Текст книги "Муля, не нервируй… (СИ)"

Автор книги: А. Фонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Так переговариваясь мы прошли в кабинет и расселись по креслам. Модест Фёдорович разлил золотистый напиток по бокалам. Поднял свой и понюхал:

– Ты только послушай, Муля, какой чудный запах… Чувствуешь нотку окисленного на воздухе яблока, и немножко ореховые оттенки, и лёгкий муар миндаля?

Я осторожно понюхал и покачал головой – мой чесночный дух перебивал все муары миндаля так, что я не чувствовал вообще ничего, кроме желания срочно помыться.

Мы сидели, потягивая благородный напиток. Модест Фёдорович был какой-то задумчивый, но при этом взвинченный, что ли.

Я не выдержал и спросил:

– Отец, у тебя случилось что?

Модест Фёдорович, словно очнувшись, сконфуженно покачал головой.

– Это из-за матери? – спросил я.

Я её сегодня не видел. А это значит, что она ушла в дом Адиякова.

– Н-нет, – отмахнулся Модест Фёдорович, – Так, на работе небольшие затруднения.

– Ну так расскажи, – предложил я, – если оно не под грифом «секретно». Вдруг, что посоветую. Но чаще всего, если человек в разговоре озвучивает проблему, то может сам наткнуться на её решение. Все проблемы нужно озвучивать вслух, а не думать о них бесконечно.

– Может быть, ты и прав, Муля… – вздохнул Модест Фёдорович, сделал паузу и начал делиться, – да у нас на работе сейчас новая вводная появилась. «Сверху», само собой, спустили.

Он покачал головой и отпил хересу.

Помолчали.

Затем Модест Фёдорович продолжил, поминутно вздыхая:

– Теперь уж просто наука никому не нужна… Нет, так-то она нужна. Но требуют, ты представляешь, Муля, они требуют, чтобы мы делали свои исследования и выходили на практическую реализацию. Каждый год! Каждый год, Муля! Куда катится мир⁈ Они даже представить себе не могут, что такое фундаментальная наука! Некоторые исследования идут даже не годами – десятилетиями! А они результат сразу хотят! Это уже не наука! Не наука, Муля! Это профанация! Я больше не могу работать в таких условиях! Понимаешь? Не-мо-гу! Подам завтра же заявление на увольнение! Поеду жить на дачу! Ты будешь ко мне приезжать на дачу? Или уже все меня бросили⁈

В конце этого экспрессивного монолога, он схватил свой бокал и залпом допил всё, что там было. Затем схватился за голову и надолго умолк, раскачиваясь в кресле со стоном.

Я подождал, дав эмоциям немного схлынуть, и потом сказал:

– А в чём проблема, отец? Ты же химик?

– Химик, – глухо отозвался Модест Фёдорович.

– Ты продолжаешь дело моего деда, я правильно понимаю?

– Да…

– Ну так продолжай себе на здоровье. А им выдавай, что просят.

– Ну что я могу им за год сделать, чтобы оно имело практическое применение? – простонал Модест Фёдорович. – Завтра же уволюсь!

– Погоди, – сказал я. – У тебя стандартная лаборатория?

– У меня их четыре, – с гордостью сказал Модест Фёдорович и добавил, – но стандартная тоже есть. А что?

– А то, – сказал я, – значит, сделай им виагру…

Глава 18

– Что это такое? – нахмурился Модест Фёдорович, – впервые слышу.

– Это средство для повышения потенции, – ответил я. – Сейчас оно бы пришлось очень кстати. Поствоенный синдром у мужчин, общая напряженная атмосфера…

– И как ты себе это представляешь, Муля⁈ – возмущенно вскинулся отчим, – да меня же наша комиссия по приёмке с потрохами сожрёт! Ещё и партбилет на стол положить скажут! А Учёный совет такое никогда не пропустит. Это позор!

– А это смотря как подать, – не согласился я, – можно действительно подать, как снадобье для разврата. А можно сказать, что цель благородная – исключительно для повышения демографии в послевоенной стране. И выписывать по назначению врача только после медосмотров на предприятиях.

– Хм… а ведь и правда… – задумался Модест Фёдорович и ошарашенно добавил. – Вот ты и жук, Муля. Никак я от тебя такого не ожидал даже.

