Текст книги "Древо вечной жизни (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Отключив видение Тьмы, я рассмотрел в воздухе тонкую дымку белого пара.

«Он всё это сделал, увлечённо втирая тебе про Песочного человека!»

– Кирим, а ну-ка посчитай вслух от одного до шестнадцати, а в уме одновременно от шестнадцати до нуля, только громко и чётко.

– Раз, два, три…

«Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать…»

«У него несколько одновременных потоков сознания».

«Теперь понятно, почему он не подошёл Злючке».

«Да…»

– А кто такая Злючка?

– Это мою змейку так зовут.

– Злючка, Злючка, – приторно-сладким голоском позвал он и протянул руку. – А можно мне её подержать?

– Она к тебе не пойдёт. – Но мелкая предательница уже скользнула вперёд и запетляла между его пальцев.

– Щекотно, – засмеялся он.

– Давай, двигай уже, сколько можно прохлаждаться? Самое трудное впереди, а жара усиливается.

Выше действительно начинался крутой километровый подъём, где приходилось карабкаться, цепляясь руками и ногами.

– Змею верни, а то расплющишь ненароком.

Змейка, как мне показалось, нехотя вернулась ко мне и излишне сильно обвила шею. Злючка – она и есть Злючка.

Мы упрямо ползли вверх, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Сухой раскалённый воздух царапал горло, вода кончилась.

– Уже немножко осталось, – в который раз сказал я приплясывающему на огненных камнях Кириму. Тот закусил нижнюю губу и, кивнув, полез дальше. Вниз полетела пыль и мелкие камешки. – Будь осторожен, – также в тысячный раз повторил я и двинулся следом.

Через полчаса мы наконец выбрались на плоскогорье и, измученные, без сил повалились на покрывало, расстеленное над безграничным, дышащим изнуряющим жаром прозрачным простором.

– Теперь понимаешь, почему я за тобой спустился?

– Без воды и мяса я бы тут сдох или сорвался вниз, решив подниматься не с утра, а по холодку, ночью. Спасибо…

Я повернул голову, ощутив его взгляд. Не знаю, что в нём было: изнеможение, искренняя благодарность или готовность принять и отдать всего себя – но я понял, что никуда не отпущу этого чумазого ясноглазого зверька, что откликнулся и пришёл на мой зов.

========== 4. Кирим ==========

От тёплого, принимающего взгляда Кабира заныло сердце, как в первую ночь одиночества после маминой смерти. Нестерпимо захотелось, чтобы он вновь прикоснулся, обнял меня. Я уже было потянулся навстречу, но какое-то беспокойное чувство грызло меня изнутри. Я поднялся, оглядел горизонт над серой каменистой равниной.

– А где же твой оазис?

– Под куполом, но его отсюда, наверное, не видно, надо подняться чуть выше. Посмотри правее, там такая белая башенка.

– Ага! И рядом с ней кто-то есть.

Кабир вскочил на ноги, глянул вдаль и понёсся к башне. Я подхватил коробку с покрывалом и побежал следом, но почти сразу безнадёжно отстал. Поднявшись на пригорок, я увидел сияющий в солнечных лучах купол. В своей высшей точке он на пару метров возвышался над землёй, а шириной был около пятидесяти метров. Дверь в белой башенке перед ним была распахнута. Тяжело дыша, обливаясь потом и чуть ли не теряя сознание от нахлынувшей дурноты, я вцепился в дверной косяк и заглянул внутрь.

Злобно рыча, Кабир пытался повернуть металлическое колесо на массивной железной двери с написанными на ней белыми буквами «ЛБМ», но у него ничего не получалось.

– Заперлись изнутри! – хлопнул он по двери ладонью, сверкнув на меня жуткими бездонно-чёрными глазами. – Сколько их?!

Я переступил порог, прикрыл глаза, слушая распахнувшееся передо мной пространство Тьмы.

– Трое, но я их почти не чувствую, будто они закопались глубоко в песок.

– Да, трое сияющих. Один сильный, выставил блок, прикрывая, скорее всего, своих служителей. Как же я их проглядел?

Он вновь зыркнул на меня и сел на пол, привалившись спиной к двери.

– Отсюда нам её не открыть, а они могут жить внутри хоть целую вечность, пока мы тут не сдохнем от голода или не поджаримся, как на сковородке. Если они хоть пальцем тронут мои инструменты и записи…

– А купол нельзя разбить где-нибудь с краю?

