Текст книги "Пирожок для спецназовца (СИ)"

Автор книги: Янтарна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава 5. Дядя Ахим рисует пейзаж

На следующий день, в обед, Ахим обнаружил себя рисующим пейзаж. Акварельными красками. Как его угораздило? Он же вчера перед сном дал себе слово держаться подальше от клуба рисовальщиков, не беспокоиться о возможности оскорблений и драк. И Славек, и Ёжи, и Шольт – взрослые оборотни. Сами разберутся. Почему же тогда он сейчас сидит за столом… ах, да, ребенок ни в чем не виноват, а Анджей так убедительно посулил грамоту за воспитание подрастающего поколения, что не было возможности отказаться.

– У вас очень красиво получается! – сказал Йонаш, хлопая густыми черными ресницами.

Ахим отогнал мысль о ресницах Шольта – он их не разглядел, и не надо. Поздоровался с заместителем Анджея – серебристо-черным лисом, потомственным аристократом – и пробормотал что-то невнятное. Он не особо-то умел общаться с детьми – рос без младших братьев, кузенов и племянников. И – совсем немного – пугался того, что Йонаш мыслит и разговаривает как взрослый. Копируя отца и прочих посетителей кафетерия.

Стоило только подумать об этом самом отце, как он явился, поздоровался с черным лисом, который подсел к Ахиму и Йонашу, купил себе кофе и плюхнулся на свободный табурет.

– Когда уже Мохито вернется? – кроша пирожок, спросил лис.

– Или ночью, или завтра утром. Получил сертификат, печати поставили, но погода нелетная. Тут жара, а в столице грозы и дожди льют. Он мне из аэропорта уже два раза звонил.

– Хвала Камулу!

– Я звякну, скажу, что ты по нему соскучился.

Шольт ухмыльнулся, словно в этом обещании таился какой-то большой секрет. Ахим засмотрелся на ресницы, вздрогнул от вопроса Йонаша:

– Ой, а зачем столько синего?

Шольт с лисом немедленно уставились на рисунок.

– Это будет пруд, – выкрутился Ахим.

– А-а-а! С прудом вообще крутецки получится!

Пруд наезжал прямо на стволы деревьев. Ахим попытался сосредоточиться на рисунке, но отвлекся на гомон в зале.

– Свет вырубили!

– Да что ж такое!

– Позвони в энергосеть, спроси, надолго ли.

– Мужики! – заорал кто-то от здания МЧС. – Мужики, юго-западная подстанция горит! Вроде бы взрыв был!

Ленивое недовольство развеялось, как пепел на ветру. Улица наполнилась криками, топотом и воем сирен. Шольт схватился за захрипевшую рацию, выслушал пару фраз, расслабился, поставил локти на стол:

– А мы в резерве.

Черно-бурый отвел от уха телефон, позавидовал:

– Поперло!

– Хлебнем еще, Сретение на носу, – отмахнулся Шольт.

– У нас генератор есть? – спросил Ёжи.

– Только для бытовых нужд, печи не потянет, – Ахим отложил рисунок, пообещал Йонашу. – Я сегодня закончу.

Они спустились в подвал, не с первой попытки, но запустили генератор, а по возвращении на веранду узнали неприятную новость.

– Свет дадут завтра утром, – сообщил Славек. – Сказали, что в нашем округе подключат только больницы и правительственные учреждения. Были бы мы на другой стороне – попали бы в список. А на этом кубике ничего важного нет.

– Тогда закрываемся, – скомандовал Ахим. – Снимай кассу, пока батарея держит.

– Подожди! – оторвался от телефона лис. – Упакуйте мне десятка три пирожков и блинчиков в контейнеры, сколько найдется. Отдел кормить надо.

К такому же выводу пришли спасатели и тот невзрачный пожилой волк, который в первый день стукнул Шольта газетой. Из кафетерия вынесли три огромных коробки, забрав все припасы подчистую. Славек снял кассу, повесил табличку: «Закрыто» и начал помогать уборщику складывать пустые стаканы в пакеты для мусора. Ахим поймал пристальный взгляд Ёжи, кивнул, предлагая изложить проблему.

