Текст книги "Пирожок для спецназовца (СИ)"
Автор книги: Янтарна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– В подсобном – не разрешу, – Ахим посмотрел на огорченное лицо, усмехнулся. – Наверху пустует трехкомнатная. Условия: ты не шумишь, оплачиваешь коммунальные счета, не жалуешься на мебель и обстановку, пока подыскиваешь себе подходящую квартиру.
Смотреть розовое гнездышко пошли втроем – Ёжи почему-то никуда не торопился. При виде круглой кровати Славек пришел в восторг, а от наличия балдахина чуть не прослезился. Грязные следы на коврах вызвали охи и вздохи. Пока Ахим прикусывал язык, чтобы не сказать всё, что он думает об интерьере, Ёжи отскреб налипшие на мех куски глины и пообещал Славеку отвезти ковры в химчистку. Нельзя допустить, чтобы пропала такая красота!
Шампанское Ахим допивал в задумчивости. Ёжи со Славеком к бокалам почти не прикасались, обсуждали роскошь обстановки и перевозку вещей.
«Сразу сработались, и дальше вряд ли будут ссориться, – подумал Ахим. – Надо же, как любовь к розовому цвету и золотым кистям оборотней объединяет. Никогда бы так на совместимость проверять не догадался».
Перед сном он позвонил отцам, отчитался, как прошел первый рабочий день – кратко и подправлено. Удивился тому, что родители разделяют точку зрения полицейского начальника и возлагают вину на любовника Витольда. Пообещал непременно приехать в выходные, когда в кафетерии будет поменьше народу.
Засыпая, Ахим провалился в водоворот лиц – злых, испуганных, обеспокоенных. Оружие, фуражки, каски… Альфы, омеги, беты и люди сливались в размытое пятно, предрекавшее неспокойный сон. Так оно и вышло.
Глава 3. Йонаш
Следующий день покатился по накатанной колее. Полицейские, спецназовцы и спасатели были неприятно удивлены расписанием – кафетерий открывался с десяти утра – и с восьми ломились в дверь, в которой меняли стекло, пугая рабочих и вымогая у Славека вчерашние пирожки на вынос. Добросердечный Славек выдавал голодающим пакеты, забирал деньги под расчет, а к открытию озвучил Ахиму дельную мысль:
– Надо сбоку сделать окошко. Утром продавать кофе и вчерашнюю выпечку. Кто хочет – поест на веранде, мусорный бак для стаканов и тарелок там стоит. Кто торопится – унесет с собой. Зимой будут только уносить.
– Посчитаем объемы продаж, на вечерний час перед закрытием сделаем скидки, утром тоже можно будет продавать со скидкой. А днем цену надбавим… через месяц-другой, – прикинул Ахим. – Да! Я же нашел зубочистки! Сейчас на столы расставлю.
– Не надо, – отмахнулся Славек. – Они их растащат, разломают и набросают на пол. Не утруждайтесь.
К обеду выяснилось, что Славек прав. Служивые крали зубочистки пачками, теми, которые не украли, лопали уцелевшие шарики, сперли три солонки и салфетницу, срезали и унесли пяток искусственных лиан, сломали две крепкие табуретки и доску из ограждения веранды. Ахим дождался Анджея и кротко спросил, можно ли написать заявление. Волчара долго хохотал, а потом устроил разнос всем обедающим, пообещав кары за воровство и порчу имущества. Толпа в разноцветных формах прижимала уши и наклонялась к тарелкам. Спасатели устыдились и вернули в зал украденный стул со спинкой. Надо же… Ахим стулья не считал и ничего не заметил.
Рабочий день прошел гладко – мелкие свары не в счет. Ахим напрягался, когда в кафетерий заходили спецназовцы, скользил взглядом по лицам, успокаивался, не обнаружив скандалиста Шольта. Он не любил бросать слова на ветер. Раз пообещал Ёжи и Славеку, что откажет хаму в обслуживании, значит, надо выполнять. Не увиливая, не перекладывая на чужие плечи. Если Шольт попробует войти, придется заступить ему дорогу. Вероятнее всего, это обернется новым скандалом, да еще и отсечет часть клиентов, но тут уж ничего не поделаешь – нельзя изменять принципам.
