Текст книги "Древо вечной жизни (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Да пошутил я! Пошутил! А змей, как и мышей, я снаружи поймал. Злючку надо было каждые полгода в новое тело пересаживать, вот я их и держал.

Я развернулся и молча вышел из лаборатории, распахнув ногой дверь. Злючка, что копалась в земле, вопросительно на меня посмотрела. Я отвернулся и, отойдя в сторону, резко дёрнул дно клетки. Оно не поддалось. Я зарычал и дёрнул со всей силы. Дно выскочило. Солома с мышиными какашками полетела во все стороны, а из неё в траву метнулась маленькая серая мышка. Я сам не понял, как сумел схватить её Тьмой. Но, семеня лапками, мышка поплыла ко мне по воздуху в облаке Мрака. Как же хотелось сжать это облако, чтобы во все стороны брызнула кровь и кишки. Я открыл рот.

– Кир! Кир!

Я оглянулся. Злючка тянула ко мне сложенную в горсть ладошку.

– Хочешь мышку?

– Мы! Мы! – закивала Злючка.

– Да, красивая мышка, хочешь с ней поиграть? – Девочка вновь закивала, радостно улыбаясь.

– Ладно, – вздохнул я, и, тараща на меня испуганные чёрные бусинки глаз, мышь проплыла мимо.

Рука Злючки молниеносно выхватила её из облака, а в следующее мгновение острые белые зубки сомкнулись на шее мышки, отхватывая и проглатывая ушастую головку зверька. Девочка подняла дикие хищные глаза с до предела расширенными зрачками, улыбнулась окровавленными губами и, делясь, протянула мне на раскрытой ладони измятое, обезглавленное тельце со светлым пушистым брюшком и тонким поникшим хвостиком.

========== 10. Тьма ==========

Кирим сидит на последней ступеньке лестницы, бултыхая в воде ногами, а Злючка в нетерпении приплясывает рядом, глядя на его занесённую с камнем руку.

– Кидай! Кидай!

Кирим бросает камень, и девочка гибкой блестящей чёрной молнией-ласточкой ныряет вслед за ним, чтобы поймать его до того, как он коснётся дна. И, как во все предыдущие разы, ей это удаётся.

Они специально накачали побольше воды, чтобы можно было нырять. И, пока Кабир работал в лаборатории, тайком прыгали даже с первого яруса сада в трёх метрах над водой.

Стоит только вспомнить о Кабире, как он спускается по лестнице и, сев рядом с Киримом, хлопает того по коленке.

– Развлекаешься?

– Нет, развиваю у Шакти координацию, – кивает он на улыбающуюся девочку с камнем в поднятой руке.

– Шакти?

– Да, это новое имя Злючки. Она сама его выбрала, когда я перечислял все имена, что смог вспомнить.

– А меня позвать не догадались?

– Ну, я думал, что она просто так, дурачится, – улыбается он, ласково глядя на лежащую на воде с раскинутыми в стороны ногами и руками тёмно-коричневую звезду. – А оказалось, что всерьёз.

– Понятно, – произносит Кабир, стискивая пальцами его ногу. – Как там пшеница поживает?

– Опять погибла, – опускает мальчишка глаза. – Стоит заснуть, и сфера рассеивается. Как мне её во сне удержать, не представляю.

Горшок с засохшим ростком пшеницы стоит у башенки на поверхности. Кирим научился весь день удерживать вокруг него сферу Тьмы, защищая от солнца и жаркого дыхания пустыни, выделяя на это пять из имеющихся семи потоков сознания. А вот ночью холод и ветер губили растение. Как Кирим ни старался сохранить самосознание одновременно с глубоким сном, больше одного безучастно наблюдающего за происходящим потока внимания выделить не получалось. Второй, действующий поток удавалось пробудить только во время мелькания сновидений, но его силы не хватало на поддержание защитной сферы.

– Кирим, я дал тебе целый месяц, чтобы ты привык и освоился, надеясь, что ты достаточно взрослый, чтобы осознанно и по доброй воле помогать мне. Но, видимо, я ошибся. Ты всё ещё ребёнок, делающий необходимое только из-под палки. Безответственный маленький мальчик, которому нужен внешний стимул, приказ и понукание, не способный к самодисциплине и пониманию того, что должно быть сделано. – Кирим слушает его и всё больше и больше сутулится, вжимая голову в плечи. Кожа на бедре под ладонью Кабира нестерпимо горит. – Ты не стараешься.

