Текст книги "Подвигов время грядет (СИ)"

Автор книги: яблочный принц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

========== 1. Пролог ==========

Среди полей и лугов, где дурманом пахнут цветы и травы сладки на вкус, где зима лишь бережно укутывает землю снежным одеялом, а звезды, кажется, сияют ярче яркого и подобны фонарикам в самые темные ночи, каменным милым домом вырастает старый великан-замок. Его лорд весел нравом и смел, жена-леди у него красивая и добрая, а сын растет настоящим умницей. Двор лорда Витта укрепляется в свете, крестьяне зажиточны и довольны, а время грядет беззаботное, благодатное, полное тепла и долгих дней.

Наследник замка фехтует на дуэльных рапирах со своим мастером на тренировочном дворе. В ласковом солнечном свете весеннего утра все выглядит домашним и уютным, но поединок устроен нешуточный – молодой лорд вообще шутить не любит, особенно с оружием в руках. Мастер даже слегка запыхался.

– Аскольд, хороший выпад! И помни, что соперника это лишь раздразнит, а нужно ли тебе это в данный момент боя?

Аскольд вместо ответа отпрыгнул от ложного взмаха и от души вонзил рапиру смертельным уколом в сердце. Мастер рассмеялся.

– Твоя взяла. Браво! Сегодня отличный день.

Несколькими годами ранее молодой лорд непременно поинтересовался бы, почему мастер радуется его победе, но теперь только ответил на слова наставника улыбкой и поблагодарил его кивком. Если ученик делает успехи, это похвала учителю. А день и вправду хорош…

– Вы придете на праздник вечером, мастер? – Аскольд щурился на солнце и улыбался, и от этого выглядел совсем мальчишкой.

– А приду. Почему нет? Миледи знает толк в роскошных приемах. Передай ей мою благодарность!

– Всенепременно.

И Аскольд Витт зашагал через двор к лестнице на галерею, по дороге вытирая манжетой щекочущие щеку капельки пота.

Вечером же, когда зажглись огни, и для путников замок превратился в череду ярко освещенных квадратов окон и стрельчатых бойниц, на весенний праздник стянулись все, на кого не держал зла светлейший лорд Витт – то есть, фамильный замок принимал всех, от самых мелких дворянских родов до отпрысков императорского дома.

По лестницам шуршали женские платья, звенела парадная сталь и благоухали диковинные ароматы; кареты, даже дормезы, едва не создавали затруднения в движении, и конюшни заполнились самыми породистыми лошадьми. Разгоралось празднество.

Менестрели, вольный народ, тоже были желанными гостями. Некоторые успели отрепетировать песни и объединиться, дабы выступать сообща, кто-то предпочитал единолично демонстрировать свой талант – однако, так или иначе, на балкончиках для музыкантов было пестро от их цветных плащей. Придет время, и каждому будет дана возможность спуститься и показать себя. А пока…

Лорд Витт поднялся со своего места, и гости, до того вовсю галдевшие, сидя вдоль щедро накрытых столов, неохотно затихли. Миледи красиво улыбнулась, пока ее муж выдерживал паузу.

– Благодарю вас. Сегодня здесь собралось немало гостей, и, будьте уверены, всем вам рады в моем доме. Зима закончилась. Дни становятся дольше, наши дети растут, а правление Его Величества, да продлится оно долгие годы, во всем весьма благополучно. И посему я хочу поблагодарить каждого из вас и предложить поднять первый кубок или первый бокал за это чудесное время, эту жизнь, которая благоволит нам.

Гости загомонили с удвоенной силой, захлопали в ладоши, и звонко встречались бокалы пьющих за здравие и за сегодняшний день.

Но был и кое-кто, не пирующий вместе с остальными. Некий молодой человек прислонился к массивному дверному косяку и стоял так, на границе яркого освещения зала и тусклого коридорного света. По правде говоря, он попросту не успел вовремя вернуться в зал, который покинул, едва перспективы на вечер не стали все четче очерчивать милое развлечение молодых, жаждущих замужества девушек из лучших семей королевства. Да он и не слишком стремился успеть ни снова сесть за стол, ни в их розово-коккетливый мирок.