– Попробуй своей тупой башкой, может, хоть немного поумнеешь! – крикнул Кабир и отвернулся, уставившись в пол.

Я сжал пальцы в кулаки и вышел. Обогнул башенку и приблизился к куполу. Он был зеркальным, гладким и практически чистым. Я впервые так ясно видел своё чуть вытянутое отражение. С грязными сбитыми коленками, изодранными о скалы худыми руками и ногами. Даже на животе красовалось несколько глубоких царапин. Не знал, что я такой… Стоял, разглядывал себя, подыскивая подходящее слово. Жалкий? Определение мне не понравилось. Я поднял камень. Коснулся ладонью прохладной ладони отражения и, оскалившись, ударил. Камень не оставил на стекле даже царапины, лишь мелкие крошки да пыль заскользили вниз.

– Это бесполезно, – раздался спокойный голос, – он крепче скалы, на которой ты стоишь.

Шорох шагов. Мертвящий взгляд отражения.

– Можешь убить их Тьмой?

– Нет, чтобы убить, мне надо прикоснуться.

Всей спиной я ощутил его разочарование.

– Но я могу их напугать! – Я повернулся к Кабиру, тот задумчиво смотрел на меня.

– Даже через барьер? Хотя, когда они уснут… Ну-ка пойдём.

Обогнув купол, мы приблизились к трубе, что косо выходила из земли и, изогнувшись, смотрела широким раструбом в противоположную от пустыни сторону. Кабир потянул закрывавшие её металлические лепестки, я помог ему и заглянул внутрь. Вход в тёмные недра перекрывала решётка, я с трудом просунул в ячейку указательный палец.

– Это воздухозаборник, закрыл его на случай сильного ветра, когда уходил. Мы в него не пролезем, а вот Злючка – запросто.

Змейка скользнула по его руке и протиснулась в шестигранное отверстие сетки; вернулась обратно.

– Она могла бы их просто убить, но тогда кто нам откроет? Но если она убьёт двоих, третий, гонимый страхом, запаникует и решит выбраться наружу. А до того момента нам надо как-то продержаться. – Он накрыл и чуть сжал моё плечо. – Извини, что сорвался… Как-то всё это слишком неожиданно произошло.

Я ничего не ответил, лишь наклонил голову и коснулся щекой его пальцев.

Мы, обнявшись, лежали на покрывале под дверью и слушали тишину ночи. Очень хотелось есть, а ещё больше – пить. Усталое тело отяжелело и ныло после трудного подъёма.

– У меня там глубокая скважина с помпой, – будто отзываясь на мои желания, сказал Кабир. – Вода такая холодная, что аж зубы ломит, а облиться ею с головой после зноя – вообще сказка.

– Облиться?! Зачем?

– Приятно… – Он провёл пальцами по моему лбу, и я вздрогнул, пережив переданное воспоминание.

– Бр-р, холодно! – Он хмыкнул, прижимая меня к себе. – Там под куполом всё живое, так странно.

– Это сад.

– Сад?! Из деревьев?! И пальмы есть?

– Финиковая и кокосовая, ещё я выращиваю бананы, лимоны, апельсины, мандарины, киви, есть абрикос, яблоня и груша, двадцать сортов винограда. И да, всё это можно есть.

– А почему ты тогда принёс мне только змей?

– Чтобы приручить к себе.

Я пихнул его локтем и почесался макушкой о подбородок.

– У тебя опять торчит.

– А у тебя нет?

– Не-а, вымотался и хочу спать.

– А если я сделаю так?

Тёплая волна желания наполнила грудь, приятно покатилась в низ живота.

– Не надо, а то я потом точно усну и не смогу толком за ними следить. Один, кстати, уже вырубился, второй на подходе, но главный настороже.

– Схожу, запущу Злючку и вернусь, – поднялся Кабир и вышел, по полу повеяло ночной прохладой.

Я сел, обхватывая коленки, вслушиваясь во Тьму за дверью. Интересно, что значит «ЛБМ»? Смогу ли я напугать их, чтобы они открыли дверь, и тогда…

Тьма шевелилась за дверью и под закрытыми веками, показывала чьи-то руки, что крались ко мне, извивались, шуршали, как змейка в гулкой трубе. Руки, мамины руки нежно качали, баюкали меня.

«Спи, маленький, любимый мой сыночек, спи…»

Скрежет и скрип.

