Текст книги "Ветреный мальчишка (СИ)"
Автор книги: Windboy
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
========== 12 – 22 декабря ==========
Кажется, я влюбился. 12 декабря 2005 г.
Сегодня я встретил её ещё раз. Первый был неделю назад. Я ехал на автобусе в школу. Было, как всегда, очень много людей. Она зашла, встала возле меня и плотно прижалась к моей ноге. Люди проталкивались мимо, цепляясь за её рюкзак, и девочка прижималась ко мне всё сильнее. Я хотел предложить ей сесть ко мне на колени, но не решился. У неё было отрешённое и в то же время очень естественное лицо, странное и красивое. Казалось, что она в своём мире и многого не замечает. Меня она точно не заметила, только пару раз мазнула взглядом, но ни в лице, ни в глазах ничего не отразилось. А я сидел и чувствовал тепло её бёдер сквозь джинсы. Было что-то необычайно приятное в этом ощущении тепла, когда трясёшься в промёрзшем насквозь автобусе в такое холодное утро. Так хотелось ей что-нибудь сказать, но я не знал что. Когда я вышел, она заняла моё место и поехала дальше, в другую школу. Весь день на занятиях я думал и вспоминал о ней.
Сегодня она зашла на следующей, после моей, остановке и вновь встала рядом, прижалась ко мне с тем же прекрасно-нездешним выражением лица. Я подвинулся, потеснив одноклассника.
– Садись. – Она не обратила внимания, тогда я, очень волнуясь, дотронулся до её руки. – Садись, а то тебя совсем раздавят. – Она села, плотно придвинувшись ко мне.
Одной рукой девочка держала рюкзак, а другую опустила ко мне на колено. Мы молча ехали дальше, а у меня внутри всё дрожало, и я боялся взглянуть на неё, лишь косился на руку с длинными изящными пальцами, как у художников или пианистов.
– Нам на следующей выходить, – сказал я, и она развернула ноги в сторону, пропуская нас.
Когда мы вышли, девочка подвинулась к окну, глядя на заснеженную улицу. В следующий раз я обязательно прогуляю школу и поеду с ней до конца, узнаю, кто она, где учится и живёт, проследив до самого дома. Я сумею сделать так, что она станет моим другом.
Мне хочется рассказать о ней, но некому, поэтому я завёл этот электронный дневник. Здесь его кто-нибудь обязательно прочтёт и разделит со мной чувства. Это так приятно —
делиться чувствами, так приятно не быть одному. И поэтому я предвижу, что буду писать не только о ней, но о ней в первую очередь.
Я вообще люблю что-нибудь писать, запечатлевать в словах мимолётные ощущения и состояния, отражать жизнь, переживания. Мне так легче понимать самого себя. Желание понимать себя появилось совсем недавно. Раньше я только чувствовал, но не пытался анализировать, словно не умел смотреть на себя со стороны, а теперь как-то научился, не специально, но научился. И это чудесно – понимать себя или хотя бы пытаться. Ведь это тайна, все мы – тайна.
Только ветер, ветер внутри. 13 декабря 2005 г.
Ночью в окне не видно людей, их мрак заменяет живой. У ягод в ночи совсем другой вкус, и запах цветов другой. И тело во тьме иное, оно воздушно, как ветер. Не вижу, но чувствую в глубине его и что-то, что-то ещё!
К холодному окну я приложу ладонь, а тьма снаружи – свою, и так мы стоим день за днём, день за днём, разделённые только стеклом. Так хрупко! Но с какой я стороны? Только ветер, ветер внутри.
Мор-роз. 14 декабря 2005 г.
У меня замерзают руки, у меня замерзают ноги, у меня замерзает нос, у нас сегодня мор роз. Да, срезаем розы почти под корень, у них в инее лепестки, нежные, как ладони мои. А-ах, в безветрии розовый прах.
А мелкий кричит: «Костёр!» Я пальцами шевелю в башмаках. Розы! Вы даже мёртвые трогаете мне сердце… И вы по-прежнему в шипах!
Снег, снег, снег. 15 декабря 2005 г.
Я сегодня играл со снегом. Я лепил из него снежки. Много-много снежинок меж собою сцеплялись в любви, в нелюбви. Я бросал, и они разбивались в боли, в любви, в нелюбви? Я играл сегодня со снегом, а кто же играл с людьми?