«Успею еще насидеться» – мелькнуло у него в голове, и Аскольд хмыкнул, скрещивая руки на груди.

За его спиной мелодично тренькнули струны.

– Милорд предпочитает наблюдать со стороны? – почтительный голос, и глубоко за этой почтительностью запрятан.

Аскольд хмыкнул еще раз.

– Милорд по рассказам не слывет молчаливым. Значит, он изволит забавляться, – голос оказался достаточно юным, музыкальным: привычным к аккомпанементу поющих струн.

Теперь наследник и сын лорда Витта обернулся и воззрился на говорившего не без интереса. Странствующему музыканту оказалось на вид не больше лет, чем самому Аскольду, разве что в росте он изрядно уступал ему. И смотрел прямо.

– А ты наблюдателен, э…

– Осверин, милорд. Вдруг это из-за того, что я вечный путник, а? В дороге встречаешь много чудес, много такого, что можно было бы принять за сказку… милорд. Нужно уметь видеть.

– Путешествия… Хотел бы и я так, – Аскольд невольно вздохнул, вспоминая, к чему его готовили с детства, и как мало там было от чудес и приключений. Однако отец обещал ему кое-что – и теперь это обрело особенную ценность. Как хорошо.

Словно в такт его мыслям снова тренькнули струны, чуть печально и сладко.

– Каждому однажды может улыбнуться госпожа Фортуна. Но не все могут это увидеть.

– Хочешь сказать, что все возможно, нужно только уметь понять это? – спросил Аскольд скорее у самого себя, чем у менестреля.

– Полагаю, да, милорд.

– Вообще-то, милорд – это мой отец, – он натолкнулся на веселое лукавство во взгляде собеседника и, повинуясь какому-то неясному чувству, продолжил: – Я буду рад, если ты будешь звать меня по имени.

– Аскольд?

– Он самый.

Предыдущий музыкант закончил свою песню, ему щедро похлопали, и Осверин пролез мимо молодого лорда в зал, пока гитара не обиделась на бездействие ее хозяина. От разговора осталось приятное послевкусие – что-то вроде ощущения того, что призвание менестреля как раз в том, что он только что сделал. И сейчас будет делать.

Осверин заиграл, и выступать было легко и приятно, музыка сама лилась из-за пальцев, а голос звучал как никогда хорошо и уверенно. (Потому что настоящее боевое крещение он уже прошел с честью, а госпожа Фортуна бывает ласкова с теми, кто ее не забывает).

========== 2. Воин и менестрель ==========

В истертом временем, но ещё вполне способным выстоять не одну ночную гулянку придорожном трактире менестреля чуть было не спустили с крыльца. Он, совсем молодой и невысокий, с длинной светлой косой за плечами, прижимал свою гитару к груди и изо всех сил старался отвечать на ругань, которой его обложили, культурно и в рамках приличий.

– Тоже мне, ценители! Это великое искусство, а вы!..

Музыкант, несмотря ни на что, не выглядел беспомощным и напуганным, скорее, ему было обидно за саму идею – да за собственный гонорар.

Пальцы с обкусанными ногтями сложились в неприличный жест, который тут же был продемонстрирован обидчикам.

– И песни твои такие же! – гаркнули из трактира.

Менестрель только снисходительно фыркнул, мол, где уж вам, дремучим, понять.

– А мне вот песня понравилась, – спокойно проговорил чей-то голос совсем над его головой, и кто-то мягко спрыгнул на землю.

Менестрель вскинул глаза: на дорогу рядом с ним только что спрыгнул всадник из седла впечатляюще красивой лошади. И всадник этот, несмотря на серьезный тон, едва ли не смеялся.

Новехонькое седло, дорогая, но неброская и лишь слегка запыленная одежда, драгоценный камень в рукояти притороченного сбоку меча… (Менестрель мигом прочитал все, что могла сообщить внешность путника – и был уверен, что обидевший его народ тоже). Да и лицо его было музыканту смутно знакомо. Кто же это, где же он его видел?..

– Аскольд! Аскольд Витт!

