Текст книги "Муля, не нервируй… (СИ)"

Автор книги: А. Фонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

С этими словами я развернулся и пошел в свой кабинет работать. За спиной доносились гневные голоса – девушки явно сцепились не на шутку.

В кабинете опять повторилась та же ситуация: Мария Степановна отмораживалась, Лариса хоть и общалась вроде как доброжелательно, на самом деле держалась отчуждённо. Мужик так вообще изображал хроническую занятость.

Нет. Так дел не пойдёт, коллеги. Нам ещё вместе работать и работать.

Нужно все провернуть так, что скоро вы у меня из рук кормиться будете. Ещё и хвостиками вилять. И не таких курощали. Взять ту же Ложкину.

Я вспомнил её новую причёску и еле удержался, чтобы не рассмеяться.

Вот что с женщинами делает чувство. Хотя здесь не столько любовь, нет, здесь просто у неё появился смысл жизни. Раньше она была одинокая, никому не нужная и оттого злая. Все для неё были враги. А теперь у неё есть Печкин, есть о ком заботиться. Есть будущее – мечты о козе и о домике в Костромской области. Есть к чему стремиться. И жизнь сразу заиграла красками.

Видимо, это и есть простое человеческое счастье…

Мы занимались своими делами, когда в коридоре послышался шум. Кто-то куда-то побежал. Кто-то кого-то окликнул. Лариса подхватилась и выскочила из кабинета, в разведку. Буквально через две минуты она вернулась. Вид у неё был какой-то пришибленный и одновременно озабоченный.

– А что все так забегали? – спросил я Ларису. – С чего переполох такой?

Та посмотрела на меня шальными глазами и невнимательно ответила:

– Так Большаков же приехал…

* * *

* Печкин по старинке называет Туркменскую СССР Туркистаном, как было принято до 1924 года

Глава 16

В театр я направился ещё до обеда (хоть и планировал после). Но суета, что поднялась из-за приезда Большакова, вынудила меня резко изменить планы. На данный момент я руководствовался девизом «подальше от начальства…».

В театре пахло пыльным бархатом, пудрой, сладкими духами, старым деревом и предвкушением восторга. Хотя сегодня там было пусто. То ли я не вовремя пришел, то ли труженики зрелищ куда-то подались, может, в колхоз парники копать или даже в другой театр, в общем, не знаю. Меня встретил Глориозов лично и, рассыпаясь в многочисленных заверениях личной дружбы навек, сразу же радушно провёл к себе в кабинет.

– Вот, посмотрите, – я протянул Глориозову бумаги с предписаниями, кратко рассказал о реакции руководства и передал пожелания «сверху».

Глориозов засиял, как медный пятак, а известие о дополнительном финансировании повергло его практически в экстаз. В результате из недр старинного стола опять была извлечена запылённая бутылка (уже другая, ещё пузатее по форме и янтарнее по содержанию), и хозяин кабинета принялся щедро разливать коньяк.

– Доволен был, говорите? – лучезарно засиял улыбкой Глориозов.

– Ага, – кивнул я, – и даже похвалил.

О том, что Козляткин похвалил меня, я не уточнял. Одну же работу работаем, а кому эти нюансы интересны? Главное, театр не закроют, финансирование понемножку накапают, и некоторое время будут требовать исправлений ошибок. То есть театр работать будет, как минимум до тех пор, пока здесь всё не исправят. А если Глориозову хватит ума растянуть исправления надолго – то надолго, практически до полного превращения в эталон высокого искусства СССР.

Когда мы уже неплохо так назюзькались, я задал главный вопрос Глориозову:

– Вот объясните мне, Фёдор Сигизмундович, у вас хорошие артисты в театре или, может, вы хотите других, может, получше?

Глориозов с подозрением посмотрел на меня, хмель мгновенно пропал из его глаз. Поэтому я пояснил:

– Да это я понять вашу кухню хочу. У нас часто на планёрках обсуждения вот такие бывают, – и чтобы придать важности своим словам, добавил, – в основном, когда финансирование распределяем. Так что я понимать хочу. А то брякну ещё что-нибудь не то.

