Текст книги "Муля, не нервируй… (СИ)"

Автор книги: А. Фонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 14

Нужную улицу и дом я нашел на удивление быстро. Да и невозможно было его пропустить. Массивное здание, богато отделанное мрамором и лепниной в стиле неоклассицизма, сильно выделялось на фоне остальных построек. Дом был высокий, красивый, аж дух захватывало.

Подъезд сразу же, прямо от первого шага, представлял собой огромный холл с четырьмя квартирами. Обитые синим и тёмно-зелёным дерматином двери имели латунные таблички с выгравированными надписями. В холле стояли две кадки с жирными фикусами, на лестнице был официальный ковёр. Обнажённая статуя не то херувима, не то ещё какого-то задумчивого мужика с целлюлитом, бесстыдно стояла прямо посреди холла.

Я вошел в подъезд и поискал глазами кого-нибудь, чтобы спросить.

И тут услышал:

– Муля! – оглянулся и увидел старушку, божьего одуванчика. Она уютно куталась в вязанную шаль, а на ногах у неё были домашние войлочные валеночки.

– Здравствуйте, – невольно улыбнулся я.

– Муля, достань мне бром, а то я не могу, – попросила вдруг бабулька. Мулю она, оказывается, хорошо знала.

– Бром? – изумился я так, что чуть челюсть не уронил. – Как бром? Зачем вам бром?

– Да он паршивец между ящиками застрял там. А я руку тяну, тяну, а рука короткая, не достаю.

– Эмммм… – замялся я, не зная, как аккуратно отделаться от сумасшедшей старушки, – а где вы живёте?

Каюсь, мелькнула мысль позвать её родственников. Пусть занимаются. Сколько я таких старичков и старушек знаю, что вроде как бы и нормальные с виду, а периодически впадают в сумрачное состояние и несут вот такую чушь. Тут главное не спорить и поддакивать.

– Да я на соседней улице живу, – с ласковой улыбкой сказала старушка, – ты что забыл, Муля? Я же тебя с детства вот таким маленьким помню. Ты же на моих глазах рос.

Мне стало жалко бабушку, и я предложил:

– А давайте я вас домой провожу? Поболтаем по дороге, посекретничаем?

– Да куда же мне сейчас домой, я ведь только-только на дежурство приступила, – всплеснула руками старушка, – ты мне бром достань, говорю!

Я только выдавил:

– А где он?

– Да вон же он, между ящиками, говорю! – сердито ткнула пальцем на два огромных деревянных ящика, явно из-под чего-то спиртного. – Забился и сидит, почти весь день сидит.

Я послушно заглянул между ящиками в щель, чтобы не провоцировать бабульку, и увидел там два светящихся котячьих глаза:

– Так это котёнок, что ли? – сообразил я и облегчённо рассмеялся.

– Да он это, паршивец такой! – обрадованно закивала головой старушка, – это котик профессора Иванова. Но они с супругой и дочерью в санаторий, в Кисловодск уехали. А Брома на меня оставили. А он вишь, непослушный какой. У-у-у-у! Злыдень!

Я осторожно достал порядком испуганного котёнка. Он был смешной, белый-белый, а на мордочке рыжее пятнышко. И ещё одно ухо было рыжее.

– Бандит и хулиган малолетний, – усмехнулся я и протянул ей котика.

– Ой, Бром-то у них ещё ничего, а вот собака ихняя, пекинес, вот он гад такой, что ужас. И сердитый, главное, такой.

– Небось Натрий его зовут или Литий? – хохотнул я.

– Да нет, Тетрагидроксипиран, – по слогам с недовольным видом выговорила старушка, – я месяц имя учила, и то всё время путаюсь.

– А как же они его подзывают? – удивился я.

– Да Пушок он. И все его так во дворе зовут, когда профессор не слышит. А ты к своим? – понятливо усмехнулась старушка, поглаживая мурчащего бандита. – С отцом помириться-таки решил? А я же тебе тогда говорила, что зря ты обидел его. Он человек хороший, положительный.

– Да, я подумал и понял, что нельзя с таким человеком ссориться, – сказал я, усиленно думая, как бы спросит у неё, в какой квартире живёт Мулин отчим. Надо было сформулировать вопрос так, чтоб не вызвать подозрения у проницательной старушки. Они же тут как шпионы – всё знают, ничего мимо не пропустят.

