Текст книги "Феномен «Что? Где? Когда?»"
Автор книги: А. Корин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Это та причина, по которой вы решили вот, устроить такую...
– ...бодягу.
– ...бодягу. Это та причина?
– В принципе, если говорить по-честному, – да. Потому что нельзя... Вот раньше мне говорили: Ворошилов, ты продаешь "Что? Где? Когда?" на канале. У нас денег мало. Мы тебе платим столько. Больше платить не можем. Хорошо. Мне нравится – я могу сделать за эти деньги – я берусь. Нет, так я могу уйти на другой канал. Или как-то еще иначе. Но тогда была такая система. А теперь что говорят? Мы тебя возьмем бесплатно, если ты нам еще принесешь столько-то денег. Я не говорю – официально – не официально. Мы тебя возьмем бесплатно. Так и быть. Значит, группа людей присвоила народный канал, народные каналы, народные телевизионные эфиры, которые раньше никому не принадлежали – принадлежали государству. И сказала: ты хочешь через наш канальчик выходить? А ну-ка принеси нам столько денег. И начинаешь носить деньги. И гробить свою программу. Потому что уже из ушей лезут спонсоры, из ноздрей лезут спонсоры.
– Это как бы условия существования на современном телевидении.
– Да. Это – экологическая среда, в которой мы живем. Как мамонты вымерли – климат изменился, и такие программы, если они еще есть, как "Что? Где? Когда?", они вымирают. Естественным путем. Так что – хочет ли Ворошилов закрыть "Что? Где? Когда?" или нет... Я сейчас буду стараться ее закрыть. Хотя бы из этого извлечь факт искусства. Но то, что она не может больше существовать, потому что превратится в другую уже программу.
– В какую?
– Ну, я не знаю. В викторину... Ведь мне же не важно, что это... Прямой эфир является тем столпом, на котором это стоит. Понимаете? Ведь что такое игра? Это репетиция жизни. Мы берем событийный жизненный кусок как пример. И показываем его в прямом эфире. И что мы имеем с этого? Мы имеем живые эмоции, живые какие-то... Да? Мы смотрим, как в зеркало смотрим. Да? На себя самих. Это и есть искусство. А не кто с каким счетом выиграл, там, и так далее, или проиграл. А естественно, на любом канале разговор начинают с чего? Смету покажите. Показываем смету. Очень дорогую. Ну, что же это такое? Вы совсем никакой продюсер. Сделайте... Вы снимаете раз в неделю... Не снимаете, а эфирите, да? Раз в неделю. Снимите шесть ваших дерьмовых передач в один день, как это делают другие. Уже в шесть раз дешевле. И техника, там, один машиновыезд... И помещение, и техника, и люди... Вы вызываете со всей страны. Они один раз приехали, отснялись, и потом спокойно сидят себе. Пьют кофе и на самих себя смотрят.
– Ну, понятно.
– И так далее.
– Так, хорошо. Давайте, вдруг почему меня заинтересовало, я не так давно делала фильм по Китаю. Думаю, что он скоро пойдет по НТВ, как вы попали в китайцы-то?
– В китайцы я не знаю, как попал.
– Я имею в виду эту психологию. Мне Наталья Ивановна Стеценко сказала, что вы считаете, что в прошлой жизни вы были китайцем. Это так?
– Нет.
– А как?