Он посмотрел на бутылку с хересом и спросил:

– Ещё по одной?

– Нет, на работу же завтра, – покачал головой я, – да и в горячей ванной хочу отмокнуть… а после спиртного не рекомендуется.

– Мда, – рассеянно согласился Модест Фёдорович и спросил, – только что туда входит? Где я состав возьму?

Я завис. Состав я не знал. И, если честно, никогда этим средством не пользовался. И вот что ему сказать? Поэтому я просто пожал плечами и развёл руками.

Но тут Модест Фёдорович просиял:

– Кажется, я знаю. Где-то читал, что в элегантные века пользовались настойкой шпанской мушки. Нужно будет Машеньку в архив отправить, пусть подборку сделает. И пусть ещё в исторический музей что ли сходит… мда… А Валера зайдёт в НИИ лекарственных растений, я завтра же позвоню им. У них там образцы непременно быть должны. Мы их проанализируем и на основе сможем синтезировать…

Он оборвал себя на полуслове и так задумался, что не обращал на меня уже никакого внимания. Бутылка с недопитыми бокалами сиротливо стояла на столе, ходики размеренно тикали, я сидел в кресле, а Модест Фёдорович что-то напряжённо чёркал в блокноте: для него в этом мире больше не существовало ничего.

Я ещё немного посидел и, чтобы не мешать рождению нового открытия, тихо, на цыпочках, вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собою дверь.

Там меня встретила сердитая Дуся:

– Ну что же ты так, Муля? Я тут жду, жду… вода же стынет!

– Так почему не позвала?

– Модест Фёдорович не разрешает в кабинет заглядывать, – объяснила Дуся и свистящим шёпотом затараторила, – давай-ка, быстро иди мойся, я там тебе уже всё приготовила. На стуле стопочкой белье и халат лежит. Полотенце сверху.

И я пошёл мыться.

Ванная в квартире Модеста Фёдоровича была большая, чугунная, на гнутых ножках. Божечки, какое же блаженство погрузиться по самый подбородок в горячую ароматную воду (хитрая Дуся налила туда отвар мяты и любистка, и вода вкусно пахла травами). Как же я соскучился по всему этому!

Нет, с отчимом мне ссориться никак нельзя. А в моей будущей квартире будет точно такая же ванная. И такая же Дуся, – хотел добавить я, но рассмеялся. Да, да, к хорошему привыкаешь быстро.

Не знаю, сколько я вот так пролежал бы (кажется, даже и задремал немного), но в дверь постучала Дуся:

– Муля! Выходи уже! Через пять минут ужин!

Когда я, чисто вымытый, выбритый, в пахнущей свежестью хрустящей домашней одежде и в одном из халатов Мулиного отчима, сидел за столом, Модест Фёдорович сказал торжественным голосом:

– Да, Муля! Ты прав! Я думаю, что из этого может что-нибудь и получиться.

Дуся, которая как раз накладывала нам бигус и горячие драники, с гордостью посмотрела на меня и улыбнулась.

Домой я заявился поздно. И отчим, и Дуся, в один голос уговаривали меня остаться ночевать. Но я не согласился. Потому что это будет начало ограничения моей свободы. Стоит остаться на ночь всего один раз, а потом сразу будет и второй, и третий. И так, незаметно, я однажды останусь там и больше не вернусь в коммуналку. А мне нужно пожить ещё какое-то время тут, выполнить свои задачи. Не люблю оставлять незаконченные дела за спиной. Верю, что это сильно портит карму.

Когда я уходил из отчего дома, остро встал вопрос с одеждой. Изгвазданные, провонявшиеся тухлым чесноком вещи, Дуся категорически не отдала. Сказала, что и за один раз не отстирает, поэтому понесёт в какую-то особую, известную только ей и только «для своих» прачечную (общественным прачечным Дуся категорически не доверяла).

Модест Фёдорович горячо поддержал. И мне были продемонстрированы Мулины наряды, которые он, после ссоры с отчимом, легкомысленно отверг. Я его юношеского бунта вообще не поддерживал, поэтому с интересом проинспектировал гардероб своего реципиента и выбрал три более-менее нормальных костюма (похожих на привычные мне из моего времени), дюжину рубашек и исподнее тонкого полотна, почти похожее на современное, к которому я привык. Оказывается, это Наденьке привезли аж из-под Парижа.