Глаза Глориозова оттаяли, и он снова лучезарно заулыбался и разлил коньяк ещё по одной:

– Ох, Иммануил Модестович. Что вам сказать! Театр – это террариум единомышленников, райский такой террариум. Понимаете? И в этом мнимом раю больше змей, чем яблок и ангелов, уж поверьте мне. Так что новых артистов я хочу, это да. Только где их сейчас найти, артистов этих? И ещё талантливые чтобы были…

Он пригорюнился.

– А вот если бы к вам, к примеру, Фаина Раневская пришла, – забросил пробный камень я, – дали бы вы ей роль леди Макбет или хотя бы ту же Дарью Круглову?

– Раневская⁈ – возмущённо всплеснул руками Глориозов, – Да вы что! Пусть с нею Завадский мучается!

Он замахал руками, мол, слышать даже не хочу.

И я понял, что всё гораздо сложнее, чем я думал.

Из театра я вышел задумчивым и чуть пьяненьким. Но, тем не менее, переключился на свои проблемы. А у меня их было, что ой. Получку не давали. Точнее обещали послезавтра. А мне вот прямо сейчас надо было. Поэтому я покрутился туда-сюда и решил попробовать наведаться по тому адресу.

И переулок, и дом были на своём месте. Только перед подъездом появились строительные леса, мусор, какие-то мешки с извёсткой, вёдра…

Я заволновался. Если дом капитально ремонтируют, то и до моей «заначки» (я Мулины деньги уже воспринимал, как свои) они рано или поздно доберутся. Если уже не добрались.

Хоть на душе было неспокойно, но с деланно равнодушным видом я прошел мимо, типа по делам мне надобно (решил сначала разведать обстановку). А то мало ли.

И не прогадал. В подворотне я заметил знакомого. Того, который проверял в прошлый раз меня.

Поэтому прошел себе дальше.

В следующий раз попробую забрать.

Но что же теперь делать с деньгами?

А дома, в родной уже коммуналке всё было по-прежнему. Только пахло сегодня хорошо, вроде как гороховым супом и ещё чем-то знакомым, но я определить не мог: яблоками – не яблоками, не пойму.

В полутёмном захламлённом коридоре, верхом на старых санках, одиноко и грустно сидел Колька и рассматривал какой-то журнал с картинками.

– Привет, Колька, – сказал я, – а ты что здесь делаешь?

– Сижу, – скорбным голосом сказал шкет и ловко забросил журнал за большую корзину со старой обувью.

– Зачем?

– А меня из дома отправили, – наябедничал Колька и обличительно добавил. – Баба Поля.

– Почему? – удивился я, – ты опять натворил что-то? Признавайся.

– Я бегаю и всем мешаю, – совсем по-взрослому вздохнул шкет, – нарушаю порядок…

– А что твоя баба Поля делает, что ты ей так мешаешь?

– Шьет костюм дяде Орфею. С этими… как их там… с эполетами… – он посмотрел на меня сумрачно и возмущённо сказал, – а разве есть такой закон, чтобы родного внука из собственной комнаты ради каких-то эполетов выгонять?

– Так может, ты испортил эполеты?

– И ничего я их не испортил! – возмутился Колька, – они на кровати лежали. А я только взял посмотреть. И один раз только примерил. А баба Полька сразу ругаться и ухи крутить! А потом выгнала! Вот выросту и сожгу к чертям этот ихний театр!

С этими словами юный Герострат покинул коридор и ушел на кухню.

А я пошел к себе в комнату.

Снял пиджак и с отвращением повесил его на спинку стула. Я носил его всего пару каких-то дней. Вроде же и носил аккуратно, но сейчас он по форме напоминал оверсайз из моего времени, причём в стиле бохо, да ещё и изрядно пожеванный.

С одеждой беда. Но чтобы поменять одежду, нужно иметь деньги. А с деньгами ещё три дня негусто будет. Я снял и покрутил в руках галстук. Та же история.

И тут в дверь раздался стук и, даже не дожидаясь моего отклика, дверь раскрылась и в комнату заглянула Полина Харитоновна.

– Мулечка, здравствуй! – сладенько заулыбалась она и я понял, что ей от меня явно что-то надо. – Муля, я супчику горохового наварила, с рёбрышками. И гренок нажарила. Давай я тебе принесу тарелочку? Покушаешь горяченького?

И я понял, что если ей и нужно что-то, то явно оно глобальное.

Но за супчик я готов был на многое, поэтому согласно кивнул:

– Спасибо, не откажусь.

