Текст книги "Не успевшая (СИ)"

Автор книги: WindZipping

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Но поведение девушки было немыслимым... Впрочем, чего он ожидал? Что она будет молиться и мысленно прощаться с родственниками? О, она понятия не имела, насколько тонкий волосок отделял ее от смерти. А даже самый толстый канат все равно когда-нибудь порвется, что уж говорить о хрупком волоске.

Он не двигался и не дышал, безуспешно пытаясь взять себя в руки и успокоиться, благо она не пыталась сбежать. Вида убегающей добычи он бы не выдержал, кинулся бы следом, схватил бы и... Черт, это будет преследовать его до скончания веков.

Она не собиралась облегчать ему задачу, задумываясь о побеге, о том, как она резко рванет, отталкиваясь от потертого серого асфальта, и, возможно, если приложит все свои силы, то успеет, успеет убежать... Хотелось рычать и рвать на себе волосы от страха и отчаянья: «Нет, пожалуйста, нет! Ты понятия не имеешь, какие титанические усилия я прилагаю, чтобы оставаться на этом самом месте. Подожди еще чуть-чуть, еще немножко, и, может быть, я совладаю с собой; может быть, я наконец-то разберусь с тем, кого ты мне напоминаешь; может быть, я позволю тебе уйти. Только не убегай, прошу...»

Неужели хоть когда-нибудь что-то шло по его плану? Нет, судьба определенно издевается над ним. Он пропустил тот момент, когда сообразительная девочка, найдя бегство слишком опасным, но так и не забросив в сторону надежду выбраться отсюда, сделала осторожный шаг назад, сопровождаемый встречным порывом обезумевшего ветра.

Кто он? Его ли это тело? А если и его, то почему мышцы сокращаются сами, неподвластные приказам обессилевшего от страха мозга? Никакого разума, только инстинкты. Кто тот незнакомец, что схватил беззащитную девушку, прижал к толстому стволу дерева и впился в ее горло? Он, возможно... В прошлом, но не сейчас, не сейчас... Наверное, ему просто снится сон, старая заезженная пластинка из прошлого, неожиданно вспыхнувшая пугающе яркими красками. Проснуться, вырваться из кошмара... Это не может быть им... не надо... пожалуйста...

Что она могла знать о страхе? Да, она боялась его, может быть, не так, как остальные, не таким безграничным, лишающим ясности, слепым ужасом, но боялась. Но это все было не то. Страх, сковывающий тебя, когда ты понимаешь, что снова можешь соскользнуть, вернуться обратно, к мутному, грязному прошлому, столько раз похороненному и вновь ожившему, снова убить в себе все то, что растил, холил и лелеял долгие годы, десятилетия... сотни лет. Снова убить.

Почему осознание того, что он не сможет остановиться, настигло его именно здесь и именно сейчас? Почему раньше все было хорошо, так непревзойденно хорошо, а сейчас, с ней, с этой неизвестной ему девушкой, вмиг стало так... Нет, не плохо... глобально. Просто глобально, как падение метеорита, взрыв звезды, авария ЧАЭС...

А он все еще грубо прижимал ее к злополучной акации, ее кровь все еще струилась, опаляя своим жаром его горло, и, кажется, она все еще сопротивлялась. А может быть, ему просто показалось. В конце концов, она была просто человеком.

***

Он будто очнулся, отряхнул назойливые воспоминания, возвращаясь к реальности, и, в полной мере осознав свое дикое, раздражающее бессилие, с силой, достаточной для того, чтобы переломать пополам чей-нибудь хребет, ударил кулаком об землю. В стороны полетели мелкие комочки грязи, смешанные с маленькими травинками, перьями и прочим мусором, а в земле осталась внушительных размеров вмятина. От удара руку неприятно засаднило, по костяшкам потекла тонкая струйка крови, но он даже не повернул руку, чтобы рассмотреть царапину, которая, впрочем, уже затянулась. Он заслужил боль намного большую, чем эта.