– А пойдём-ка я тебя проведу, – хитро усмехнулась старушка, – а ты давай расскажи, как и где ты живешь, где работаешь? Я слышала, ты в конторе какой-то?

– В Комитете по искусствам работаю, – ответил я, пропуская старушку чуть вперёд, вроде как из вежливости, но на самом деле я просто тупо не знал, куда надо идти.

Мы прошли по широкой лестнице наверх, на второй этаж, и остановились перед шикарной дверью. Рядом была табличка, тоже латунная. Я вчитался:

'В ЭТОЙ КВАРТИРЕ ПРОЖИВАЛ ПРОФЕССОР ШУШИН ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ, АКАДЕМИК,

СВЕТИЛО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ХИМИИ'.

Получается, Мулин дед.

– Ты что, уже женился? – требовательно уцепилась за мою руку старушка и немножко подёргала даже, чтобы не отвлекался на всякие таблички.

Ну раз она меня провела и аж на второй этаж со мной поднялась, значит, с моей стороны будет справедливо ответить ей на пару вопросов. И я сказал:

– Нет, мама ещё ищет невесту.

– И это правильно! – обрадованно закивала старушка и сразу тоже включилась, – вон у генерала Зайцева дочка, Ирочка, хорошая такая девочка, на скрипочке так играет…

Я хотел ответить, но старушка перебила сама себя и продолжила перечислять:

– А у Георгия Альбертовича племянница недавно из Харькова приехала, в педагогический поступать будет.

– Так она, может, и некрасивая? – поддел я старушку, чтобы поддержать разговор, ну и от озорства немного.

– Ну, и что, что некрасивая, – рассердилась старушка, – зато Георгий Альбертович – генерал, так что это очень хороший вариант.

Я покивал согласно. Мол, да, действительно вариант хороший и племянница целого генерала вполне себе может позволить быть некрасивой.

Старушка начала дальше перечислять варианты. Меня это всё откровенно забавляло, но она относилась к вопросу очень серьёзно. Поэтому я слушал и не перебивал.

Не знаю, как долго бы продолжались экзекуция сватовства (старушка оказалась свахой въедливой), но тут дверь открылась и на пороге появилась женщина. И была она таких статей, что невольно появлялись ассоциации со сказочными великаншами. Увидев меня, женщина вскрикнула:

– Муленька! – и бросилась меня обнимать, так, что рёбра мои затрещали.

Старушка, у которой выдернули жертву прямо из-под носа, рассердилась:

– Ты, Дуська, место своё знай! Где это видано, чтобы прислуга так себя вела! Учишь, учишь, а деревенские привычки остаются!

– Ну что вы, Клавдия Никитишна, – смутилась Дуся и, наконец, отпустила меня.

Пока я пытался отдышаться, женщины устроили небольшую разборку. Когда они всё выяснили, Дуся сказала:

– Пошли, Муля! Там уже все заждались.

Любопытная Клавдия Никитишна аж подпрыгнула от такого интереса, но Дуся злорадно закрыла дверь прямо перед самым её носом.

Меня провели через роскошный коридор в гостиную. Пол в квартире был из наборного дубового паркета и блестел так, что я в нём отражался почти полностью. На стенах были дорогие обои, а хрустальная люстра в гостиной была размером с небольшой трактор.

Из боковой двери вышел человек, лет сорока пяти примерно, в домашнем костюме и белой рубашке. При виде меня он остановился и сдержанно кивнул:

– Иммануил.

– Добрый вечер! – также сдержанно ответил я. Я, конечно, подозревал, что это и есть отчим Мули, но кто его знает. Может, это какой-то троюродный брат и я сейчас опозорюсь, если назову не того человека по имени.

Обстановку разрядила Наденька, которая заглянула в гостиную и озарила её своим сиянием:

– Мулечка! – лучезарно заворковала она, – а мы тебя ждём, ждём… Пошли!

Она махнула рукой куда-то за собой и тут же воскликнула:

– Модест, а ты почему не тот пиджак надел? Я же тебе синий подготовила!

Таки это и есть Модест Фёдорович, отчим моего реципиента.

Ну и хорошо, теперь я зато всех знаю.