Полина Харитоновна смоталась на кухню, и уже буквально через каких-то пару минут на столе у меня материализовалась глубокая миска с исходящим паром душистым гороховым супом, сверху которого виднелись крупные мясные шкварки. Рядом, на тарелочке были горячие ещё гренки, щедро присыпанные зелёным укропом.

– Ух ты! – искренне восхитился я и полюбопытствовал, – а укроп где вы взяли, Полина Харитоновна?

– Варвара Карповна поделилась. У неё на подоконнике целая грядка, – благодушно молвила она и добавила, – ты кушай, кушай, Муля. А я подожду, а потом сразу тарелки заберу. А то мне ещё этих охламонов всех кормить.

Ну, раз так, то надо ужинать.

Я уселся за стол и в несколько укусов умял весь ужин. Сито отдуваясь, я от души поблагодарил:

– Спасибо, Полина Харитоновна. Балуете вы меня.

– Ой, Муля, для хорошего человека тарелки супа точно не жалко, – проворковала Полина Харитоновна и добавила, – ты сиди, отдыхай. А я сейчас ещё кисель принесу. Хороший кисель проучился, с яблоками и вишней. Я целую кастрюлю наварила. Сейчас принесу.

Она резвым кабанчиком метнулась на кухню, прихватив грязные тарелки.

Прямо чем дальше, тем страшнее. Видимо, ей надо как минимум грохнуть Кеннеди, иначе так бы не старалась. Знаю я таких вот целеустремлённых дамочек.

Но отказываться от столь прекрасного ужина было выше моих человеческих сил.

Когда Полина Харитоновна притащила большую кружку со сладким киселём и кусок ватрушки, и уселась напротив меня за столом, я понял: вот оно, началось.

И вправду – началось.

Она, точно, как Мулина мама двумя днями ранее, подпёрла щёку рукой и смотрела, как я пью кисель и поедаю ватрушку.

Наконец, с десертом было покончено, и Полина Харитоновна сочла нужным начать разговор:

– Муля, а ты слышал последнюю новость?

– Что Колька Орфею чуть эполеты не поломал?

– Нет, не эту, – с досадой отмахнулась от столь малозначительного события Полина Харитоновна, – Ложкина-то наша замуж собралась!

– Ну, я в принципе, обратил внимание, что они вместе живут, – дипломатично ответил я.

После столь сытного ужина обсуждать матримониальные планы Ложкиной вот уж точно совсем не хотелось. Но вот Полина Харитоновна жаждала эту ситуацию всесторонне проанализировать. А так как ужином меня угостила она, так что пришлось сидеть и слушать.

– И вот Варвара Карповна прописана здесь, в комнате, – начала издалека Полина Харитоновна и с намёком посмотрела на меня.

Я кивнул, хоть намёк предпочёл сделать вид, что не понял.

– А Пётр Кузьмич – у себя в коммуналке, – продолжила она, стараясь сдержать раздражение от моей непонятливости.

– Да. Я слышал эту историю.

– И они хотят в Костромскую область уезжать, – многозначительно сказала Полина Харитоновна.

– И это тоже слышал, – сказал я, – но вроде как Печкину два года служить ещё.

– Не два, – усмехнулась Полина Харитоновна, – Лиля проверила. Ему год и восемь месяцев осталось.

– Мда, – я покачал головой.

– Так что они сперва распишутся, потом Пётр Кузьмич пропишет Варвару у себя. А после они по обмену комнату, или, может, даже квартиру, в Костроме получат. А в деревню будут на лето ездить. Пётр Кузьмич в Костромской театр по переводу пойдёт служить.

– Дела, – удивлённо покачал я головой.

– Так это! – сказала Полина Харитоновна и посмотрела на меня, – Муля, ты поспрашивай там, у себя в Комитете, может, они Орфея в Варварину комнату переселят? А то куда это годится⁈ Такой известный певец и в чулане живёт. Стыдоба. К тому же он молодой, а ну, как женится, дети пойдут. И как оно будет?

– Я-то могу поспрашивать, Полина Харитоновна, – осторожно ответил я, – и вполне даже может быть, что его и переселят туда. Но ведь вам от этого не легче. Мы же уже на эту тему говорили. Вот его переселят, а на это место, в чулан, кого другого поселят. И как оно будет, если человек плохой попадётся? Склочный, на пример? Или такой, как вон Софрон тот же?