Он поудобнее уселся, положив локти на колени и прижавшись спиной к шероховатой коре. Девушка была совсем близко, и ее пульс бился у него в ушах – тонкая ниточка, грозящая вот-вот исчезнуть. Он глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться. Итак, что мы имеем? Он переступил Черту. В общем-то, этого и следовало ожидать. Кажется, он заранее знал, ну, или, скорее, догадывался о том, что случится. Остановиться было просто невозможно. Мало того что он был чертовски голоден – она... Такого вкуса он не встречал еще никогда. И ведь он пытался, действительно пытался сдержаться... Никак. Это все равно что сдержать цунами, укротить, зажав между ладоней, тайфун, обернуть вспять извержение вулкана. Никак. И теперь ему предстоит вечность испытывать муки совести, зная, что он убил невинную девушку. Были, конечно, случаи и до этого... десятки, сотни... но их он, хоть и с тяжелой душой, все же оставил за пеленой прошлого, ведь тогда он был не в себе. Оправдание, конечно, не очень, но сойдет. Кто из них не совершал ошибок? Арчи говорил, что в их жизни главное – не останавливаться, упорно идти вперед. А хладнокровное убийство – это, безусловно, тяжелейший якорь, тянущий его назад, в пучину страданий прошлого.

Люди думают, что ОНИ – хладнокровные убийцы, ведь за сотни, тысячи лет можно запросто растерять все остатки совести, расценивая жизнь как старую ржавую монету. Смешно. И так по-человечески. На самом деле, каждая смерть оставляет на душе огромную, с рваными краями, рану. Убийство – это тяжело, особенно в первое время, когда оно является постоянным спутником твоей жизни, и если человек не мог никого убить раньше, то и сейчас он не пойдет на это... сознательно, по крайней мере. Хотя судьба никогда не спрашивала у них разрешения, меняя и перетасовывая карты так, как было выгодно ей.

Вот и эта девушка... Чем она провинилась перед судьбой? Чем ей не угодила? Или это наказание для него? Мол, ты слишком расслабился, вот и получай, и пусть совесть хорошенько помучает тебя? Но тогда девушка – просто пешка, оказавшаяся не в том месте и не в то время? Не успевшая убежать от гнева судьбы, обращенного на него?

Он застонал и зарылся руками в собственные волосы, голова раскалывалась от перегрузки. За что ему это? Ведь он всего лишь человек... был человеком.

В кармане глухо завибрировал мобильный. Мимоходом взглянув на часы, он с удивлением заметил, что с того времени, как он посмотрел на них возле аэропорта, прошло всего 10 минут. Это все... нападение, убийство, его муки совести... всего десять минут его агонии, которые он еще долго будет вспоминать с содроганием. Достав телефон, он осторожно скосил глаза на девушку. А она? Как он будет вспоминать ее? Ошибка... Чья-то дочь, сестра, возможно, жена или молодая мать, для него – просто ошибка.

На экране засветилось уведомление о приходе смс. Арчи. Ну конечно, кто же еще.

«Эй, ты что, струсил? Это всего лишь клуб, парень. Я мог придумать и кое-что похуже, знаешь? В общем, у тебя еще двадцать минут – иначе прикончу лично. Удачи».

Да уж, парень в своем репертуаре. Знал бы Арчи, где он сейчас... Хотя, возможно, тот, с его вечным позитивом, просто похлопал бы его по плечу и сказал что-нибудь «успокаивающе-философское», типа: «Все проходит, и это пройдет. Крепись, парень». Или еще хуже: «Это повод начать жизнь с нового листа! Ну же, заедем в типографию и закажем тебе чистый листик, чтобы ты снова мог попортить его событиями из своей дерьмовой жизни!» Хотя, в общем-то, винить его не за что, ведь Арчи действительно искренне считал это достойным утешением, проявлением братской любви и прочее.