Вечером Славек отбыл из кафетерия вместе с Ёжи, пообещав вернуться через пару часов – «мы привезем вещи, поднимем их в квартиру без шума, не беспокойтесь». Ахим бы и не беспокоился, но шум взбудоражил сумеречную улицу так, что дежурные изо всех трех КПП повыскакивали. Ёжи привез Славека и вещи на предмете, который гордо называл «своей машиной». На самом деле это было ведро с болтами возрастом чуть постарше Ахима, передвигавшееся на колесах по чистому недоразумению. Ведро гремело, чихало и громогласно стреляло глушителем. Трое дежурных собрались на перекрестке, фотографировали ведро и громко обменивались впечатлениями. Ни Ёжи, ни Славека это не смущало. Получив разрешение загнать ведро во двор – Ахиму не хотелось позориться – они начали дружно таскать вещи, одновременно беседуя с человеком-соседом и хваля кота.
«Счастливчики, – подумал Ахим. – Энтузиазм юности так и плещет».
На третий день работы кафетерий посетил следователь. Волк-бета средних лет, отдавший должное выпечке, перепечатавший показания Ахима, Славека и Ёжи, которые принес на веранду дознаватель, и заставивший всех расписаться на выплюнутых принтером листах.
– Видео будете смотреть? – спросил он у Ахима. – Ребята с камер в округе сняли, нарезку сделали. Хорошо видно, как он запальный шнур перед перекрестком поджигает.
– А можно?
– Почему же нельзя? – удивился следователь.
Они отправились в городской отдел полиции, где в результате приткнулись в кабинете заместителя Анджея. Долго смотрели куски видеозаписей, обсуждали небрежно замазанный номер мотоцикла.
– Сто процентов – исполнители, – сказал следователь. – Их мы быстро возьмем, завтра-послезавтра в камере будут. А заказчика я вряд ли прижму. Исполнители показания не дадут, за хулиганское нападение по предварительному сговору срок вдвое увеличивается. Вызову я его, конечно, раз-другой. Но это так… только нервы помотаю.
Ахим кивнул. Он не пытался как-то повлиять на действия системы. Надо расследовать – пусть расследуют. Хотят пообедать – меню кафетерия к их услугам. За счет заведения. Пришлют повестку – Ахим явится, куда прикажут. Не тот случай, когда нужно инициативу проявлять.
Распрощавшись со следователем и заместителем Анджея, он пошел к особняку, раздумывая: зайти в кафетерий или устроить себе перерыв на балконе с чашкой чая? Оглядев веранду, Ахим остановился как вкопанный. За столиком сидел экипированный и обвешанный оружием Шольт. Сидел и пил кофе, перечеркнув возможность отказа в обслуживании. Выпроваживать клиента, купившего товар, было по меньшей мере глупо.
Разозленный Ахим вошел на веранду, прислонился к стене и начал лихорадочно придумывать повод, чтобы выставить Шольта вон – после того, как тот допьет кофе. Мысли путались. Шольт оторвался от картонного стаканчика и ожег Ахима недобрым взглядом.
«Да просто скажу: «Пошел отсюда, ты мне не нравишься», – решил Ахим. – Нажалуюсь Анджею, наверняка он спецназовское начальство знает. Как-нибудь все утрясется».
Шольт пригубил кофе. Искусственные лианы зашевелились. Сквозь листья на веранду заглянул мальчишка лет десяти. Осмотрел столик, Шольта и сообщил:
– Я сдал переэкзаменовку. Она поставила тройку.
За минуту тишины Ахим успел пообещать себе, что если Шольт сейчас наорет на ребенка, то на скандал и драку сбегутся служивые со всех трех зданий.
Картонный стаканчик стукнулся о стол.
– Хвала Камулу милосердному! С меня мороженое, как договаривались.