– Пока суд да дело, у Лильки с Гришкой, может, уже лялька появится. Им давно второго ребёнка надо.

– Но у Лили же карьера в театре…

– Да какая там карьера! – фыркнула Полина Харитоновна, – им жилплощадь в первую очередь расширять надо. А не выйдет с театром, так на почту пойдёт. Так ты поспрашиваешь?

Я пообещал поспрашивать. И она ретировалась.

А я решил выйти на кухню. Ну ладно, чего уж тут самому себе врать. Я решил заглянуть на кухню, вдруг там кто есть, стрельну сигарету (вот теперь будет точно последний раз!).

На кухне была только Фаина Георгиевна, и да, она курила. И да, я опять стрельнул у неё сигарету.

Затянувшись, я посмотрел на неё и сказал, еле сдерживая торжество:

– Ну и как? Что теперь скажете? Получилась ли моя программа успеха для Ложкиной?

Но Злая Фуфа не была бы Злой Фуфой, если бы прямо после этих слов затрепетала от восторга и бросилась ко мне с возгласами «о, да, Муля, ты был абсолютно прав! Помоги мне переступить эту ступеньку Судьбы! Я верю в тебя! Ты лучший, Муля!».

Это в идеале.

А в реальности, стоя у форточки в замызганной кухне, она посмотрела на меня насмешливым взглядом и сказала:

– Ну и что? Сосватал Ложкину за первого попавшегося деда и думаешь, что уже всё получилось?

– Но ведь получилось же! – мне даже обидно стало на такое её недоверие. – Теперь вы верите мне? Кстати, а кого бы вы хотели сыграть в главной роли?

– Разве что Дон Кихота, – буркнула Фаина Георгиевна и отвернулась, выпуская дым в форточку. – Хотя с такой жопой они мне только роль Санчо Панса могут дать…

– Не вопрос, – пожал плечами я, – Ну, так как? Поработаем?

– Ну, уж нет, – покачала она головой и выпустила дым в форточку. – Я тебе не юная пионэрка, чтобы велась на красивые обещания.

– То есть вы не хотите изменить свою судьбу? – рассердился я, – и зачем тогда был весь этот цирк?

– Почему же не хочу⁈ Ещё как хочу! – покачала головой Фаина Георгиевна. – Но с Ложкиной, я считаю, у тебя вышло случайно. Да и то, не у тебя, а у этого Печкина. Они также могли встретиться и на базаре…

– Но они встретились у меня в комнате, – не согласился я, – и Ложкина ему даже фингал поставила.

– А он её за это полюбил… – хохотнула Фаина Георгиевна.

– Ладно, – я затушил окурок и собрался уходить. – Не хотите, как хотите. Я не заставляю. Спокойной ночи, Фаина Георгиевна.

– Подожди! – окликнула меня она своим хорошо поставленным глубоким и категоричным голосом, – не спеши, Муля! Я не сказала, что не хочу! Хочу. Просто я хочу быть уверена, что всё будет хорошо. Слишком много у меня в жизни было разочарований…

– А как мне вам доказать? – буркнул я уже безо всякого энтузиазма.

– Не сердись, Муля, – примирительно сказала Фаина Георгиевна. – Признаю, это была моя ошибка, с Ложкиной. Я думала, что у тебя с нею ничего не получится. А оно вон как. Получается, она была такая злая, потому что страдала от ненужности и одиночества. Как и я. Но у меня хоть эпизодические роли бывают, а у неё, кроме этой коммуналки – ничего больше.

– Я и не сержусь, – сказал я сердитым голосом, и Фаина Георгиевна засмеялась.

– Ох, ты бы себя сейчас видел, Муля!

Я рассмеялся тоже.

– Мир? – спросила Фаина Георгиевна.

– «Программа Успеха»? – вопросом на вопрос ответил я.

– Слушай, Муля, не делай мне нервы, – имитируя специфический одесский говор весело сказала Фаина Георгиевна, – кто из нас должен отвечать вопросом на вопрос?

– А куда деваться? – задал вопрос я.

– Ох и Муля! – со смехом всплеснула руками Фаина Георгиевна. А потом её взгляд стал серьёзным. – Давай сделаем так. Чтобы окончательно развеять мои сомнения, сделай то же самое с другой кандидатурой. Но задание я тебе усложню.

– Слушаю, – я с азартом посмотрел на неё.