Поэтому домой я возвращался груженный, аки верблюд (учитывая еще то, что Дуся подсунула мне кастрюльку с остатками бигуса, сверху которого она напихала в несколько слоёв драников. Также я не отказался от коробки с хорошим кофе (тот, что я прикупил в магазине был плохого качества и жутко мне не нравился).

В коммуналке я уловил странный, но приятный, запах. От которого аж сердце сжималось.

Быстренько отнёс вещи в комнату и прошёл полюбопытствовать на кухню.

И всё понял.

Это был запах моего детства. Знакомый и такой любимый.

У плиты стояла Лиля и делала леденцы из жжённого сахара в ложках!

Я подошел как раз к концу процесса, когда она смочила ложки с леденцами водой прямо под краном и выложила на тарелке.

– Привет, – улыбнулся я, – а я-то думаю, чем здесь пахнет так вкусно?

– Привет, – вернула мне ответную улыбку Лиля и принялась отмывать кастрюльку, пока не застыло, – да Колька уже все уши прожужжал. Хочет ведь сладкого, а у нас в театре до получки ещё два дня. А Гришка со своими дежурствами уже почти неделю дома не появляется. Мама завтра уедет, а они так и не увиделись.

Она грустно вздохнула, а я мысленно усмехнулся.

– Как там новый сосед ваш? Притёрлись уже?

– Орфей? – на Лилиных щеках появился румянец, который изумительно ей шёл. – Он замечательный! И такой талантливый! И такой одинокий!

Её глаза затуманились, а я впервые подумал, что убирать Гришку аж на неделю из дома было отнюдь не самой лучшей идеей.

Но сказать ничего не успел, Лиля сообщила:

– А ты где весь день был? Тебя какой-то парень искал.

Парень? Вряд ли это с работы. У нас всех сотрудников погнали на субботник, на разные объекты, но всех.

– Что за парень? – спросил я.

Лиля пожала плечами и ответила:

– Парень, как парень. Два раза приходил.

Мы ещё немного поболтали и разошлись, так как было уже поздно.

Хоть спать я лёг почти за полночь, но на работу проснулся вполне выспавшимся и полным бурлящей энергии. Вот что хорошая ванная и замечательный ужин с человеком делают! Чувствую себя так, словно и не проработал всю неделю без выходных.

А на работе, я только зашел на секунду в свой кабинет, чтобы показаться, а затем направился в отдел кадров. Пора разобраться, что собой представляет этот странный мажорчик-бунтарь Муля Бубнов.

Очевидно, всё искусство СССР было сосредоточено именно в отделе кадров. Иначе я никак не пойму, почему под этот отдел была отведена территория практически в пол-этажа. Отдел кадров состоял из трёх отделов: непосредственно самих кадров, канцелярии и архива.

Я пока со всем этим разобрался, чуть с ума не сошёл. Хорошо, что там крутилась одна из подруг кареглазки (имя её я не знал), которая и подсказала куда идти.

– Муля, а зачем тебе отдел кадров? – спросила она, когда я её поймал в коридоре.

– Увольняться хочу, – пошутил я, печально вздохнул, – доконали они меня со всеми этими стенгазетами и дополнительными поручениями безо всякого повода.

– Что за дополнительные поручения? – насторожилась девушка. – И как это увольняться⁈ Муля, ты что⁈

Я рассказал ей о вчерашнем субботнике и как нам с Володей за то, что мы справились быстро, хотели ещё работу Барышникова с дружками накинуть. Понятное дело, о некоторых нюансах я умолчал. Но впечатление создал нужное. Девушка ушла шокированная. Таким образом информационная бомба запущена. И если ответственные товарищи надеялись делишки Барышникова скрыть и сделать меня виноватым, то теперь им будет сделать это значительно труднее.

Ну, а дальше я ещё что-нибудь эдакое придумаю.

– Здравствуйте! – сказал я, заглянув в нужный мне кабинет отдела кадров.