Действительно, пора собираться, иначе Арчи и правда его прикончит. С него станется. Но она... Что делать с ней? Ее сердце еще бьется... Тихонько, замедляясь с каждой минутой, но бьется. Не сдается. Но это ненадолго, после Черты остается или смерть, или... Он широко распахнул глаза от безумной, варварской идеи, посетившей его мозг. Глупо. Чертовски глупо. Во-первых, у них сейчас и так проблем достаточно, а во-вторых... он никогда, ни разу этим не занимался. И еще... возможно, было бы благосклоннее просто дать ей спокойно умереть. Если бы у него был выбор, тогда, давно-давно... Что бы он выбрал? Конечно, проще было бы просто умереть, бросить это все к чертям, но мама, Вацлав... Берта. Каким жестоким ни был бы этот мир, все это, до капли, стоило того, чтобы побыть с ней лишние два года. И если жизнь – всегда борьба, то бороться нужно до последнего, как борется сердце девушки, еще не зная, что ждет его впереди. И оно не имеет права сдаваться.

Берта... При воспоминании о ней его собственное сердце судорожно сжалось, пропустив несколько ударов и вновь отозвавшись оглушительной барабанной дробью. Вот оно... Грязная, потрескавшаяся земля не поддается, у его ног лежат три сломанные лопаты, а он копает... Когда ломается четвертая, он бросает ее и разгребает землю руками, забивая грязь под ногти, царапая ладони до глубоких, кровоточащих ран, которые тут же затягиваются, лишь для того, чтобы уступить место новым... Все равно копает, глотая соленые слезы, дорожками стекающие по лицу. Где-то на деревьях ухает сова, испуганная громким, протяжным эхом от далекого, печального перезвона колоколов. Восходящее солнце застает его на четвереньках, руками, обагренными собственной кровью, копающим могилу. Рядом лежит безмолвное тело его сестры.

Берта... Он подавил протяжный, рвущийся наружу крик. А он еще думал, кого она ему напоминает... Берта. Он перевел взгляд на девушку, безвольной, сломанной куклой лежащую у его ног. Похожи. Не внешне, нет... У нее Бертин характер, ее несдержанная, отчаянная воля, огненный темперамент и отсутствие страха, даже несмотря на жестокое осознание цены победы. Такие никогда не сдаются, борются до последнего, даже если надежда уже сложила свои крылья и грустно качает головой. А внешне... У девушки темно-русые пышные волосы, густой копной обрамляющие худенькое овальное личико. Темно-карие глаза с отливом в золото по краям и длинные темные ресницы. На левой щеке едва заметное маленькое пятнышко – родинка. Красивая. Он хмыкнул. Да уж, когда он в последний давал женщине такую оценку? Но она действительно... да, красивая. И она бы не сдалась, точно не сдалась бы, а значит, и он не имеет права склонять голову. Нужно что-то делать... Нельзя позволить ей умереть.

Тишину грубо разорвал телефон, голосом Андрея Хлывнюка напевая: «Коли потрібен дурень...» Черт. Вот теперь ему точно капец.

Решение уже было принято, но он все еще колебался, поэтому, чтобы дать себе хоть небольшую, но отсрочку, решил все-таки взять трубку. Он не успел сказать даже «Алло», как Арчи в трубке взорвался гневной тирадой:

– Я думал, ты понимаешь по часам, но, видимо, нет. Объясняю: маленькая стрелочка на циферке «два», большая – на циферке «шесть». Половина третьего. Я жду тебя тут с двенадцати. За это время я мог бы словить минимум трех рыбок. Трех, понимаешь? Но вместо этого я торчу здесь и жду тебя. Между прочим, платить за две бутылки виски будешь ты. И, если ты подъедешь только под утро, уплата долга не засчитывается, и завтра я притащу тебя сюда снова. Андестендишь?

Недоумевая, как за два с половиной часа можно выпить две бутылки виски, он все же попытался объясниться:

– Я понял. Понимаешь, у меня проблема...

– Стоп-стоп-стоп, нетерпеливая и наверняка жутко красивая проблема, да?

Черт! Вечно Арчи все опошляет. Хотя, сейчас он оказался как никогда близок к истине.

– Нет, но...

– Ну, тогда не считается. Карточный долг – святое, помнишь? К тому же ты знал, на что шел, ведь я почти всегда выигрываю. Так что жду тебя через три минуты на месте. Не придешь – не жилец ты, парень. Прикончу хотя бы за то, что заставил меня ждать. Между прочим, я для тебя же стараюсь, устраиваю твою личную жизнь... Цени!