– Ну что касается Лао-Цзы, Конфуция, то, конечно, это великие философы. Ну, конечно, вы знаете, что есть какие-то сведения о том, что Лао-Цзы потом пришел в Европу, потом в Малую Азию и стал Христом... И так далее, и так далее... Это настольная моя книга, так же, как и Библия. Но я думаю, что меня обозвали китайцем не из-за этого. А из-за того, что... Вот у нас есть вопросы. Для меня познавательная часть вопроса не имеет значения. Единственное, мне нужно, чтобы я уже не настолько противоречил истинным законам природы, чтобы меня не побили на улице. Не собрались бы ученые какие-то, библиофилы и просто не сделали мне темную. Это единственное, что меня волнует. Потому что опять-таки на примере вопроса мы разыгрываем спектакль. Спектакль ума, спектакль размышления, спектакль интуиции, спектакль образного какого-то видения мира, да? И если этот повод достойный, а мне говорят: нет, это нельзя. Потому что какой-то там консультант, которого я в гробу видел, он носит звание доктора наук и все такое... И сколько раз так было? Он вопрос блестящий бракует, а потом какой-то другой доктор наук через год говорит: напрасно вы забраковали, вопрос был правильный. Так вот, когда много людей с образованием... Вернее, когда выбирается вопрос, на меня напирают вот так, что это надо выбросить, это надо... Причем, с моей точки зрения, всегда выбрасывают, как правило, самые красивые вопросы. Я говорю, что я видел, я знаю, и чаще всего это бывает... А вот в Китае это так. Там всегда философы выбирали вопросы – рассчитанные на интуицию. И я такие вопросы больше всего люблю. Поэтому меня и назвали китайцем. Потому что чаще всего я именно к Китаю апеллирую. Потому что в китайской философии именно так происходит.
– А увлечение хокку откуда пришло?
– Хокку? Ну, это просто учебник режиссуры, мне кажется. В хокку – движение, звук, чувства человека соединяются в одной точке, то есть в одном
художественном каком-то выплеске, который происходит на пространстве там трехстишия... трех строчек... Это трудно объяснить, но та режиссура, которая существует в хокку – это божественная просто режиссура!
– Хоть одно свое хокку прочтите.
– Не прочту!
– Ну не свое.
– А у меня и нет своего хокку.
– Хорошо быть придумщиком? Вот, говорят, Ворошилов придумщик. Какая разница между фантазером и обманщиком?
– Никакой. Никакой разницы нет. Другое дело, что обманщик – это тот фантазер, или тот человек, который придумывает на потеху для удовольствия людей. А не тот, кто придумывает просто для того, чтобы людей ободрать. Да? Выдумщик, фантазер – это не мошенник. Это просто такой артист. И все. Никакой не мошенник. Я говорил много раз... Вот, когда начинают спрашивать, что такое режиссура для меня? Раньше я думал, что знаю, что есть режиссура. И у меня были какие-то цитаты из Мейерхольда, из Охлопкова, из Рубена Симонова, которые в какие-то отдельные моменты говорили, что вот это – режиссура, вот это – режиссура. А сейчас я понял, что ничего абсолютно нет. Никаких законов. А есть... Если я вижу какой-то эпизод, какую-то мимику, какое-то отдельное движение внутри зала, ничего еще нету, это где-то как-то внутри. То я это делаю. А если я это не делаю, то точно это будет неудачно. Если я вижу. Вот, нет передачи еще. Она будет когда? Только второго числа. Но какие-то кусочки маленькие я от нее вижу уже сейчас. Иногда вот, как кочки. Две кочки – перешеечек между ними. Уже в целый эпизодик соединяется. Иногда два эпизодика соединяются в какую-то сцену, кусок, и так вот она вся и вырастает в целую передачу.
– Это Вы так внутренне расписываете для себя, да?
– Да нет, это я не расписываю. Оно само появляется. И даже если ты не хочешь этим заниматься, оно появляется. И ночью появляется. И ты встаешь и фиксируешь хоть что-то. Из того, что тебе приснилось. И тогда вот эти места будут теми местами, которые потребитель искусства, телезритель запомнит. Я непонятно говорю? Зритель смотрит передачу, но он запоминает не то, что мы хотим. Не то, что хотят умные режиссеры, что хотят умные редакторы. Редакторов я особенно "люблю". Все знают об этом. В кавычках. А запоминает зритель совсем другие вещи. Как кто-то подергивает щекой или кто-то поставил стакан под стол. Или кто-то чихнул. Или еще что-то такое, понимаете? Или как кто-то удивился на вынос предмета. Это и есть те протуберанцы, золотые как бы песчинки подлинной жизни, ради которых мы и горбатимся. Не для того, чтобы сыграть в эту дерьмовую игру. Не для того, чтобы кто-то у кого-то выиграл и вышел в финал. А для того, чтобы вдруг произошло что-то, что при других обстоятельствах никак не могло произойти. Это и есть телевидение. И этого телевидения больше не будет.