Снежинки падали с неба. Снежинки падали с неба. Снежинки падали с неба. А я тайком грыз сосульку и смотрел, смотрел, смотрел. Весела душа, звонкая она, от мороза иль просто так. Ах, весела, весела, звенит, просится в небо! Отпускаю, пусть погуляет, поиграет наперегонки с ветром. Вот и нет сосульки… Мама идёт.
– Смотри, сколько снега на небе и на земле.
– Я всё видела!
Ветер, научи меня быстро бегать.
О сестре. 16 декабря 2005 г.
Мелкий дождь за окном превращается в снег. Ветер холодом дышит в лицо. На бульваре, на клумбе замёрзших цветов, сидит девочка и плетёт венок. Запрокинет голову, посмотрит вверх и тихонько завоет ветра мотив.
Такой вот сон сегодня приснился. Девочкой была моя старшая сестра. Её сбил грузовик. Мы шли по пешеходному переходу, а он не остановился. Меня она успела вытолкнуть на обочину, а сама погибла. Я очень её любил и сейчас люблю. Она отдала жизнь, чтобы я жил. Это не поддаётся оценке. Я постараюсь жить так, чтобы ей было радостно, ведь она навсегда осталась со мной, в моем сердце.
Брат. 17 декабря 2005 г.
В темноте рядом спит брат, я слышу дыханье его. Его рука на моей груди, но он не знает биения сердца моего. За стенами целый мир, за стенами темнота, и звёзды над нами мерцают в ней, я знаю, она жива. А брат не знает, он просто спит, а я не могу уснуть. Но я его всё равно люблю, и он тоже поймёт.
Сны наяву. 18 декабря 2005 г.
Тихонько сижу и не шевелюсь, дай бог, не заметят меня у компьютера. Папка храпит, мама на кухне посудой гремит, мелкий десятый сон глядит. И я смотрю, слова ловлю, не начитаюсь…
Тихо шмыгнул во двор, но до туалета не дошёл, темно там и страшно. Стою… на небо смотрю, на небе луна изъедена словами до дна, а по ней облака, облака. В доме моём гаснет окно, я делаю шаг назад, меня забыли, холод и мрак. Даже не знаю, что делать, дверь закрыли… Дом, дом, дом, усни моим сном. Ай, меня заметили.
– А ну живо в кровать, спишь уже в своём Интернете.
– Мама, пожалуйста, пойдём сходим на улицу вместе.
Люблю гулять ночью по пустым улицам города, кажется, что людей нет и никогда не было. Город сам по себе, и ты в нём. Тишина… В тишине всегда можно услышать разные звуки, которых не услышать иначе. Хлопья снега беззвучно падают в свете фонаря, и тишь нарушается только шелестом шагов. Да, люблю такое время. И мы с братом в снег, как звёзды, падаем. Руки, ноги в стороны, и валишься на спину. Весело.
Ещё я тишину в доме люблю слушать. Утром, когда родители уйдут на работу, а Мишка – в садик, проснусь, лежу, нежусь в тёплой постели и слушаю звенящую тишину. Притаишься, чтобы тебя никто не заметил, и мира за стенами словно нет, а есть только дом и тишина в нём. В другое время такой тишины никогда не бывает. Правда, сейчас так полежать не получается, в этом году в первую смену учимся.
Родители. 19 декабря 2005 г.
Тяжело, когда родители работают в той же школе, в которой ты учишься. Раньше полегче было, так как во вторую смену учился, а сейчас бывает, что вместе с ними идти приходится, если не успею раньше. Всё-таки я на людях стесняюсь их немного. В школе всё время ловлю себя на том, что сам себя одёргиваю, стараюсь соответствовать и в тоже время соответствовать не хочу. Это борьба за независимость или бунт, как говорит папа. Моя мама – завуч, а папа – психолог. Знаю, что школьники его любят, сам слышал, как хорошо девчонки про него говорили. Он им правда помогает с их возрастными проблемами и мальчишек разбойных умеет в сознание приводить. А я с ним по душам редко беседую, не могу избавиться от ощущения, что он надо мной очередной эксперимент проводит. Будто я мышь подопытная для отработки его методик. Иногда он меня просто терзает, я тогда к маме убегаю и плачу, а она меня успокаивает. Потом они тихо и напряжённо разговаривают. Не думаю, что они ругаются, но по всему дому аж волны жара ходят, а я обмираю от страха, что потом придётся смотреть в его спокойные всепонимающие ясно-холодные глаза. Я ему однажды так и сказал: «Ты меня потрошишь, а потом кроишь, как тебе хочется, а мне больно, душе моей больно». А он: «Я понимаю, и ты поймёшь».