– Я не просил ее устраивать... – начал было он, но с Арчи бесполезно было спорить.

– Все, отбой. Три минуты!

Иногда его страшно хочется прибить... но сейчас Арчи прав. Уже поздно. К тому же подожди он еще немного – и ничего нельзя будет исправить.

Он осторожно опустился на землю рядом с девушкой и, едва касаясь, провел пальцами по ее волосам. Темно-синяя блузка была безнадежно испорчена, измазана в грязи и крови. Укус на шее почти затянулся, вниз от него по худенькому плечику тянулась тонкая струйка подсохшей крови. Он сглотнул, все еще не уверенный, что сможет решиться на это. По крайней мере, у нее будет выбор. Хоть какой-никакой, но выбор. Она сможет остаться... ну, или умереть. Но что-то подсказывает, что она выберет первое. Такие, как она, не сдаются. Какой бы ни была цена, не сдаются.

Он вздохнул поглубже и на этот раз осторожно обхватил ее плечи руками. К сожалению, теперь она не могла оценить запоздалую нежность. Он наклонился, отодвигая одной рукой с плеча густые мягкие волосы, текущие между пальцев, как жидкий шелк, и, прижавшись губами к ее шее чуть повыше плеча, снова укусил, запуская в вены яд. Во рту ощутился терпкий, соленый привкус крови, и он быстро отстранился, вытирая губы тыльной стороной руки. Ее сердце билось глубоко и ровно, будто знало, что теперь от него уже ничего не зависит.

Часы настойчиво тикали, бескомпромиссно приближаясь к трем. Арчи его прикончит... Но какое это, в принципе, имеет значение? Другое дело, что, когда девушка очнется, он будет последним, чье лицо она захочет видеть. Но не может же он оставить ее здесь... И отнести домой тоже не может. Стыдно, и горько, и... стыдно. И да, она склонна выбирать: может остаться с ними, а может и уйти. Вряд ли она, конечно, захочет остаться... Но в любом случае ее ведь не прогонят, так? Если она пожелает, то сможет прийти в любое время, но настаивать нельзя. Он встал, стягивая с себя черную куртку, потом осторожно приподнял девушку, закутывая в эту самую куртку, и снова положил обратно, проследив, чтобы ее волосы и блузка избегали контакта с грязью. Отлично. Оставить ее здесь одну, конечно, не лучшая идея, но и самому оставаться с ней нельзя. Он присел рядом, и в голову пришла неожиданная мысль. Найти бы бумажку и ручку... Он протянул руку, засунув ее в карман собственной куртки и выудив оттуда ключи от машины, жвачку, несколько смятых листков бумаги и маленькую ручку. Да уж... Так и оставил бы это все здесь и потом возвращался бы? Или взломал бы собственную машину? Таскать за собой ручку на всякий пожарный он догадался, а о такой глупости – нет. Идиот.

Быстро закинув в рот мятную жвачку (не хватало еще, чтобы Арчи почувствовал запах крови), он распрямил несколько листков и выбрал наименее помятый. Писать без опоры было неудобно, но он кое-как справлялся, вырисовывая буквы на старом листке из блокнота. Слова ложились тяжело, нелепые и неправильные, железным грузом оседали на грудь. Человечество еще не придумало таких слов, которыми можно попросить прощение за... такое. Он даже не знал, как описать это.

Он снова перечитал записку, зачеркнул несколько фраз, добавил новые и все рано остался недоволен. Из второсортного ужастика их фильм превращался в тупую комедию. И главный клоун в ней – он сам. Что может быть нелепее трусливо подкинутой записки с просьбой простить за убийство?

Он поморщился. Тяжело принимать это так, но да, действительно убийство. Вот только прощения он не заслужил, да и не получит он его. Ну и поделом ему.

