Текст книги "Бог видит тебя, даже на последней парте (СИ)"
Автор книги: Windboy
Жанры:
Любовно-фантастические романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Этот ненавистный конь догнал меня на выходе из здания, нагло взял под руку и утянул в подворотню, навис, как коршун над белым лебедем.
– Настасья Филипповна, не обижайтесь, я не со зла, вы действительно не готовы, ваши письменные ответы – полная чушь. Я уговорил комиссию дать вам шанс показать подготовленную работу, но и тут сказалась ваша неопытность. Приходите на курсы, и я вас подтяну.
– Думаете, будь у меня деньги, я бы в этом году не пришла?! – Я попыталась высвободить руку, но он не отпустил.
– Приходите даром.
– Вот ещё! Я не продаюсь! И меня Натальей зовут!
– Прости, – он отпустил мою руку, – но я настаиваю. Будут деньги – заплатишь, а нет, всё равно жду, иначе совесть мне житья не даст.
– Так вам и надо! Только о себе и думаете! – бросила я ему в лицо и убежала, потому что слёзы уже душили меня, и я сдерживала их из последних сил.
Шла домой пешком, опустив голову, глотая и размазывая слёзы, когда какой-то пацан на роликах сунул мне квадрат рекламного листка с закруглёнными углами. Я автоматически взяла и уже хотела выбросить, но зацепилась взглядом за словосочетание: «Ищешь работу? Ты нужен нам!» И прочла дальше: «Ты молод, весел, раскрепощён и любишь поболтать по телефону, нестандартно и креативно мыслишь? Звони и узнай всё о работе своей мечты! С поминутной мгновенной оплатой! Звонок бесплатный».
«Очередной лохотрон», – подумала я, но сунула приятный на ощупь, плотный, как подставка для кружки, рекламный листок в сумку.
И вот сегодня, после недель мук и раздумий, что для меня важнее: гордость или мечта стать актрисой, я ехала в театральный на первое занятие тренинга внутренней свободы. Денег на него я накопила, но вот отдам я их или нет Василию Ивановичу – большой вопрос. Посмотрим на его поведение…
========== 10. Где же ты, моя любовь? ==========
Сдав куртку в гардероб и получив номерок, как в театре, я пошла искать нужную аудиторию. Та оказалась в самом конце коридора, безлюдного и тихого. Странно, я же не опоздала? Глянула на телефон, что висел на ремешке на шее. Нет, ещё семь минут. Волнуясь, я тихонько приоткрыла дверь и заглянула. Окна были занавешены плотными тёмно-красными шторами, зал тонул во мраке, только на подиуме на столе, застеленном чёрной скатертью, горела низко склонившаяся одинокая настольная лампа. Василий Иванович сидел в вырывавшемся из-под абажура тусклом свете и читал какой-то древний фолиант. Я смотрела на его чётко очерченный профиль, словно выступающий из темноты, и он казался мне сосредоточенным магом-заклинателем или алхимиком древности.
В темноте за его спиной раздался звук колокольчика. Он оглянулся и заметил меня. Застыл с непонятным выражением лица, словно раздумывая, какую эмоцию и реакцию выбрать. Остановился на суровой серьёзности и спросил:
– Скромнова, вы не получили сообщение о переносе занятия на завтра?
Я покачала головой и не стала объяснять, что рабочие симки нам меняют почти каждую неделю, а своей у меня нет. Кому надо, я давала новый номер или звонила сама.
– Заходи, раз пришла, – сказал он, доставая из кармана пиджака, что висел на другом стуле с высокой спинкой позади него, телефон и читая звякнувшую СМС. – Присаживайся, – он указал на стол, – полчаса у нас есть.
– А можно на стул?
– Нет, ты же на тренинг внутренней свободы пришла, так не будем терять времени. Нет, не там! Садись прямо передо мной. Я понял, чего ты хочешь, ещё когда увидел твои глаза в автобусе.
Я, зажимаясь, полезла усаживаться попой на стол, а он даже не отодвинулся, так и сидел почти вплотную, отчего я задевала ногами его колени, и это будоражило кровь. Предательски зашелестела прокладка, я ещё сильнее напряглась и замерла в неудобном положении, скрестив кисти и прикрывая пах. Назад не откинуться – слишком открыто, а спереди он – разглядывает в упор.
– Какая-то ты скованная, Скромнова, а если постельная сцена?
– Перед камерой я смогу, – ответила я, не моргнув глазом.