– Я стараюсь! – вскакивает он, только бы избавиться от этой ладони и невыносимого, сжигающего нутро стыда.

Шакти поднимает голову и хмуро смотрит на них.

– Сейчас ты возьмёшь новый горшок с пшеницей, пойдёшь на поверхность и будешь оставаться там, пока не научишься сохранять сферу во время сна столько, сколько потребуется. Ты пробовал применить метод отождествления и погружения во Тьму, о котором я говорил?

– Нет, он мне не подходит! – краснея под взглядом Шакти, кричит Кирим, понимая, что сам загоняет себя в угол, но не может остановиться.

– Тогда придумай свой, – оставаясь холодно-равнодушным к его нарастающей снежным комом истерике, роняет Кабир. – Без еды я тебя не оставлю, а вот со Злючкой ты общаться не будешь. Пусть это станет для тебя дополнительным стимулом.

– Её не Злючка зовут, а Шакти! И не нужна мне твоя еда, засунь её себе… – мальчишка, трясясь от гнева, сжимает кулаки, – куда подальше!

– Как скажешь. Разрешаю тогда есть абрикосы, что мы там на просушку разложили, если их наш воришка ещё не все утащил. Заодно, может, и его поймаешь.

– Засунь своё разрешение туда же! Я сам решу, что мне делать!

– Бери всё, что считаешь нужным, и отправляйся.

Обезволенный Кирим открывает рот, чтобы в запоздало плеснувшейся надежде и здравомыслии спросить: «Ты серьёзно?» – но гордость не позволяет ему этого сделать, и он отворачивается, медленно волоча ноги к выходу.

– Да, Кирим, я серьёзно, – говорит ему в спину Кабир, и мальчишка бросается по ступеням вверх.

– Мапа? – подплывает к Кабиру девочка.

– Так надо, Злю… Шакти, так надо, – произносит он, будто убеждая сам себя.

– Плохой! Плохой! – выплёвывает та ему в лицо, уплывая на другую сторону бассейна.

Взбирается по лестнице.

– Не смей! – кричит он девчонке. Та запинается, но не останавливается. – Не смей, или я его не пущу обратно! – Шакти замирает, буравя его убийственным взглядом чёрных беспощадных глаз. По спине Кабира невольно пробегает холодок, но он не отводит взгляда. – Я серьёзно, – подтверждает он ещё раз. Девочка оскаливает зубы и шипит. – Ничего с ним не случится.

– Мапа плохой! – констатирует она, разворачивается и, гневно топая, уходит в противоположную от входа сторону. Садится на ступенях у лаборатории и неотрывно смотрит на потерянно мечущегося у спальни Кирима.

Увидев её, он больше не поднимает на девочку глаз, хоть и чувствует, как она зовёт его взглядом. Горечь и обида на Кабира душат его. Взяв лопатку, он выкапывает несколько колосьев пшеницы и вместе с землёй пересаживает в горшок. Подхватывает своё старое покрывало да фляжку с водой, что в какой-то другой, но возвращающейся и становящейся всё ближе к настоящему жизни дал ему Кабир; выходит из-под купола и захлопывает тяжёлую дверь. Прижимается к ней спиной. Подбородок дрожит, а губы кривятся, опускаясь уголками вниз. Он сжимает зубы, зажмуривается и с силой швыряет глиняный горшок в стену. Тот разлетается на осколки, земля и пшеница сыплются вниз. Кирим назло Кабиру не хочет плакать, но плачет, потому что сердце в груди сжимается и одновременно разрывается от боли.

Выплакавшись, он немного успокаивается и смотрит на лежащие под стеной умирающие растения. Порывисто вздыхает и выходит в алеющий закатным небом дверной проём. Возвращается, держа в руках горшок с засохшим стеблем. Переворачивает, вытряхивая спёкшийся комок сухой земли. Бережно поднимает единственный несломанный колосок и присыпает его собранной с пола землёй. Но её не хватает, и он добавляет немного сухой, аккуратно поливает из фляжки. Смотрит на одинокое, поникшее растение.

Кабир оказался прав: из всех абрикосов, что сушились в башенке, осталось не больше половины. Они уже готовы, и Кирим собирает их в найденный в пыльном покосившемся шкафу деревянный короб. Если экономить, то можно на неделю растянуть.

«За что он так со мной? – мучится он вопросом. – Ведь я и так ему помогал, делал всё, что он говорил. Из-под палки! Сам он из-под палки! Песочный человек его забери!»