– Мне нужно с вами поговорить, – пробубнил тот.

– Тебе тоже негде жить?

– Откуда вы знаете?

– Наугад ляпнул, – соврал Ахим. – Сдам вам со Славеком пополам по средней цене на районе. Позвоню в агентство, они приедут, привезут бланки, подпишем договор.

– Спасибо.

– Пока не за что.

– Дядя Ахим, надо пруд дорисовать, пока светло, – сунулся ему под локоть Йонаш. – А дядя Славек мне еще один натюрморт нарисует, и я завтра всё сдам.

– Конечно-конечно, – пообещал Ахим и подумал, что унесет пейзаж хотя бы во двор – под взглядом Шольта ничего путного изобразить не получалось.

Отступление было тактической ошибкой. Следом за ним во двор потащился весь клуб рисовальщиков. Шольт шел следом за Славеком, который бурно жестикулировал, показывал на виноград, оплетавший стену дома до крыши, и взахлеб объяснял:

– Вот это окно, видите? Кухня! Я открыл окно на кухне, протянул руку и сорвал одну гроздь. Вкуснейший! Белый! Без косточек! Но я не могу дотянуться до тех, которые под крышей. А они такие спелые! С оранжевыми боками!

«Басня «Лиса и виноград» в новом прочтении», – глядя на сияющие голубые глаза и розовые щеки, подумал Ахим.

Шольт посмотрел на Славека свысока и снисходительно. Уточнил:

– Надо забраться на крышу и нарвать винограда? И ты нарисуешь второй натюрморт?

– Я и так нарисую, – обиделся Славек. – Виноград очень хороший, жалко, что пропадает.

– Пап, – подал голос Йонаш, – а ты сможешь на крышу залезть?

– Без проблем. Кошку за трубу зацепить и вперед.

– Нарвешь?

– Не сейчас. Я на смене, в резерве.

– Освободишься и нарвешь?

– А вы хозяина спросили? – мазнул взглядом по Ахиму Шольт.

– Можно?

Славек с Йонашем посмотрели на него одновременно. Ахим пожал плечами, пробормотал: «Делайте, что хотите» и ушел в квартиру. Ему захотелось временной передышки, короткого одиночества. Слишком много людей и оборотней толклось рядом каждый день. И, хуже соринки в глазу, раздражал Шольт. Мелькнула мысль – позвонить отцам, пожаловаться. Ахим обдумал ее и осекся, откладывая телефон. Он вдруг понял, как эти жалобы будут выглядеть со стороны. Оскорбленный Славек сияет и щебечет, ловко управляется с двумя альфами, один из которых перевозит ему вещи с квартиры на квартиру, а второй доверяет ребенка и собирается резать виноград. А он, Ахим, дуется, как будто его обделили вниманием. Не оскорбили, не посулили бутылку коньяка за пейзаж и не предложили никаких услуг.

«Тьфу!»

Он задернул шторы и отлежался в спальне, накрыв лицо плотным полотенцем, чтобы добиться полной темноты перед глазами.

«Это сенсорные и моральные перегрузки, – подумал он. – Я издерган, недавно пережил измену мужа и развод, затеял новое дело, запомнил почти сотню новых лиц. Мне трудно. Я ищу повод, чтобы сорвать раздражение. Шольт физически привлекателен, это минус. Но у него есть партнер и ребенок, это плюс. Вернется… как его там? Мохито, и мы свернем в другую колею. Мне всегда претило лезть в чужую семью. Шольт исчезнет из моих мыслей, после того, как я увижу его омегу».

Успокоив себя подобием медитации, Ахим спустился во двор с упаковкой баночного пива. Ёжи оживился, Славек задумался, Шольт скривился.

– Пап, можно я пойду себе газировки куплю?