– Большое! – мальчишка шмыгнул на веранду, уселся напротив Шольта, протянул открытую ладонь.
Шольт полез под бронежилет, за пазуху, порылся, выудил бумажник и вручил пацану.
– Хоть два! Пообедай тут, дома ничего нет. И купи что-нибудь на ужин.
– Ты ел? – спросил мальчишка.
– Нет. Мы сейчас на выезд. Тим ждет, пока прокурор санкцию подпишет. Там семиэтажный дом, как я буду пожравши на тросе болтаться?
– Никак.
Ахим понимал, что надо отлепиться от стенки и уйти. И все равно стоял, ошарашенный переменой – злость Шольта исчезла, как и не было никогда. Обычный оборотень: темноволосый, худощавый, немного длинноносый, симпатичный. Никакого сравнения с тем воплощением ярости, которое орало на Славека и ломало дверной крючок. Ахим только сейчас разглядел, что Шольт его ровесник, может быть, даже помоложе на пару лет. Около тридцати. А когда скандалил, искаженное лицо отягощал десяток лишних годков.
Мальчишка… мальчишка был похож на Шольта как две капли воды. Такой же черный ежик волос, внимательные карие глаза. Длинноватый носишко, придающий узкому лицу своеобразное очарование.
«Брат? Сын? Сын у одиночки, который не ест хлеб? Наверное, младший брат».
Рация затрещала, хриплый голос что-то скомандовал. Шольт вскочил на ноги, коснулся плеча мальчишки, проговорил: «До вечера» и убежал. Пацан деловито изучил содержимое бумажника, пересчитал наличность, вынул и повертел банковскую карту. Обернулся, услышав оклик какого-то полицейского:
– Привет, Йонаш!
– Здравствуйте, дядя Болек!
– Как твои дела? Сдал «хвосты»?
– Математику на тройку, – доложил пацан. – Осталось с рисованием разобраться.
– Рисование – фигня. Главное – математика. Мохито приедет, будет доволен. Не зря он с тобой задачки решал.
Йонаш рассмеялся, вместе с полицейским вошел в кафетерий, заказал себе блинчики с повидлом и чай. Он здоровался почти со всеми заходящими посетителями, называл их по именам, докладывал о тройке и соглашался, что Мохито будет им гордиться.
«Скорее всего, Мохито – второй отец», – подумал Ахим, и ушел, чтобы пережить вспышку недовольства. Он дал себе обещание вышвырнуть Шольта, а теперь получалось, что скандал затронет интересы ребенка. Обижать мальчишку, даже косвенно, не хотелось, и это порождало злость – на себя и на обстоятельства. Злость, которую нужно было просто перетерпеть и пережить.
На следующий день они встретились в зале. Шольт явился в «мертвый час», уставился на меню с нескрываемым недоверием. Ёжи высунулся из-за стойки, нахмурился – Ахим давно понял, что это не угроза, а отражение готовности действовать.
– Порцию печенки, – снизошел Шольт. – Чай и кофе. Не считай пока, сейчас еще что-нибудь добавишь.
Запыхавшийся Йонаш вбежал в зал, лихо прокатился по плитке, обнял Шольта, дергая за прицепленные к поясу кобуры и чехлы.
– Она сказала, чтобы я сдал два натюрморта и пейзаж.
– Ну, ё!.. Где я эти натюрморты возьму? Ладно, подумаем. Выбери, что на обед будешь.
– Что и ты.
– Я взял печенку.
– Нормально.
Йонаш стоял, утыкаясь лбом в бронежилет, сбивая на затылок кепку маскировочной раскраски. Шольт осторожно перехватил его запястье, отвел руку от кобуры с пистолетом. Кивнул Ёжи, тихо спросил:
– Может быть, тебе еще пирожок? Или блинчики?
– Не хочу.
– А может… О, Матеаш идет! Сейчас я спрошу… На!
Он впихнул мальчишке бумажник и галопом помчался на улицу, оглашая окрестности истошным криком:
– Господин Матеаш! Здравствуйте! Как здоровье вашего супруга? А детишек?