Папа, я уже понимаю, потому что вижу, насколько моё сознание отличается от сознания других ребят, но от этого легче не становится. Но без тебя я не смогу, ты даёшь мне силы, ты всегда помогаешь, поддерживаешь в моих устремлениях. В моих ли?
Мама строгая, но всё мне прощает, так стало после смерти сестры. Иногда я даже радуюсь, что она умерла, а потом плачу и прошу у сестры прощения. Она читала мне сказки, играла со мной, смешила, когда я плакал, рожицы строила.
Мама добрая, но иногда забывает, что она не на работе. Мы тогда с братом начинаем скакать и кричать: «Мама, мы дома!» В первый момент её лицо краснеет и застывает, потом она возмущается, начинает за нами гоняться и щекотать.
Так и живём…
Воля и разум. 20 декабря 2005 г.
Отец меня всё время упрекает за то, что я уже большой, а такой эмоциональный. Даже его методики с этой стороной моей натуры ничего сделать не могут, а может, это побочный эффект его экспериментов.
– Ты слишком чувствительный для мальчика, слишком бурно на всё реагируешь, то плачешь сразу, то смеёшься до колик в животе, а то и всё сразу. Ты себе так все нервы расшатаешь, тебя же тронуть иногда страшно, кажется, что за оголённый провод берёшься и не знаешь, что будет. Охлаждай себя разумом, контролируй свои проявления, а то тебя иногда так несёт.
– А ты не стой на пути у высоких чувств!
– Ты мне тут цитированием уважаемых людей не занимайся! Воля и разум, вот что тебе надо проявлять.
– А тебе – «Арию» меньше слушать.
– Ах ты, мелочь заковыристая!
И он начинает за мной гоняться, а я – смеяться и плакать одновременно. А как поймает, сажает к себе на колени, и мы дуэтом, в воспитательных целях, поём «Волю и разум» «Арии». Братик скачет вокруг нас, крутит головой, подвывает и делает козу. А мама ухахатывается.
– И вообще, – говорю я, когда всё успокаивается, – я читал, что мальчики чувствуют всё не менее остро, чем девочки, просто стереотипы поведения, принятые в обществе (их носителями в частности выступают родители), принуждают их сдерживаться и притворяться бесчувственными чурбанами, типа, так они кажутся более сильными и мужественными. А подавлять свои эмоции вредно. Богатство, глубина и разнообразие эмоций говорят о развитости сознания человека. Ты же не хочешь, чтобы я деградировал и превратился в холодную бесчувственную рептилию? Поэтому тебе как профессионалу…
– Ты опять в моём кабинете без спроса шнырял?! – перебивает отец.
Я мигом слетаю с колен и, ни слова не говоря, ретируюсь к себе в комнату. Где и запираюсь изнутри.
Я пью из двух ладоней. 21 декабря 2005 г.
Я пью из двух ладоней. Одна из них бледна, другая вся темна. Я пью из двух ладоней. В одной из них вода, в другой свет молока. Я пью из двух ладоней. Одна горит огнём, другая стынет льдом. Я пью из двух ладоней. И сущность в них моя. И радость в них моя. Я пью из двух ладоней. Я смешиваю жизнь, я подношу к губам. Я пью из двух ладоней. Где свет, где тьма? Кто различит теперь? Я пью из двух ладоней. Закат, рассвет, просторы неба и земля. Всё прорастёт во мне, напоенное соком, что выпил я из двух своих ладоней.
Один? 22 декабря 2005 г.
Сегодня ночую один, сегодня я так одинок, я заперся в тёмном углу, лишь светлеет во тьме монитор. Внизу чьи-то шаги и скрипы на лестнице в доме пустом, сегодня тоскую один, я сегодня почти одинок.
Её тело – душистый цветок, она манит в родные объятья, из кожи сочится сок, превращаясь в вечернее платье. Её руки меня обовьют, её губы коснутся приятно. И, похоже, не лечь мне в постель и уже не вернуться обратно. «Кто ты, кто ты, милая, кто?» – «Твоя смерть, мой ласковый мальчик».
