каждый день провожал домой. Он жил чуть дальше по улице, в милом белом доме с голубыми ставнями. Брэдли и его семья живут здесь уже около года, но я ни разу не общалась с его мамой или отцом. Так же как и с его сёстрами.

И я никогда не разговаривала с ним.

До ночи, когда увидела его за своим окном.

В ночь, когда он спас меня от моего наказания.

Я шла домой окольными путями, специально избегая людных улиц. Подальше от проникновенных взглядов и перешептываний за спиной. Здесь я могла собрать волосы в хвост и почувствовать тепло солнца на лице.