Тот расплылся в улыбке, пусть и немного удивленной. Обвел взглядом гитару и нехитрые пожитки странствующего менестреля…

– Осверин! – щелкнул он вдруг пальцами, выдернув из памяти нужное имя. – Теперь-то я тебя вспомнил. Что, трактирная публика не так благосклонна к тебе, как та, из замков?

– С необразованным сбродом всегда было та-а-а-ак сложно, – подчеркнуто театрально вздохнул тот, – недостаток чувства прекрасного, я полагаю, виноват во всем. Им лишь бы похабень какую слушать днями напролет, честное слово!

– А что спел ты? – Аскольд вопросительно вскинул бровь.

– О!.. Балладу о королеве цветов и торжестве доброты и сердечности. Возможно, и правда слегка перегнул…

– Ну, кто знает, вдруг о твоей королеве цветов и частушки какие есть, а?

Повисла короткая пауза, парни переглянулись – и вдруг хором расхохотались. А пялившиеся на них завсегдатаи заведения почли за лучшее уткнуться в свои кружки и не выпендриваться: ну, мало ли, а? Отсмеявшись, Осверин вполголоса сказал что-то старому знакомому, кивнув на своих обидчиков, и тот фыркнул, а на открытом лице его проскользнула тень хищной ухмылки.

Так, за беседой, то и дело разбавляемой смехом, менестрель, воин и шагающая за ним лошадь ушли дальше по дороге, канув в ее пропыленные, ветром и солнцем пропитанные объятия. Больше их не видели здесь – по крайней мере, такими, какими они были в тот ясный день; и не узнавали.

Спохватился Осверин несколькими минутами позже, окончательно отсмеявшись, вернув себе ясность мыслей и отряхнув руки от налипшего на них мусора.

– Аскольд! Куда мы вообще идем?

Младший лорд Витт хмыкнул, видимо, в своей обычной манере.

– Ты имеешь ввиду, куда шел я, пока не повстречался с тобой? – менестрель активно закивал в ответ. – О, я собирался наведаться в столицу, нанести неофициальный личный визит или что-то вроде того. Перекусить, поразвлечься…

– Шороху навести, – Осверин хихикнул. – Понял.

– А ты?

– А я тут работаю, – беззлобно огрызнулся музыкант. – И, сдается мне, в столице, да еще и в компании бравого воина-мечника, дела мои пойдут на лад. Что скажешь?

Аскольд задумался, вперив взгляд в горизонт. Он был не против напарника, тем более такого – менестрель, бывалый странник, чьи путешествия не были отравлены грузом ответственности или поручениями «особой важности», был бы ему неплохим товарищем в пути. Но не выйдет ли так, что, найдя себе друга, ему будет сложнее оставить эту жизнь и вернуться к прежней, дворцовой и светской, когда придет время?..

А пока он думал, Осверин терпеливо ждал, молча шагая рядом. Чтобы смотреть Аскольду в лицо, менестрелю приходилось немного запрокидывать голову, и шея начинала ныть – поэтому он скорчил нетерпеливую гримасу напополам с ободряющей улыбкой и дал своей бедной шее отдых.

Перед внутренним взглядом Аскольда промелькнули натянутые, льстивые улыбки-маски тех, кто почитал себя за высшую знать, и особенно приторные, кокетливые (по их мнению) улыбочки великосветских девушек – и он понял, что уже, в общем-то, давно решился.

– Буду рад твоему обществу, менестрель – улыбнулся он в ответ, и тот просиял. – Только…

Осверин тут же насторожился:

– Только? Что?

– Только вот отец отпустил меня на четыре года, ни больше ни меньше.

– А прошло уже?

Аскольд отвел взгляд и ответил без всякой охоты:

– Два месяца. Пролетели, словно их и не было, и вдобавок я ни на минуту не переставал думать о том, что мне придется возвращаться. Вот дьявол!

– …Вот дьявол! – менестрель вдруг воскликнул это «вот дьявол!» одновременно с ним и, кажется, даже подпрыгнул от нетерпения, – Только два месяца! Да у тебя осталась еще целая прорва времени – если ты, конечно, не отравишь его, тревожась понапрасну.