– Давайте я сделаю чаю, – предложил Славек. – У меня чудесный черный чай с фруктами. Ни у кого аллергии на вишню и цитрус нет?

Шольт с Йонашем дружно замотали головами. Славек удалился. Ахим распечатал банку пива и приступил к завершению пейзажа, повторяя себе, что выдающиеся художественные способности для переэкзаменовки в начальной школе не нужны. Пруд получился глубоким и неблагоустроенным – без лебедей, с падающими в воду деревьями и кустами.

Славек принес поднос с чашками и какой-то выпечкой, когда Ахим сражался с облаками.

– Кусочек стола мне освободите, пожалуйста! Перегрузил, боюсь, чашки сползут сейчас.

– Давай я заберу, – Шольт протянул руку к подносу.

– Осторожно, горячее!

Шольт посмотрел на чашку, свою руку в перчатке, и со знакомой снисходительностью объяснил:

– Это кевлар. Экипировка огнеупорная.

– А зачем? – Славек проследил за чашкой. – Вы же не пожарный.

– Да хотя бы по тросу спускаться, чтоб ладони не обжигало.

– А-а-а…

Ахим невольно прилип взглядом к перчатке. Серая – двух оттенков: накладки темнее, соединительная ткань светлее. Рука выглядела неуклюжей, как будто Шольту выдали карикатурное подобие детских варежек. Может быть, по тросу и удобно спускаться, но мелочь из бумажника уже не достанешь. Интересно, каков кевлар на ощупь?

Ахим так и не понял – задал он вопрос вслух или Шольт догадался? – но ответ пришел сразу. Свободная рука поднялась и коснулась его щеки. Перчатка была шероховатой, чувствительно проехалась по коже, и Ахим невольно передернулся – от впечатления, что к нему прикоснулся оживший манекен.

Уже допив пиво и закончив пейзаж, он сообразил, что надо было возмутиться – хотя бы для приличия. Альфа, без повода касающийся лица омеги… это можно счесть заигрыванием, предложением секса без обязательств. Вкладывал ли Шольт такой смысл? Вряд ли. Скорее всего, проявил свойственную ему бесцеремонность. Глупо теперь разоряться в пустой след. Ахим потряс головой, отгоняя ненужные мысли, отдал Йонашу рисунок и ушел к себе в квартиру.

«Прохладный душ, снотворное, и длительный отдых. Благо, отключение электроэнергии этому способствует».

Перебирая лекарства, Ахим наткнулся на коробку подавителя гормонов. Посмотрел на срок годности – ах, да, это же свежие, после развода купил. Взвесил в ладони упаковку, подумал, что нужно бы начать пить. Иначе через месяц, если не раньше, его накроет внезапной течкой. Слишком много альф крутится поблизости. Нравятся – не нравятся, а тело отреагирует на запахи. Может случиться неловкость, а то и позор.

«На следующей неделе начну, – решил Ахим. – От первых пяти капсул усиливается раздражительность. Сейчас мне это ни к чему».

Глава 6. Мохито

Утром Ахим проснулся от странных звуков. Наверху – кажется, на крыше – что-то гремело. С улицы и со двора доносились неразборчивые голоса. Ахиму спросонья примерещилось, что в кафетерий кинули очередной взрывпакет, и он, едва одевшись, выскочил из подъезда, сжимая в руках телефон.

Открывшаяся картина поразила его до глубины души. Шольт с ведром висел на тросе под крышей и рвал виноград. Возле трубы стояли еще два спецназовца с пустыми коробками. С улицы кто-то, надрываясь, давал советы – как не поскользнуться, не упасть и принести побольше винограда в часть. Оказалось, что добросердечный Славек пообещал воякам долю «вкусного, белого, без косточек и с оранжевыми боками» и теперь на крышу лезли все, кому не лень – народ заскучал по случаю отсутствия электричества и невозможности подзарядить ноутбуки и телефоны. Йонаш метался по двору, подбадривал отца и его сослуживцев невнятным повизгиванием, а увидев Ахима, просиял и сообщил:

– Я получил четверку! Учительница сказала: «Вижу, что с натюрмортами тебе кто-то помог, а пейзаж ты постарался и сам нарисовал».