Глава городских огнеборцев, собиравшийся сесть в машину, замер. Ответил:
– Спасибо, все здоровы. Что тебе надо, Шольт?
– У вас в холле осенью стенгазета красивая с тыквами висела, помните? А зимой рисунки всякие с поздравлениями.
– Я-то помню. Зачем тебе тыквы понадобились?
– Не тыквы! – Шольт орал на всю округу, не хочешь, да услышишь. – Мне нарисовать надо! Три пейзажа и два натюрморта!
– Два натюрморта и один пейзаж! – взвизгнул Йонаш, забирая сдачу и хватая поднос.
– Пацана на второй год оставят, если натюрморты не принесем! Я ходил на аллею, где картины развешаны, но там всё в рамах и очень дорого! Скажите, пожалуйста, кто тыквы рисовал? Я с ним попробую договориться. Мне натюрморты позарез нужны!
– Мне б твои проблемы! – покачал головой огнеборец. – Сейчас я ему позвоню, он спустится.
Шольт с Йонашем разразились потоком благодарностей. Уселись за столик, поделили содержимое подноса, оживленно переговариваясь.
– Пап, ты крутой!
– Есть такое дело, – скромно согласился Шольт. – Но победу праздновать рано. Отметим мороженым, когда сдадим рисунки. Как ты думаешь, бутылки коньяка за три рисунка хватит?
– Не знаю. Можно будет пирог тут купить и добавить.
Ахим чуть не поперхнулся от возмущения – обсуждать с сыном алкоголь, как средство обмена? Не, ну какой же Шольт придурок… И… все-таки, сын. Тогда почему ни крошки сдобы, ни кусочка хлебца? Не святой же дух Камула Шольту сына принес?
Прибывший в кафетерий огнеборец потребовал от волчьего семейства кисточки, краски и бумагу.
– Я что, пальцем на столе рисовать буду?
– Не подумали, – признал Шольт. – Сейчас купим. Куда принести?
– Сюда и несите. Наберете номер, я спущусь.
– Пузыря конины хватит? – деловито спросил Шольт, обмениваясь с огнеборцем номером телефона.
– За глаза. И не торопись. Сделаю – сочтемся.
Огнеборец ушел. Волчье семейство доело то ли поздний обед, то ли ранний ужин, поделило деньги – Йонаш оставил Шольту сотенную купюру: «А вдруг ты кофе захочешь? Выпьешь» – и разбежалось в разные стороны. Ахим, которого как магнитом тянуло подслушивать и подсматривать, отметил, что пацан соображает лучше отца, вытребовал же себе телефон спасателя со словами: «Пап, ну и как я ему позвоню, когда бумагу принесу? Звонить тебе, чтобы ты перезвонил? А если вас по тревоге поднимут?»
Глава 4. Дядя Славек рисует натюрморт
Рисовальные принадлежности легли на столик через час. Серьезный Йонаш заказал себе чай и слойку с малиной, вызвонил спасателя-огнеборца и столкнулся с обстоятельствами непреодолимой силы.
– Мы сейчас в район выезжаем, на лесной пожар. Вернусь – нарисую.
– А когда вернетесь? Примерно?
– Через трое суток, не раньше. Там проливать и проливать, две горы уже пылают. Весь резерв туда сгоняют, ветер переменился. Еще в обед думали – обойдется. А вот же…
Йонаш расстроился – рисунки надо было сдать через день-два. Вздохнул, сложил бумагу и краски обратно в пакет. От печи раздался голос Славека:
– Эй! Если тебе на уровне средней школы, я могу нарисовать.
– Можно даже немного хуже! – просиял Йонаш. – Только обязательно натюрморты и пейзажи, а то мы с папой и Мохито нарисовали семейный ужин, и училка меня выгнала. Вот, теперь надо переэкзаменовку сдавать.