«Это ветер, всего лишь ветер шумит, а нам с тобой так хорошо, так тепло и уютно вместе…»

Вкусно пахнущая чем-то кисло-сладким и свежим ладонь накрывает губы, я улыбаюсь.

Юркая змейка скользит по полу, знакомые родные запахи успокаивают, говорят: «Ты дома». Но в него пробрался враг, хитрый и коварный. «Убить!» – звучит внутри воля творца. Скорее, пока они не проснулись. Да! Вот они! Забились, обнявшись, в угол, прислонившись к стене, соединившись лохматыми головами.

Вторая рука накрывает, зажимает нос. Мама решила поиграть, кто дольше сможет не дышать. Я, как обычно, расслабляюсь, раскидывая руки, и притворяюсь мёртвым. Мама не знает, что моя кожа может впитывать не только воду, но и воздух. Я люблю притворяться мёртвым, у меня хорошо получается, тогда все живые начинают сбегаться и сползаться, чтобы полакомиться мной, и тогда…

Бросок! Клыки входят в тёплую ногу, впрыскивая в кровь яд. Тише, не дёргайся.

– Мама!

Ну вот, разбудил! Ещё бросок. Цепкие пальцы перехватывают на лету. Сдавливают, ломая, бьют об пол. Мир гаснет. «Убей!» – непреклонно звучит внутри. Изгибаюсь и кусаю сладкий липкий палец.

Распахиваю глаза. Тёмный силуэт на фоне светлеющего проёма открытой двери. Это не мама. Мама мертва! Я сам убил её!

– Мама! – доносится испуганный крик.

Силуэт хочет отнять от моего лица руки, чтобы бежать вниз спасать своё дитя, но я уже внутри, уже наполнил его изголодавшейся Тьмой. А выпустив её, я не могу остановиться… Но могу хотя бы попытаться.

«Но зачем? Она ведь хотела убить тебя?» – вопрошает холодный разум.

Зачем? Зачем?

========== 5. Тьма ==========

– Пусти! Пусти меня! – кричу я, вырываясь, но глупый мальчишка обнимает, удерживает меня, гладит, шепча на ухо какие-то глупости.

У него, оказывается, такие крепкие руки и горячее огненное сердце, как бы я хотела покориться ему, но дурак не понимает, ничего не понимает…

– Прости, я там немного задержался, показалось, что за мной кто-то наблюдает… – говорит, открывая дверь, Кабир.

Этот не дурак, он понимает всё и сразу, и я подчиняюсь его воле, хочу я того или нет.

В прыжке он сбивает женщину с ног. Они летят в дверной проём и кубарем катятся по железным ступенькам вниз.

– Нет! – кричит женщина, замечая своих мёртвых детей, разметавшихся в углу под лестницей и застывших с белой пеной на губах. – Не-ет! – стонет она, запрокинув голову, и удлинённые мною клыки Кабира входят в её горло. Горячая кровь заполняет глотку. Мою? Кабира? Нашу! И мы глотаем. Резкий поворот головы налитыми силой мышцами. Истекающий кровью труп с разорванной шеей отлетает в сторону. Выплюнутый кусок плоти шлёпается рядом.

Кабир кидается к детям и высвобождает из скрюченных судорогой пальцев девчонки изломанное тельце змеи. Наконец-то этот кусочек вновь вернётся ко мне, я уже чувствую, как тает преграда между нами.

Пальцы девочки дёргаются. Кабир замечает и накрывает её горло, слушая пульс. Стирает пену и, зажимая нос, дышит в слюнявый рот.

– Кирим! – хлещет он застывшего наверху мальчишку.

Тот вскакивает и, спотыкаясь, с растопыренными, дурными глазами сбегает вниз.

– Следи, чтобы не умерла! Я за антидотом.

Кирим приподнимает голову девочки, убирает с лица спутанные волосы, и я уже в ней. Я-то и раньше здесь была, иначе бы она давно умерла, но её сознание погасло вместе с волей, что заставляла сердце биться, несмотря ни на что. Но зачем ему биться, если она уже слилась и растворилась во мне?

Возвращается Кабир и вкалывает противоядие. Освобождает ближайший стол от остатков фруктовой трапезы, сметая объедки на пол. Кладёт на него девочку, поворачивает голову и оголяет шею. Что он задумал?

Достаёт из принесённой коробочки с инструментами скальпель и вскрывает змейку.

«Нет! Не смей! Не смей вновь забирать её у меня, она моя!»

– Что ты делаешь? – любопытствует Кирим.