– Ну, не надо так прямо сразу говорить...
– Мое дело сказать, ваше – вырезать потом при монтаже.
– Я думаю, что что-то должно быть еще. Телевидение же не может остановиться. Значит, что-то должно родиться еще.
– Ну, мы же сейчас в хвосте. Поезжайте на Запад и посмотрите, чего у нас родится через 50 лет.
– Ну, я думаю, что там как раз все заканчивается. А у нас...
– Ну и что? А у нас чего? Людей таких становится все меньше. Удивительная вещь произошла. Ведь все игры рождались на Западе. И я могу сказать, в каком году, кто их родил, в какой фирме,сколько за это получили, как потом это распространяли. И тут я видел этих, которые с чемоданами приезжали. И всовывали мне "Поле чудес", и еще что-то там такое... "Колесо фортуны", и эти самые, загадки все там эти, музыкальные. Да? Вот. И говорили: ну, сделайте вы! У вас все это есть. Это есть, это есть, декорации есть... И "Счастливчик", и все. Сделайте только. И начальство сидело. И те говорили. Ну, сделайте. И спонсоры есть. Все есть. Сделайте. И будет всем нам хорошо. Но удовольствия не было. Никакого не было удовольствия.
– Вы человек азартный?
– Ну, как вам сказать – азартный... Мне скучно в казино. Я никогда в карты не играл. И в домино не играл. А тут мне звонят из какого-то журнала. Я прямо смеялся весь день. Сквозь слезы. Мы, говорят, придумали оригинальную вещь. Ну, вот у вас юбилей. И личный юбилей. И программы юбилей. И хрен его знает, какой там юбилей... Мы делаем о вас большой материал, но в необычной обстановке. Вот, мы долго тут сидели думали. Давайте, покажем вас в семейной обстановке. Вы играете в лото. Сидите и в лото играете в семье. Так, самоварчик там, какой-нибудь, чаек попиваете. И эти вот горшочки переставляете... Мне даже не нашлось, что им ответить. Что же это за люди такие? Они что, совсем что ли ничего не понимают?
– Ну, это их видение. Не Ваше. Это они придумали...
– Конечно. Это моя вина, что я дал поле для таких придумок.
– Послушайте, а вот такая вещь. Наталья Ивановна опять продала вас. Сказала, что вы очень любите деревья.
– Не люблю.
– Любите, любите...
– Ну, да. Люблю.
– И была какая-то не то чтобы история... вообще, откуда это все? Это что, желание какого-то домоседства? Вообще, как Вы день свой проводите? Вот, Ваш день. Чем Вы занимаетесь?
– Ну, сейчас я болею, поэтому...
– Ну, не будем об этом...
– Ну, если вспомнить обычную жизнь, то жизни обычной никакой и нет. Потому что пока вот я нахожусь в этом состоянии, когда наибольшее удовольствие я получаю от того, что я придумываю, то отказать себе в удовольствии этом – придумывать – я не могу. Я принуждаю себя делать прогулку, потому что меня обязывает возраст. Обязывает там еще что-то – здоровье. Но, опять-таки, когда я гуляю, я должен придумать себе какое-то удовольствие. Ну, например, я сравниваю... Я живу в Переделкино. И сравниваю, как какая дача построена. Что думал строитель, когда замышлял эту дачу. То есть вижу картинки, когда он строил... Что-то он строил, что– то он схалтурил, ну, всякую такую муру. То есть я хожу от дачи к даче. А вот та, следующая вот так... Тут такой характер у этой дачи, а тут как-то набекрень у нее все. И так далее. То есть жизни, по существу, в обычном понимании нет. Есть вымышленная жизнь. Совершенно, как говорят люди, виртуальная, то есть какой-то злой, искаженный мир. Искаженный мир. И я представляю себе всех, кто меня окружает совершенно искаженным образом. Вот у одного... У него амплуа подлеца. Да? Льстеца-подлеца. И он для меня такой сейчас. Потом вдруг наступит время, и он будет свой парень. И я ему поверю. А этот, там, корыстолюбец какой-то, продаст за пятерку любого человека. А этот – глупый, дурак. Вот какие-то такие у меня марионетки...