Мы гуськом прошли вслед за Мулиной маменькой и оказались в большой столовой. Помещение было выдержано в нежных пастельных цветах, начиная от обоев, заканчивая атласными шторами. Посредине стоял большой овальный стол, накрытый белоснежной скатертью.

– Прошу всех к столу! – щебетала Наденька.

Меня усадили напротив Модеста Фёдоровича, по правую руку от которого сидела Мулина мама. Я внутренне хмыкнул – она хоть и ушла от него к любовнику, но, по сути, продолжала играть роль хозяйки, и Мулин отчим вполне это принимал.

Какие высокие отношения, однако.

Сначала все смущались и молчали.

– Муля, как ты работаешь в Комитете? – разрядила обстановку Наденька, – тебе нравится?

– Да по-всякому бывает, мама, – дипломатично ответил я, пока Дуся ловко поставила передо мной тарелку пахучих щей из свежей капусты, – Любая работа бывает иногда тяжелой, иногда лёгкой. А у вас тут как дела?

И добавил:

– Давно меня не было. Соскучился.

Наденька аж прослезилась от переизбытка чувств. Модест Фёдорович ел молча и только пристально посматривал на меня. Чую, разговор с ним у нас предстоит серьёзный.

– Ты так исхудал, – опять нарушила напряженную паузу Наденька, а Дуся ловко подсунула мне кусок кулебяки.

– Модест, ты только посмотри, что стало с бедным мальчиком! И побрил голову ещё, – взволнованно обратилась она к бывшему мужу.

– Сейчас модно брить головы, – невозмутимо молвил Мулин отчим, флегматично намазывая кусочек хлебушка каким-то пахучим паштетом. Вроде как грибным.

Я тоже попробовал и паштет, и соус.

Когда мы доели щи, Дуся ловко поменяла посуду и перед нами материализовалось нежное рагу, буженина под луком, какие-то мясные рулетики с черносливом и изюмом, фаршированная рыба и мясные биточки. Были ещё несколько видов блинчиков с разной начинкой: от мясной до рыбной. Всё в лучших купеческих традициях. Интересно, это они так к приходу Мули расстарались, или у них в порядке вещей такая перемена блюд?

После нежного ванильного суфле Модест Фёдорович предложил пройти в кабинет, «дёрнуть по рюмашечке». Я понял, что сейчас и состоится этот разговор.

Кабинет Мулиного отчима впечатлял, конечно. Особенно дубовые панели на стенах и массивный стол, покрытый зелёным сукном.

Кивнув мне на мягкое кресло, Модест Фёдорович всё также молча вытащил из бара пузатую бутылку и разлил по хрустальным рюмочкам янтарный напиток.

– За всё хорошее! – поднял рюмочку Мулин отчим и первым выпил.

Я последовал его примеру. Мда, а здесь знают толк в истинном гедонизме. И зачем Муля от них ушел?

Модест Фёдорович крякнул и вытащил сигарету, собираясь закурить.

– Можно и мне? – попросил я.

– Ты разве куришь, Муля? – обозначил удивление чуть приподнятой бровью Модест Фёдорович.

– Иногда, – обтекаемо ответил я и тоже прикурил предложенную сигарету. В отличие от сигарет Фаины Георгиевны, эта была хоть и крепче, но гораздо душистей и не драла горло.

Повисла пауза. Я так понял, от меня ждут каких-то слов. В чём накосячил Муля и почему они разругались, я не знаю, и вот что мне говорить? Но что-то говорить было надо и поэтому я сказал так:

– Отец! – при этих словах Мулин отчим вздрогнул, но взял себя в руки и кивнул с деланным равнодушием.

А я продолжил:

– Я много думал с момента нашего последнего разговора…

Судя по тому, как дёрнулось лицо Мулиного отчима, разговор этот явно был не просто разговором. Но он опять взял себя в руки. Я невольно восхитился – вот воля у человека.

– И я понял главное. Я был абсолютно не прав, – сказал я и лицо у Модеста Фёдоровича удивлённо вытянулось. Создалось такое впечатление, что он сейчас вот-вот заплачет. Таки проняло мужика.

– Какие бы у меня не были на тот момент мотивы, – продолжил толкать речь я, – но ты навсегда останешься моим отцом. Пусть так получилось, что ты не кровный, но ты вырастил меня, воспитал, дал свою фамилию и отчество, мы с тобой близки по духу.