Его энтузиазм и удивил, и позабавил мечника, но тот и предположить не мог, что этому парню окажется так легко поверить: из его уст «прорва времени» звучало действительно почти бесконечностью, и всю ее вдруг, признавал Аскольд то или нет, захотелось испробовать на вкус.

– Понапрасну ли? – все же спросил он, уже не слишком уверенный в своих тревогах.

На что Осверин только сощурился на него, посмотрел несколько мгновений так, а потом неожиданно пропел мелодично, легко, как выступал бы в торжественном зале или на площадях:

Не бойся и мечу не давай зарыться в подножий прах,

ты меня вспоминай попозже, а пока – забывай свой страх.

И иди, пока можешь идти, а потом отдохни от зари до зари,

Пока присмотреть за тобой обещали дорог древние короли.

Аскольд сам не заметил, когда начал мурлыкать новую мелодию себе под нос, но она на долгие-долгие годы отложилась в его памяти, высеченная там свежим дыханием того утра и неожиданно открывшимся всем дорогам сердцем.

========== 3. Приключение раз ==========

Они ехали по дороге вдоль Поющего леса и болтали о пустяках. Осверину, ленивому до мозга костей, недавно нашли лошадь за приемлемые деньги, и он восседал на ней, довольный собой и всем миром вокруг. Аскольд не разделял его слепого восторга – как-никак, вот он, Поющий лес, место легендарное и жуткое, но иголочки настороженности приятно щекотали его разум. Разум потомственного воина, сына воина, и так с незапамятных времен.

А Осверин беспечно насвистывал что-то, глазел по сторонам и то и дело ласково почесывал кобылку за ушком.

– У тебя нет чего-нибудь сладенького? А?

Аскольд с шутливым укором покачал головой.

– Не балуй ее, а то ведь потом не справиться будет.

Тот вздохнул, но к словам товарища прислушался.

Они путешествовали вместе уже неделю, и успели удивительно легко подстроиться друг под друга. Пока, правда, путь их напоминал увеселительную прогулку, но жаловаться не приходилось.

Где-то на опушке треснула ветка, то ли под шагами какого-то лесного зверя, то ли…

– Слушай, Асколь… – начал было менестрель, обладатель чуткого музыкального слуха.

И в то же мгновение мечник со всей силы шлепнул его кобылку по крупу и пришпорил своего коня. Они скакнули на добрых десять шагов вперед, а за их спинами с мрачным свистом в землю вонзились две стрелы.

– Скачи, черт тебя дери! Живо! – заорал Аскольд, и они подорвались с места, сами подобно выпущенным из огромного тугого лука стрелам.

И в воздухе свистели стремительные убийцы, кто-то кричал на смешанном языке, и в след путникам неслись отборнейшие проклятья. Одна стрела клюнула навьюченные возле седла сумки мечника, другая чиркнула оперением по гитаре, оставив глубокую царапину, но двое друзей унеслись вперед целыми и невредимыми, разве что Осверин запыхался.

Перейдя с галопа на рысь, Аскольд наклонился в седле и вытащил торчащую в поклаже музыканта стрелу. Оперение было добротным, но необычным, а острие наконечника недобро поблескивало зеленцой. Воин задумчиво понюхал его.

– Отравленная, – хмыкнул он. – А стреляют посредственно, дилетанты.

Менестрель глянул на него с уважением. Он как-то успел забыть, что его спутника всю осознанную и неосознанную жизнь натаскивали как раз на это, да еще на стратегию, тактику, политику, дипломатию… Классическое образование же.

Отдышавшись, он кинулся проверять сохранность своей гитары. Инструмент не пострадал, и только тогда Осверин вопросительно оглянулся назад, туда, где остались неудачливые разбойники.

– И что за гха’рт это был?

Мечник равнодушно пожал плечами.

– Скорее всего, обыкновенное ворье. Грабят всех, кто подвернется, пока кто-нибудь не ограбит их или не пошлет отряд в эти места, – он не покосился на стрелу и не выдал свои мысли ни единым жестом, продолжая выглядеть абсолютно невозмутимо, но менестрель все равно продолжал со скептическим прищуром смотреть на него.

– Что, с отравленными стрелами?