– А хорошие-то люди есть, попадаются? Где-то среди всех этих портретов? Вообще, какое-то есть такое определение? Человек порядочный? Человек непорядочный? Вообще, как Вы воспринимаете, по первому впечатлению людей или все-таки, после создания своего этого вот образа?
– Вы знаете, первое впечатление, все-таки оно довлеет. И потом начинается искажение, конечно. От ума, от поступков человека, я начинаю видеть его по-другому, потом – по-третьему, потом – по-четвертому. А потом смотрю – ха! Это же первое впечатление! Совпадает? Совпадает!
– Вот, мне интересно, я, когда за Вами наблюдала, Вы нервничаете перед каждой программой. Ходите, заломив руки. Ну, такое ощущение – не хватает наполеоновской треуголки. Есть комплекс Наполеона? Власти? Есть? Нет?
– Есть. Да. Но вот что это за власть, я сейчас думаю. Это власть, когда от меня зависит жизнь. На самом деле – жизнь. Можно и примитивно сказать, что многие карьеры знатоков построены на клубе. Многие. Кто-то женился, кто-то приобрел свою фирму. Кто-то обогатился из-за того, как он повернулся в прямом эфире. И я не скажу, что это ответственность... Мне слово ответственность вообще не понятно. Человек отвечает за себя. И это самая большая ответственность. Но, вот когда ты встаешь, и начинается программа, ведь ты же не знаешь ничего... Ты ничего не знаешь. Ты забываешь все совершенно. Теперь вернемся к вашему вопросу насчет того попадаются ли Ворошилову "хорошие люди". Человек в своей жизни ищет какое-нибудь другое живое существо, которое бы его не продало. Вот. Это естественное такое желание... Какой бы человек ни был суровый, сухой, любой человек хочет какую-то родственную душу, в которой он был бы уверен. Некоторые для этого приобретают собаку – друга человека. Наверное, правильно делают. Вот, я нашел всего двух друзей. Но люди... люди... С течением жизни я понял, что наступает обязательно такая минута, когда ты... ты всегда у них оказываешься на втором, на третьем, на четвертом плане. Когда под воздействием ли жестокой жизни, под воздействием ли того, что я такой же, даже еще хуже, чем они, они от тебя отворачиваются, они тебя предают. Например, все здесь в нашей телекомпании, считают меня предателем. Ну, почему?! Хотя, наверное, такой я и есть на самом деле. Но меня это не очень волнует. И поэтому, это я считаю многих своих, так называемых, друзей – предателями по отношению ко мне. Поэтому мне так трудно с людьми; так невозможно найти человека, который бы тебя понимал, и который был бы с тобой одно целое.
– Наверное, это было во все времена трудно для любого человека, особенно для художника – эгоиста просто по своей сути?
– Не знаю. Так умно я вряд ли смогу сформулировать. Это дело такое тонкое. Но как спасение – для меня – всегда возникает работа. Прежде всего. Это единственное, что тебя не предает. Никогда. Ты ее можешь предать. А работа для меня как женщина. Я уже говорил не раз. Но женщина очень жестокая. Если вдруг когда-нибудь чуть-чуть ты предпочтешь этой ревнивой женщине что-то другое: рублишко, гордость свою, славу чуть-чуть... Я-то знаю, что истинная работа, а что ложь. Что мимикрирует под работу. Лень. Ну, этого у меня не бывает. Если ты ее немножечко предашь, то она тебя так ограбастает, что ты потом из пепелища еле-еле выберешься. Эта женщина просто с непредсказуемым характером. Она тебя просто уничтожит. То есть твоя работа так провалится, что ты потом будешь всю оставшуюся жизнь харкать кровью. Хотя тебя будут все хвалить. Но ты-то понимаешь, что твоя работа – это живое существо, которое тебе отплатило, потому что ты вот тогда-то все-таки решил, что спонсору ты должен больше, чем искусству.