– Хорошо, – сказал он, откинул чехол телефона и установил тот на стол. – Запись пошла, раздвигай ноги.
– Чего?! – задохнулась я от возмущения, не ожидая такого подвоха.
«А Иваныч начинает мне нравиться», – скабрезно прошелестел в голове Демон.
– Камера есть, актёр, – он изящно провёл рукой, указывая на себя, сверху вниз, – готов, а что же хвастливая актриса, оказалась врунишкой?
«Получила, прынцесса?» – загоготал Демон.
– Вот ещё! – сказала я, откидываясь назад на руки и выставляя грудь, но ноги закинула одну на другую.
«Давай, Натаха, сделай его! Или слабо?»
«Пошёл в жопу, говнюк! – ответила я Демону. – Все вы пошли!»
– Ты тогда в автобусе что-то про Петьку говорила, – сказал Чапаев, опуская руки мне на колени, отчего сердце у меня так и заколотилось. – Как это понимать? Хочешь устроить ролевуху?
«Групповуху! Вот чего она хочет!» – подвывал Демон.
– Я не против, актрисы должны уметь перевоплощаться в мужчин. Но у Петьки для интимной сцены есть только одно отверстие.
«И то, блядь, пробкой заткнуто!» – рыготал сучий потрох.
От его ладоней и длинных пальцев, ритмично сжимавших коленные чашечки, шёл жар, опаляя чувствительную внутреннюю поверхность бёдер, пробирался выше и нырял к промежности, к краям сжимавшейся вокруг пробки растянутой плоти и дальше, внутрь…
Я судорожно выдохнула ртом и словно очнулась от звякнувшего ремня, который он только что расстегнул, а сейчас вёл бегунок молнии вниз. Брюки упали на пол, он переступил, высвобождая ноги. Мятый край белой рубашки закрывал таз, и я не видела того, чего мне так хотелось. Хотелось? Совсем сбрендила, дура? Он же сейчас тебя реально трахнет и снимет это на камеру. Подумала, что потом будет? А если в сеть выложит?
Он тем временем спустил белоснежные облегающие трусы, и большая, блестящая розовая головка с до предела натянутой кожей выглянула между занавесок рубашки, будто говоря: «Ну, здравствуйте, а вот и я». Это какой-то абсурд! Этого не может быть на самом деле! Что происходит?! А его ловкие пальцы уже расстёгивали мои джинсы, тянули вниз, открывая бледную передавленную кожу. Блеснул край скотча.
– Нет, я не хочу! – вырвалось у меня, и я схватила его за руки.
Он резко придвинулся, раздвигая мне колени, нависая.
– А чего же ты хочешь, Петька?
– Я не Петька! Выключи чёртову камеру!
– Нет, Петька, ты на съёмках фильма о Великой русской революции и должен быть таким же решительным и неумолимым, как твои мужественные предки сто лет назад.
«Прямо с языка снял, негодник!» – довольно цокнул языком Демон.
Его рука скользнула под свитер, задрала майку, высвобождая грудь, накрыла и сжала одну, другую. Тысячи его пальцев разбежались по телу, обхватили спину, лопатки, поясницу, гладили шелковистый живот, ямку меж ключиц, шею, ныряли в волосы на затылке. Грудь пылала от кусающих поцелуев, соски поили нектаром неги небо. Где мой свитер и майка? Грубая ткань чёрной скатерти под лопатками. Демонический алтарь, режущий свет лампы, изгибы тела. Прочь! Лампа падает набок, выхватывая его лицо, будто Демон из моей головы обрёл дьявольски прекрасный лик.
– Что это? – по-детски изумился он, спустив с меня штаны, окуная с головой в сладкий стыд. Смотрел, разглядывал, откровенно и беззастенчиво пялился. Лицо горело от прихлынувшей крови. Он приподнял зашелестевшую влажную прокладку, открывая сочащуюся соком желания тайну. Я почувствовала прохладное прикосновение воздуха, а затем что-то большое, горячее и такое же скользкое, задирающее капюшончик, давящее и трущееся о клитор. Снова и снова, снова и снова…
Я жаждала, чтобы он вошёл в меня дальше, глубже. Задрала ноги, раскрываясь перед ним. Его влажный язык обогнул мой запрокинутый подбородок, очертил губы, нырнул в приоткрытый пересохший рот, и я сосала его, как материнскую грудь, его мужской запах и вкус проникали в меня, раскрывая ещё сильнее, до боли отрываемых с души корост. В немыслимой жажде я подала таз навстречу.