Ахим представил себе картину «Семейный ужин» авторства Шольта, за которую ребенка выгнали из класса, и содрогнулся. Славек и Йонаш начали совещаться, договариваясь: «Да, можно сегодня, после работы», «Нет-нет, мне не нужен коньяк».
На веранду явился Анджей. Ёжи быстро подал ему кофе, выслушал заказ – для такого посетителя понятие «самообслуживание» в кафетерии выключалось – и, возвращаясь, сообщил Ахиму: «С вами хотят поговорить».
– Скомпоновали записи, как они ленты на веранду прибивают, – сказал Анджей. – Результат так себе, слишком далеко, размыто, силуэты нечеткие. Однако зацепка имеется. Продавец из магазина ритуальных принадлежностей попробует их опознать. Завтра ребята произведут арест, отправим в КПЗ, а дальше – дело следователя.
Ахим кивнул.
– Повесь камеры вот там, на углу, под отливом… вы же с этой стороны окошко для пирожков делать будете?
Осведомленность Анджея о каждом чихе поражала.
– Да.
– Тогда еще две – наружную на веранду, чтобы записывала утренних посетителей, и под отлив с другой стороны. Дальше… ты квартиру Славеку сдал?
– Не сдал, – осторожно поправил Ахим. – Пустил его пожить, временно. Извините, но он со своей зарплатой такую квартиру не потянет. А платить ему больше я не могу.
– Имя у него колючее, – неожиданно усмехнулся Анджей. – Я еле выговорил.
– Стжеслав, – воспроизвел Ахим. – Я вчера документы пересматривал, потренировался. Колючее, вы правы. Как кактус.
– Вокруг этого кактуса бегает ежик, готовый взобраться на колючки, – Анджей явно был в хорошем настроении. – Сдай им квартиру напополам. Ёжи вчера вечером приехал домой и, когда парковался, задел машину квартирного хозяина. Я уверен, что его выставят вон.
– Всё-то вы про всех знаете…
– А как ты думал? Что я позволю непроверенным людям или оборотням въехать в дом, из окон которого можно выстрелить в мой кабинет? Или я допущу, чтобы в кафетерий устроился тот, кто перетравит наших сотрудников? Нет, милый, сюда без моей визы муха не пролетит. Сбавь цену и сдай квартиру ежику с кактусом. Они чисты по всем статьям. И тебе, и мне будет проще.
– Люди. Борис и Анна. С котом.
– Близкие родственники моего второго заместителя.
– Понял, – вздохнул Ахим. – Поэтому с биржи на работу никого и не присылают?
– Двое проходят проверку. Если пройдут…
Анджей был в своем праве. Ахим не собирался с ним спорить.
Почти сотню лет люди и оборотни писали историю кровью. Рыжие лисьи кланы объединились в борьбе против города-порта Антанамо, раз в неделю шпиговали взрывчаткой железную дорогу, устраивали теракты на улицах городов, не беспокоясь о том, что убивают как людей, так и оборотней.
Огневки, Алые и Светлые Кресты подписали мирный договор, когда Ахиму было пятнадцать лет. Это произошло в день Сретения Камула. Ахим помнил жаркую августовскую неделю – почти закончившееся лето вернулось духотой в шаге от сентября. Город украсили флаги кланов, медовые и пшеничные ленты – предвкушение трапезы, которую Камул разделил с Хлебодарным. Люди и оборотни несли к алтарям медовые кексы, молили богов о мире. Их просьбы были услышаны – Договор Сретения не признали только осколки рыжих кланов, отвергшие волю старейшин. Взрывы на улицах, возле полицейских участков и в храмах Камула и Хлебодарного ушли в прошлое. Военные по-прежнему держали ухо востро, но редкие вылазки одиночек нельзя было сравнить с ежедневной уличной войной. Договор позволил вздохнуть свободнее.
Ахим понимал, что почти у всех рыжих, красных, и, отчасти, бурых лис в биографии найдется темное пятно. Не помеха, чтобы работать на заводе, но преграда, не позволяющая устроиться в кафетерий рядом с полицейским управлением. Молодежь – детей Сретения – обременяла старшая родня, выполнявшая волю клановых советов до договора, и притихшая после него. Притихшая, но не забывшая тропки к лесным схронам. Недаром и армия, и полиция настойчиво зазывали в свои ряды волков и людей, а не лис – старались свести к нулю шанс получить пулю в спину от товарища.