– Как Вы про нас, про женщин... Это поэтому Вы все время говорите, что у Вас была в жизни любовь? Вот Вы ехали на автобусе...
– Ну, была, конечно, да...
– Иллюзорная?
– Ну, была, конечно. Да. И хорошо, что это промелькнуло и там осталась. Вот этим всякая любовь хороша.
– А про деревья...
– Про деревья. Да. И они тоже. Ну, для меня они живые просто существа. Часто больные, часто старые. Они часто старые. Вот они для меня просто живые. Вот, я их трогаю, смотрю на них. Может, это еще осталось от того, как... Я не могу смотреть до сих пор, как рубят дерево. Ну, просто, понимаете, я болею от этого всего. Был случай, что меня чуть не убили топором из-за этого. Смотрю, рубят березы. Где-то за городом рубят молодые березки. Какое-то животное, называется человеком. Ну, я уже набычился – к нему сразу. Куда-то я ехал, и остановился. Зачем вы это делаете? – спрашиваю. – На топорище, отвечает. А зачем же вам столько берез? Ну, там ему удобнее как бы срубить, чуть ли не весь лесок, а потом – на продажу. На топорище. Ну вот, я начал, чуть ли в драку не полез... А дерусь я совсем плохо. А мужик он здоровый. Короче говоря, этим топором, которым он рубил деревья... Я потом еле убежал. И таких случаев было много. В нашем доме был когда-то хороший сад. Вот здесь, рядом, палисадник был. Ну, все топтали, топтали, машины проезжали рядом, топтали, и потом я решил сделать за свой счет ограду. И вот купил, договорился с людьми, они мне сварили такую красивую ограду. И вокруг этого палисадника я поставил ограду. Утром смотрю. Летом было. Звук пилы. Смотрю в окно. Человек в пижаме набросил какой-то халат, пальтишко. Пилит. Без цели просто. Пилит, пилит, пилит, пилит. Я выскочил туда: зачем? Зачем вы делаете это? Зачем просто, зачем вам? У вас здесь машина, вы хотите ее поставить? Или вы просто гуляете здесь с собакой? Ну, так проходите, я оставил здесь калиточку... Зачем? – Уйди, сука! – вот ответ. Это же совершенно бесцельно. Это все равно, что убить человека. А может быть, и больше. Вот, не хочет он хорошего. Не хочет красоты. Есть люди, которые умирают, когда делается красота. Вот я заметил такую вещь. На Западе некоторые дома, вот посмотришь, потом приедешь через 2 – 3 года. Они обрастают зеленью, плющем. Там какой-то горшочек поставили... Там что-то такое покрасят так аккуратненько. Я не идеализирую все это. Люди пытаются по своему разумению, по своему разумению украсить свою жизнь. Построить новый дом. Чисто, хорошо. Там ничего делать не надо. Ну, просто не плевать. Не писать в лифте, да? Не бросать свое дерьмо куда попало? Какое было раньше Останкино? Когда финны его построили, да? Это же была куколка. Ну, просто куколка! И ведь для чего-то поставили над природой человека – обормота, живоглота, жлоба, который начал всю природу перестраивать. Начал все перестраивать. То же самое, мы жили в Светлогорске. У меня был дом. В Калининградской области. Ведь Калининградская область, или Восточная Пруссия, она же снабжала пшеницей всю Германию! Сейчас мы туда ввозим хлеб, зерно. Там вот, эти, забыл, как они называются, вот эти трубы в земле – система...
– Водоснабжения?