– А! Бубнов! – обрадовалась мне полноватая женщина в роговых очках и с огромной бабеттой. – А я тебя уже искать собиралась.

– Что случилось? – слегка напрягся я.

– Да ты расписаться в приказе должен, – сказала женщина и вытащила откуда-то из недр стола тоненькую папочку, немного в ней порылась и извлекла нужный листочек. – Вот здесь.

– Что за приказ? – с подозрением спросил я, не ожидая от этого ничего хорошего.

– Так мы тебя в комиссию по инвентаризации включили на второй квартал. Так-то ты по графику стоишь на третий, но Галя Пономарева в декрет ушла. А заменить сейчас некем. Придётся выручать.

– Аааа, – пробормотал я, – ну ладно, давайте.

Я аккуратно расписался (хорошо, что на днях потренировался подделывать подпись под Мулину) и спросил:

– Скажите, а можно мне своё личное дело посмотреть?

– Зачем тебе личное дело? – моментально подобралась женщина.

– Да понимаете, – начал на ходу сочинять я, – я же с родителями рассорился и из дома ушел. И оригиналы документов там оставил. А мне нужно номер диплома посмотреть и как специальность полностью называется. Я на заочное поступать хочу. Повышать профессиональный уровень пора.

– Куда поступать хочешь? – с недоверием продолжила допрос кадровичка.

– В литературный институт, – наугад брякнул я, в душе надеясь, что у Мули не филологическое, а то облом будет. – Работаю в Комитете по искусствам, нужно же соответствовать. Работа мне нравится. Хочу, так сказать, глубже погрузиться…

– Ну это правильно, – одобрительно кивнула мне женщина и добавила, – все бы так к работе относились. А то понабирают…

Она резко оборвала себя на полуслове, встала и полезла на стеллажи, аж куда-то на верхние полки. Я смотрел, как она ловко взбирается на хлипкую стремянку и, наверное, успел поседеть, пока она нашла моё личное дело.

– Вот, – пытаясь отдышаться, женщина хлопнула передо мной папку.

Торопливо, чуть подрагивающими от нервного напряжения пальцами, я развязал тесёмки. И взглянул на личный листок по учёту кадров.

С малюсенькой фотокарточки на меня смотрело щекастое лицо Мули. Такое впечатление, что фотку он взял ещё со школы. Что вполне могло быть реальным, так как в эти времена с фотографиями было туговато, и ими не разбрасывались, как в веке цифровых технологий.

В графе «образование» стояло: Московский юридический институт, хозяйственно-правовой факультет, специальность «Правоведение».

Фух! Вот и ладненько. Я, конечно, советского права не помнил от слова совсем, но с таким дипломом Муля может теперь строить карьеру в любом направлении народного хозяйства.

Порадовала графа о том, чем занимались Мулины родственники до Великой Октябрьской Социалистической революции исключительно наукой. Кроме бабушек, те вели домашнее хозяйство. И ещё был перечень родственников за границей, где была указана тётя Лиза, профессор Цюрихского университета (это порадовало, так как по обрывкам из моей памяти, в UZH обучались, в основном, женщины-коммунистки из России, там даже громкое дело против них было).

Кстати, в графе «Сведения об участии в революционной деятельности» стоял прочерк, ведь Муля родился через шесть лет после революции.

И да, Муля на войне был. Танкистом. И даже медаль получил.

В общем, из отдела кадров я вышел довольным. Всё обстояло гораздо лучше, чем я опасался. С такими вводными данными можно работать дальше. А Мулину физическую форму мы ещё подкачаем.

Я спокойно проработал всю первую половину дня, сходил на обед и только-только приступил к продолжению бумажной экзекуции, как в коридоре послышалось оживление: топот многих ног. Мои коллеги, Мария Степановна, Лариса и Афанасий Захарович (я уже узнал его имя) подскочили, словно ужаленные, и рванули прочь из кабинета.

– Что случилось? – еле успел я схватить за руку Ларису.

– Пусти! – возмущённо принялась вырываться она.

– Куда все бегут? – настойчиво продолжил удерживать её я.

Лариса, очевидно, поняла, что я значительно сильнее, потому как вырываться перестала, и ответила. Правда очень сердитым голосом:

– Так получку же дают! Забыл?