Ему ужасно хочется подойти к куполу и посмотреть вниз, узнать, что они там без него делают. Вспоминают или уже и думать о нём забыли и веселятся, купаясь и треская фрукты?

В животе урчит, и, отвернувшись от купола, Кирим ставит горшок на землю. Выпрямляется и бросает взгляд на прозрачное чёрно-звёздное небо запада. Ветер несёт остывающую прокалённую за день мёртвую серо-коричневую пыль. Он ткёт вокруг горшка с растением сферу Мрака, и вездесущие песчинки больше не проникают внутрь, скользя по её поверхности. Но злые мысли продолжают одолевать его: «Бросить всё и уйти! Жить одному, как раньше. Кабир ещё пожалеет, что выгнал меня! Но как же Шакти?» Её он оставлять не хочет.

Сфера вращается, налетающий ветер гнёт колосок, грозя переломить. Кирим уплотняет Мрак. Представляет на месте растения маленькую Шакти, защищает её. Это помогает сосредоточиться, и ветер, как и песок, больше не проникает внутрь. Кирим улыбается: «Я смогу!»

Он бодрствует, удерживая сферу, поднимается на ноги, чувствуя, что засыпает. Но ближе к утру даже это перестаёт помогать, и пару раз он проваливается в сон стоя и просыпается, уже падая. Тогда он сбрасывает с плеч покрывало в надежде, что холод не позволит ему потерять сознание. Естественно, сфера теряет плотность, и раз за разом он мысленно возвращается к технике, о которой рассказывал Кабир: «Тьма – это безграничный океан осознанности. Слившись с ним, ты сможешь опираться на него как на фоновое состояние ясности и так сохранять самосознание в глубоком сне. Твои потоки внимания бодрствующего сознания – это волны на поверхности, исчезающие в глубоком сне. Но Тьма – это океан как таковой, он есть всегда, его не утратить».

Только эта техника пугает его, а ещё больше – смущает, потому что от неё начинает расти грудь, а между ног… между ног… Между ног он превращается в Шакти. Так происходит каждый раз, когда он погружается и растворяется в моём лоне большей частью своего сознания. Но это так восхитительно, так незабываемо, потрясающе приятно и желанно, что сейчас я молча и незаметно трусь о его вечно изодранные ноги, мурлычу под верным сердцем, ласкаюсь там, где ласкаются знающие мужчин женщины, взывая к его естеству. И, уснув стоя в третий раз, мой любимый маленький мальчик сдаётся. Глядит в меня и в нерешительности замирает на пороге. А я молча кричу, молю: «Отпусти, отпусти себя!» И, сев на колени, он открывается, позволяя войти в себя, и, в свою очередь, проникает и растворяется во мне.

Трогает себя внизу, не находя своей привычной игрушки, но находя мою. О, милый, с ней тоже можно поиграть. Смелее. Да-да, именно так. Видишь, как нам хорошо вдвоём, как весело и интересно.

– Сфера! Сфера!

– Не волнуйся, никуда она не денется, это такая малость – раз, и готово! Пылинки не пролетит. А ты играй, мальчик мой, или девочка, играй.

Мальчик Мрак, или как там его раньше звали, стоит у окна во Тьме и наблюдает за своим бывшим телом. Тому хорошо, очень хорошо. Он опускает взгляд. Увиденное определённо его возбуждает. Ему хочется, и поэтому вслед за взглядом он опускает руку и скользит… Вместе с Тьмой, что льётся через его тело, проникая в спину сзади, как рука в перчатку, как он в кулак, как пальчики в нежное, влажное, всесокрушающее блаженство единения Тьмы и души человеческой.

– Ещё немножко, – дышу, шепчу в затылок. – Мальчик-девочка мой-моя-моё, вечное осознанное блаженство бытия и жизни, во всём и за пределами всего. Ещё шажок, и ты навсегда останешься со мной, а я с тобой одним целым.

– Кирим! Кирим!

Мальчик Мрак оглядывается во Тьму за спиной.

– Не обращай внимания, там никого нет. Ещё чуть-чуть, видишь это тёмное пламя? Выдыхай, выдыхай в него, наполни своей любовью и сгори, стань с ним одним целым.

– Кирим! Кирим!

– Шакти?

– Кирим! Кирим!