– Я предлагаю взять две кандидатуры. – Она хитро посмотрела на меня и ехидно прищурилась.

– Оглашайте сразу весь список! – с деланным пафосом сказал я и выпятил грудь колесом.

Раневская расхохоталась.

– А что это вы тут шушукаетесь? – на кухню заглянула любопытная Белла и перебила наш спор.

Вид у неё был уставший, под глазами, несмотря на толстый слой грима, проступали круги и мешки. Она вошла на кухню и тоже закурила.

Само собой, при ней обсуждать дальнейшие варианты не представлялось возможности. Поэтому перешли на нейтральные темы.

Точнее перешла Белла. Она крепко затянулась и сказала, выпуская дым в форточку:

– Вы Ложкину видели?

При этом тон её был непередаваем. В нём было всё: и восхищение от внезапной перемены с, казалось бы, полностью понятным человеком, и осуждение нравов, и обычная злая бабья зависть.

– Расцвела! – похвалила меня Фаина Георгиевна.

– Ну, не сильно она и расцвела, – буркнула Белла, – хотя папильотки у меня одолжила. Причёску вон сделала. Сегодня, сказала, пойдёт в парикмахерскую краситься.

Так-то Белла не поняла, она решила, что похвала была Ложкиной. Но на самом деле только мы с Фаиной Георгиевной знали, кто за всем этим стоит. И кого похвалила актриса.

– Но это же хорошо? – сказал я нейтральным голосом.

– Что тут хорошего⁈ Вот что хорошего⁈ Нашла себе мужика на старости лет и что теперь⁈ Веры им нету никакой! Поматросит и бросит! А она потом рыдать в подушку по ночам будет.

– Эх, Белла, Белла, – вздохнула Фаина Георгиевна, – сколько прожила и ничего-то ты в жизни так и не поняла… пусть у них хоть один день – вот так, в любви, пройдёт. Но зато он будет, и она потом будет всю оставшуюся жизнь его вспоминать…

Она умолкла, погрузившись в невесёлые воспоминания.

Может быть, свою невесёлую жизнь вспомнила.

Мы с Беллой деликатно помолчали, тихо докуривая сигареты. Белла ушла, а я прицепился к Фаине Георгиевне:

– Так что там за кандидатуры?

– А вот возьми ту же Беллу, – хмыкнула она.

– Беллу? Ну, ладно. А кто вторая?

Раневская задумалась, затушила окурок и выдала:

– Муза!

Глава 17

Похоже наше начальство считало дохлую лошадь просто слегка уставшей. Поэтому на субботник нас, комсомольцев-энтузиастов, отвезли ещё в семь утра. Семь утра, Карл! В воскресенье в семь утра от здания Комитета!

Я был хронически невыспавшимся и мои глаза по цвету напоминали микс из помидоров и помидоров. В голове так вообще, кажется, был сплошной томатный сок, судя по ощущениям и восприятию мира.

Субботник учит смирению по привычной схеме: отрицание, гнев, торг, депрессия, овощебаза, где нам предстоит до самого вечера перебирать гнилой чеснок.

Чем гнилой чеснок отличается от негнилого, нам коротко и ёмко объяснила ответственная женщина-технолог с уставшим взглядом. Для иллюстрации своих тезисов, она немножко помяла в руках луковицу гнилого чеснока. А затем продемонстрировала всем нам по очереди, поднося руку с гнилой чесночной кашицей поближе к каждому. Очевидно, чтобы сделать аромат ярче.

А потом нам раздали брезентовые фартуки (на ощупь как алюминиевые), выделили каждому свой участок, и мы приступили к аскезе. Труд создал человека. Так, кажется, сказал Энгельс, великий классик коммунизма. Просто он не перебирал чеснок на овощебазе. Подозреваю, что, если бы его с семи утра заставили перебирать гнилой чеснок в холодном ангаре, он бы выразился несколько по-другому. Хотя мне кажется, нет ничего более символического, чем работник культуры, перебирающий гнилой чеснок ранним воскресным утром.

Я уже жалел, что пошел на принцип из-за этой чёртовой стенгазеты и не согласился выступить перед милыми девушками. Сидел бы сейчас в тёплом кабинете, рассказывал бы им, как добиться успешного успеха и пил вкусный чай с домашними пирожками.