– Нет, мой Петька, – прошептал он щекотно на ухо, покинув распахнутый рот.
– Я не Петька, – выдохнула я.
А он стремился языком вниз по шее, ключице, между грудей, на пару секунд захватил один, а затем другой сосок губами; живот, ямка вздрогнувшего пупка, ещё ниже.
– Ай! – вскрикнула я, когда он одним движением оторвал скотч, отбросив прокладку в темноту, и тут же забыла об этом.
Да, здесь! Здесь. Я вновь выгнулась навстречу. Его губы сомкнулись, оттягивая клитор, а язык двигался быстро, быстро, слишком быстро. Я не успела ничего сообразить, как тело пронзило и скрутило оргазмом. Я кончила, выстрелив жидкостью ему в рот, я же Петька, я Петька. Его лицо с мокрыми губами над моим, я открыла рот, он склонился и разомкнул свои, я, как птенец, которому принесли напиться, почувствовала свой запах и вкус, соединённые с его, проглотила.
Его сильные жадные пальцы мяли мне ягодицы и наткнулись на пробку, обошли по кругу, исследуя внезапное препятствие.
– А ты у нас плохая девочка, – произнёс он, оторвавшись от моего рта и скаля зубы.
«Очень, очень плохая, – вторил Демон, – даже не представляешь насколько, накажи её скорее, строго и безжалостно!»
Потянул пробку. Больно!
– Нет! – вскрикнула я.
– Да, Петька, да. – И пробка покинула тело, а её место тут же попыталось занять нечто иное, гораздо большего диаметра, нетерпеливо проталкиваясь внутрь.
Больно!
– Нет! Не хочу!
– А чего же ты хочешь? – вкрадчиво спросили два голоса – внутри и… снаружи?
– Вырваться…
Вырваться из того мгновения, когда я увидела посиневшее мёртвое лицо отца, с закатившимися глазами, раззявленным ртом и ниткой слюны, тянущейся с вывалившегося языка, когда всем телом погрузилась в вонь его опорожнённого кишечника и мочевого пузыря, а душой застыла в криках и боли брата и своего онемевшего, преданного отцом, брошенного, оставленного на произвол судьбы любящего детского сердца.
– Так рвись, – произнёс он и вошёл в меня ещё глубже.
Боль свела мышцы, я попыталась увернуться, оттолкнуть его руками, но куда там, он лишь глубже всаживался в меня.
– Тужься и кричи, – сказал он.
И я тужилась, принимая его полностью, ощущая его прижавшиеся яйца, что, несмотря на всё прочее, было до нелепости приятно, и кричала, вырываясь и рождаясь из самой себя, застывшей в прошлом, в комнате с мёртвым отцом и рыдающим Матфеем, как насекомое в янтаре. А он яростно долбился сзади, будто пытался так помочь, подсадить, подтолкнуть к воле. И с надсадным стоном я вырывалась, расправив нежные, трепетные, но сильные крылья души, и смеялась, до отказа наполняемая его огненной пульсирующей плотью и семенем.
«Совсем девка рехнулась», – вздохнул милый Демон.
*
– И ты возненавидела брата за то, что он хоть и изменился не в лучшую, на твой взгляд, сторону, но всё-таки смог жить дальше без отца и не страдать изо дня в день, как ты? – спросил Василий.
Мы оделись и сидели на стульях лицом друг к другу, соприкасаясь коленями.
– Я не ненавидела, а просто очень злилась на него, мне казалось, что он меня бросил в той комнате с разлагающимся и отравляющим душу трупом. Но теперь я не злюсь, он хоть и ссыкун, но действительно не страдалец, не винит и не пожирает сам себя изнутри.
– Наташ, прости, но мне бежать надо, мои уже заждались, наверное.
– Твои – это кто?
– Жена и сын с дочкой, обещал съесть с ними пиццу в местной кафешке. Я вас как-нибудь познакомлю.
– У тебя есть семья?
– Да, сыну десять, дочке семь, в первый класс в этом году пошла, они славные.
– И ты хочешь нас познакомить и сможешь спокойно смотреть им и жене в глаза после того, что сейчас было?!
Дверь аудитории открылась, и заглянула уборщица со шваброй.
– Ой, извините, я думала, что вы уже закончили репетировать. Вы очень натурально кричали, – улыбнулась она мне, – я прямо заслушалась. Я слышала и других, но у вас явный талант. Да, да, так и есть. Василий Иванович, берите её и не сомневайтесь.