Модест Фёдорович, дрожащими руками, плеснул себе в рюмочку ещё коньяку и одним махом выпил.

– Поэтому я хочу попросить у тебя прощения, отец, – сказал я, – давай спишем это на мой юношеский максимализм и отсутствие опыта, эмоции, глупость… Я хочу жить с тобой в мире.

Я встал и протянул ему руку. Модест Фёдорович тоже встал и рывком заключил меня в объятия.

– Муля, ты всегда будешь мне сыном… – на глазах у него таки показались слёзы. Я дипломатично сделал вид, что не заметил, – ты у меня единственный сын!

Примирение состоялось.

Мы уселись обратно, и Модест Фёдорович смущённо из-за проявленных эмоций разлил коньяк по рюмкам. Выпили. Закурили ещё по одной сигарете.

– Ты изменился, Муля, – задумчиво отметил отчим, – сильно изменился. Очевидно, идея отселить тебя и дать возможность пожить отдельно, была верной.

Я не нашелся, что сказать и только кивнул.

– Но теперь, когда всё уладилось, ты же вернёшься ко мне жить? – осторожно, прощупывая почву, спросил Модест Фёдорович и тут же лицо его передёрнулось, – или будешь жить с ними?

Под «ними», очевидно, подразумевалась Наденька и Мулин биологический отец, Павел Григорьевич Адияков.

Мда, в этом треугольнике ничего ещё окончательно не решено.

Поэтому я сказал:

– Отец, так вышло, что Павел Григорьевич является моим биологическим родителем. И не моя тут вина. Поэтому я не могу не общаться с ним. Ты бы и сам также поступил на моём месте. А с матерью – тем более. Потому что, как бы она не поступила, права она или нет, но она – моя мать…

За дверью послышалось сдавленные рыдания.

Мы с Модестом Фёдоровичем понятливо переглянулись и разлили ещё по одной.

– И я её просто люблю, ведь она – моя мать. И я никогда не должен давать оценку её действиям…

За дверью заголосили и послушались торопливые удаляющиеся шаги (паркетный пол прекрасный проводник звуков).

– Надежда всегда была такой импульсивной, – вздохнул Модест Фёдорович и покачал головой. – Так ты переедешь ко мне?

Он устало потёр лицо и вздохнул. Мне стало жаль мужика. Хотя, с другой стороны, это был брак по расчёту, всё, что он хотел – получил. Так что теперь вздыхать?

А отчиму я сказал:

– Нет, не перееду, – и, видя, как дёрнулось его лицо, быстро прояснил. – Я решил жить и дальше там. Понимаешь, отец, я уже вышел из детского возраста. Почувствовал вкус свободы. Дед был великим человеком. Ты тоже. А вот я теперь тоже должен доказать, что я достойно продолжаю род Шушиных-Бубновых. И что я ничем не хуже вас с дедом.

– Вот и я о том же! – загорячился Модест Фёдорович, – переезжай сюда, твоя комната тебя ждёт. И комитет этот не нужен тебе совершенно. Это всё Наденька со своими идеями… Я договорюсь с Тимофеем Ксенофонтовичем, он тебя возьмёт пока к себе на кафедру. Подготовим тебе диссертацию, защитишься, а потом можно будет или в нашем НИИ устроиться. Или даже лучше сперва в Киев поехать, там место завкафедрой держат, годика три на периферии побудешь, а потом вернешься и сразу Ученым секретарём к нам пойдёшь.

Я невольно восхитился – как красиво для Мули вымощена зелёная улица. Нужно просто не сопротивляться. И уже через пару лет и у него будет такая же номенклатурная квартира, и прислуга, и всё остальное.

Но это был не мой вариант. Мне было интересно самому с нуля всего добиться, и чтобы было не хуже, чем в моей прошлой жизни. Так мне хоть жить интересно. Да и Фаине Георгиевне помочь смогу, только работая в Комитете.

Но и от плюшек отказываться не хотелось. И я сказал:

– Отец, ты смог сам сделать свою научную и профессиональную карьеру – о том, что он, по сути, сам себя продал взамен на фиктивный брак, я ясное дело говорить не стал, – Я тоже ношу фамилию Бубнов. И хоть она не моя по крови, но меня же воспитал ты, причём как своего сына. Поэтому я тоже хочу всего добиться сам!