От неожиданности я её выпустил, она вырвалась и ускакала прочь из кабинета.

Недолго думая, я рванул за нею.

Когда я и мой белый кролик, в смысле Лариса, добежали до нужного места, там уже очередь была, словно до мавзолея.

– Мария Степановна, вы же на меня занимали?!! – отчаянной чайкой закричала Лариса. И столько в этом крике было чувств, неподдельных и тревожных, что даже буревестник, который гордо реет, и то имел бы неубедительный вид на её фоне.

Ей ответили несколько возмущённых голосов, но вдвоём, Лариса с Марьей Степановной, дали им сокрушительный отпор. И Лариса с облегчением пристроилась где-то впереди.

Я же всего этого рвачества категорически не любил. Поэтому спокойно встал в хвост очереди. На меня все посмотрели, как на идиота.

Очередь двигалась медленно. В коридоре было душно. Люди развлекались, как умели: кто-то травил анекдоты, где-то спорили, кто-то сплетничал. Всё вместе это создавало тот неповторимый шум и гам всеобщности, подозрений и единения, который был присущ лишь очередям.

Я стоял и размышлял. Втемяшилась мне сейчас в голову одна идейка. Которую я тоже мог подбросить Мулиному отчиму. В то, что у него что-то получится с виагрой, я верил мало. Точнее совсем не верил. Но был рад, что эта идея заставила его отказаться писать заявление об увольнении. Ему, человеку, который ради науки, ради научной карьеры, поставил на кон всё, всю свою жизнь, в том числе и личную, ему отказаться от науки сейчас и уехать на дачу – это значит, подписать себе смертный приговор.

Бывших учёных не бывает. Потому что нельзя вот так просто взять и отменить научное мышление, которое формировалось годами, десятилетиями. Как не бывает, и бывших учителей, бывших врачей, бывших балерин… Если человек честно, с удовольствием работал (а не просто зашибал деньгу), то он пронизывается своей профессией полностью и навсегда, словно старый хлеб плесенью.

Так вот, нужно будет сходить к отцу на работу. Сегодня я полистал справочник с адресами учреждений и теперь точно знаю, где находится его НИИ. Не уверен, что меня туда пустят, но сходить и посмотреть можно. Вот прямо завтра и надо бы сходить…

От размышлений меня оторвал голос:

– Муля! – на меня сердито смотрела Зина. Она сегодня была в жёлтом платье и дурном настроении.

– Что? – спросил я.

– Ты почему меня в кино не приглашаешь? – понизив голос до шепота, требовательно спросила Зина.

– Как там дела со стенгазетой? – решил перевести стрелки я (да, вышло чуть топорно, но я просто сильно задумался, а она напрыгнула неожиданно).

– Да нормально! – отмахнулась Зина, – приняли, похвалили и грамоту обещали дать. Так мы пойдём в кино?

Чем дальше, тем сильнее она меня раздражала. Эдакая девушка с веслом. Хоть и в локонах.

– Не могу, – сказал я печальным голосом. И улыбнулся чуть устало и снисходительно.

– Почему? – вытаращилась на меня Зина, – сегодня же получка.

– Мне мама не разрешает, – вздохнул я и развёл руками.

– Ты шутишь? – фыркнула она, – я же серьёзно говорю!

– Я тоже, – ещё печальнее вздохнул я, – она мне невесту нашла, и мы скоро поженимся…

У Зины случился экзистенциальный шок. Она немного похлопала глазами, а затем, гордо вскинув подбородок, молча уцокала каблучками куда-то в начало очереди.

А я облегчённо выдохнул.

Так что сегодня у меня было два хороших события: Зина обиделась, и, пожалуй, что навсегда, и главное – я получил зарплату. День прошел не зря.

А в конце рабочего дня прибежал злой как чёрт Козляткин и прошипел:

– Муля, мать твою за ногу! Ты что опять натворил?

– Да вроде ничего, а что такое?

– Тебя завтра к девяти ноль-ноль в первый отдел вызывают! Допрыгался, дурак такой!

Глава 19

– Зачем они меня могут вызывать? – удивился я.

Страха вообще не было. Я прекрасно видел, как потеет Козляткин, как подрагивают его пальцы на руках, но сам не испытывал никаких эмоций. Вообще.