– Заткнулись! Оба! – относит нас прочь яростная сияющая волна.

И, сжавшись в углу возле уставившегося вверх невидящим взглядом мёртвого хрупкого мальчишки, мы наблюдаем, как сгорбленный и предельно собранный хищник вынимает из головки змеи чёрную капельку простого шестигранного кристалла, а затем помещает его в сделанный у основания черепа девочки разрез и аккуратно зашивает.

Разворачивает её голову лицом вверх, накрывает ладонями уши, запрокидывает голову и замирает, всем своим существом пеленая Злючку в новый мясной кокон.

Мне хочется кричать и рвать на клочки, а не трепетно вплетать её сознание в оживающее тело. Но он крепко держит ледяными сияющими пальцами тонкие нити Мрака и ткёт полотно новой жизни.

Дивный узор завершён, он прост и прекрасен, даже нравится мне, гордость от выполненной работы переполняет меня, но, фыркнув, я встаю и отхожу от окна Кабира.

Я не смотрю, но слышу её первое слово: «Мапа?»

========== 6. Кабир ==========

Первая лопата жирной земли упала на окровавленное лицо мёртвой женщины.

«Вот она – плодовитая самка, о которой мы так долго мечтали и звали – мертва. А виновник всего жрёт наши фрукты!»

Кирим и правда, чавкая, жевал подобранный под пальмой, где мы выкопали могилу, финик. Выплюнул продолговатую косточку и кинул в яму следующую лопату чернозёма.

«Зато мы наконец-то нашли подходящее тело для нашей Злючки».

Загорелая до черноты девочка лет восьми лежала на животе у края могилы и увлечённо смотрела вниз. Чёрные спутанные в колтуны волосы свисали по обеим сторонам от измождённого, но улыбающегося лица.

– Что это? – скривился Кирим, доставая из земли длинного толстого червя.

– Положи на место, они рыхлят почву.

– Мапа! – крикнула Злючка, перехватывая на лету брошенного червя и в мгновение ока проглатывая.

– Злючка, фу!

– Кабир, а почему она тебя мапой зовёт?

– Мапа! Мапа! – вскинула на меня Злючка перевозбуждённо-блестящие глаза. – Убить! Убить! – вытягивая шею, волнообразно повела головой, указывая на мёртвого худого мальчика, что лежал, словно уснув, на груди у матери.

«Да, очень подходящее тело, чтобы ползать и жрать червей!»

«Мы с Киром научим её ходить».

«Ах, мы с Киром… Знаю я, что ты хотел сделать с Киром».

«Великая Тьма! Неужели ты ревнуешь? Он же всего лишь мальчишка! Я просто шутил над ним. Кстати, мне от перенапряжения вчера показалось, или я действительно слышал голос Тьмы?»

«Тебе не показалось, я тоже его слышал, а твои шуточки до добра не доведут, помяни моё слово. Когда-то я тоже был всего лишь мальчишкой. И, судя по реакции, твой член шуток не понимает».

«У неё что, действительно есть самосознание, как твердили эти полоумные фанатики, верящие сначала, что она их всех спасёт, а потом – что им будет хорошо по ту сторону света, в вечном покое и блаженстве?»

«Благодаря этим полоумным фанатикам, как ты изволил назвать моих родителей, у нас есть купол, оазис и жизнь. Точнее, жизнь есть только у тебя, а мне теперь уже точно не на что рассчитывать, потому что ты убил мою последнюю надежду – перегрыз ей глотку! Такие ужасно-страшные захватчики! – съязвил Арун, а затем печально добавил: – Бедный мальчик…»

– Так почему она тебя так зовёт? – не унимался мелкий.

– У неё и спроси!

– Да она только два слова и знает: мапа и убить.

– Убить! Убить! Убить! – затараторила, раскачивая головой из стороны в сторону, Злючка.

– Заканчивай тут и начинай прибираться. И хватит жрать, а то так и будешь животом маяться! И прежде чем гадить, выкапывай ямку, а потом засыпай за собой, дышать уже нечем. Тут тебе не пустыня.

– Я не виноват, что у меня от фруктов понос, в них столько воды!

Вокруг его головы, жужжа, закружила пчела. Я еле успел перехватить его руку.

– Не смей трогать пчёл, – прошипел я, понимая, что вновь начинаю срываться на нём, но Арун вывел меня из себя, – они опыляют цветы, без них у нас не будет фруктов и мы все сдохнем, если ты, конечно, сам не будешь их…

– Убить?! Убить?!