Нас распределили на каждый участок по двое. Мне в напарники достался толстый усатый парень, примерно лет двадцати пяти. Он сначала молчал, и я уже порадовался, что можно просто сидеть на старом ящике и ритмично перебирать чеснок. Что-то сродни медитации.

Но где-то минут через двадцать ему, видимо, стало скучно и он начал болтать.

– Муля, я был на твоём выступлении, – восхищённо сказал он, заглядывая мне в глаза. – На всех твоих выступлениях в Красном уголке!

– Угу, – миролюбиво ответил я.

– И мне очень понравилось! – выпалил он.

– Угу, – сказал я.

– Ты так здорово рассказывал! – с энтузиазмом продолжил изливать свои впечатления он.

– Угу, – сдержанно ответил я.

Он ещё минут двадцать изливал восторги, а я, как умел, поддерживал разговор многозначительными «угу».

– Муля, я абсолютно согласен с твоими теориями про успех, – сказал он и предложил, – а давай дружить? У меня есть мысли по поводу…

По какому поводу у него есть мысли, толстяк озвучить не успел. Потому что прямо за моей спиной послышалось:

– Бубнов! Вот ты, гнида и попался!

Я оглянулся – сзади ко мне подходили четверо. Среди них я узнал Барышникова:

– Всё! Тебе крышка, Бубнов!

Их четверо. Нас – двое. Я оглянулся, но толстяка и след простыл. Очевидно в его понимании дружба ограничивалась обсуждением моих лекций про успешный успех. Но нужно было что-то отвечать, и я лениво сказал:

– Пришел чеснок помочь перебирать, да, Барышников?

– Я тебя сейчас им накормлю! – взревел от бешенства тот, – держите его! Я сейчас кормить буду!

Дело принимало нехороший оборот. Всё усугублялось тем, что участок мне выделили в слепой кишке – некоем ответвлении от основного ангара. И ожидать, что услышат и прибегут, не представлялось возможности. Смирение никогда не относилось в число моих добродетелей. Поэтому, я ждать не стал, подскочил, схватил ящик, на котором сидел, и изо всей дури заехал ближайшему мужику по роже. Что-то чавкнуло, хрустнуло и послышался поросячий визг:

– Он мне нос сломал! – только выражения были непечатные (ну, кроме предлогов и местоимений).

– У-у-у-у-у! Тва-а-а-а-арь! – издав воодушевлённый клич, второй мужик понёсся на меня. Ну и схлопотал ящиком соответственно тоже. Кажется, этому я сломал колено.

Орали уже двое.

Третий замялся и тревожно посмотрел на Барышникова.

– Убью! – с тихой угрозой сказал я, – мне посрать, сяду, отсижу и выйду на свободу. А вот ты или сдохнешь, или калекой останешься на всю жизнь.

Моя проникновенная речь возымела действие на третьего. Или же он был в принципе осторожным человеком. Потому что, ещё немного смущённо помявшись, он бросился вон из моего участка ангара.

Остались только мы с Барышниковым.

– Ты знаешь, что тебе за это будет? – насмешливо прищурив глаза, спросил он, – ты знаешь, кто мой отец?

– А ты знаешь, кто мой дед? – также зеркально насмешливо, прищурив глаза, ответил я.

– Ну и кто?

– Зинаиду спроси, – посоветовал я, – она расскажет.

– Разговор мы ещё не закончили, – растягивая слова на блатной манер, сказал Барышников и добавил, – а Зинаиду я спрошу.

– Спроси, спроси, – кивнул я, – и дружков своих забери. А то я из них фаршу наделаю!

Но Барышников моим словам не внял и удалился прочь, даже не оглянувшись на поверженных бойцов.

– Шли бы вы, мужики, отсюда, – поигрывая выдранной из ящика доской, посоветовал им я.

Они вняли и, постанывая и держась за травмированные части тел, убрались из моего участка ангара. И даже без угроз обошлось.

Только-только я выдохнул, опять уселся на ящик и приступил к увлекательному процессу сортировки чеснока первой и девятой свежести, как в кишку ворвались люди.

Шо, опять?

Видимо, я слишком резко подскочил, плюс выражение моего лица было не самым дружелюбным, потому что народ шарахнулся от меня, а толстяк закричал:

– Но ведь они были! Были! Четверо против Мули!

– И где же они? – скептически спросил один из комсомольцев.

Кажется, я его на своих лекциях видел.