…Из кафетерия вышел Йонаш, державший в одной руке недоеденную слойку с малиной, в другой – пакет с бумагой и красками. Просиял, поприветствовал волка:
– Здравствуйте, дядя Анджей.
– И тебе не хворать! – Анджей сверкнул улыбкой, растерял серьезность. Спросил: – Договорился? Нарисуют?
– Дядя Славек нарисует, – Йонаш махнул слойкой в сторону двери, щедро осыпая веранду крошками. – Со спасателем сорвалось, он в район уехал.
– Дяде Славеку выпишем похвальную грамоту, – усмехнулся Анджей. – За вклад в воспитание подрастающего поколения. Конечно, если хорошо нарисует, не за красивые глаза.
Йонаш кивнул и пошлепал на улицу, сверкая грязными пятками. Маскировочная кепка сползла на затылок, готовясь соскользнуть с макушки. На светлой футболке, в районе лопатки, расплывалось здоровенное серое пятно. Обычный пацан – таких лисят и волчат, перепачкавшихся за день, загребающих пыль пластмассовыми шлепками, на улицах пруд пруди. Но они не здороваются со всеми спасателями и полицейскими, и не зовут начальников «дядями». Судя по знакам различия, Шольт был рядовым бойцом спецотряда. Не «шишкой», вхожей во все кабинеты. Откуда такие вольности и известность? Второй отец в чинах?
Ахим даже хотел спросить – как бы невзначай, не упоминая конфликта с Шольтом – но у Анджея зазвонил телефон, и праздные разговоры пришлось отложить на следующий раз.
Йонаш пришел во двор в половине девятого, в сумерках. Ёжи притащил столик из кафетерия, включил светильник возле подъезда, расставил стулья и принес два картонных стакана, наполненных чистой водой – для красок. Славек начал бодро чиркать карандашом по листу, набрасывая контуры вазы и овощей.
– Комары не загрызут?
Ахиму, вернувшемуся из магазина, было интересно – теоретически – почему Славек не пригласил Йонаша в дом. Потому что боится взбучки за неоговоренного условиями гостя или из-за маркости ковров?
– Отец запрещает Йонашу заходить в чужие квартиры, – оторвавшись от рисунка, сообщил Славек. – Во дворе посидеть разрешил. Поэтому придется уживаться с комарами.
Такое простое объяснение Ахиму в голову не пришло, даже стыдно стало. Понятно, почему запрещает. Хоть и проверенные оборотни, хоть и дом напротив воинской части, а добежать не успеешь, если мальчишка на террориста или маньяка нарвется. Во дворе тоже стопроцентной безопасности нет, зато пригляд от родни Анджеева заместителя имеется.
Ужинать не хотелось – Ахим ел в кафетерии, расплачиваясь за заказы. Оценивал стряпню Ёжи и, одновременно, позволял себе лениться. На перекус он припрятал две булочки с тройной начинкой – новшество, понравившееся покупателям. Надо было попробовать, чем все восхищаются – Славек велел удвоить заказ с пищекомбината, но он и блинчики с печенкой потребовал удвоить, а их Ахим не ел, хоть приплачивайте.
Он заварил купленный в магазине чай с бергамотом, вышел на балкон, осмотрел пустой перекресток, уселся в плетеное кресло и закинул ноги на перила. После семи вечера шум стихал, а к восьми, часу закрытия кафетерия, временами воцарялась блаженная тишина.
«Сменить часы работы? – задумался Ахим. – Окошко с восьми до десяти, зал с десяти до семи. Присмотрюсь. Посоветуюсь со Славеком, посчитаю. Сегодня вечером трое зашли, мы с шести, считай, вхолостую работали».