Он снова проверил, правильно ли написан адрес на записке, и бережно вложил ее девушке в ладонь, сжав ее пальцы на клочке бумаги. Если она придет... Нет, на такое даже надеяться нельзя. Во всяком случае, у нее будет выбор. И неважно, что по пути она может кого-нибудь убить (с этим сталкиваются все, и оградить ее от этого все равно не получится) неважно, что она может не поверить содержимому записки – у нее будет выбор. Он верил, что она будет достаточно умна, поймет, что из людей ей все равно никто не поможет, и не пойдет в милицию или куда-нибудь еще. Действительно, а свободный ли это выбор, если ей так или иначе некуда будет идти, кроме как к ним?

А если что-нибудь пойдет не так, они всегда смогут вернуться за ней. Арчи, Кристоф и Влада... Как сложно будет смотреть им в глаза, когда они узнают, что он натворил. Но они-то его простят, она – нет.

Он поднялся и в последний раз взглянул на нее. К сожалению, других вариантов не было. Он вздохнул, поежившись от холода, в одной тонкой белой футболке, и развернулся, направившись в сторону парка. Он нашел в себе силы не оборачиваться, зная, что это ничего не изменит, и через несколько секунд его фигура растворилась в густой пелене тумана.

В аллее стояла абсолютная, звенящая тишина. Ветер тревожно затих, и перестали шелестеть зеленые листья стремившихся ввысь деревьев, мелкие ночные зверьки замерли в своих норах, не пищали, не царапались и не шуршали сухой травой, напуганные появлением хищника. Только равнодушная луна, единственный свидетель преступления, освещала аллею, деревья, одинокий фонарь и молодую девушку, чье сердце еще билось.

Глава 1.

Шаги вслепую

Стріляй... Скажи, чому боїшся ти...

Зробити цей... останній крок?

Давай... Най буде так, як хочеш ти...

Я заплатив... за свій урок...

Прощай, мій Ангелок…

Давай, тисни гачок.

Океан Ельзы

Я очнулась. Где-то вдалеке испуганно стрекотала сорока, заливался нежной трелью соловей и тихонько насвистывали птицы поменьше. В воздухе пахло цветами, травой и совсем чуть-чуть – бензином. Неужели я забыла закрыть окно на ночь?

Не открывая глаз, я вытянула руку, пытаясь нащупать телефон, который должен был лежать на тумбочке, чтобы посмотреть, который сейчас час, и замерла. Вместо ожидаемой мягкой поверхности кровати я ощутила под пальцами твердый шершавый асфальт, острые края мелких камешков и пушистые комочки земли. Дыхание перехватило, и перед глазами, как картинки из старого поломанного калейдоскопа, промелькнули воспоминания событий вчерашнего дня. Утренний скандал, настойчивые телефонные звонки, судорожные сборы... Аэропорт, парень-таксист, аллея... Байкер, нападение, страх, скручивающий тело изнутри... И то, как я раз за разом падала в глубокую, бездонную пропасть.

Я сглотнула, усилием воли подавив настойчивое желание распахнуть глаза и проверить, правда ли все это, и попыталась вспомнить, что полагается делать в таких ситуациях. Ужасно хотелось убедить себя, что это был лишь сон, но против меня свидетельствовали неопровержимые улики – начиная от моих собственных воспоминаний и заканчивая мягкой землей под пальцами, ветром, свободно играющем моими волосами, теплыми солнечными лучами, нежно щекочущими мои прикрытые веки и призывающими открыть глаза и встретиться со своим страхом лицом к лицу.

Я вздохнула и открыла глаза, встретившись взглядом с глубокой синевой утреннего неба, беззастенчиво разглядывающей меня сотнями глаз-облаков, как овцы, мирно плывущих под бдительным взглядом невидимого небесного пастуха. И все. Только я – и бездонное небо, и никого больше.

Застенчивое утреннее солнце ласково поглаживало верхушки деревьев, окрашивая их в разнообразные оттенки розового, желтого и оранжевого цветов.

Я попыталась приподняться, и неожиданный приступ головокружения выбил почву из-под моих ног, вынуждая меня сесть, опираясь спиной о любезно подставленный жесткий ствол дерева. Того самого, к которому меня вчера так жестоко прижали.

Несмотря на то, что я уже приняла более-менее устойчивое положение, голова все еще кружилась, а перед глазами все мелькало и расплывалось. Но после того, как я несколько раз проморгалась, зрение мало-помалу начало возвращаться, я смогла наконец-то сфокусироваться и...