Ахим чуть не провалился сквозь землю от позора – он когда-то учился в художественной школе и в аттестате в графе «рисование» красовалась заслуженная пятерка. Да уж… постарался…

Шольт лихо съехал по тросу, вручил Славеку ведро, и шустро полез вверх, к пустым коробкам и скучающим возле трубы товарищам. Из окна Бориса и Анны выглянул кот и осудил суматоху громким протяжным мяуканьем. Спецназовцы переливчато завыли. Кот сбежал. Ахим последовал его примеру, буркнув Славеку:

– Позвонишь мне, когда свет дадут.

– Куда вы, дядя Ахим? – удивился Йонаш. – А виноград?

– Развлекайтесь, – стараясь сдерживать раздражение, ответил он. – Я пойду досыпать.

Во второй половине дня в кафетерий добралась электроэнергия, и жизнь покатилась по знакомым рельсам. Ёжи со Славеком крутились, как белки в колесе – проголодавшиеся вояки заказывали двойные порции. Йонаш, отобравший у отца бумажник, прежде чем отпустить его на службу, путался под ногами у взрослых и рассказывал всем желающим о пейзаже, натюрмортах и вердикте учительницы. Ахим сидел в зале, пытаясь разобраться с накладными – уголок-конторку заставили ящиками с прохладительными напитками – путался в цифрах и никак не мог сосредоточиться. Йонаш перестал бегать из зала на веранду и уселся к нему под бок, тихо сопя и ничем не мешая. Наконец настал счастливый момент – толпа поредела. Ахим уставился на дверь, решая: отважно броситься в пучину борьбы с документами или выпить кофе. Он подумал, что надо бы покормить Йонаша чем-то горячим, потому что бестолковый отец за этим не проследит. Подумал и замер. Дверь открылась, и в зал ввалился медведь-шатун.

Туша, стремительно направившаяся к стойке, была облачена в толстовку с капюшоном, натянутым на голову и большую часть лица. Это в жаркий-то августовский день! Все лекции о бдительности и расклеенные в транспорте листовки требовали обращать внимание на странно одетых людей и оборотней. Раньше Ахим относился к этому, как к неудачной шутке, но сейчас до него дошел смысл слов. Медведь скрывался от камер наблюдения и мог спокойно прятать под толстовкой взрывное устройство солидных размеров. Ахим завис: крикнуть Ёжи, чтобы он нажал на тревожную кнопку? Или проще подбежать, перегнуться через стойку?..

– Мохито! – вопль Йонаша заставил вздрогнуть. – Ты приехал! А я четверку по рисованию получил!

Шатун хрюкнул, чуть стянул капюшон, открывая очень некрасивую, поросшую бурыми волосами физиономию. Йонаш уронил стул, разбежался и вскарабкался на медведя, как на дерево. Тот еще раз хрюкнул и пробасил:

– Четверку? Это хорошо.

Если при размышлениях о кнопке Ахим завис, то сейчас, при поступлении новой информации, окончательно сломался. Он смотрел на шатуна, на искрящегося радостью Йонаша, на перепуганных Ёжи и Славека, и ничего не мог понять. Мохито совершенно точно был альфой – резкий запах самца-медведя уже заполнил кафетерий. Даже если они с Шольтом как-то наладили половую жизнь – обходятся взаимной мастурбацией – кто из них, Камул побери, родил ребенка? Это же физически невозможно!

Мохито снял Йонаша с холки, опустил на пол и начал придирчиво выспрашивать у Ёжи, можно ли в этом заведении купить ребенку суп или бульон. Ребенок должен пообедать горячим. Ёжи вернулся к обычному цвету лица – исчезла нахлынувшая прозелень – и связно изложил возможные варианты. Мохито выбрал бульон, две слойки с мясом и половинную порцию печенки для Йонаша, а себе нагреб целый поднос сладких пирожков и потребовал два стакана молока.