– Как же хорошо…

Он осознаёт себя в теле, а то содрогается в сладостном, невообразимом, сжигающем нервы наслаждении. Правая рука его сжимает пульсирующий, изливающийся семенем член, а левая погружается в раскрывшееся сразу за мошонкой, истекающее влагой и сокращающееся стенками горячее лоно.

Он не понимает, что происходит и как такое возможно, а я медленно и нехотя покидаю его чудесное юное тело. Щель за яичками превращается в шов. Первые солнечные лучи освещают сферу Тьмы вокруг горшка с живым растением.

– Шакти?

– Ты слышишь меня?

– Да, слышу.

Он смотрит на липкие и влажные пальцы. Его бёдра, промежность и живот чувствуют прохладное прикосновение ветерка.

– Как хорошо, а то я вдруг потеряла тебя. Мне приснилось, что ты уходишь, растворяешься во Тьме. И я побежала за тобой, зовя, выкрикивая имя.

– Спасибо, Шакти! Это правда ты? Такие длинные фразы!

Он вытирает руки о бёдра. Переживает невероятную лёгкость и тёплую истому, охватившую тело, блаженную опустошённость чувств.

– Да, я! Это я – твоя Шакти!

– Я так рад! Ты будто прямо в ухо мне говоришь.

– А ты в сердце. Я… Ты… Ты ведь вернёшься? Ты не уйдёшь? Не бросишь меня? Мапа плохой… Сказал, что не пустит тебя назад, если я пойду за тобой. Но я всё равно пошла, во сне пошла. Мапы там не было, и я… Он ведь не узнает?

– Нет. И я не уйду, не оставлю тебя. Потому что я…

– Что за девочка у тебя за спиной?

– Что?

– Что за девчонка лыбится у тебя за спиной?! Р-р-р! Что за…

– Шакти? Шакти?! Где ты? Шакти…

Кирим стоит, прижавшись к холодной двери лбом, а я у его окна во Тьме и улыбаюсь. Как же мне хорошо…

========== 11. Кирим ==========

Песчаная буря пришла с запада и погасила чуть забрезживший рассвет. Исчезла ненавистная пустыня, исчезло плоскогорье с куполом и содрогающейся под бешеными порывами ветра башенкой. Она хватала её вихревыми песчаными пальцами, угрожая вырвать с корнем и унести в подарок своему далёкому брату бурану, обитающему в иной – снежной пустыне, если та ещё где-то осталась в нашем раскалённом добела мире.

Бездушный Кабир даже не вышел посмотреть, как у меня дела! Надо занести колосок и запереть дверь, иначе меня точно унесёт в какую-нибудь далёкую сказочную страну. Прикрывая ладонью глаза от ветра, я выглянул наружу, размышляя, улечу или нет, если отпущу дверной косяк.

Мальчик прятался от ураганного ветра за сферой. Я различил его лишь благодаря тому, что он шевельнулся, пытаясь сжаться ещё сильнее, когда я уменьшил её, чтобы прошла в дверь. Недолго думая, я создал ещё одну сферу Тьмы, заключая в неё ребёнка. Он боязливо выпрямился. Я ощутил его настороженный взгляд.

«Не бойся», – как можно миролюбивее просигналил я мягким Тёмным Сиянием и тихонько потянул обе сферы к себе, отходя в глубь башенки.

Мальчик было заметался внутри непроницаемого кокона, но я вновь послал ему импульс дружелюбия, и он притих. Когда обе сферы оказались в помещении, я закрыл сопротивляющуюся дверь и задвинул железный засов, что тут же загремел под натиском недовольной выдворением бури.

Я поставил горшок на стол и повернулся к пацанёнку, рассматривая его не снимая защиты. От силы лет шести, темнокожий, как Шакти, лысый и от того выглядящий ещё более худым, весь в припорошённых пылью кровоточащих ссадинах, он показался мне ещё более жалким, чем я себе месяц назад.

Тёмно-карие глаза смотрели исподлобья с угрозой, скрываемой болью и затаённой надеждой.

– Меня зовут Кирим, а тебя? – Мальчик не ответил, лишь облизнул разбитую нижнюю губу. – Можешь переждать бурю со мной. Ты не будешь на меня кидаться, если я уберу сферу?

Он вновь ничего не ответил, но опустил взгляд и переступил с ноги на ногу. Я отодвинулся к стене и снял барьер. Мальчик глянул на меня, на дверь, вновь на меня.

– Если хочешь уйти, я не держу, но в такую бурю без защиты легко погибнуть. Возьми хотя бы мою накидку, – указал я на лежащее у его ног старое покрывало.