В самом конце аллеи, возле маленькой скамейки, испещренной сотнями надписей и десятки раз перекрашенной, в густой траве копошилась маленькая серая мышь. Ее розовый носик смешно подергивался, а округлые пушистые ушки чутко ловили каждый шорох. Рядом, по коре высокого раскидистого каштана спускалась божья коровка. Ворсинки на ее лапках были влажные от свежей утренней росы. От этой скамейки и этого дерева меня отделяло где-то сорок метров.

Я закрыла глаза, а потом снова их открыла. Ничего не изменилось – сотни, тысячи мельчайших, невероятно четких деталей. Они не мельтешили, отвлекая внимание и раздражая, а переплетались, складываясь в безупречно четкую картину реальности.

Над моей головой пролетел голубь. Резкий звук хлопающих крыльев будто отрезвил меня. С поразительной ясностью я слышала шорох каждого пера птицы. И, как только я обратила на это внимание, на меня тут же накинулся целый шквал разнообразных звуков. Тихий шелест мелкого грызуна в траве, его едва слышное, трепещущее сердцебиение; переливы сотен птичьих голосов; взволнованное перешептывание разбрасываемых ветром листьев; далекий, но все равно отчетливо слышимый разговор людей, попивающих свой утренний кофе, купленный в ближайшем автомате; стремительно нарастающий, а после так же быстро убывающий рев моторов и оглушительные аккорды музыки, включенной на полную мощность, чтобы водители машин, в столь ранний час уже находящиеся в пути, могли окончательно проснуться.

И запахи... Доносящийся откуда-то издалека терпкий запах свежего кофе, горьковатая смесь духов, пота, лака для волос и еще чего-то сладкого, но не совсем разборчивого, едва уловимое переплетение запахов скошенной травы и горячей выпечки, и наконец – тонкая нить бензина и кожи, исходящая, насколько я поняла, от черной "байкерской" куртки, которую я скинула перед тем, как сесть, и которая теперь одиноко валялась на полу – молчаливое доказательство того, что вчерашний день мне не приснился.

Я сошла с ума. Определенно, как иначе это все объяснить? Допустим, что вчерашняя встреча с Байкером (мысленно я продолжала называть мужчину именно так, поскольку его настоящее имя мне было неизвестно) была реальностью, но дальше... Это определенно были галлюцинации на нервной почве. Начиная с того, что меня "укусили", и заканчивая тем, что я очнулась сегодня утром на грязном асфальте в самом центре аллеи. А Байкер... Скорее всего, это был обычный парень, которому мое больное, воспаленное событиями вчерашнего дня воображение приписало отливающие золотом глаза и прочее. А все остальное... Боль, борьба, страх... Лишь осколки разбившегося зеркала здоровой психики. Куртка... Может быть, в мужчине взыграла жалость, и он завернул меня, потерявшую сознание посреди улицы, в эту куртку, чтобы я не замерзла. В конце концов, сейчас никто не станет вызывать скорую абсолютно чужому человеку – вот он и сделал все, что смог... Хорошая теория, но слишком уж в ней много белых пятен.

Да, лучше всего было бы поверить в эту выдуманную мной историю, забыться и принять все, но я не привыкла просто так заниматься самообманом. Слишком много недочетов. Я отчетливо помнила все случившееся – боль, застрявший у меня в горле крик, мои безнадежные попытки вырваться и железную хватку его рук, неприятное чувство от соприкосновения спины с деревом, расплывающуюся по телу слабость и раскалывающуюся на тысячи частей землю под ногами. Это не могло быть сумасшествием, я действительно все помню, с поражающей четкостью ощущаю под кожей этот холод... Но ведь все сумасшедшие так говорят, верно? Еще никто из сумасшедших не признался, что все описываемые им события происходили исключительно в его голове. Вот и я так. Тихая сумасшедшая. "Это мой осенний бред – кинозал для психопата..."