– Меньше надо было характер проявлять, Бубнов, – буркнул тот и взорвался, – вот кто тебя постоянно за язык дёргает, а⁈ Ведь раньше так хорошо всё было: сидел себе серой мышкой, работу свою худо-бедно делал и никаких проблем от тебя не было! Никогда не было! А сейчас словно швайка какая под хвост попала!

Он резко остановился, внезапно схватился за сердце и медленно выдохнул. Затем полез в карман, трясущимися руками вытащил большой розовый клетчатый носовой платок и вытер взопревший лоб.

– Зайди ко мне через десять минут, – буркнул он, и походкой смертельно уставшего человека поплёлся на улицу вдохнуть воздуха.

А я вернулся обратно в кабинет.

– Чего Козляткин так орал? – поблёскивая от любопытства глазами спросила Лариса. Остальные просто, словно подсолнечники, вытянули в нашу сторону головы и чутко прислушивались.

– Проблемы у нас, – не вдаваясь в подробности, ответил я.

– У тебя, или у нас? – вдруг подала голос Мария Степановна.

– Так мы же вообще-то в одном отделе работаем, товарищи, – стараясь, чтобы в моём голосе не проскользнуло ехидство, сказал я. – Так что проблемы у одного члена коллектива автоматически влекут за собой проблемы всего коллектива.

Мария Степановна поджала тонкие губы – мой ответ ей явно не понравился.

По прошествии десяти минут я вошел в кабинет Козляткина. Он уже взял себя в руки и сейчас за столом сидел суровый и собранный человек. Начальник.

– Садись, – неприветливо буркнул он и взглянул на часы, – мне через полчаса нужно в Министерство трудовых резервов заскочить, так что времени мало. Но мы должны успеть уложиться.

– Уложиться во что? – попытался уточнить я.

– Надо подумать, зачем тебя в первый отдел вызывают и что ты там будешь говорить, – нахмурился Козляткин моей недальновидности. – Есть мысли?

Из мыслей у меня была только одна – органы откуда-то узнали, что я попаданец, и сейчас меня повяжут и сдадут на опыты. Конечно, я понимал, что это фантастическое и абсолютно нереальное допущение, но отчего-то изнутри поднимался какой-то иррациональный детский страх, что ли?

Но нужно было что-то отвечать, время ведь шло, поэтому я сказал, как есть, честно:

– У меня есть несколько вариантов.

– Говори все. Будем думать, – коротко кивнул Козляткин и забарабанил пальцами по столешнице. Эта дробь сбивала. Раздражала. Но я понимал, что причиной этого являюсь я сам. Так что потерплю, куда деваться.

– Первая причина – наш конфликт с Барышниковым, – начал перечислять я.

– Нет, это отпадает сразу! – категорически замахал руками Козляткин, – сам подумай, они же сами нахомутали там и превысили полномочия. А я им давно говорил, доиграетесь. Так что нет, Муля. Дальше давай!

– Второй вариант – из-за моих лекций в Красном уголке? – предположил дальше я.

– Тоже нет, – покачал головой Козляткин, – там на тебя групповое письмо уже подготовили: комсомольцы просят твои лекции ставить ежедневно. И не только комсомольцы будут ходить. А наш бравый комсорг уже даже грамоту «сверху» получил и денежное поощрение.

Меня эта новость царапнула. Терпеть не могу, когда на мне кто-то выезжает и наживается. Ладно, пока отложим этот вопрос. Буквально дня на два.

– Тогда только третий вариант остается, – почесал бритый затылок я, – моя тётя Лиза.

– Что не так с твоей тётей? – нахмурился Козляткин и взглянул на меня с подозрением.

– Она работает в Цюрихе, в университете, – признался я.

– Ну это я знаю. Читал. Она ярая коммунистка, – усмехнулся Козляткин, – друг советского народа. А мы друзьями не разбрасываемся. Даже если они живут и работают в Цюрихе.

– Ну тогда я не знаю, – озадаченно я развёл руками.

– Тогда остается последнее, что я думаю, – понизив голос до еле слышного шепота и наклонившись ко мне, сказал Козляткин.