Он тронул его носком грязной ноги и, отшагнув назад, прижался спиной к холодному металлу входа под купол. Продолжая следить за мной, поднял руку и принялся зализывать ранку на запястье.

– Сильно тебя ветром потрепало. Больно?

Кривая улыбка перекосила губы, и он независимо вскинул содранный подбородок.

Чувствуя, как он весь подобрался, я подошёл к шкафу и достал коробку с курагой. Расстелил и сел на покрывало, поставив коробок на середину. Кинув за щёку кисло-сладкий абрикос, посмотрел на застывшего гостя, кивнул на угощение и, зевнув, прикрыл глаза. Спать, и правда, хотелось нестерпимо.

Совсем уж довериться ему я не мог, поэтому, подождав пять минут, привалился спиной к стене, поджав согнутые коленки и обняв себя руками. Опустил голову и смежил веки. Уже по-настоящему засыпая, расслышал, как он тихонько взял пару абрикосов и жевал их, причмокивая. Шум ветра, подрагивающая стена и шорох песка по крыше укачивали меня, погружая в царство сна, полное зыбких теней и чьих-то ласково обнимающих рук.

Проснувшись, я понял, что руки настоящие. Мелкий спал, прижавшись ко мне, обхватив левую руку и склонив на плечо голову. Ноги затекли, и я выпрямил их, стараясь не разбудить ребёнка. Но он тут же проснулся, дико глянул на меня и отскочил, больно зацепившись коленом о железную ножку стола.

– Да ладно тебе, – вздохнул я, укладываясь на одну половинку одеяла и укрываясь другой от вездесущей пыли. – Иди ко мне, я не ем детей, – вспомнил я присказку Кабира.

Немного потоптавшись, оглаживая ушибленное колено, он подошёл и прилёг рядом, то и дело поглядывая на меня закрывающимися глазами. Я накрыл его руку своей и уснул.

Косолапя на трёхпалых конечностях, я неловко бегу через сказочное море высокой травы, порою скрываясь в нём с головой. Впереди мелькает чей-то рыжий хвост. Преследую я его, чтобы поймать и съесть или просто играю, я не знаю. Воздух свежий, влажный, напоённый ароматом неведомых трав до отказа наполняет часто вздымающуюся грудь. Отчего-то я не могу моргать и потому то и дело закатываю глаза под лоб или облизываю их длинным влажным языком, что с трудом умещается во рту, завернувшись к горлу. В сердце моём тоска и то и дело возвращающаяся боль. От неё я и бегу. И некому больше поймать меня над пропастью. Я останавливаюсь сам, роняя из-под перепачканных в травяном соке исхлёстанных ног земляные крошки в бездонную Тьму за краем мира, и во все лёгкие безысходно кричу в неё. Никогда, никогда она не отвечает мне, но не в этот раз. С нарастающим воем, скрипом и скрежетом ответный крик Тьмы бьет в лицо, запорашивает мелким песком глаза, лезет в нос и горло, я кашляю и просыпаюсь.

Сорвав крышу, ураган загнанным зверем метался в четырёх стенах башенки, перевернув стол и разбив горшок с несчастным изломанным пшеничным колоском, засыпая песком, и будто желая похоронить нас в ней заживо. Забравшись под покрывало к боку жался мальчишка. Поняв, что иного выхода нет, я, качнувшись вперёд, покинул трёхпалое тело и, раскинув руки, упал в чёрную Бездну. Странный мальчик над пропастью и трущееся о его ноги пушистое рыже-полосатое существо проводили меня немигающими взглядами. Тьма пронизала душу и, творя вокруг башенки сферу, я чувствовал, как менялось между ног тело, добавляя второй пол к уже имеющемуся, как, округляясь, наливалась тяжестью левая грудь. Сидящий рядом мальчишка не мог оторвать от неё распахнутых глаз.

– Такие дела, брат, – сказал я, чтобы прервать затянувшееся молчание, теребя удлинившийся, будто для кормления, чувствительный сосок. – Молока нет.

Мальчик закрыл рот и сглотнул. Протёр от песка глаза. Вновь всмотрелся в меня в полумраке бури.

– Ты… Ты…

– Кирим, а тебя как зовут?

– Бхакт.

– И кого же ты любишь, преданный Бхакт?

– Н-не знаю…

– Хочешь потрогать?

Мальчик потянулся вперёд, но, встретившись со мной взглядом, тут же отдёрнул руку.