Не люблю оставаться дома один. Дом заполняется какими-то тенями, странными звуками и шёпотом. Я знаю только один способ избавиться от страха, ему меня научила мама. Я зажигаю свечу, которая на случай отключения света всегда стоит в комнате, и иду говорить с тенями. Я спускаюсь по лестнице, а тени скользят следом. Внизу, у лестницы, висит большое, высотой со взрослого человека, зеркало. Я становлюсь перед ним и смотрю себе в глаза. У меня очень бледное лицо, а за спиной колышется океан теней. Когда какая-то из них дотрагивается до моей голой спины, я вздрагиваю и, не отводя взгляда от своих и одновременно чужих глаз, спрашиваю: «Чего вы хотите?» И шёпот детских голосов в ушах: «Спой нам колыбельную, – и как набегающие волны за спиной: – Спой, спой, спой… ту, что ты сегодня выучил, чтобы мы смогли уснуть беспробудным сном ещё на тысячу лет… спой, спой, спой…»
И, дрожа, в неверных колебаниях света свечи, смотря в совсем чужие глаза на светлом бесформенном пятне, я начинаю петь:
«Баю-баю, милый, в песенке поётся, и вода струится, а коню не пьётся.
Та вода ночная, темень гробовая, под мостом чернеет, песню запевая.
Что она укрыла, смыла по дороге, замела подолом у себя в чертоги?
Спи, дитя, коню не до питья, спи, родной, заплакал вороной, а-а-а-а-а!
Леденела грива, кровь ручьём бежала, в конском оке стыло серебро кинжала.
Быстрину подковы раскололи сходу, но потоки крови обгоняли воду.
Спи, сынок, вода коню не впрок, спи, родной, заплакал вороной, а-а-а-а-а!
Он к речной прохладе жарких губ не тянет, всё зовет кого-то, лишь на горы глянет.
И тревожит горы жалоба глухая, мёртвою рекою в горле затихая.
Ах, коню не пьётся в луговом затоне, о, снега печалей, зоревые кони!
Уходи, задёрни переплёт оконный зеленью дремотной, дрёмою зелёной.
Приутих, мой милый, приумолк, мой сонный.
Есть у нас подушка, чтобы спали сладко.
Простыня льняная, медная кроватка.
Баю-бай, сыночек.
А коню не пьётся, конь воды не хочет!
Возвращайся в горы, где твой след пылится, где в лощине серой встретит кобылица!
Спит, мой ненаглядный, сладко ему спится, баю-бай, сыночек!
А коню не пьётся, конь воды не хочет!
Возвращайся в горы, не томись в загоне!
О, снега печалей, зоревые кони!
Спи, дитя, коню не до питья, спи, родной, заплакал вороной, а-а-а-а-а…»
Я умолкаю. В доме тихо, и никого, кроме меня. Теперь быстро-быстро в кровать и уснуть, пока не пришли иные гости. Вбегаю в комнату. Выключить компьютер или записать, может, успею? Спешу, из-за этого делаю ошибки. В свете монитора плохо видны буквы на клавиатуре. За окном, на улице, приближается цокот копыт и скрип колёс. Обрывается у нашего дома. Внизу тихо открывается входная дверь, лёгкие шаги по ступеням. Поворачивается дверная ручка, я так спешил, что не закрыл её на защёлку. Дверь открывается.
– Олежка, ты не спишь?
– Мама?
Я не оборачиваюсь, я смотрю в экран.
– Я почему-то вдруг сильно забеспокоилась. Папа остался в гостях, а я примчалась.
Она подходит и обнимает меня за плечи. От мороза у неё очень холодные руки, но я не отстраняюсь.
– Мама, можно я сегодня с тобой посплю?
– Конечно, мой ласковый.
Она наклоняется и дотрагивается уже немного оттаявшими губами до моей шеи. Я гашу монитор, и больше ничто не нарушает темноты.
– Олежка, ты зачем выключил, я же ничего не вижу.
– Мама!
Я счастлив, что это всё-таки она.
Комментарий к 12 – 22 декабря
Олег – https://pp.userapi.com/c840727/v840727001/596d9/SUZY1ih7nMk.jpg
========== 23 – 25 декабря ==========
Не люблю больницы. 23 декабря 2005 г.