Я посмотрел вниз. Злючка открыла рот, искоса глядя на меня, готовая в любой момент впиться зубами в лодыжку Кирима. Тот приподнял лопату, целя в висок девочки. Я сжал зубы и, медленно присев на корточки, погладил Злючку по голове.

– Нет, не надо его убивать, вы же подружились. Пойдём со мной, надо обрезать твои волосы.

– Убить? – разочарованно произнесла она, прижимаясь щекой к ноге.

– Ладно, я тебя отнесу. – Я легко поднял её на руки, и она опустила подбородок мне на плечо, глядя на оставшегося позади Кирима.

– Ты меня понял? – оглянулся я. – Чтобы никого тут Тьмой не жрал, ни пчёл, ни муравьёв, ни червей. Они поддерживают здоровый баланс экосистемы.

– А Злючке, значит, можно?

– Убить! Убить!

Я тяжело вздохнул.

– Захочешь поохотиться – иди наружу. Договорились?

– Хорошо-хорошо, буду голодать, – сказал он, подбирая и кидая в рот очередной финик.

Я срезал ножницами длинные волосы Злючки с запутавшимися в них веточками и прочим мусором. Хотел сделать поровнее, но получалось клочками, как в детстве, когда я пытался подстричь чернявого кучерявого Аруна, что хохотал, глядя на себя в зеркало, а я щёлкал его по ушам, чтобы он не вертелся и сидел смирно.

Мой друг жил через дорогу от нас при храме Великой Тьмы. Отец запрещал с ним водиться, но меня, как магнитом, тянуло в их дом и таинственное святилище.

Стоило отцу выйти за дверь, на работу, как я тут же выглядывал в окно, дожидаясь, когда он степенной походкой толстого важного человека повернёт в проулок, спрыгивал на грязный тротуар, стараясь не угодить на спящих бездомных или паломников и, преодолевая кричащий и сигналящий поток машин, кибиток такси, спешащих по делам прохожих, прилипчивых наглых попрошаек и животных, оказывался перед тёмной гранитной громадой величественного храма.

Тяжёлый чёрный занавес на входе шевелился, как живой, или живой была непроглядная тьма, вечно царившая внутри? Закрыв ладонями лицо, а большими пальцами уши, с неизменным трепетом в груди перед неведомым, я поклонился и побежал дальше, в калитку с левой стороны. Вымощенная камнем дорожка вела в глубь двора, мимо апельсиновых деревьев с дремлющими в их тени большими рыжими собаками. Я знал, что они умные и не тронут меня, но от их прицельных взглядов в спину сердце уходило в пятки.

– Арун! Арун! – позвал я, приплясывая в нетерпении у ступеней широкой веранды и выглядывая его, вытянув шею, в открытой настежь двери, что вела в дом с лёгкими занавесками на окнах и ароматом благовоний. Дуновение ветерка принесло тонкий аромат сандала. – Арун!

– Кабби, это ты, мальчик мой? Зайди, поговори со старым Анкером.

Я оглянулся на притворяющихся лениво спящими собак и взбежал на деревянную веранду. Оставляя пыльные следы на тёмно-коричневом лакированном полу, подошёл к окну и, привычно запрыгнув на подоконник, сел, скрестив ноги. Седой костистый старик с суровым, изборождённым глубокими морщинами лицом полулежал в кресле, медленно опуская и поднимая черепашьи веки.

– Теперь моё имя звучит как насмешка, разве я похож на молодое дерево? – Я чуть улыбнулся. – Дрянная девчонка не хочет забирать меня к себе. Видимо, Тьме, как и тебе, скучно со старым Анкером. Но ничего, как только эта коряга сгорит в погребальном костре, мы с ней повеселимся, – усмехнулся он.

Мне всегда было страшно и безумно любопытно слушать его дерзкие, а порой похабные речи о Великой.

– Не ёрзай так нетерпеливо, знаю, ты хочешь узнать, куда опять унесло этого беспутного мальчишку, но порадуй ещё глаза старика, а то в зеркале я вижу только безвозвратно ушедшие годы. Дай-ка руку… Давай, давай, не бойся, я не ем детей, – вновь усмехнулся он, сжимая мою ладонь в сухих подрагивающих пальцах. – Когда-то я был воином, и неплохим, раз ещё жив. Или наоборот? И мне знаком этот огонь, что заставляет кровь бурлить и ходить по краю. Она любит таких, как мы, что горят ярко да долго. Не поддавайся ей. Держи крепко и владей. Да, с бабами только так и надо, а то на шею сядут и понукать начнут. Гони её из сердца и держи в голове. Я же вижу, как ты на Аруна смотришь.