Судя по выражению лица Модеста Фёдоровича, мой посыл ему понравился, но вот в Мулину «звезду» он явно не верил, поэтому я торопливо добавил, – чтобы не быть голословным, предлагаю перевести мой замысел в практическую плоскость.

Глядя на удивление на лице Модеста Фёдоровича, пояснил:

– Предлагаю взять небольшой отрезок времени. Скажем, два года. И по истечению этого срока давай посмотрим. Если я добьюсь чего-то такого, за что ты будешь мною гордиться – я продолжу гнуть свою линию. Если же у меня ничего не получится, мы вернёмся к твоему плану, и я обещаю больше никогда не возражать. Договорились?

Модест Фёдорович немного подумал, задумчиво пуская клубы дыма, а потом кивнул.

Договор высоких сторон был заключён.

На прощанье, когда я уже уходил, мы крепко пожали друг другу руки.

Было почти за полночь. Я битый час ворочался на неудобной перине туда-сюда. Всё никак не мог уснуть. Поэтому, плюнув на безуспешные попытки, встал, оделся и вышел на кухню покурить (плохая привычка начала опять цепляться, в прошлой жизни я от неё еле-еле избавился, не хотелось бы и тут свой организм травить). Но я был настолько раздёрган, что нужно было разобраться и хорошенько обдумать всё это.

Вот и потянуло закурить. Тем более со стороны кухни несло сигаретами. Крепкие. Очевидно или Фаина Георгиевна опять курит, или Герасим. У них и стрельну сигаретку.

Я вышел на кухню и обалдел – там, у форточки в одном исподних кальсонах, стоял и курил довольный, словно объевшийся сметаны кот, ухмыляющийся… Печкин.

Глава 15

– Доброй ночи, Пётр Кузьмич, – улыбнувшись, сказал я, – сигареткой не угостите?

– Отчего же не угостить, – и себе усмехнулся Печкин и протянул мне пачку. Он аж лоснился от удовольствия. И я невольно заулыбался в ответ.

Я взял сигарету и прикурил (надо завязывать, будем считать, что это последний раз и всё, тем более причина такая весомая).

– А вы, я смотрю, с Варварой помирились? – с намёком задал вопрос я.

– А мы и не ссорились, – меланхолично выпустил дымовое кольцо Печкин.

– А как же… тогда…? – я невольно дотронулся до своего глаза, демонстрируя место, где был фингал у Печкина (к слову, фингал ещё до конца не сошел, так что если присмотреться, то видно было небольшую желтизну).

– Варвара Карповна – женщина строгих правил, – философски молвил Печкин и невозмутимо прикурил себе новую сигаретку от окурка, – ей нужно было преодолеть душевные сомнения…

Он выпустил дым и твёрдо посмотрел на меня.

– Ничего себе «строгие правила», – покачал головой я, но дальше комментировать не стал.

– Она сама уже сожалеет, но ведь бабы сперва делают, потом думают. Такой уж их бабий народ, – развёл руками Печкин.

– Так вы теперь вместе? – уточнил я.

– Вроде как, – степенно кивнул он, – но вопрос о том, в чью комнату съезжаться, пока окончательно не решен. У меня комната-то побольше будет. Но у Варвары Карповны поближе к театру. Да и трамвайная остановка совсем рядышком. А вообще, мне ещё два года дослужить осталось. А потом, может, переедем в Костромскую область. У меня там вдовая сестра живёт, у неё свой дом. Родители-то померли, а их дом так и стоит пустой. Её дети разъехались. Старший ажно в Туркистан* поехал, газ добывать. А меньшая за капитана замуж вышла. Мотается с ним теперь по гарнизонам. А что нам на старости в Москве делать? А дома речка рядышком, лес опять же, по грибы ходить будем, козу заведём, я давно козу хотел…

Он размечтался, пока на кухню не заглянула Ложкина. На голове у неё были папильотки в два ряда под сеточкой.

– Петюньчик, пошли уже! – защебетала она, но увидев меня, смутилась и покраснела, однако сказала. – Здрасьти, товарищ Муля.

Я поздоровался в ответ и сказал ей:

– Пётр Кузьмич – очень хороший артист. В театре его директор хвалит. Говорит, самородок и талант.

Ложкина разулыбалась, а Печкин приосанился.