– Ушли, – лаконично сказал я, – осознали, что были неправы и ушли.

Парни недоверчиво переглянулись, и комсомолец сказал:

– Ну ладно, ты, Муля, зови, если что…

С этими словами они ретировались. Так как драка дракой, а норму выработки никто не отменял.

Толстяк что-то пытался рассказывать, доказывать и вообще бурлил эмоциями, но я на него так глянул, что он заткнулся и дальше мы перебирали чеснок молча.

Примерно через два с половиной часа толстяк (имя его я так сразу и не спросил, а теперь уже было неудобно), сказал, устало отдуваясь:

– Осталось четыре ящика.

Я кивнул и с усилием разогнул одеревеневшую спину.

– Хорошо поработали, – довольно улыбнулся неугомонный толстяк, – результативно. А главное – быстро. С тобой, Муля, хорошо работать. А то в прошлый раз меня с Петровым посадили. Так он только курить всё время бегал. Я почти всё сам перебрал.

Он печально вздохнул.

И тут к нам подошла женщина. Она была ответственная за выполнение работ на субботнике. Если я не ошибаюсь, работала у нас где-то то ли в кадрах, то ли в бухгалтерии. Она посмотрела на нас, отметила что-то себе в тетрадку и сказала строгим голосом:

– Молодцы! Хорошо справились. Ещё немного осталось. Когда закончите, подойдите ко мне, я ещё работу дам.

Толстяк обиженно засопел и опустил взгляд. Уши его покраснели.

Как я уже говорил, смирение не относится к моим добродетелям, поэтому я спросил:

– Что-то я не понял. Нам распределили участки по числу наших работников. Всем одинаково досталось. По два человека на участок. Какая ещё работа? О дополнительной работе нам не говорили.

Женщина вспыхнула и зло сказала:

– Не умничай, Бубнов! Здесь тебя никто не боится!

Я аж опешил от такой тупой наглости:

– Меня не нужно бояться, товарищ. А лишнюю работу накидывать тоже не надо. Мы свой участок доделаем и на этом всё.

– Мы должны выполнить всю работу! – возмутилась женщина.

– Я не спорю, – сказал я, – свою работу мы выполним. Сами видите.

– Но не все успевают, – ответила она.

– Кто не успевает? – удивился я, сегодня с нами поехали только парни-комсомольцы. Девушек забрали куда-то в другое место.

Она отвела взгляд.

– Так кто работу не выполнил? – дожал её я.

– Уфимцев, Заварзин и Петров, – буркнула женщина недовольным голосом.

– Это те, которые с Барышниковым были, – тихо подсказал толстяк.

– И Барышников, – громко дополнил я и повернулся к женщине, – вот что, любезный мой товарищ. Я недавно видел этих работяг. Шлялись тут, работать мешали. Так вот. Вместо них я ничего делать не буду. Ищите других дураков.

– Как вы…! – вспыхнула женщина.

– Я вам всё сказал! – рявкнул я так, что и женщина, и толстяк подпрыгнули. – Всё. Идите и не мешайте работать.

– Вы ещё пожалеете об этом! – угрожающе прошипела женщина, но, видя, что её угрозы не возымели на меня никакого впечатления, незаметно ретировалась.

– Зря ты так, – расстроенно покачал головой толстяк, – с нею лучше не связываться.

– Ты хотел ещё пару десятков ящиков перебрать? – насмешливо спросил я его.

– Н-нет… – испугался толстяк.

– Ну тогда какие вопросы? Сидим, беседуем, перебираем чеснок. И да, мне кажется, мы слишком увлеклись. Давай немножко сбавим обороты. Нам эти четыре ящика нужно растянуть до конца.

Толстяк обрадованно закивал, а я предложил:

– Расскажи мне лучше, чем ты у нас в Комитете занимаешься?

Примерно через час, когда мы, вяло перекидывая чеснок со скоростью три головки в четверть часа, к нам прибыла делегация.

– А мы становимся популярными, – проворчал я.

– Вот, полюбуйтесь! – давешняя женщина привела сейчас с собой целую толпу: двое каких-то серьёзных товарищей в халатах поверх одежды, и та уставшая женщина-технолог, что инструктировала нас утром.

– Перебирают чеснок, – прокомментировал нашу работу один из серьёзных товарищей.

– Но они медленно перебирают! А там ещё один участок не выполнен!