И еще одна деталь... Я вижу, слышу и чувствую то, что не должна. Это что-то невообразимое... Калейдоскоп оттенков, полутонов и нюансов запаха... Как грустно осознавать, что все это – лишь плод разыгравшегося воображения. Поразительно яркий контраст и одновременно просто грубая издевка судьбы... Ну почему со мной всегда все так?

Окончательно убедившаяся в собственном сумасшествии (вообще, есть у людей такая неприятная особенность – они очень любят убеждать, неважно в чем, неважно кого, себя или других, но убеждать, наслаждаясь этим неповторимым процессом приобретения искренней веры в ложное, как опытный шулер наслаждается очередной удачно спланированной партией), я нащупала сумку, бесформенной тряпичной лужицей лежащую на асфальте у моих ног и, отработанным до автоматизма движением расстегнув заедавшую застежку-"молнию", достала оттуда маленькое серебренное зеркальце.

Насколько я поняла, моей любимой синей блузке, как и старым добрым черным джинсам, суждено провести остаток своих дней в чреве стиральной машины, куда я раз за разом буду заталкивать их в безнадежных попытках отстирать всю эту кровь и грязь, да и волосы мои сейчас явно не в лучшем состоянии, поэтому, чтобы ненароком не схлопотать себе инфаркт, лучше сейчас в зеркало не смотреться, но... Я всегда любила риск. Вернее, нет: раньше я всегда любила риск, а сейчас с меня его уже, пожалуй, хватит. Но посмотреть в зеркало все же надо. По крайней мере, я буду знать, как обстоят дела на самом деле.

Пальцы дрожали и не слушались, но у меня все-таки получилось открыть защелку на зеркальце. На самом деле, все оказалось не так уж и плохо. Спутанные грязные волосы, достойные самого Эйнштейна, бесформенной кучей оформляли явно не выспавшееся бледное лицо. Хорошо, что хотя бы синяков под глазами не было. В общем-то, довольно-таки сносно.

Мое внимание привлекли потеки крови на блузке. Если все это – лишь плод моей фантазии, то откуда тогда кровь? Похолодевшая от внезапной догадки, я повернула зеркальце так, чтобы можно было получше разглядеть плечо, и замерла, не в силах поверить своим глазам. На шее, чуть выше того места, где она переходит в плечо, отчетливо проступал след, больше всего напоминающий кошачий укус месячной давности – зажившая тоненькая ниточка шрама.

Определенно, укус, слишком широкий для кошачьего, но и не похожий на человеческий – слишком сильно отпечатались на бледной коже два верхних клыка, у человека такой формы зубов не бывает. У меня есть опыт – все руки покрыты такими мелкими, едва заметными шрамиками от острых кошачьих зубов. Но это... Ладно, даже если не принимать во внимание неестественную для тупых человеческих клыков четкость, почему полузаживший след выглядит так, будто меня укусили минимум две недели назад? Если бы не мое "новое" зрение, я бы его даже не заметила.

Черт, вот оно... Я же предположительно сумасшедшая. Я отвернулась и протерла глаза тыльной стороной руки, крепко зажмурившись и снова (который уже раз за сегодня?) моля, чтобы это оказалось лишь сном. Открыла глаза и с разрывающимся сердцем уставилась в отражающую поверхность зеркала. Тонкий белый шрам и бурые разводы засохшей крови. Не то, чтобы много крови... Но откуда-то она же взялась. Не верю, что мое сознание может выдать столько глюков одновременно. Даже я на такое не способна.

***

Я слегка подвинулась, чтобы положить зеркало обратно в сумку, и краем уха услышала тихий шелест падающей бумаги. Быстро развернувшись, смогла заметить, как нежно крутится в воздухе, падая, почти невесомый, ослепительно-белый листик. Видимо, чей-то записанный по старинке на клочке бумаги номер выпал из моей сумки, когда я искала в ней зеркало... Я словила его и, несмотря на то, что в начале хотела положить его обратно в сумку, все же передумала и аккуратно развернула. Клочок бумаги оказался наспех вырванным листком из блокнота, совершенно не похожего на мою записную книжку. Чувствуя неприятную тяжесть в груди и заранее предсказывая, что ни к чему хорошему это не приведет, я принялась вчитываться в мелкий, с резким наклоном вправо, незнакомый почерк.