Когда голубки ушли. Я мстительно улыбнулся: ну всё, Фаина Георгиевна, теперь уж от моей «стратегии успеха» не отвертишься!

Я в красках представил, как добьюсь для неё главных ролей в лучших фильмах. Вот погодите! Мы ещё на Голливуд выйдем и поставим их на место!

Я так размечтался, что не заметил, как почти полчаса пролетело. Хорошо, что ходики были со звоном и когда бамкнуло, я очнулся и заторопился обратно в комнату. Скоро вставать, на работу.

Впереди меня ждут великие дела!

Но нормально поспать мне не дали.

Где-то примерно часа через два раздался шум, гам, крики. Что-то упало, кто-то заматерился.

Я выскочил в одних кальсонах в коридор, спросонья не понимая, что происходит.

А там шли полноценные боевые действия: дрались Зайка, Софрон и Муза. Дрались рьяно, с ожесточением. Так, что совершенно невозможно было понять, кто кого побеждает. Кроме того, было не понятны расклады: то ли Зайка с Софроном выгоняют Музу, то ли она их.

В коридоре уже собрались зрители: Полина Харитоновна, Жасминов и Герасим. Они тоже активно вносили свою лепту в общий хаос, но пока только советами.

– Тихо! – рявкнул я, – ребёнка разбудите!

Драчуны завозились, но стали пинаться менее интенсивно.

– Что здесь происходит? – дверь раскрылась и оттуда выглянула заспанная Белла в папильотках и накинутом наспех халате (да она ещё и рукой в рукав не попала, так что там перекосилось всё). – Вы опять?

Я не успел ничего сказать, потому что Софрон пнул Музу и заорал пьяным злым голосом:

– Да идите вы все… – куда идите он тоже сказал, но я повторять не буду.

– Герасим, сходи за участковым! – сказал я (так как среди нас полностью одет был только он, кроме того, я не знал, где тут находится участковый).

Испуганная Муза, всхлипывая и сбиваясь на плач попросила:

– Н-не надо. П-пожалуйста!

– Как это не надо⁈ – возмутилась Белла, – он опять пришел пьяным, устроил драку, матерится! Три часа ночи! Почему я должна это всё слушать в три часа ночи⁈

– Ну, так не слушай! – закричала Зайка, а Белла крикнула ей в ответ, – а ты вообще пошла вон отсюда! Ты здесь не приписана!

– Так это она меня приписать не хочет, карга старая, – Зайка, некрасиво вытягивая шею, ткнула пальцем в Музу и чуть глаз ей не выбила.

– Эй, давай полегче, – сказал я.

– А то, что ты мне сделаешь⁈ – вызверилась Зайка.

– Соберу комиссию, позовём участкового и тебя принудительно отправят по месту жительства, – со всевозможным радушием ответил я.

– Не имеешь права! Я в гостях!

– В гостях не сидят по полгода, – заметила Белла, закуривая сигарету.

Мне опять захотелось курить. Но стрелять сигареты я не стал.

– А вот она не так, что ли⁈ – заверещала Зайка, ткнув пальцем на Полину Харитоновну.

– Я к дочери и внуку приехала! – возмутилась та, – и не тебе, проститутке, указывать, где мне жить!

– Кто проститутка⁈ Это я проститутка⁈ – завопила не своим голосом Зайка, – я жена Софрона, мы просто расписаться не успели ещё!

– Ну, вот я и говорю, проститутка! – насмешливо продолжила гнуть свою линию Полина Харитоновна.

– Да это твоя Лилька проститутка, поняла⁈ – взвилась Зайка, – живёт с этим певцом при живом муже! Куда мужа дели, собаки, а⁈

– Да ты на себя посмотри, шалава! – закричала Полина Харитоновна и от переизбытка чувств уцепилась Зайке в волосы. Та взвизгнула и пнула её в ответ. Жасминов попытался их разнять, но получил локтем в ухо, ойкнул и надолго выпал из поединка. Зайку пыталась оттащить Муза. Завязалась потасовка.

Я посмотрел: зачинщик Софрон тем временем лежал на полу и безмятежно спал, пуская пузыри и улыбаясь во сне. Даже ножкой нежно подрыгивал.

– Что здесь происходит? – из своей комнаты вышла Фаина Георгиевна и сказала, – Бегом все спать!