То ли от сосулек, то ли ещё от чего, но я приболел. Вид у меня утром был очень дохлый. Глянул я на себя в зеркало (почему-то с самого детства я считал себя красивым, но это, наверное, у всех так): руки-ноги тоненькие, рёбра с ключицами торчат, только голубые глаза на бледном лице поблёскивают. И понял, что поликлиники не избежать, к восьми на приём, как и было назначено. Куда же делись мои мышцы? Сразу захотелось на акробатику, единственное место, где абсолютно никого не интересовали мои умственные способности. Пройтись колесом и на руках, весело дрыгая ногами, по диагонали, сделать сальто через козла и, если моя звезда улыбнётся мне, попрыгать на батуте! Но, как окажется, мои мечты так и останутся мечтами ещё, как минимум, на месяц.
Бедная бабушка, что ей пришлось выслушать от врача!
– Вы его что, голодом морили?!
– Он ничего есть не хотел.
В ответ испепеляющий взгляд врача.
– Меня от всего рвало.
Ласковый взгляд змеи и такая же улыбка мне.
– Мальчик, подожди бабушку за дверью.
Вновь испепеляющий взгляд на бабушку. В гнетущей тишине я медленно оделся и вышел. В коридоре очередь детей и их родителей, все смотрели на меня, стоял, потупив взор. А за дверью…
– Налицо нервное и физическое истощение, вы хотите, чтобы он оставшуюся жизнь провёл в психушке?!
Ответа бабушки не слышно, да никому её ответ и не нужен. Я протолкался к окну мимо изнывавших в ожидании детей и измученных ими родителей. Улица, куда-то ехали машины, шли люди, снег, серое холодное небо…
– Мальчик, тебя зовут.
И правда, у двери стояла бабушка, ища меня взглядом. Протолкался обратно. У неё был расстроенный вид.
– Зайди, с тобой хотят поговорить.
Зашёл один. Врач начала ласково и доверительно:
– Подойди, садись. Олег, скажи, тебя за что-нибудь наказывают?
– Бывает.
Врач, всё так же ласково:
– А как тебя наказывают?
Я с запозданием понял, к чему она клонит, и сделал как можно более глупое и в то же время задумчивое лицо.
– Ну, не дают на компьютере играть.
– И долго ты обычно за ним сидишь?
Почуял, что сейчас достанется мне.
– Да нет, не очень.
Врач подскочила и нависла надо мной.
– А ну прекратил мне врать! Тебя бьют?!
– Нет, что вы.
– А что с тобой делают?! Запирают?!
– Нет.
Она по-настоящему напугала меня; похоже, увидев это, успокоилась и села, чиркая что-то в медицинской карте.
– Ладно. Месяц никакой физкультуры, все зимние каникулы сидеть дома, читать книжки и отъедаться. Вот тебе освобождение, в школу пойдёшь после каникул, но перед этим придёшь ко мне, и если ты не будешь толстенький и румяный, я тебя отшлёпаю. Следующий!
– Не ходите, дети, в Африку гулять, – пробормотал я себе под нос, постепенно отходя от её криков.
Врач приподнялась.
– Ты что-то сказал?
А я выскочил за дверь и был таков. Спускаясь с бабушкой по лестнице, слушал её объяснения:
– Мне она сказала, что это у тебя нервное, и выписала слабое успокоительное, будешь на ночь пить, чтобы лучше спалось, ещё витамины надо купить и какое-то лекарство для иммунитета. Не пойму, что тут написано. Ладно, в аптеке разберутся. А что она тебе сказала?
Я улыбнулся, входя в привычное беззаботно-ветреное состояние. Снял бахилы и, выбросив в коробку у входа, выбежал на улицу.
– Каникулы!
Отец говорил, что шагание за грань себя – очень старая игра. Такая же старая, как ощущение своего существования. Играя в неё, ты всё дальше уходишь от себя, но в то же время всё ближе к себе становишься. Когда я помещал эту формулировку в ум, он сначала прикалывался, а потом, отсекая логические и причинно-следственные связи, наслаждался свободным парением без опоры. Поначалу его от этого немного мутило, а потом понравилось. Каждым шагом надо полностью уходить от своего прежнего ощущения себя. Сейчас у меня получается не так много шагов, но их становится всё больше. Итак, начнём.
Я сижу на стуле, нажимаю клавиши, смотрю на экран и шагаю за грань этого себя.
Я смотрю из глаз, думаю о том, кто смотрит, чувствую всё тело и шагаю за грань этого себя.