– Не бойся, не укушу.

Пыльные тёплые пальцы легонько коснулись груди.

– Мягкая.

– Ага. С ума сойти, да?

Он кивнул и, запрокинув голову, посмотрел на текучий купол Тьмы. То, что он её видит, а значит, тоже является сияющим, я понял еще, когда заключил его в сферу.

Сейчас я был готов к превращению и сумел разделить сознание, удерживая одну часть во Тьме, а другую в теле. Тьма при этом ощущалась единым фоном осознанности, из которого выделялась, лепилась фигурка тела и весь остальной мир. Неизмеримая сила Тьмы через тело питала защитную сферу.

Бхакт встал, озираясь на устроенный ветром погром. Попытался поднять перевёрнутый стол. Я помог ему. Вытрусив из коробка песок, мы собрали рассыпавшуюся по полу курагу, сдувая с неё прилипшие песчинки.

– Теперь будут на зубах хрустеть.

– Ладно, – махнул он рукой и забросил пару долек в рот. Подошёл и подёргал отпирающее дверь колесо. Оглянулся, вопрошая.

– Изнутри закрыто. Вредный Кабир, пока буря не стихнет, точно не выйдет, я его знаю.

– Белый…

– Точно, белый! Так ты его уже видел?

Бхакт неопределённо пожал плечами и склонил набок голову, словно к чему-то прислушиваясь.

– Ругаются… Какая злючка.

– Ты и Злючку знаешь?!

Очередное пожатие плеч. Сел, скрестив ноги, напротив, откровенно разглядывая меня, а я открыто и спокойно смотрел на него.

Худое высушенное солнцем тело, с уже поджившими царапинами. Прямой тонки нос, полные упрямо сжатые губы, округлый подбородок, чуть оттопыренное левое ухо, возможно из-за травмы. Иссечённая левая бровь. Правильной красивой формы с высоким лбом голый череп. Я потрепал отросший ёжик волос, вытряхивая набившийся песок. Он, похлопывая, провёл руками по лысине.

– Хочешь потрогать, – наклонил я голову.

Лёгкая тонкопалая ладошка опустилась мне на пружинящую макушку, и, даже не видя, я ощутил сердцем, что он улыбнулся.

– Ты на сияние белого Кабира пришёл?

Пожевав губу, он кивнул.

– Яркий, – прикрыл он глаза ладонями. – Тянет, – прижал ладони к груди над сердцем. Покачал из стороны в строну головой. – Чёрная пустыня. Мёртвая-живая. Брат ушёл, а я вернулся.

– Куда ты вернулся?

Он похлопал по тощим бёдрам и белозубо улыбнулся, хитро прищурив блеснувшие озорством глаза.

========== 12. Бхакт ==========

Когда мама с сестрой и старшим братом ушли вперёд за помощью, я с младшим остался ждать. Еды не было. Сил идти не было. А потом пришёл Песочный человек и унёс нас в чёрную пустыню. Брат в чемодане превратился в песок, а я нет, и вернулся, правда, почему-то лысым. Брат не дышал. И чтобы не умереть от голода, я его съел. Я знаю, он бы не возразил. Маму так и не нашёл. А дней через десять Песочный человек вновь появился и сказал:

«Милый Бхакт, я отведу тебя к родным, если ты позволишь мне пожить в своей голове».

– Нет! – отказал я, испугавшись звучащего под черепом голоса, хоть тот и казался очень доброжелательным.

«Я буду ловить для нас ящериц, и тебе никогда не придётся голодать. И неужели ты не хочешь вновь увидеть маму, сестру и брата?»

Я очень хотел их увидеть, они как наяву стояли у меня перед глазами. Я заплакал.

«Мы можем отправиться прямо сейчас, только позволь мне вести тебя».

– Хорошо, – сдался я, – а скоро мы к ним придём?

«Да, а пока съешь эту ящерицу, иначе умрёшь от голода».

Ко мне подошла огромная с ногу толщиной ящерица, и я её съел.

«Теперь ты готов идти?»

– Да, – ответил я и уснул.

Мне снилось, как мы бежим в мерцающем свете звёзд у подножия гор, спускаемся в пустынные долины и пугающие чернотой теней глубокие овраги, карабкаемся на осыпающиеся кручи. На шее, холодя металлической рукоятью грудь, висели длинные тонкие ножны. Впереди, по правую руку в красноватом и серебристом свете взошедших лун открывалось коричнево-серое холмистое плоскогорье. Уже на рассвете, я приманил и съел ещё одну ящерицу. Забрался в маленькую пещерку под нависающей скалой и уснул во сне.