Всех моментально, как ветром сдуло. Муза и Зайка, ещё недавно рвавшие друг на друге волосы, объединились и трудолюбивыми муравьишками вдвоём потащили Софрона в комнату.

Фаина Георгиевна убедилась, что все разошлись спать, и величественно удалилась обратно. В коммуналке наступила долгожданная тишина.

Удивительная женщина, эта Злая Фуфа.

Кстати, что примечательно, ни Ложкина, ни Печкин так и не вышли. Медовый месяц, однако…

Сон был опять нарушен, и я опять крутился туда-сюда, как пропеллер Карлсона. Со всеми этими домашними и рабочими проблемами я совершенно забыл о главном. Деньги. Деньги, которые лежали под балкой в том доме и ждали своего часа. И странная строчка в записке о финансировании, которую ещё предстояло расшифровать.

С этим вопросом нужно было разобраться чем быстрее. Насколько на данный момент я понял, регистрацией госконтрактов в нашем отделе занималась Лариса. И это отлично. Мария Степановна особого доверия не внушала, меня она откровенно побаивалась и старалась держаться подальше. А вот с Ларисой мы пару раз общались и довольно дружелюбно.

Вторым вопросом стоял вопрос «прокачки» самого Мули.

Для этого мне нужно:

1. Узнать в отделе кадров, какое у Мули образование? (и заодно, что он делал во время войны?).

2. Плотно заняться повышением квалификации: начало в направлении комсомола я уже положил, теперь нужно думать о вступлении в партию. Перед этим было бы неплохо стать комсоргом, но «по трупам» я никогда ходить не любил, так что этот вариант отпадает. Просто помелькать побольше надо с выступлениями и докладами. И обязательно, очень обязательно (!) завершить разборку с попыткой опорочить мою репутацию этой стенгазетой. И с Уточкиной до конца разобраться надо. А то что-то они замолчали.

3. Я прожил здесь несколько дней. Будем считать, что внедрение на физическом уровне прошло нормально. Здоровье у меня преотличное, чувствую себя хорошо, сил и энергии много. А вот внешний вид Мули вызывает недоумение. По крайней мере, у меня. Поэтому мне нужно заняться телом Мули и его имиджем. Прокачать личный бренд.

Так что с сегодняшнего дня начинаю заниматься спортом, хотя бы элементарными пробежками и турником. Кроме того, мне нужно найти портного, чтобы пошить новые костюмы и нормальное, привычное мне бельё. Ходить в кальсонах мне совершенно не нравится. Тем более, что их стирают не каждый день. А ещё меня задолбало и дома, и на работе ходить в костюме и рубашке. Хочу нормальный «уличный» стиль – если джинсы ещё не вошли в моду, то хотя бы простые плотные брюки и футболку с длинными рукавами заиметь можно было бы.

Пока так. Этот план касается только меня, Мули. И он должен быть первичным.

Успокоив себя таким образом, я уснул…

Утро, я думал, будет плохим: ведь я совершенно не выспался. Но, к моему удивлению, всё получилось иначе.

Началось с того, когда ко мне постучали. Я был умытый, побритый, практически готовый на выход – варил кофе на примусе. У меня был пирог, который Дуся сунула мне вчера вечером «на дорожку». Пирог был с яблоками и присыпан сахарной пудрой, и я с удовольствием его съем под кофе прямо сейчас, и еще кусочек останется взять с собой на обед.

И тут в дверь постучали.

– Открыто! – очевидно я таки не смог удержать недовольство в голосе, потому что Орфей, который заглянул ко мне, выглядел смущенным.

– Извини, Муля, – сказал он (мы с ним незаметно для себя перешли на «ты»). – Вот. Хотел тебя угостить.

И он положил мне на стол рулет.

– Что это? – удивился я. В смысле не то, что я не мог отличить рулет от кекса, а в том, что не ожидал, что он мне это вдруг притащит.

– Это рулет с картошкой и грибами, – важным голосом сказал Жасминов. – Угощайся, Муля.

– Чего это ты? – с подозрением посмотрел на него я.

– Это Полина Харитоновна утром испекла и меня угостила. А для меня много. Мне нельзя вес сильно набирать, сам понимаешь. Вот и решил половиной поделиться, пока он свежий.

Я поблагодарил.

Только Жасминов ушел, и я ещё даже не доварил кофе, как в дверь снова постучали и на пороге появился… Печкин.