Я пребываю в покое, в центре головы, в центре горла, я не думаю, я шагаю за грань этого себя.
Я разлит по телу, тело аморфно, нестабильно, я поддерживаю его таким, какое оно есть, волей, и шагаю за грань этого себя.
Я анализирующее сознание, холодное и ясное, для меня нет преград в понимании, я сразу всё вижу и шагаю за грань этого себя.
Я нахожусь за пределами тела, я словно пространство мира, в котором идёт жизнь всех предыдущих «я», и шагаю за грань этого себя.
Я над миром, мир внизу, а выше только свобода, я радуюсь и устремляюсь вверх, шагая за грань этого себя.
Я пребываю в нигде, все определённости остались позади, они несущественны, единственное, что заинтересовывает, – это то, что ещё есть внутри меня, и я шагаю за грань этого себя.
Меня нет, нет ощущения себя, но есть ощущение присутствия, и я шагаю за грань этого ощущения присутствия.
Всё…
Больше для меня пока ничего нет. То есть нет того меня, который есть дальше, но, может, я и есть то, чего нет?
Весной отец попросил меня записывать свои чувства. Неважно как, но определять их, распознавая. Зачастую для меня это мука, но иногда, когда мне удаётся правильно подобрать слова, мне нравятся эти зарисовки.
По небу плывут облака, в реке плывут облака, в глазах у меня облака, а за облаками солнце. Улетели птицы в вышину, в вышине студёный мрак пеленает их взгляд. На землю, на землю. В деревьях соки текут от земли и до неба, от неба и до земли. В чистом поле травы-колоски. А в ветвях у деревьев ветер. А в небе в облаках ветер. А в моей душе ветер. А в ветре птицы. Я сижу под деревом, я смотрю на небо, я чувствую ветер крыльями птиц.
На полянах запах скошенных трав, а вверху ясное небо. В кровь содранные коленки. Неприступными стоят деревья. В лесу лето и я. Я прислоняюсь к дереву, к сухой коре и слышу, как течёт, струится сок и влага жизни. Я сажусь на землю, прислоняюсь к дереву спиной, закрываю глаза и вынимаю саму сущность мира, пытаюсь вынести её в словах и так отразить мир, что вошёл в меня. Лес живёт, и я с ним – созданный для любви и жизни, чувствуя его теплоту, его всепронизывающее движение. Свой миг – свою жизнь вплетаю в тебя и тобой становлюсь, моё легкое, волшебное, беззаботное лето.
Тебе бывает грустно и одиноко, мой друг Ветер? Это состояние возникает у меня ни с того ни с сего, и плакать хочется, словно где-то глубоко внутри есть источник боли, что не иссякает, даже когда я счастлив. Почему так? Я словно тоскую о чём-то или о ком-то, но не понимаю и не помню, о чём именно. В этом чувстве есть безысходность и обречённость, словно потерял любимого и стёр воспоминание об этом из памяти, чтобы иметь возможность жить дальше, но боль возвращается и даже неосознанная бередит раны сердца. Я помню чувства, помню состояния, я выношу их в стихах, в сказках, но никак не могу вспомнить того, что было на самом деле, и от этого ещё тяжелее. Видишь, я улыбаюсь. Не хочу грустить. Пусть прошлое остаётся в прошлом. Если что-то изменится, я приму это с радостью, а пока пьём чай и смотрим друг другу в глаза.
На рассвете в чистом поле мальчик маки собирал, прижимал букетик к сердцу и свою судьбу искал. В тёмной комнате на железной кровати убивали арматурой детскую душу.
Сетка провисла до самого пола, и никто не сопротивлялся, никто не плакал. На закате в чистом поле я лежал среди маков, и небо было цвета судьбы, что я прижимал к своему сердцу. Ах, выхватить меч, отсечь жёсткие руки, сведённые судорогой жестокости. Ах, пеленать их в простыни нечеловеческих мук. А над полем был лёгкий ветерок, и в голубом небе белые птицы событий. А в земле подо мной чьи-то жёсткие руки сжимали в агонии железные прутья арматуры.
Я смотрел на засохшее дерево с облетевшей корой. Бывает, что, когда жизнь уходит, прекрасное остаётся, и смерть обнажает, подчёркивает красоту застывших линий.