Я дёрнулся, как ошпаренный, но каменные пальцы мёртвой хваткой сжали мои хрупкие косточки, готовые раздавить их в любую секунду.

– Она в храме, ждёт тебя, черноглазого.

– К-кто?

– Аруна, кто же ещё может тебя там ждать? Тьма-то уже давно внутри. Иди, найди её. Шестнадцать лет, время пришло.

– П-почему её? – Видимо, старик совсем спятил.

– Иди, иди и не задавай глупых вопросов, действуй, и в голове, держи её в голове, сияющий.

– Там же темно, как я его найду, звать-то нельзя?

– А сердце тебе на что? Тьму-то выгони, а Арунку впусти, раз глаз положил, и не ошибёшься.

Анкер отпустил мою руку, и я сам не понял, как оказался перед шевелящимся входом в храм.

«Ещё раз услышу, что ты в него ходишь, шкуру с живого спущу! Я уважаемый человек и не потерплю в доме такого распутства!» – вспомнились гневные крики отца.

Все знали, что в храме погружались во Тьму не только духом, но и телом, впуская её в себя и предаваясь грязным, низменным, как говорил отец, животным страстям да наслаждениям. Не пойми с кем и как попало. «Даже мужчины с мужчинами!» – плюясь, горячо возмущался он. И откуда только знал такие подробности? «А какие дети у них после этого родятся?!» – «Тише, милый, не при ребёнке». – «Да какой он ребёнок, или ты хочешь, чтобы они из него там шлюху сделали или чернушника, а может, и то, и другое? Нет уж, мне нормальный наследник нужен! Он давал тебе нюхать чёрный порошок?»

Я хотел оглянуться – нет ли знакомых, но будто прикипел к месту. Сумасшедший старик! Напугал меня. И на что он намекал? Ладно, я прекрасно знал, на что он намекал, но сознаваться в этом даже себе было слишком стыдно.

Порыв ветра или какой-то иной неведомой силы отвернул край занавеса, и я юркнул внутрь. Шёл, касаясь кончиками пальцев шершавой поверхности стены. Ещё один занавес, отделяющий коридор от внутреннего зала храма с его абсолютной тьмой, в которой всё кажется иным, незнакомым.

Прохладные плиты пола, странные шорохи то ли охладителей воздуха, то ли соприкасающихся тел, дразнящие и одновременно расслабляющие ароматы. Как мне найти Аруна в этом наполненном телами мраке?

Закрываю глаза, так легче погрузиться в себя, я люблю погружаться в себя, как на дно океана, а вверху переливы света и блики на волнах жизни. Здесь же тихо, сумрачно и спокойно.

«Арун, ты где?» – посылаю вопрос в глубину и прислушиваюсь, жду ответа – тишина. Вспоминаю родное лицо: смешливое и подвижное, кругловатое и открытое, как все его чувства, что всегда на поверхности, как цветы лотоса. Память о нём пробуждает в сердце чувство, от которого так сладко и больно одновременно, так радостно и тоскливо, что хочется плакать и смеяться от счастья, что он есть у меня. «Арун», – одним этим чувством, без слов зову я и слышу, как душа его отзывается, идёт навстречу, а я – к ней. Натыкаясь и обходя кого-то в темноте, с трудом нащупывая пустые места для следующего шага. Он совсем рядом, мне кажется, что я различаю его дыхание, чуть с присвистом из-за искривлённой носовой перегородки. Протягиваю вперёд руку и чувствую под пальцами что-то мягкое и округлое. Собираюсь отдёрнуть, но его ладонь накрывает мою, не отпуская. «Что это?» – но я и так знаю ответ. А он делает ещё один шаг, прижимаясь ко мне всем телом, полностью обнажённым телом. Мир шатается, готовый рухнуть от малейшего дуновения ветерка, разлететься цветными осколками, и даже глубина океана во мне, кажется, бурлит, как закипающий чайник.

«Кабир, ты нашёл меня!» – врывается в сознание ликующий возглас и его тёплые, вечно в чём-то сладком губы на моей шее, щеках, губах.