– Ты это… Муля… – сказал он, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, – баба тут испекла. На-ка вот.

И он положил на столе передо мной пышную не то ватрушку, не то вообще хачапури, размерами с небольшой тазик.

– С сыром, – сказал он многозначительно.

Больше никто не приходил и ничего не приносил. А я сразу стал обладателем Дусиного пирога, рулета Полины Харитоновны и ватрушки Ложкиной.

Хорошо-то как!

Перед уходом на работу оставалось еще немного времени, и я решил заскочить на кухню сполоснуть чашку из-под кофе.

В коридоре было уже пусто, очередь в сортир и ванную давно рассосалась. А вот на кухне разговаривали. Я подошел ближе и невольно услышал:

– А я своему рассольник сготовлю, – жизнерадостно прозвучал голос Ложкиной, – с перловкой он любит. И рыбки ещё потушу.

– А я вот решила гороховый суп делать, – важным голосом отвечала ей Полина Харитоновна, – Лиле нужно хорошо кушать, я в журнале прочитала, что в горохе есть азот. А он для голоса хорошо. Да и Орфей Леонидович гороховый суп сильно любит…

– Это в каком журнале такое пишут? – заволновалась Ложкина.

– В учёном, я у соседки брала, она у нас в колхозе в клубе работает. Грамотная.

– Ой, хорошо, что сказали. Я тогда гороховой каши ещё сварю, раз для голоса надо. Мой-то в театре самые важные роли играет. Его давеча даже сам директор хвалил. Да!

– А вы знаете, Варвара Карповна, а приходите сегодня вечером с Егором Кузьмичом к нам на чай? Я пирожков с вишней напеку, по телевизору передача про агрономов будет. А потом Орфей Леонидович стихи почитает. Посидим культурным опчеством…

Я хрюкнул и тихонько ретировался, пока не заметили. А то ещё на передачу про агрономов пригласят.

А чашку вечером приду и помою.

Не успел я зайти на работу и свернуть в свой коридор, как дорогу мне преградила Наташа. Была она сегодня вся какая-то совершенно взъерошенная и бледная. На фоне бледного лица веснушки выделялись особенно ярко.

При виде меня она сердито выпалила:

– Ну вот и зачем это было?

– Что? – не понял я.

– Раздувать, – хрипло сказала она.

– Наташа, мы с тобой об этом уже говорили, – нахмурился я, – кстати, ты мне до сих пор так и не сказала, кто заказал тебе газету эту сделать?

Наташа вместо ответа гневно фыркнула, её лицо раскраснелось.

И тут сзади раздался недовольный голос:

– Ах вот ты где, Муля, – Зина сегодня выглядела ещё «мэрилинмонровистее», чем вчера даже: локоны взбиты в высокую башню и перевязаны алой лентой, в ушах массивные не то серьги, не то клипсы. А вместо платья она внезапно одела… брюки. Нет, в начале пятидесятых некоторые женщины брюки носили, на субботники там, или на занятия спортом. Некоторые, но очень и очень мало, даже просто так носили. Но они всегда выделялись из общей массы. А вот, чтоб на работу…

Видимо, мысль о своей похожести на Мэрилин Монро настолько выбила Зину из привычной колеи, что она решила ломать шаблоны до конца. И это ещё при том, что фильмы с Мэрилин Монро нам, как работникам Комитета по делам искусств СССР дважды показывали на закрытых показах. А что было бы, если бы она увидела молодую Анджелину Джоли, к примеру?

Тем временем Зина задала животрепещущий вопрос:

– Муля, а это правда, что тебя из семьи выгнали? А за что? – она прямо напирала на меня. Наташа, которая не успела ещё уйти, жадно слушала.

Вот чёрт, не успел отмазаться от Лёли, а сейчас слухи разойдутся ещё быстрее.

Хотя…

Слухи – это тоже оружие. Информационное. И теперь нужно подумать, что и как запустить в массы.

А вслух сказал, напустив печали в голосе:

– Это длинная и ужасная история…

– Расскажи! – потребовала Зина.

А Наташа от любопытства вытянула шею и стала похожа на индюшонка.

Не столько от вредности, сколько из хулиганских побуждений, я казал:

– Я расскажу. Но только после того, как Наташа скажет мне, кто заставил её рисовать про меня стенгазету. Не раньше.