Я пришедший из тьмы и ушедший во тьму. Моя жизнь – как мгновенная вспышка. И мы что-то творим и считаем великим творение, только бездна смеётся за левым плечом, поглощая все яркие соки и взгляд без надежды. Что останется в вечности? Лишь мгновения ночи. Мгновения ночи. Мгновения ночи. Мгновения ночи… Я открываю глаза и вижу твой взгляд без надежды. Вспышка гаснет в бездне вселенских зрачков.
Я хочу вскрыть своё сердце, как иные вскрывают вены, чтоб увидеть, правда ли я есть. В моём сердце что-то томится, отпустить бы на волю, пусть увидит рассвет. Слёзы падают в омут, чёрный, бездонный, и только круги по воде. Не напиться и не умыться, можно лишь утопиться в той печали и тьме. Обнимаю себя, закрываю руками глаза, суета в суете – моя жизнь. Заслоняю того, кто рядом, пусть живёт и не знает о тьме. Ей напиться, во мне раствориться я позволю. Нам жить на земле. И, смотря на звезду по имени Солнце, думать, что вокруг только свет. А внутри? Я проснусь на рассвете. Проснусь!
Эх, Дневник! Эта ночь пахнет травами, свежим лесом и звоном ручья. В блеске старых созвездий свежие раны заживут и умрут, только звёзды горят и горят. Нерассказанный стих, неспетая песня застревают в душе, как крючки без червя. Мне не стать здесь своим, каждый ищет другого. Мне не стать и другим, я всегда только я. Эх, Дневник! Эта ночь пахнет свежими ранами. Неостывшая кровь заливает такие живые глаза.
Выворачиваюсь наизнанку, что такое, откуда печаль? Словно тёмной вуалью подёрнуто небо, и рассвету не быть никогда. Тяжкий стон пробуждается где-то в глубине океанов и гор, отдаётся ударами в сердце. И дрожит моё тело, я один в пустом доме, а за окнами темень и страх, проникают сквозь чистые стёкла. Я закрою глаза, затаю дыхание, только сердце выдаст меня, и сомкнутся холодные руки, словно в детстве, во мрак унося.
Не остановиться, не посмотреть назад, и за строкой бежит строка, как шелест мотылька на пламя свечки. Пылаю весь, кидая в топку строки бытия, они легко сгорят, воспламеняя мир, и будет дивный пир из обгорелой плоти. О сердце, что же ты мне не даёшь поспать, вытаскиваешь нити-строки? Как бесконечна ночь, и в ней мои мгновения застывшими крупинками лежат, нанизываю, словно бисер, вплетая в ткань стиха, и оживает он узорами горя, и вновь душа легка.
Там, где-то очень далеко, на перекрёстке дорог, я остановился и посмотрел назад. За спиной всходило солнце и остывало в глазах. Я посмотрел вперёд, зарево пожара грело руки. Поднимайся, ветер, в небо, уноси с собою искры, мне уже не смыть всей сажи, что покрыла моё сердце. Я сбиваю с крыльев пепел всей моей сгоревшей жизни. Улетаю на рассвете вслед за ночью в юном небе.
Я сидел у окна и смотрел на град. Кусочки льда были размером с горошину и белые, как снег. Они стучали по железному карнизу. Это было так интересно. И длилось всего несколько минут. Я выбежал из дома и подобрал горсточку ледяных шариков. Они растаяли, оставив совсем немного воды. Я поднёс ладони ко рту и выпил. Кровь неба. Я давно не видел солнца, я давно не слышал ветра, не считал на небе звёзды и не бегал по полям, где алели маки сердца. Я давно не видел солнца, я давно не слушал ветра. Я забрался по лестнице на мокрую крышу, не обращая внимания на холод, улёгся и стал смотреть в небо. Куда-то летели серые-серые тучи. Я как жизнь в застывшем небе. Я мальчишка в сером цвете. Я держу в ладонях небо и живу один на свете.
В самом сердце города за тёмными оградами остывало счастье. Я поглажу нежно твои плечи и тихонько посижу в ненастье. Что объединяет нас – боль в сердцах открытых. Мы друг друга, спасая, обнимем и опустим головы на плечи. И зашепчем слова покоя, проникая в сердца утешением. Не грусти, не печалься, родная, твои слёзы подхвачены ветром.