– Это Поющий лес. Тут и не такое бывает.

И до конца дня им никто больше не встретился, ни зверь, ни человек. С наступлением темноты двое путников выбрали место для привала, развели костер и поужинали, а ужин запили славным вином.

Осверин взялся за гитару. Нежно тронул струны, словно здороваясь, любовно погладил по грифу, и только дослушав тихое дрожание последней ноты до конца взял первый аккорд. Музыка струилась под его пальцами, одновременно окружала мягким одеялом и была сосредоточена где-то между пальцами и грудью менестреля. Музыка звучала мерным дыханием, там, на опушке древнего колдовского леса, и звезды, и травы, и быстрые ночные облака, казалось, тоже слушали ее, затаив дыхание.

Аскольд, согретый уютным светом костра, умиротворенный после нападения едой и вином, теперь разомлел под пение стальных струн под проворными пальцами друга. Закрыл глаза, и перед его внутренним взглядом вставали картины прошлого и туманные образы грядущего, и бесконечная дорога, расстилавшаяся перед ним, казалась серой лентой, единственно верной картой, подчинявшей себе всю его жизнь. О, как хорошо было знать о завтрашнем дне лишь линию горизонта и россыпь звезд! От этого пьянящего чувства внутри поселилось ощущение невероятной легкости, которую не страшат ни опасности, ни тяготы пути. И оставлять позади вчерашний день было так удивительно спокойно – как разменивать лиги тракта, петляющего среди холмов. И весь мир принадлежал ему.

– Аскольд, – негромко позвал его Осверин, не отнимая пальцев от струн. – Аскольд!

Мечник открыл глаза и сощурился от света едва теплящегося костра.

– Что?

Менестрель стрельнул глазами куда-то в сторону дороги, которую они оставили, чтобы сделать привал.

– Там кто-то бродит.

– Ну и пусть себе проезжает мимо, – отозвался Аскольд. – Нам-то что.

– Нет, он не проедет. Я же говорю, бродит – туда-сюда, туда-сюда, и без света, – ровно сказал он, не обрывая мелодии и снова повторяя куплет.

Сон еще несколько мгновений не оставлял мечника, но он все равно приподнялся на локте и принялся пристально разглядывать линию, которая должна была быть темной дорогой. Там и впрямь кто-то ходил, словно выжидал чего-то, что должно было появиться со стороны леса.

– Чего можно ждать из Поющего леса глухой ночью? – почему-то прошептал Осверин, наклоняясь к мечнику.

Тот тряхнул головой, не зная ответа. И одним плавным движением, какое подсилу только тому, кто не один год провел в поединках и в седле, поднялся с земли, однако не вставая выше корточек.

Как-то сами собой стихли, словно растворились в ночи, гитарные переборы. Почти погас костерок.

Осверин не отводил глаз от друга, а тот быстро и бесшумно подобрал их пожитки и скупым жестом позвал менестреля к лошадям. Предельно тихо, спокойно, без суеты и как можно более незаметно собрались путники и, укрывшись в тени деревьев, сели в седла.

– Огонь, – едва слышно произнес Аскольд, кивая на опушку.

– Сигнал? Знак? – так же тихо спросил менестрель.

– Не знаю.

– А хочется узнать?

Они переглянулись, читая ответ на лицах друг друга, и одинаково бесшумно, как безмолвные неживые тени, двинулись на свет. Старались еще не терять из виду фигуру с дороги – она, немного помедлив, тоже двинулась на свет, но не слишком-то таилась, пробираясь сквозь заросли и траву.

Каким-то чудом оставаясь невидимыми, друзья въехали в лес.

По обе стороны от них то вспыхивали, то тускнели изумрудные огоньки, словно глаза, вот только не всегда возникали по парам, как подобает всем нормальным глазам. Тьма под сенью деревьев казалась прямо-таки физически ощутимой материей, и Осверин даже украдкой потрогал воздух раскрытой ладонью, хотя и понимал, что ничего особенного не почувствует.