– Да? – удивился второй товарищ и обратился к нам, – товарищи комсомольцы! Вот Дарья Сергеевна утверждает, что вы плохо работаете…

– Я не говорила, что плохо! Я сказала, что медленно! – тут же взвилась Дарья Сергеевна. – Когда я приходила, у них всего четыре ящика оставалось. А сейчас сами смотрите – три. Они что, получается, один ящик вдвоём полтора часа перебирали⁈

– Как же так, товарищи? – недовольно покачал головой второй мужик.

– Устали очень, – полным муки голосом ответил я и обратился к женщине, – Дарья Сергеевна, может, вы нам на помощь кого-то найдёте? А то, боюсь, можем не успеть до конца рабочего дня.

За моей спиной тихо хрюкнул толстяк. Его, кстати, Володя зовут. Удалось косвенными вопросами выяснить.

В общем, отмазались, как сумели. А в лице Дарьи Сергеевны я приобрёл очередного врага.

Когда нас вечером, уставших и провонявшихся чесноком (точнее гнилым чесноком), привезли, наконец, в город, к воротам Комитета, я решил, что нужно помыться. И вот встал вопрос, где можно помыться? В смысле нормально помыться. Дома я мылся в тазике, в своей комнате (брезговал общей ванной). А сейчас, после овощебазы и гнилого чеснока, нужно помыться хорошо. Сейчас вечер воскресенья. Зуб даю, все общественные бани забиты до отказа. А я что-то не имею ни малейшего желания сидеть час в очереди, чтобы потом торопливо помыться в шайке с липким кипятком.

Что же делать?

Я немного подумал и вдруг нашел выход! У Мули же есть отчим, который ему (теперь уже мне), как родной отец. И он звал приходить в любое время. Без чинов и не ждать приглашения.

Так что, считаю, что именно сейчас появился прекрасный повод посетить родовое гнездо.

Хорошо, что дом, где проживали Бубновы, находился недалеко. Я дошел быстро.

Не очень хорошо было то, что я уже второй раз с пустыми руками. Но у меня нет ни копейки. Но ничего, получу вот завтра зарплату и реабилитируюсь за все разы.

Увидев меня, Дуся обрадовалась:

– Мулечка наш пришел! – и потащила меня за руку в квартиру, словно боялась, что вот сейчас передумаю и убегу.

Из кабинета выглянул Модест Фёдорович. Был он в бархатном халате, по-домашнему. При виде меня он оживился:

– Муля! Как хорошо, что ты пришел! Как раз вовремя. Мы ещё не ужинали…

Дуся надулась и укоризненно сказала:

– Ну вы же сами, Модест Фёдорович, бигос заказали. А я предупреждала, что это долго!

– А я чувствовал, что Муля придёт, – ответил Мулин отчим. – Сколько ещё ждать?

– Минут сорок ещё, – вздохнула Дуся и посмотрела на меня, словно оправдываясь, – если бы я знала, я бы с самого утра поставила. А так Модест Фёдорович после обеда пожелали… Ну и вот…

– Ничего страшного, Дуся, – сказал я и попросил, – я вообще-то пришел попроситься к вам принять ванную. Сегодня мы на субботнике на овощебазе были. Чеснок перебирали. Я провонялся весь. А в коммуналке, там ванная знаете какая…

– А я-то думаю, откуда чесноком так несет, – всплеснула руками Дуся и сразу же захлопотала, – у нас как раз титан нагретый. Я сейчас ванную наберу и бельё тебе дам. Твоё, правда старенькое. А вот из одежды надо что-то у Модеста Фёдоровича попросить. У вас размеры почти одинаковые.

– Конечно, конечно, Муля! – обрадовался тот и предложил, – может, пока Дуся будет ванную готовить, мы по рюмашечке, а? Коньяку не предлагаю, завтра на работу. Но у меня есть чудесный аштарак. Мне аспирант из Еревана аж две бутылки привёз. Одну я проспорил профессору Шварцу, а вторую забрал себе…

– Замечательная идея! – улыбнулся я, – если тебя только не смущает запах от меня.

– Я же химик! – рассмеялся Модест Фёдорович, – это ты меня вздумал запахами пугать⁈ Эх, Муля, если бы ты знал, как пахнет этилмеркаптан, то твой чеснок показался бы тебе амброзией…