Я давно перестал верить в любовь. Я давно перестал забываться сном. Я давно позабыл, что такое боль. И давно не могу найти для себя оков. Я выпью всю твою боль, я прикоснусь ладонями к твоим побелевшим губам, мне так не хватает твоего счастливого взора. Ветер играет на струнах. Ветер рвёт струны. Я не могу так. А он может. Я задохнулся пьянящей свободой. Я рассек своё сердце звуком твоего плача. Я открылся на миг и закрылся на вечность. Я давно потерял все свои облака. Ветер обрывает листву. Ветер вырывает с корнями деревья. Плещется силой безумного вихря. Не унести ему моего сердца.
Мороз, замело, всё белым-бело. Ходим в валенках да в ушанках. А сугробы в человеческий рост, роем норы в них и ходы далёкие. Как построили дом да из снежных плит, поселились в нём, печку сделали. Воткнули вместо окон цветные бутылки. Сидим, руки греем, дрова кидаем. Эх, подтаял дом, и упала на нас крыша снежная да картонная, загасила огонь, стало холодно, темно и мрачно – засыпаем до лета.
Зимний полдень, тёплая печка, красные угли, хорошо на ней. На окошке кот жмурится на солнце, сквозь узоры наблюдает мир. За окном ребята строят себе крепость и играют весело в снежки. Проникает радость и живёт беспечность в теплоте и нежности души.
В опасной близости от сердца проходит нож, ну что ты, маленький, не бойся, меня не трожь. В опасной близости от сердца струится яд, ну что ты, миленький, не отводи свой взгляд. С ладоней вниз срывался жемчуг в кромешный ад. Ну что ты, маленький, лишь я здесь виноват. Кто нас обнимет и кто помирит в своём тепле? Ну что ты, родненький, вот моё пламя, бери себе.
Друг наш Ветер колышет ковыль. В солнечном небе слёзы любви. Все твои раны будут мои. Все твои страхи в моей ночи. Вся правда моя обращается в пыль, и мир твой меняется под потоками света. Любовь наполняет сердца всех тех, кто тебе дорог. В моих ладонях отдыхает твоё сердце, нежность и сила, лепестки цветов. Я отпускаю тебя, Ветер, лети с миром, живи и будь счастлив.
Лыжи или санки? 24 декабря 2005 г.
Когда я смотрю на снег, я не думаю о том, что он может заморозить. Когда я смотрю на огонь, я не думаю о том, что он может сжечь. Когда я смотрю на людей, я не думаю о том, что все умрут. Когда я смотрю на друзей, я не думаю о том, что мы забудем друг друга. Глядя на себя, я не думаю о том, что когда-то буду иным. Как же я не люблю думать!
Почему всё самое главное в жизни случается так, как будто альтернативы нет? Или это только у меня?
Что я могу сказать? Пара строк и глоток тишины. В моём ветреном теле мечты. Пара строк и глоток тишины. В эти дни, когда сердце не лжёт, не играет в прятки с другим. Кто полюбит меня не впрок? Кто останется рядом живым? В моём сердце опять стихи. Пара строк и глоток тишины. Этот ритм, этот быстрый ритм. Пара строк и глоток тишины. Как забыть, как проникнуть, посметь, не разрушив столь нежную плоть иллюзорных сияний и снов на границе любви и оков. Взмах, удар, приношение богам. На руках алой кровью вино. Забурлит, заиграет в ушах, пара строк и глоток, и глоток. Нам уже не напиться сполна и уже не забыть тех, кто смог написать на стекле имена парой смытых дождём в тишине вечных слов.
Зашли сегодня в спортивный магазин.
– Выбирай, но только что-то одно.
– Мама!
– Идём домой?
– Нет-нет, я всё, не капризничаю.
Ходил туда-сюда вдоль всего этого добра, и сердце замирало в тоске. Нужно всё! Почему так – пока не видишь, вроде и не нужно, а как увидел – всё, что-то внутри загорается? Но, зная себя, я на всякий случай определился ещё дома, и выбор стоял между санками и лыжами.
Лыжи. Пластиковые, красивые, с ботинками, удобными палками, дорогущие, но они на несколько лет, поэтому такая цена допустима. На лыжах по лесу, по сопкам, с горок быстрее ветра, и всё в твоих руках.
Санки. Не обычные, а с рулём, почти снегоход, можно ездить, как на самокате. Но придётся катать братика. С другой стороны, вдвоём намного веселее будет кататься с горки, и вообще, санки – это веселье. Меня отец на них тоже покатает с виражами.