– Дядя Ахим, это наш сосед, Мохито. Мы в общежитии в одной квартире живем, – торжественно объявил Йонаш. – Мохито, знакомься, это хозяин кафетерия.

Медведь Ахимом не заинтересовался. Кивнул в сторону столика, понес нагруженный едой поднос на веранду, здороваясь с входящими в зал спасателями. Никто из посетителей не удивлялся странному наряду – шорты, шлепки и резко контрастирующая с нижней частью осенняя толстовка. Никто не беспокоился – а ведь шатуны опасны, у них неустойчивая психика и ярко выраженная склонность к агрессии. И спасатели, и полицейские, и забежавшие на веранду спецназовцы приветствовали медведя, хлопали по плечам, поздравляли с возвращением.

Йонаш вернулся к стойке за тарелкой сладких пирожков, похвастался:

– Мохито получил сертификат на пять лет и занял первое место на состязаниях. У него теперь два диплома! Мы сейчас пойдем туда, где продают натюрморты, купим рамочку.

– Правильно, – согласился Ахим. – Рамочка не помешает.

– А какие состязания? – спросил от кофейного автомата Славек.

– По скоростному разминированию взрывных устройств, – гордо ответил Йонаш. – Мохито – сапер.

Ахим собрал бумаги в неопрятную стопку и решил, что разберется с цифрами вечером. Знакомство с шатуном-сапером надо было немножечко переварить. С веранды доносилось басовитое бурчание:

– Ранец купили? Как это – ничего не купили? Мы же написали список.

– Папа сказал – после зарплаты.

– В Сретение боевую готовность объявят, по магазинам не пойдешь.

– Папа сказал, что у нас все деньги куда-то делись, хотя мы ничего лишнего не покупали.

Мохито удивленно заворчал.

– Мы только один раз в его выходной в ресторане поели, на том кораблике, что на реке качается. И мороженое покупали.

Реакцию Мохито на поход в ресторан заглушил гомон – на веранду вошли полицейские.

– Ой, я совсем забыл! – спохватился Славек. – Звонили из магазина электроники, сказали, что завтра доставят два телевизора и комплект камер наблюдения.

– Да, я заказывал, – подтвердил Ахим. – Еще завтра придут рабочие, выбьют заложенный проем и восстановят окно. Чтобы мы могли по утрам пирожки продавать. Надо будет им сказать, чтобы они приварили кронштейны для телевизоров. Посетители желают смотреть новости и спортивные трансляции. Пойдем на поводу у общественного мнения. А систему наблюдения смонтируют послезавтра.

Ахим не вспоминал о Шольте два дня – почти не вспоминал, не выискивал взглядом среди других экипированных спецназовцев. Навалились дела: перепланировка, оформление второй кассы, проблемы с монтажом и подключением камер, и – как будто прочего было мало – вызов к следователю, очная ставка с волками, швырнувшими взрывпакет в кафетерий. Дело разваливалось на глазах, подследственные в один голос твердили, что хотели пошутить, привлечь внимание симпатичного холостого омеги. Ухаживаем, мол, как умеем. Следователь позволил Ахиму ознакомиться с показаниями любовника Витольда. Масса вопросов, ожидаемый ответ: «Нет». Не был собственником – ни дома, ни элитной кофейни. После закрытия не интересовался судьбой помещения. Не в курсе, кто теперь хозяин дома. И тщательно отмеренное недовольство: «Не беспокойте по пустякам, не мешайте готовиться к свадьбе».