«Я, честно, не знаю, что можно сюда написать, слишком все сумбурно и неправильно. Но если начать просто, без предисловий... простите меня. Пожалуйста. На самом деле, все совсем не так, как могло Вам показаться, и я очень хотел бы Вам все объяснить. Я знаю, что это маловероятно, но если Вы позволите, я хотя бы постараюсь вымолить Ваше прощение.

Вы теперь вампир, и... черт, я действительно не знаю, как все это объяснить. Можно начать с того, что сегодня ночью я просто трусливо смылся, но...

Наша семья всегда с радостью примет Вас по адресу: «ул. –, дом 17». Если Вы придете, мы Вам поможем и все объясним, если нет – насильно Вас заставлять не будут.

Простите меня, за все. Простите...»

Я ошарашенно перечитывала короткую записку снова и снова, пытаясь вникнуть, найти какой-то глубинный смысл в хаотичном переплетении слов. После седьмого раза я выучила ее наизусть, запомнила каждую мелкую завитушку, каждую букву, но все равно ничего не могла понять. Хотя, лгу. Понять-то я поняла, а вот поверить – нет. И как можно во все это поверить? Неужели это мое больное воображение сделало Байкера главным героем моего личного ужаса? Ну что это со мной происходит?

Множество раз перечеркнутые слова и фразы... Обращение на "Вы"... Неуверенный тон самого письма... Это мое сознание самостоятельно перестроилось на грустно-меланхолический режим, или... Парень действительно существовал?

Ничему нельзя верить. Все смешалось, и, хотя внешний мир обрел невиданную четкость, внутри у меня – полный хаос, и я ничего не могу с этим поделать.

Но если предположить, что на самом деле я не сошла с ума, то... Нет, в вампиров я не верила. Глупо вообще как-то... Верить. Верить или не верить можно в Бога, в Деда Мороза или в исполнение желаний под падающей звездой, а в вампиров никто не верит. Должно быть другое объяснение... Может быть, наркотики. Точно! Меня могли накачать наркотиками, и... Да уж, хорошенько меня "вставило". Такое и в страшном сне не приснится. А потом... По отработанной схеме: "Хочешь, девочка, еще? За второй раз платить надо." Черт! Тогда Байкер – дилер? Или очередная жертва? Наркоман? Как же я вляпалась...

Ужасно раздраженная, я понимала, что обе мои "теории" – про сумасшествие и про действие наркотиков – шиты белыми нитками, но поделать ничего не могла. Мне нужно было хоть что-нибудь, что можно было нормально объяснить. Стоп, объяснить... Мне ведь обещали все рассказать. Я повертела в руках клочок бумаги... Значит, в этом доме у них наркопритон, или что-то типа того... И что же, они так свято верят в чудодейственную силу своего наркотика, что не боятся того, что я могу пойти прямиком в милицию?

И снова – недочеты. Укус совершенно не сглаживался с теорией про наркотики. Да и то, что я вчера пережила... Глаза того парня... Не расширенные невидящие зрачки, а именно светящийся, осмысленный взгляд... К тому же, я помню, что меня укусили... Не кололи вену, не дали таблеток, а именно укусили. Ну что же это такое?

Я машинально провела ладонью по запястью, ища следы от укола. Ничего. Только... Я прижала пальцы к вене, нащупывая пульс... И метнулась к сумке, судорожно ища телефон или, на худой конец, часы. Ключи, паспорт, какое-то обезболивающее с просроченным сроком годности, очки, кошелек, салфетки, чехол для очков, пара визиток... Телефон! Дрожащими пальцами разблокировав экран, с которого мне ослепительно улыбалось самое любимое лицо на свете, несколько раз промазав, я все же нажала на иконку секундомера. Снова приложив пальцы к бьющемуся под кожей пульсу, я считала... Считала... Считала. И каждый раз за двадцать секунд получалось около четырнадцати ударов, за минуту – чуть больше сорока. И это при том, что обычно, во время сильного стресса, мое сердце отбивает под сто пятьдесят ударов в минуту.