«Сдурел?!» – хочется крикнуть мне, но вместо этого я позволяю обнимать и целовать себя. Впервые в жизни, и это так странно и удивительно возбуждающе. Он берёт мою руку, ведёт по впалому животу вниз, по курчавому лобку и погружает пальцы в скользкое влажно-горячее лоно, которого у него раньше точно не было.

В голове всё туманится, а его губы никак не дают собраться с мыслями, сосредоточиться. Шутки Тьмы? Или я сплю? Мне уже несколько раз снилось нечто подобное, после чего я не мог без стыда смотреть другу в глаза. Точно, это сон! Старый колдун усыпил меня прикосновением! Что же он со мной делает?

«Я тебе нравлюсь такой? Какого меня ты хочешь: девочку или мальчика? Я же чувствую, что хочешь».

Ещё бы он не чувствовал, тиская мой член, который ещё никогда не был таким до боли перенапряжённым. Коленки подрагивают, как же хочется лечь или хотя бы сесть. И я сажусь прямо голым задом на пол. Я тоже голый? Точно сон, во снах вечно оказываешься голышом в самых неподходящих местах: то на рыночной площади, то в девчачьем туалете. И в лучшем случае просто возбуждённым, а то и… Арун нежно обнимает меня, и я расслабляюсь, смиряюсь, высвободившееся томительное желание горячей волной жадно разливается по телу: «Девочкой, – шепчу я, вдыхая аромат кокосового масла, исходящий от его волос, – и мальчиком», – звучит признание, и мир наконец-то обрушивается, погребая, кутая нас в тёплых цветных лоскутках невесомых обломков.

Родители Аруна называли Тьму Вечным Дитя, потому что её самосознание, пребывая в своей природе – свойстве неопределённости, не способно долго держать форму и постоянно обновляется, сбрасывая шкурки-личности. Из-за чего и не способно нормально повзрослеть, испытывая при этом неутолимый голод самопознания, свойственный всем живым существам, а в особенности любопытным детям. Чтобы впустить в себя Тьму, надлежало быть искренними, естественными, открытыми и свободными, как дети. Тогда тело приобретало часть её свойств, и человек, например, мог произвольно менять свой пол.

– Дядь Ракеш, а почему так получается только у детей, зачатых в храмах? – спрашивал я отца Аруна, что учил нас с помощью Сияния владеть Тьмой.

Мне нравились опыты с сознанием, благодаря им я находил оригинальные решения тех или иных творческих задач, что он нам подкидывал на тренировках. Эксперименты позволяли избежать ментальной косности, раскрепощали воображение, приводя к интуитивным прозрениям.

– Это благословение Великой, её дар в преддверии Исхода.

Исходом они назвали гибель всего живого в пламени солнца, и только погрузившиеся и впустившие в себя Тьму могли спастись.

– Дар можно пробудить в шестнадцать лет, но самому изнутри его не раскрыть, человеку надлежит найти любящее его сияющее сердце, что поможет ему своим страстным желанием и холодной волей.

– Кирим, я так счастлив, – кинулся мне на шею Арун.

– Ты теперь всегда таким будешь? – спросил я.

– Каким? – надул он губы.

– Без тормозов?

– А тебе за меня стыдно, да, стыдно? Или за себя? Боишься, да, признайся, что боишься!

– Конечно, боюсь, отец меня убьёт, если с тобой на шее увидит.

– Значит, я, по-твоему, ещё и дурак? – вконец разобиделся он. – А папа теперь возьмёт меня под купол, и мы будем с ним экспериментировать!

– Что за купол?

– Не скажу!

– Арун, не будь таким вредным, – вмешалась, улыбаясь, его мама.

Круглолицестью, болтливостью и весёлым взбалмошным нравом он был в неё, от отца же ему достался незаурядный интеллект, который обычно было не разглядеть за излишней, как мне казалось, эмоциональностью.

– И вы на его стороне, – поник он головой.

– Если Кирим захочет, мы и его возьмём. – Арун тут же радостно ожил, не успел я его даже приобнять под предлогом утешения. – Но для этого надо очень усердно трудиться, иначе какой от вас, неучей, прок?

Купол был спроектирован и построен отцом Аруна на пожертвования последователей Великой Тьмы. В Ракеше каким-то образом уживался и преданный служитель, и учёный-исследователь, считавший Тьму не мифом, а объективным свойством реальности, подобным гравитации или пространству-времени, которые вполне можно изучать и применять эти знания на практике.