О странностях этого места говорили от края до края Обитаемых Земель, и путники в глубине души разрывались между дьявольски азартным любопытством и вовсе не беспочвенным страхом. Но впереди мелькал сигнальный огонек, дорога была совсем рядом, рукой подать, а потому у них и мысли не возникло повернуть назад. Приятный мандраж окончательно прогнал сон.

Следуя на свет, уже через лучину, не больше, они оказались на краю крохотной полянки. Тени, навскидку – человеческие, бродили по ней. А пришедшего, скользнувшего в круг света от костра, приветствовали радостными вскриками. Ждали товарища, ему же подавали знак… Вот только что за народ будет глухими ночами красться по опушке Поющего леса?..

Осверин тихонько потянул друга за рукав.

– И чего ради… – спросил было он одними губами, но так и не закончил фразу: ахнул, прервавшись на полуслове.

Аскольд шикнул на него, не повернув головы.

На полянке, среди этих ночных людей, сидела на земле привязанная к дереву девушка. И смотрела на мечника и менестреля. В упор.

Одежда ее то ли разорвалась, то ли была разорвана чьими-то загребущими руками, волосы разметались по плечам, а веревка опутывала ее вместе со стволом так, словно это был неистовствующий берсерк, а не молодая женщина. Волосы казались черными в тусклом свете костра, глаза – словно угольки на бледной коже. И она выглядела спокойной, самой невозмутимостью, от чего – и от пристального взгляда, словно она видела в темноте не хуже кошки – по коже тянуло холодком.

– Нужно ли вмешаться? Место специфическое, да и, кажется, они стоят друг друга, – осторожно предположил менестрель.

– Похоже на то. Но бесчестность остается бесчестностью в любом уголке мира…

И Аскольд заметил, что диковинные изумрудные огоньки в беспросветной тьме леса в основном кружат ближе к рассевшимся группкой мужикам, вот точь-в-точь волки, сужающие пространство вокруг своей добычи. А на девушку – ноль внимания. Может, невкусная?..

Тут один из ее пленителей выскользнул из общего круга у огня и подошел к ней. Вполголоса сказал что-то, а девушка зашипела в ответ, и тот, плюнув с досады, наотмашь ударил ее по лицу. Она дернулась в сторону, как сломанная кукла, и беззвучно зарыдала: это можно было разглядеть даже с такого расстояния по дрожащим от плача плечам.

И если до этого ни Аскольд, ни Осверин еще сомневались, на чью сторону им встать, то в это мгновение все и решилось. Мечник сверкнул глазами, сжимая зубы.

– Драться? – односложно спросил менестрель.

Аскольд кивнул:

– Я отвлеку их, а ты хватай девушку и лети на дорогу. Если разминемся, то в двух лучинах галопа к западу есть сломанный дуб – жди возле него, – он помедлил немного, проверяя себя. – Сможешь закинуть ее на лошадь?

Осверин, которому закидывание девушек на своего коня было в новинку, задумчиво кивнул.

– Вот и хорошо.

И воин вытащил меч, мгновение взвешивал его в руке – и вот уже рванулся вперед, не издав ни единого звука и совсем не готовясь. Ему это не было нужно.

Еще секунда, и темная громада из лошади и всадника, словно слившихся в одно целое, обрушилась на разбойников, ничего не подозревавших, и потому в первое мгновение только остолбеневших от внезапности и цепенящего страха. Во многом на это Аскольд и делал ставку: никто не тянулся за оружием, не выкрикивал команды и не осыпал его градом стрел несколько бесценных мгновений. За это время он успел сделать четыре взмаха мечем, обманчиво плавно переходящие один в другой, и на каждых из них на траву падало по одному мертвому телу. Без вскриков. Без ругани. Только с тихим шелестом и глухим стуком.

И тут оцепенение спало так же внезапно, как смертоносный всадник ворвался в освещенный круг костра. Со всех сторон тут же заголосили, заорали, завопили пронзительно и призывно; зазвенела сталь, замелькали луки и колчаны. Паника полыхнула подобно лесному пожару.