После монтажа системы видеонаблюдения Ахим решил дать себе день передышки. Надвигалась вторая волна забот – неделя Сретения. Ко дню встречи Камула с Хлебодарным и лисы, и волки готовились заранее. Города, села и хутора окутывал медовый дух. Медовые кексы с изюмом, щедро напитанным ликером, плотное песочное печенье на меду с курагой, разнообразные медовые пряники – каждый встречал Хлебодарного той выпечкой, которая ему удавалась больше всего. Верующие в Хлебодарного начинали поститься, паства Камула, наоборот, ела мясо до самого дня Сретения, отводя на пост ровно сутки. Легенда о разделенной трапезе и проклятье альф не давала четких указаний о посте. Каждый истолковывал ее по-своему. И паства, и жрецы сходились в одном: в день Сретения и Преломления Хлеба нельзя охотиться и проливать кровь. Именно вид крови и растерзанной добычи подтолкнул Хлебодарного к проклятью. А Камул, ищущий мира, не вступился за альф, отдав их судьбу на откуп омегам.

Неделя поста в детстве казалась Ахиму самым лучшим праздником. Отец старался взять отпуск или отгулы, готовил разнообразную начинку, пек пироги и пирожки, бродя по кухне босиком и напевая псалмы во славу Хлебодарного. Ноздри щекотал сначала запах опары, потом – горячей духовки и теряющего кислинку, запекающегося до корочки теста. К дню Преломления Хлеба отцы пекли вдвоем забавное печенье. Плотное песочное тесто прокручивалось на мясорубке, укладываясь на пергамент толстыми полосками-макаронинами. Отец-альфа крутил ручку мясорубки, отец-омега ловко поворачивал пергамент, закручивая макаронины в корзинки. Каждое печенье украшала щепотка изюма, кусочек кураги или чернослив. Десяток печений всегда относили к алтарю Хлебодарного. Маленький Ахим всегда с трепетом ждал театрализованного представления возле храма. Хлебодарный в белых одеждах выносил к столу горячий пирог, а сопровождающие его омеги расставляли по скатерти тарелки с печеньем и пряниками. Камул, сопровождаемый стаей альф, подходил к пирогу, пробовал отрезанный ломоть, рассыпался в благодарностях. Охоту отступников только озвучивали – и Камул, и Хлебодарный начинали оглядываться, услышав вой и трубный голос умирающего оленя. Слова проклятья падали громко и веско: «Вы, альфы, не смогли удержаться и вкусили крови в час нашей трапезы. Да исполнится воля моя: пусть хлеб встанет вам поперек горла во веки веков. Каждый ломоть обернется куском прогоревшего угля, крошки – золой». После паузы раздавался голос Камула: «Пожалей тех, кто не согрешил и пришел сюда для охраны своих омег». И – веско, на всю площадь – ответ Хлебодарного: «Те, кто любят всем сердцем, примут выпечку из рук супруга или нареченного, не познают горечи и не забудут вкус хлеба».

«Отец перестал печь макаронные корзиночки, хотя не выкинул старую мясорубку, – подумал Ахим. – Давным-давно уже не делали. Надо бы его уговорить, у меня никогда правильно не получалось».

Воспоминания о празднике отхлынули, оставив после себя приятную теплоту. Ахим решил потратить выходной на домашнее хозяйство и напечь пирожков по семейному рецепту. Опару он поставил с вечера. Утром поднялся по будильнику, в половине шестого утра. Замесил тесто, не жалея яиц и растопленного сливочного масла, поставил подходить на солнышке, отмылся от муки и отправился на балкон – пить кофе. Город еще дремал, редкие прохожие спешили на работу, автомобили норовили проскочить пустой перекресток на красный свет. В отдалении послышались знакомые голоса. Шольт тянул гласные, Мохито бурчал. Парочка отправилась на пробежку, в сторону площади. Шольт бежал в теплых тренировочных штанах, тяжелых высоких кроссовках и тонкой белой майке «алкоголичке», обнажающей крепкие плечи и сильную спину. Мохито не изменил своим привычкам – шорты, кеды, плотная толстовка, натянутый на голову капюшон.

– Бу-бу-бу… в клеточку уже нигде нет… хр-хр… а еще два учебника…

– За-а-а-у-у-у… – Шольт зевнул с громким самодовольным воем, – …у-у-тра после смены поедем с ним в торговый центр и все купим. Там отдел учебников.