– Мария Степановна, пять минут, и мы уходим.
– Да, да, извините. – И она закрыла дверь.
– Других?! – Я была в бешенстве и не знала, что ещё ему сказать, но и бежать я не собиралась. Хер ему по самые гланды, а не моё бегство!
«Давай, Иваныч, жги, я в тебя верю!» – подбодрил Демон.
– Ты слишком большую важность придаёшь физиологии.
«Правильно говоришь, правильно, давай, переложи всю вину с себя на неё, а потом освободи, и она тебя простит».
– Ты же не комплексуешь так, когда тебе, например, массаж делают или стоматолог пальцами в рот залезает. Но ты молода и ни в чём не виновата…
«Наташ, а он точно меня не слышит?»
– Церковь сделала из секса табу, потому что, в отличие от неё, это приносит наслаждение и делает тебя счастливой. Ты ведь была счастлива, пока в тебе вновь не зашевелились твои тараканы морали. Церковники создают запреты, противоречащие твоей естественной природе, ты не можешь не нарушать их, ведь это равносильно запрету дышать. И они эксплуатируют твоё чувство вины, привязывают им к себе, выжимают из тебя все соки, заставляя ненавидеть себя, своё тело. Я же освобождаю тебя от этого мерзкого чувства вины за своё счастье и радость жизни, принимаю как есть…
– Да насрать мне на твою церковь, запреты и бога в придачу! – взорвалась я.
«А на меня? – картинно забеспокоился Демон. – На меня же тебе не насрать? Я же всегда в тебе, даже когда меня нет рядом телесно, так сказать».
– Я же, козёл ты эдакий, рассчитывала, что ты будешь моим, а у тебя семья и дети!
«Бляха, беру свои слова обратно, сри на старого беса, сри!»
– Ты что, влюбилась в меня? – Он выглядел растерянным, и сердце наполнилось злой радостью, хотелось сделать ему ещё больнее.
– Да, а ты растоптал мою любовь, изнасиловал в жопу грязным жестоким ботинком и на корню уничтожил! – В глазах заблестели злые слёзы.
Он откинулся на спинку, разглядывая меня.
– А вот сейчас переиграла, но слёзы дала вовремя. А ты и впрямь талант. – Я всё ещё безумно злилась на него, но его похвала вызвала внутренний прилив гордости собой. Актриса во мне повизгивала в щенячьей радости, и ей было наплевать на поруганную невинность маленькой брошенной девочки. – И мне отрадно, что ты тоже слушаешь Гражданскую Оборону, – сказал он и запел: – А свою любовь я собственноручно освободил от дальнейших неизбежных огорчений, подманил её пряником, подманил её пряником, – не удержавшись, я стала подпевать, – изнасиловал пьяным жестоким ботинком и повесил на облачке, словно ребёнок свою нелюбимую куклу, свою нелюбимую куклу…
«Свою нелюбимую куклу, свою нелюбимую куклу…» – самозабвенно затянул в голове Демон.
«Похоже, мне в дурку пора», – подумала я и встала, кривясь от боли в стонущей попке.
– Завтра увидимся? – спросил злодей, поднимаясь следом.
– Не знаю, – честно ответила я, чувствуя, как разогнанная на время внутренняя тьма начинает вновь копиться по углам чувств и сползаться к сердцу, и, не желая, чтобы он увидел мои настоящие печаль и слёзы, быстро вышла в коридор. Миновала его, не поднимая головы, забрала куртку и вылетела на улицу.
«Что же меня так от него колбасит?!» – спрашивала я себя, шмыгая носом.
– Вот только вякни что-нибудь, – прошипела я Демону, переходя по мосту Неву и глядя в тёмные манящие ледяные воды, скованные по краям льдом и каменными берегами – ей не изменить своего русла, – и я кинусь в неё…
Демон, дурак, молчал. На груди завибрировал телефон. Я расстегнула молнию и ответила на вызов Босса.
– Как дела, Натуль?
– Отлично, – шмыгнула я носом, сошла с моста и спустилась по лестнице вниз на набережную, села с чистого края на последнюю ступеньку.
– Ты там присядь.
– Уже, – ухмыльнулась я, смахивая слезу.
– Тут кое-кто рвётся с тобой поговорить, я, как мог, старался этого не допустить, но Ванька, подлец, всё ему разболтал… Ладно, даю ему трубку.