Перепиливая толстенную веревку, менестрель во все глаза смотрел на друга. Он бился… страшно он бился. Бывает, мечники красуются или болтают, иные рычат, как дикие звери, а те, чье мастерство оказывается выдающимся, начинают играть с противником – и тогда выглядят впечатляюще, как ураган. Аскольд же ураганом не казался. Наносил удар только тогда, когда нужно было ударить. Молча. Сдержано. И лицо его, как-то очень неуместно молодое, оставалось бесстрастной маской без тени живой человеческой эмоции. Его учили этому, учили с самого детства, и вовсе не оберегали от грубой жестокости жизни, как если бы он был из фарфора, нет. А потому Аскольд был вдвое, втрое опаснее, смертоноснее и эффективнее.

Менестрель наконец справился с проклятой веревкой, и девушка, обессиленная, рухнула на его подставленные руки, все еще сотрясаясь от рыданий.

– Тихо, тихо, сейчас мы улетим отсюда, далеко-далеко, и потом все это покажется страшным сном, только ночным кошмаром… – так ласково, как только мог говорить человек, пока вокруг падали и падали убитые, уговаривал ее Осверин, подхватывая на руки и сажая в седло, чтобы самому устроиться на конском крупе и хоть отчасти выполнить только что обещанное. – Все будет хорошо. Аль!

Мечник, почему-то уже пеший, отсалютовал ему, пока ногой спихивал с меча нечто, бывшее частью ночного разбойника. Они оказались совсем неважными фехтовальщиками, увы.

Осверин пришпорил было коня.

– Нет, – застонала девушка, – мне нужно… Я… Нужно…

– Что такое, миледи? – он и сам не сказал бы, почему обратился к ней именно так.

Она собрала все силы в кулак, чтобы ответить:

– Я должна уехать одна. Или за мной придут, а вас заберут тоже, и конь не увезет двоих так быстро, как увез бы одного, а до конца ночи еще далеко, и, о боги, это же Поющий лес – о чем вы только думали?!.. Мне надо ехать. Дашь… дашь мне коня?

Говорила она приятным, несмотря ни на что, бархатистым голосом, с легкой картавинкой, ужасно очаровательной.

Менестрель в изумлении воззрился на нее. Последствия удара по голове? Нет ли у нее жара? Истощения?..

– Я справлюсь, – обреченно заверила она и качнулась в сторону, но последним усилием выправилась и села ровно. – Правда.

Она выглядела неважно, но говорила твердо и была непреклонна. А они с Аскольдом ведь не похищали девушку, а спасали, ведь так?

Конь перешел на шаг.

– Ты точно в состоянии скакать верхом самостоятельно? – наконец вздохнул музыкант.

Девушка энергично кивнула.

– Тогда остается только поверить тебе на слово. И пожелать удачи.

Она неожиданно рассмеялась, мелодично и звонко, и, когда Осверин вложил ей в руки поводья, мягко положила ему в ладонь что-то в ответ. А потом менестрель спрыгнул в мягкую, влажную от ночной росы траву, и всадница ускакала в ночную темень и тишину. Встретятся они еще очень нескоро – но встретятся, оба уже другими людьми, однако никогда не забывавшие события той ночи и мерцающих изумрудов среди деревьев.

А Аскольд все сражался. Эффект неожиданности прошел, зато гнев на незнакомца, убившего их товарищей, завладел разбойничьей братией. И они стали теснить одинокого бойца.

Он успел запыхаться и устать, ноги предательски начинали наливаться свинцом, а по лбу бежали струйки пота, однако силы можно было еще черпать и черпать из непоколебимой уверенности, десяток лет оттачиваемого мастерства и чувства, что он поступил, как ему велит его честь. Аскольд Витт делал то, что считал справедливым.

И вот в чем штука – неожиданно он заметил, что изумрудные огни на несколько шагов теперь ближе, чем были лучину назад. Они сужали круг. К худу ли или к добру, он не знал – но, когда оттолкнул противника до границы тусклого полусвета и тот исчез в темноте, ему послышалось чавканье и утробное урчание – а воина того он больше не видел. Так мечник сделал вывод, что, попадая в тень, люди как-то кончаются. Только вот поздним ужином или ранним завтраком?..