– Брр… хр… рюкзак?

– Он еще старый не порвал, зачем ему новый рюкзак?

Бегуны свернули за угол, и Ахиму не удалось расслышать ответ Мохито. Под второй кофе голоса вернулись, переговариваясь возле окошка для продажи вчерашних пирожков и кофе на вынос. Ахим дал волю любопытству, взял планшет, на который выводились изображения с камер наблюдения, и включил прямую трансляцию. Шольт держал стакан осторожно, за верхний край, кончиками пальцев. Руки без перчаток были красивыми, словно вылепленными умелым скульптором. Да и в остальном природа Шольта не обделила, разве что на нос лишку отсыпала. Тонкая белая ткань льнула к плечам, широкой груди с четкими мускулами. Соски – крупные, слишком крупные для альфы – темнели, просматриваясь через тонкий трикотаж. Шольт уселся за столик, потянулся, позволяя разглядеть выбритые подмышки. И потер ладонью грудь. От этого движения сосок затвердел, добавляя новую деталь рельефа, и Ахима внезапно бросило в жар – от желания прикоснуться, проверить гладкость кожи своими руками, ощутить скрытую в мускулах силу.

«Надо начинать пить подавитель, – понял он. – Ах, да, в день выпечки нельзя. И в неделю перед Сретением принято обходиться без химии. Ладно, прямо после Преломления Хлеба открою упаковку».

Он выключил планшет и изгнал ненужное томление тела знакомыми делами: поставил вариться полтора десятка яиц, нарубил два пучка зеленого лука для начинки. Тесто поднималось, дрожжевой запах прогонял лишние мысли и Ахим впервые признал новую квартиру своим домом. Готовить на кухне было удобно, уличный шум почти не мешал, духовка разогревалась равномерно.

«Дюжину пирожков отвезу вечером родителям. Дюжину отнесу вниз, угощу Славека, Ёжи, Анджея с Йонашем, если попадутся под руку. Четыре штуки надо Борису с Анной отнести».

Конечно же, к моменту раздачи пирожков в кафетерии собрались все, кого хотелось угостить и даже больше. Мохито с Шольтом, облаченные в экипировку и обвешанные оружием, пили кофе. Анджей обедал и распекал своих заместителей. Йонаш цеплялся к взрослым, жалуясь на спущенный футбольный мяч.

– Домашние? – оживился Анджей, увидев тарелку в руках Ахима. – С чем?

– С яйцом и зеленым луком. Пробуйте.

– А мне? – Йонаш с интересом принюхался.

– Берите, кто хочет, – объявил Ахим и поставил тарелку на стол. – Я для всех принес.

К тарелке потянулись руки. Пирожки расхватали моментально. Альфы переглядывались, пересмеивались. Если бы не в нескольких шагах от Сретения, можно было бы подумать, что Ахим женихов приманивает.

– Вкусно! – провозгласил Йонаш. – Очень вкусно! Пап, хочешь, я тебе немножко начинки выковыряю?

– Не хочу, – Шольт отмахнулся, как будто ему предложили что-то гадкое и неприличное.

Ахим – ни с того ни с сего – почувствовал себя оплеванным и ушел в дом под разноголосую похвалу своим кулинарным способностям. Вечером, в гостях у отцов, он с трудом избежал искушения пожаловаться. Прикусил язык, потом рассказал о Мохито – отец пожал плечами, ответил, что не слышал о таком полицейском от медвежьей общины. Но это, мол, ничего не значит. Медведи скрытны и не любят распространяться о сородичах. Умиротворение, которое Ахим обрел во время готовки, куда-то потерялось. Родительский дом не одарил знакомым уютом. Отец-омега отказался возиться с печеньями-макаронинами – «хлопот много, а вкус такой же, как у обычных». В общем, выходной прошел не без пользы, но и не с желательным итогом. Ахим не чувствовал себя отдохнувшим, и возвращался в свою квартиру, отгоняя притаившееся рядом облачко раздражения.