– Ну да, вода, вот эти вот керамические трубы. Там целая система керамического орошения была. И когда обнаружили наши, что это вода... Ох, немецкое отродье! Все поломали. И сейчас, вот уже прошли десятки лет – не могут восстановить. Потому что это было искусство. Это была красота. Не могут восстановить. А дома? Скажем, в том же Светлогорске. Когда наши пришли туда, немцы ушли... Ну, просто, рассказывали, еще горячий суп был, представляете?
– Так бежали?
– Сбежали просто. А некоторые не могли убежать от своей красоты и остались. И представьте себе дома из кафеля. Не такой дерьмовый, как теперешний, а настоящий кафель такой, изразцовый кафель. Целые камины, печки, лежанки – все было в изразцах. Изразцовые полы. И так далее. Ну, что сделали первое? Правильно, все сломали и выкинули. Я не дай бог, не хочу, чтобы меня превратно поняли. Я просто хочу сказать, что, по-видимому, красота ненавистна человеку. Вот, интересно. Достоевский, что ли сказал, что красота спасет мир? Да. Представляете? Значит, те, кто хочет обратного, первый враг для них – красота. Красота – это враг номер один для жлобов.
А вот тот народ, с которым общается программа "Что? Где? Когда?", который пишет письма. Ведь он не просто пишет письма, он начинает думать, начинает что-то придумывать. И я же вижу, как он растет. Потому что у нас, я не знаю, миллионов 10 писем побывало. Как минимум, миллионов 10.
– Это за все время?
– Да.
– Вы себя с какой национальностью внутренне идентифицируете? У нас было много изобретений в Советском Союзе. Было и такое изобретение – новая общность – советский народ. Ну, чистая мистификация. Чистейшая. А все-таки... Для меня, вот, например, нет понятия национальности. Есть понятие города, есть понятие провинции. Провинция, как правило, чище. Вот, у вас есть такая внутренняя идентификация?
– Нет. В чем-то мы схожи с вами. Нет. Должен сказать, что нет. Конечно, вот культура... Ну, я не знаю, тот же Набоков, тот же Бунин, там, я не знаю. Режиссура наша великая, Мейерхольд. А кто он был, Мейерхольд? Вот сейчас я в первый раз задумываюсь. А кто он был? Еврей? Немец? Или русский? Я этого не знаю. Может быть, я прочел это, но забыл. Но зато я помню то, что мне надо от него. Какие великие вещи он оставил нам. Он меня создал. Меня создал. Не знаю, кому-нибудь я помог или нет... Поэтому слово национальность для меня в этом смысле паспорта – пустой звук. Совершенно. Я даже себя проверял, предположим. Был в разных странах. В том числе и в Израиле. Ничего общего я не чувствую. Общего нет у меня. Здесь у меня... я чувствую какое-то поле. Может быть, это и есть родина? Хрен его знает. Какое-то поле я чувствую, что вот, здесь вот жили все-таки те люди, которых я понимаю, и которые меня создали. У меня родители здесь. Но, главное, мои родители не те, кто меня родил, а великие писатели, музыканты, актеры, которые меня сделали. Потому что я знаю этот язык. За границей тоже были и есть великие художники. Но они для меня меньше сделали. Меньше. Я здесь вырос. Вот на этих корнях. Я могу их перечесть. И оказывается, что я здешний. Как бы российский. И вот что я еще скажу на прощанье вам, а мне это когда-то сказал Базиль. Опять этот самый Базиль. Когда я уезжал, тогда в Россию, он сказал мне только одно. Вот, возьми чистый лист бумаги. Допустим, ты – художник. Перед тобой – чистый лист бумаги. И это относится к любому искусству. Если ты видишь точку, поставь ее. Если ты видишь – неужели трудно поставить? А если ты не видишь, не порть бумагу. Не порть бумагу! Иди в другую профессию. И я пошел и пришел на телевидение.
Ирина Моисеева
Телеканал «Культура»
декабрь 2000 г.
Любимая фраза Ворошилова:
Мудрая мысль ничего не стоит, если она не приходит вовремя.
Фрэнсис Бекон