Его все-таки ранили – по-разбойничьи, в спину, а после навалились всем скопом, принялись давить числом, массой, толпой. Когда из его рук выбили меч, Аскольд впервые почувствовал укол страха, такого, какой, должно быть, чувствовали они. Врукопашную против вооруженных людей ему было не выстоять долго – но что оставалось делать?..

«Не выстоять долго» вдруг оказалось предательским «не выстоять вовсе». Кто-то жутко хрипящий и тяжелый прыгнул ему на спину, и Аскольд рухнул в траву, почти окончательно проигравший. Глаза застилала темнота. И вдруг…

Чьи-то руки заботливо вложили в его ладонь меч, одобрительно похлопали по рефлекторно сжавшимся на рукояти пальцах.

– Ты можешь, я знаю, – улыбнулся Осверин, вытирая с виска кровь. – Так давай.

И менестрель исчез в мешанине тел, оружия и травы.

Аскольд оскалился хищно, показывая клыки. Кто-то успел подумать, что отделался так легко, это от него-то, восходящей звезды боевого искусства Альрина?!

А когда он поднялся, стряхивая с себя разбойничью тушу, на лице у него снова была дежурная маска – и рука была тверда, а меч быстр, как прежде.

На крохотной зеленой полянке, недалеко от границы Поющего леса, среди примятой и блестящей от чистейшей ночной росы травы, обессиленно полулежали, прислонившись к дереву, двое путников. Вид у них был неважный: в крови, ссадинах и синяка, помятые и весьма потрепанные, они были слишком слабы даже для того, чтобы открыть глаза – но зато друзья улыбались, и дышать им было вкусно и сладко.

– Аль, – подал голос менестрель, слабо, но тепло, – спасибо тебе. Знаешь, я… – он помолчал смущенно, – я всегда хотел, чтобы у меня был старший брат вроде тебя.

Мечник молча протянул ему руку, уже испачканную в чьей-то крови. И Осверин пожал ее, став названным братом Аскольда Витта, и до конца своих дней они оставались братьями – по делам и по духу.

Занималось утро. До восхода еще оставалось время, но свет уже рассеивал тьму, мир просыпался, и изумрудные огоньки растворились где-то в чаще, не оставив за собой и следа. День обещал быть чудесным – солнечным, долгим, теплым.

Если бы ран не было так много, а силы не были бы растрачены полностью, менестрель и мечник наслаждались бы им сполна.

– Ты хоть снял с коня поклажу, прежде чем подарить? – проговорил Аскольд с усмешкой.

Осверин притворно обиделся:

– Конечно! Там была моя гитара, а я менестрель или кто?!

– Скоро, пожалуй, оба мы будем «или кто», – фыркнул юный лорд Витт.

Музыкант зашелся тихим, приглушенным болью смехом. Да, тогда это действительно казалось смешным. Отсмеявшись, он сделал усилие и раскрыл сжатую в кулак ладонь:

– Смотри, она мне подарила вот.

На узкой ладони с пятнами крови лежала серебряная сережка – тоненькое колечко и хитрый замочек. Подарок на память.

– Носить будешь?

– Ага. По-моему, очень даже неплохо будет смотреться. Раной больше, раной меньше, сейчас уже не все ли равно? Только вот, – Осверин замялся, – мне самому еще не приходилось прокалывать мочку, да и не видно, что делаешь, если на себе…

Мечник вздохнул для вида и взял у него сережку.

– В правое или в левое?

– Да без разницы; к какому тебе ближе, – отмахнулся менестрель.

Аскольд примерился и твердой рукой проколол другу ухо. А музыкант – надо отдать ему должное! – не дернулся и не издал ни звука.

Потом оба прислонились обратно к дереву и закрыли глаза, отдыхая. Потом они даже приблизительно не могли бы сказать, сколько времени провели так, в полудреме, без движения и в тишине. Но сколько-то минут, часов или дней прошло, и их разбудили мягкие, пружинящие шаги. Что-то таинственное и древнее, такое же, как деревья в самой глухой чаще, вышло к ним из леса и обратило на них свой взор. Это ощущалось как дыхание, но сравнимое скорее с ветром, хотя воздух вокруг оставался спокоен. Поющий лес был здесь, и – парни почему-то были в этом уверены – он беззвучно пел.