– Что? – меня разбирало любопытство.

– А то, что вербовать тебя будут, – выдал Козляткин и я аж обалдел, словно пыльным мешком по голове ударенный. Почему-то этот вариант по отношению к себе я не рассматривал.

– Да ладно, – только и смог, что выдавить я.

– Вот тебе и ладно, – поджал губы Козляткин и погрозил мне пальцем, – а ведь предупреждал я тебя, Бубнов – не высовывайся. Но ты же самый умный у нас. Хотел себя проявить. Ну, вот зачем тебе эти лекции нужны были? От них отделу пользы никакой, прошлый раз на пять минут вон опоздал. А какой результат? Что комсорга похвалили грамотой? Нет, Бубнов, дела так не делаются, и я твоей самодеятельностью очень недоволен.

– Так что мне им отвечать, если вербовать и правда будут? – спросил я, повернув разговор в более рациональное русло.

– А это уж тебе самому решать, – увильнул от ответа Козляткин и потупил взгляд, – единственное, что я тебя прошу, Муля, какой бы ты им там ответ не дал – скажи потом мне, чтобы я знал. Договорились?

Я кивнул.

– И я очень надеюсь, что этот разговор останется между нами, – сказал Козляткин. – я тебя просто по-человечески предупредить и поддержать хотел.

Я выходил из кабинета в смешанных чувствах. Так-то Козляткин – человек неплохой. Да, он продукт своего времени. Но в каком времени люди не были его продуктом? Разве что Диоген, который жил в бочке и плевал на всех. Да и то, с той мутной историей еще разобраться надо. Мне порой кажется, что в те смутные времена пиар-компании были не хуже, чем в моем мире.

Утро не задалось. То ли потому, что я переживал за встречу с первым отделом (не боялся, нет, но какая-то иррациональная тревога что ли была, воспитанная поколениями наших предков). Всё валилось из рук, а сам я был по консистенции, как несолёный омлет. Смешно сказать, но я даже в штанину попасть с первого раза не смог. Что уж говорить, что кофе категорически убежало, ароматизируя всё вокруг жжёным, воду я разлил по полу, вдобавок ещё и один носок где-то потерял и не смог найти, пришлось брать из новой пары.

Даже Варвара, увидев, как я тщетно и настойчиво пытаюсь открыть дверь в ванную не в ту сторону, покачала головой и сказала:

– Что-то ты, Муля, сегодня на себя совсем не похож.

Я криво усмехнулся и пояснять не стал.

Буквально через десять минут, пока я сражался с костюмом, в дверь постучали. Затем, не дожидаясь моего ответа, дверь распахнулась и в проёме показалась Ложкина.

При виде неё я ошарашенно застыл в одном лишь носке и стареньких исподних кальсонах.

Не обращая внимания на мой некуртуазный вид, она подошла к столу и поставила исходящую паром чашку и кусочек пирога на тарелочке.

– Вот, Муля, чаю хоть попей. А ты сегодня как обормот затурканный, – буркнула она сердито, – я чай тебе специально сладкий сделала. Так что ты позавтракай, Муля. Ты меня понял⁈

Она посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я понял и продолжила свирепо ворчать:

– Только тарелку потом вечером верни, а то Пётр Кузьмич из неё ватрушки кушать любит, – проворчала она и ретировалась.

Такая человеческая забота меня отрезвила и согрела сердце теплом. Особенно кольнуло то, что раньше у нас с Ложкиной были отнюдь не самые безоблачные отношения.

Я уселся за стол и отхлебнул чаю.

Капец как сладко. Ложкина сахару явно для меня не пожалела.

Но я не стал крутить носом и выхлебал всю чашку, до донышка. И пирог съел. Он был вкусный, наверное, но вкуса я вообще сейчас не почувствовал.

Ну ничего, преодолею и эту ситуацию. Авось не тридцатые года нынче.

Очевидно, при всей своей внешней простоте Ложкина знала толк, как подстегнуть себя в критических ситуациях. И сладкий-пресладкий чай, который я выпил «через не могу», меня зарядил и придал энергии. Во всяком случае коммуналку я покидал уже совершенно другим человеком.