Тишину нарушило далекое урчание моторов – по улице двигалось что-то тяжелое, машины, которые Ахим не смог определить на слух. Он успел подумать о бульдозерах, асфальтоукладчиках и перегруженных фурах, когда на перекресток выехал первый броневик. Первый, за ним второй. Спецназовцы сидели на крышах, опустив щиты, переговаривались и пересмеивались.
– Закрыто! – заорал кто-то из бойцов. – А я пожрать не купил!
– Давайте его ограбим! – чья-то рука в черной перчатке указала на Ахима.
Он не успел снять ноги с перил и теперь чувствовал себя глупо: десяток бойцов, увешанных оружием, пялились на него с броневиков, тыкали пальцами, свистели, хвалили себя и требовали, чтобы кафетерий работал круглосуточно – это же истинное омежье счастье, кормить по ночам таких сильных и красивых альф! Длилось это не больше трех минут, но, пока броневики не втянулись под липу, с Ахима семь потов сошло. Какие они все-таки придурки!
Волна адреналина пошла на спад. Ахим пригубил чай и почему-то вспомнил, что Шольт, сидевший на втором броневике, даже головы в его сторону не повернул.
«Стоп! С какой стати меня это волнует? Заклинило? Вытравить из мыслей, переключаться, проговаривать считалочку, думать об ассортименте пирожков…»
Под ветвями липы, возле калитки, под фонарем, мелькнуло что-то черное. Раздался жуткий грохот, как будто… Ахим вскочил, перегнулся через перила, присмотрелся. Не «как будто», а Шольт молотит кулаком по воротам, явно намереваясь пробить в них дыру. Захотелось сделать что-нибудь формально правильное и пакостное: вызвать полицию, например. Со словами: «Ко мне во двор ломится какой-то маньяк». Ахим вспомнил о собрании рисовальщиков, немного устыдился – Йонаш не виноват, что ему достался чуточку тронутый папаша – и негромко сказал:
– Два девяносто. Код. Нажмите одновременно.
Шольт поднял голову. Не поблагодарил, не кивнул – тут же нажал три кнопки на кодовом замке и вошел в калитку. Ахим поставил чай на столик и решил спуститься в подъезд. Выглянуть из двери, удостовериться, что Шольт не наговорит гадостей Славеку, не сцепится с Ёжи.
На последних ступеньках он замер. Ни криков, ни волны ярости. Йонаш, повизгивая от радости, хвалил «дядю Славека». Ахим решил не церемониться: это его дом, его двор и – формально – его незваные гости. Вышел и замер. Шольт, хорошо освещенный фонарем, обнимал прилипшего к нему Йонаша, смотрел на Славека и рисунок. Не зло, устало, с какой-то странной тоской.
«О-па… Неужели оскорбления были элементом ухаживания? Стряхнет ежика с нашего кактуса и сам влезет? А как же отсутствующий Мохито? Да они тут все друг друга поубивают! Камул, Хлебодарный, помилуйте грешного!»
– А что, если не коньяк? – нахмурился Шольт. – Конфеты, чай, кофе?
– Я еще не нарисовал, – вежливо, но твердо ответил Славек. – Давайте не будем торопить коней.
Йонаш дернул один из чехлов на поясе – ни кобуры с пистолетом, ни автомата на Шольте уже не было – попросил:
– Папа, не злись.
Шольт не смягчился, но рука в черной перчатке взъерошила волосы на затылке мальчишки, словно обещая – скандала и драки не будет.
– Приноси папку завтра в кафетерий часам к четырем, – велел Славек Йонашу, собирая кисточки и краски в пакет. – Я этот рисунок успею закончить в затишье, а вечером новый начнем. Отнесешь учительнице два, скажешь, что третий испортил и перерисовываешь… как-нибудь выкрутимся.
– Спасибо!
Йонаш ухватил влажный рисунок, понес к калитке на вытянутых руках. Шольту достался пакет. Ахим ждал: поблагодарит Славека или нет? Поблагодарил. Выплюнул: «Спасибо». Так, будто что-то плохое пожелал.