Проснулся под вечер. Походил, разминая ноющие ноги. Пещерка была такой же, как во сне. Неужели мне это не приснилось? Боль в ногах говорила, что нет, не приснилось. Да и длинный, блестящий, моментально рассёкший кожу любопытного пальца нож не давал усомниться.

– Песочный человек, ты здесь?

«Да, сын мой».

– Почему ты назвал меня сыном?

«Все вы мои дети в этой пустыне жизни. И нет, тебе не приснилось. Я вёл тебя и вновь поведу этой ночью. Как видишь, это совсем не страшно».

Так и было, пока половину ночи мы продолжали двигаться вдоль гор, но когда повернули в холмы, тишину огласил страшный многоголосый вой. Я побежал. Рычащие и клацающие зубами стремительные тени понеслись за мной. Ни во сне, ни наяву я не бегал так быстро.

«Кто это, кто это?!» – пытался крикнуть я, но язык, как это часто бывает во снах, не повиновался мне.

Обдирая живот, грудь и колени я еле успел вскарабкаться на одиноко стоявший скальный перст. Звери кружили, рычали и грызлись внизу, периодически пытаясь запрыгнуть на скалу, царапая её крепкими когтями, и с осыпающимися камнями падали вниз. Площадка наверху была совсем маленькая, даже не присесть, чтобы ноги не свисали. Приходилось всё время стоять и балансировать в окружающей просторной темноте.

«Рыжие бестии, не знал, что вы так расплодились. И что только тут жрёте? Бхакт, я пока недостаточно силён, чтобы взять их через твоё тело под контроль. Они слишком умны и своевольны, но если ты откроешь мне сердце, я смогу подчинить хотя бы одну и кинуться ею на остальных. Потом, когда её убьют, другую и так далее. Ты откроешь мне сердце?

«Да! Но как мне это сделать?!»

«Кого ты любишь больше всего на свете?»

Я хотел сказать «маму», но, прислушавшись к сердцу, ответил:

«Сестру».

«Представь её перед собой и ощути, как горячо ты её любишь».

Я как наяву увидел сестрёнку, ощутил её тёплые объятия и губы на щеке. Сердце до боли наполнилось любовью и томительной нежностью.

«Теперь направь эту любовь на самого себя, пусть твоё сердце раскроется в ней, как цветок лотоса».

«Как что?»

«Засияет как ласковое восходящее солнышко».

«Закатное…»

«Хорошо, как ласковое закатное солнце».

«Так?»

«Да, а теперь направь лучи этого солнца на меня… Я так тебя люблю».

Сердце в моей груди взорвалось, только не золотым, а пронзительно острым и холодным чёрным сиянием. Руки удлинились и, словно играя в жмурки, накрыли светящиеся глаза ближайшего зверя. Тот оскалил пасть и вцепился другой собаке в горло. Визг и вой огласил округу. Наш зверь был искусан прочими псами, но победил в первой схватке. Чёрные ладони накрыли другие глаза и добили его. Это было так несправедливо, что я внутренне отвернулся и больше не смотрел вниз. Лишь вздрагивая, слушал нескончаемый рык, жалобный скулёж, клацанье зубов и скрежет когтей по камням.

«Нет, я не буду его есть», – сказал я, глядя на распростертое окровавленное тело большой рыжей собаки, когда в рассветных лучах мы спустились со столба.

Даже мёртвой и истерзанной она сохранила красоту и… благородство. Я не знал значения многих слов, что сами собой появлялись теперь в уме, но интуитивно чувствовал их смыслы.

«Видел бы ты какими они были до Исхода… Ты устал, мой мальчик, прости, что заставил тебя пережить это, но мне была нужна твоя помощь. Засыпай…»

Я проснулся на закате и смотрел, как последние лучи солнца золотят тонкие ломтики подвяленного за день мяса. Выглядело оно очень вкусно, и я его съел. Пощупал основательно подросший на хребте горб. На неделю точно хватит.

«Я не стал жадничать, а то нам будет тяжело идти».

– Спасибо, – сказал я. – Можно я сам немножко пройду, ты только указывай мне направление.

«Видишь вон ту голубую звезду?»

– Эту?

«Нет, левее… Да, эту, иди за ней. Ты умеешь считать?»

– Да, до тысячи!

«Сколько вокруг нашей звезды звёзд поменьше?»