На работу пришёл вовремя. Положил на тумбочку потрёпанный Мулин портфельчик, с которым я обычно ходил на работу, снял пальто и, не тратя время, пошел навстречу своим проблемам. А чего откладывать? Будь, что будет. В коридоре стоял Козляткин, при виде меня он внимательно всё осмотрел и удовлетворённо кивнул.

Ну а что, вид у меня был вполне даже приличный. Я надел один из тех костюмов, что забрал из дома Модеста Фёдоровича, рубашка у меня была кипенно-белая, накрахмаленная и выглаженная лично Дусей (надо будет не забыть ей подарок купить). Обувь начищена гуталином до блеска (пришлось срочно обучаться этому ремеслу, так сказать экспресс-методом). В общем, вид, если и не супер, то вполне приличный. А для этого времени – так вообще.

Я прошел по коридору и свернул в ту сторону, куда у нас простые люди обычно добровольно не ходят. Прошел по гулкому коридору и остановился перед массивной бронированной дверью. На часах было восемь пятьдесят девять.

Отлично.

Я постучал в дверь.

– Заходите! – глухо прозвучало оттуда.

Ну, я и зашел.

Кабинет был самый обычный. Он ничем не отличался от сотен и тысяч других служебных кабинетов. Разве что тем, только там сидел всего один человек. Мужчина, с небольшими усиками, русоволосый, светлоглазый, в сером неброском костюме.

При виде меня он встал и сказал:

– Добрый день, товарищ Бубнов. – и гостеприимным жестом указал на стул (руку не подал), – присаживайтесь.

Я вежливо поздоровался и скромно присел, прилежно положив руки на колени.

Пока всё идёт нормально.

Мужчина тоже сел на своё место и несколько мгновений смотрел на меня долгим пристальным взглядом, изучая.

Я не стал демонстрировать свои навыки в борьбе за подобные манипуляции и просто сидел. Словно самый обычный гражданин. Даже вид сделал чуток нервничающим, что должно было соответствовать обстановке.

Мужчина воспринял это благосклонно, так как нервничать в этом кабинете – это было самым естественным, что только могло быть.

– Вы знаете, зачем вас вызвали? – спросил он.

Я замялся, но что-то отвечать надо было, и я сказал:

– У меня две версии, но не знаю, какая правильная. – И демонстративно вздохнул с тяжким видом.

– А вы озвучьте, – с сердечностью сказал мужчина.

Ну, я и озвучил:

– Возможно, наличие родственников за границей? – сказал я, – насколько я слышал, у моей матери есть старшая сестра и она живёт и работает в каком-то институте, в Швеции.

– Не в Швеции. А в Швейцарии, – поправил меня особист (а я специально сделал ошибку), – кроме того, Елизавета Петровна Шушина – идейный коммунист. Нет, товарищ Бубнов, с этой стороны всё нормально. А какая ещё версия?

– У меня был конфликт с Барышниковым…

– С Барышниковым? – удивился мужчина, повернул голову и посмотрел куда-то в сторону.

Там я заметил ещё одного мужчину, который так тихо сидел за стеллажом с папками, что я на него совершенно не обратил никакого внимания.

Тот озадаченно развёл руками, покачал головой и что-то отметил в блокнотике.

Особист кивнул и посмотрел на меня нечитаемым взглядом.

Я сидел и молчал. Ну а что, на все вопросы ответил, версии изложил.

Пауза чуток затянулась.

Наконец, особист хлопнул ладонью по папке (вероятно, с моим личным делом), что я аж вздрогнул (я этот приём, кстати, тоже очень хорошо знаю, хоть и не люблю его применять).

Особист от такой моей реакции удовлетворённо выдохнул (выдох был тихим, но мои нервы были на пределе, и я это услышал) и сказал:

– До нас дошли сведения о трёх лекциях, которые вы, Бубнов, проводили в Красном уголке для комсомольцев. Кто вас уполномочил?

– Комсорг предложил, я с удовольствием присоединился, – пояснил я.

– Но ведь раньше вы не проявляли инициативы и всегда отказывались от выступлений. Что изменилось?

Оп-па, здесь нужно быть очень осторожным. И я сказал:

– Разговор с матерью…

– Вот как? И о чём же вы говорили? – подобрался особист.