Целый год мы упорно трудились, вгрызаясь в гранит науки, экспериментировали с сознанием и тайно встречались с Аруном, но всё тайное рано и поздно становится явным.

Кто-то видел, как мы непристойно держались за руки, и донёс отцу. Я, честно говоря, был даже рад, потому что безумно устал скрываться, врать и прятать свои чувства. Но разве я мог тогда знать, к чему это приведёт?

От отцовского гнева крыша дома была готова взлететь и унестись в звёздные небеса. Он весь трясся от негодования. Даже мама не пыталась его урезонить. Судя по всему, она о нас уже давно догадалась, так как, в отличие от отца, пропадавшего целыми днями на работе, я всё время был у неё на виду. А может, сама ему и рассказала? Но я любил её и не хотел так думать.

– Ты мой позор, а не сын! Как, как мне теперь смотреть людям в глаза?! Это его сумасшедший папаша вас свёл? Ты хоть знаешь, какие чудовищные слухи о нём ходят? Нет, не знаешь? А ты поинтересуйся. Он покупает детей, и что он с ними потом делает, одной его Тьме известно! Может, он и с тобой это делал?!

Мама не выдержала и, прижав руки к груди, выбежала из комнаты. Я хотел пойти за ней, но отец оттолкнул меня. Я споткнулся и упал на пол, больно ударившись локтем.

– Не смей прикасаться к матери своими грязными руками! – заорал он, нависая надо мной, брызгая слюной и наливаясь дурной кровью до невозможности. Мне показалось, что он сейчас кинется на меня и затопчет, как бешеный слон. – Позор, какой позор! Уму непостижимо! Немедленно собирай вещи, поедешь к дяде на ферму. Я ему уже позвонил, он скоро приедет. Хватит пальмы околачивать, будешь у него на плантации работать. За что мой брат только тебя любит, раз согласился принять?

– Нет, – поднялся я на ноги, наполняясь Мраком. «Держи её в голове», – вспомнил я слова старика. – Я никуда не поеду. У нас с Аруной будет ребёнок.

Отец так и застыл, пытаясь вдохнуть трясущимися губами воздух, как выброшенная на берег рыба, и хватаясь за грудь. В уголках губ появилась пена. Он затрясся, прикусил язык и, захлёбываясь собственной кровью, упал на пол. Мама прибежала на грохот. Рухнула перед отцом на колени, приподнимая голову. Тот ещё пару раз дёрнулся и замер с закатившимися под лоб глазами. Я оцепенел от ужаса. Мама подняла на меня перекошенное в чёрной злобе лицо. Из яростных глаз катились слёзы.

– Проклинаю, – прорычала она, обдавая меня неприкрытой, лютой ненавистью, разрывая мне сердце, лишая любви, уничтожая, – проклинаю на веки вечные! Чтобы сдохли в муках все, кого ты полюбишь! Проклинаю! Проклинаю!

С закипающими на глазах слезами и трясущимся подбородком, я, спотыкаясь на каждом шагу, выскочил из комнаты, из дома и побежал по пустой в ночной час улице. Не знаю, куда я бежал и зачем, провожаемый истеричным лаем собак, слёзы душили и рвались из меня, хотелось умереть и не быть никогда. В изнеможении я упал и, рыдая, уснул в вонючем мусоре под каким-то мостом.

Уже под утро кто-то коснулся моего плеча. Я открыл глаза и увидел склонившуюся надо мной в сочувствии Аруну. Я сел и, стиснув зубы, чтобы вновь не расплакаться, с совершенно опустошённым сердцем, обнял её.

А за розовеющим горизонтом первыми смертоносными вспышками взрывалось солнце.

========== 7. Арун ==========

Превращаясь в девушку и с удовольствием тиская грудь, я продолжал ощущать себя парнем. Кроме телесных, я не замечал никаких других изменений, разве что совершенно перестал стесняться и сдерживаться с Кабиром, но здесь причина крылась в произошедшем в храме и уверенности, что он примет меня таким, какой я есть, в любом обличье. Девчачье тело не вызывало во мне ни малейшего отторжения, в нём всё время хотелось смеяться и, приставая, подтрунивать над смущающимся Кабиром. Трудно ему, не каждый день ведь осознаёшь, что влюбился в лучшего друга. Он такой нелепо серьёзный и собранно-сдержанный, никак себя не отпустит, не откроется, не отдастся. О, это ему надо стать девушкой! Я бы ему помог, ха-ха, раскрыл, как следует.