– Раз, два, три… Восемь!

«Правильно, это созвездие осьминога».

– А кто это – восьминог?

«Сейчас покажу…»

– Ой! – остановился я как вкопанный. – А где это, что это?! Как красиво!

«Это океан. Как небо на земле, только из воды».

– А это, что это?! – закружился я на месте, размахивая руками.

«Это рыбки, живут в коралловых рифах».

– Покажи, покажи ещё что-нибудь!

«Нам надо идти, но если хочешь, смотри, а тело я сам поведу».

– Да, да, бери. А-ах!

«Это фрегат, он ловит рыбок. Хочешь ещё раз нырнуть вместе с ним?»

– Да!

Я с головой ушёл в грёзы наяву и совершенно не замечал ничего вокруг. Песочный человек сказал, что все эти красивые удивительные животные существовали на самом деле. Сердце мое переполнялось одновременно радостным восторгом и грустью, что их больше нет на нашей земле. Но может быть, где-нибудь далеко-далеко… Я не заметил, как грёзы превратились в обычные сны. Нет, не обычные. Я плавно скользил в толщах океана, пропуская сквозь ус тонны воды, поднимался к светлой поверхности и, выдыхая, с удовольствием выбрасывал вверх солёные фонтаны, а лунный свет блестел на мокрой коже. Разогнавшись из глубины, я выпрыгивал в небо, невесомо парил, замирая в высшей точке дуги и, наслаждаясь полётом, обрушивался в родную стихию.

Не знаю, сколько ещё дней мы так шли. Сны переходили в грёзы, а грёзы в забвение и снова в грёзы. Я уже и забыл, куда мы идём, когда Песочный человек разбудил меня и велел смотреть. Я сделал шаг, запнулся и упал. Боль пронзила голову, из рассеченной брови потекла кровь. Я уставился на алую ладонь и не понимал, что происходит. Тело казалось каким-то странно чужим, неподвластным.

«Осторожнее. Ты слишком увлёкся образами. Придётся сделать пару шагов назад, иначе они что-нибудь заподозрят. Смотри вниз».

Под чем-то твёрдым и прозрачным зеленели вершины деревьев, прямо как в лесу. По ступенькам скакала девочка, а парень её поддерживал за поднятые вверх руки. Девочка показалась мне знакомой. Я всмотрелся, прижав руки по сторонам к голове и куполу, чтобы уменьшить отражения.

– Шанти! Это же Шанти! Она там внизу. Шанти!

«Они тебя не слышат».

– А мама с братом тоже там? Пойдём к ним скорее!

«Бхакт… Боюсь, но похоже, что твоя мама и брат умерли».

– Нет, не может быть! Ведь Шанти там, внизу! Пойдём же, пойдём скорее! Почему ты меня держишь?! Куда ты меня ведёшь? Я хочу к Шанти!

Слёзы катились из глаз, и я ничего не видел, а ноги сами делали шаги, уводя меня от купола.

«Бхакт, соберись. Прежде чем идти внутрь, нам надо за ними понаблюдать, разузнать обстановку, а тебе восстановить контроль над телом и поголодать. Мне придётся залечь на дно, иначе этот остроглазый мальчишка обязательно почует неладное».

– Я чувствую его.

«Кого?»

– Сияние, на которое мы шли с мамой всё это время. Он там внизу.

«Да, он там – Кабир».

– Это он убил маму?

«Я не знаю».

– Если это он, я убью его. Я убью их всех. Заберу Шанти и уйду.

«Хорошо, но сначала нам надо понаблюдать за ними и узнать всё наверняка».

Я подсматривал за игрой Шанти и её нового друга. Как они, смеясь, плещутся и ныряют в бассейне. Я страшно ему завидовал. Но почему-то никак не мог возненавидеть, хотя он тоже мог убить мою маму. Он слишком по-доброму относился к Шанти. Он её любил. Я это понял почти сразу, но не испытал ревности. Не знаю почему. Я бы хотел, чтобы он и со мной поиграл. Я бы хотел играть и смеяться вместе с ними. И в тоже время я его боялся. Вечно занятой Кабир был мне понятен, как была понятна мама со своими заботами о нас. А парень нет. В нем была глубина, тёмная неведомая океанская глубина. Их что в ней таилось? Доброта или жестокость? Что достанется мне? Я не знал. А потом пришла буря и, кажется, унесла Песочного человека, оставив меня с новым знакомцем один на один.