– Наташа, здравствуй, ты меня не знаешь, но нам надо поговорить…
– Ты, блядь, ещё кто такой?! – заорала я, сама не понимая почему. – Какого хуя вам всем от меня надо?! – Я осознавала, что срываюсь, но не могла остановиться. И голос, его голос казался мне до боли знакомым. – Как же вы все меня заебали! Пидоры!
– Прости, я должен был позвонить сразу, как только узнал о тебе, а не раздумывать целую неделю, мне нет оправданий.
– Да кто ты, мать твою, такой?
– Я Петя, твой брат.
Чтобы не грохнуться, я прислонилась к гранитным перилам. Сон и явь смешались, аннигилируя в моей голове, я, словно Алиса, падала в бездонную кроличью нору.
– Я понимаю, как это звучит, я и сам не знал, что у мамы есть сестра-близнец и что они поссорились из-за моего… из-за нашего отца. В молодости он влюбился в мою тётю, а мама в него. Воспользовавшись похожестью с сестрой, она переспала с ним и забеременела нами.
Звон в ушах нарастал, я расстегнула куртку и потянула ворот свитера, но не ощутила холода.
– Мама родила двойню – тебя и меня. Отец сказал, что, если она хочет, чтобы он остался с ней, она должна отдать одного ребёнка сестре, что так будет честно. И мама отдала тебя.
Я вспоминала мамину заботу и порой возникавшую холодность, которой никогда не могла найти объяснения. Словно она очень хотела, но никак не могла полюбить меня по-настоящему. И с каждым годом пропасть отстранённости между нами только росла. А с рождением близняшек она совсем обо мне позабыла и забросила.
– Тётя уехала с тобой и не сказала куда, но отец знал и ездил к ней, потому что по-прежнему любил только её. Так он и жил на две семьи, разрываясь между Москвой и Питером, пока не узнал, что у мамы родятся девочки-близняшки. Тогда он бросил нас и укатил к вам в Питер.
– Да, я помню, я так радовалась, когда он перестал ездить в командировки в Москву. Всё стало налаживаться, мама больше не срывала на мне злость, два года мы были счастливы, а потом мама забеременела. Чёрт, теперь я понимаю, что значила его фраза «от судьбы не уйдёшь». Петька, я ведь не сплю?
– Нет, с чего ты взяла?
– Да с того, что ты мне всю жизнь, гад такой, снишься! А недавно ещё и Демон объявился, и я решила, что точно чокнутая. А оказывается, что я экстрасенс! Прикинь!
– Нет никакого Демона. Голос, что ты слышишь, – это наш шизанутый на всю голову мозгоправ Евграф Вениаминович. Сам недавно прошёл через его руки, думал, что со мной бог разговаривает, поэтому я тебя понимаю и сочувствую. Надо будет как-нибудь собраться и навалять ему…
«Эй-эй, попрошу без рукоприкладства!»
– Пиздец! Но почему я его слышу?
– Тебе нанодинамики в уши поставили, когда ты медосмотр при приёме на работу проходила, связь через телефон, поэтому его и запрещают выключать, чтобы всё видеть и слышать.
– Так этот пидор за мной подсматривал всё это время?
«Я хоть и пидор, но попрошу без оскорблений. Это всё ради вашего блага, анонимная психологическая поддержка для сотрудников».
– Нихера себе поддержка, я чуть с катушек не слетела!
«Но ведь не слетела, а наоборот, ожила».
Он был прав, и это бесило ещё больше, а я краснела всем телом, вспоминая, свидетелем чего он стал.
– Хочу, чтобы он убрался из моей головы.
– Прости, но тогда тебя уволят. Помнишь пункт в контракте про мониторинг психического состояния сотрудника? Вот это он и есть, но тебе разрешат не брать телефон в туалет и на время иных интимных действий.
– Да я теперь сама его в унитаз засовывать буду, пусть, сука, смотрит, как я на него кладу!
– Значит, ты согласна?
– Согласна с чем?!
– Продолжить работу.
– Ну… А ты что, тоже на телефоне?
– Был, а сейчас сценарист. Помнишь сцену на кладбище?
– Это где я маленькая мёртвая девочка, лежу в гробу и жду, когда меня раскопает огромный негр с двумя конскими членами, чтобы наказать непослушную малышку, не желающую спать вечным сном? И которую после сумасшедшего траха разрывают на куски бешеные псы, гремящие в ночи по мостовой цепями, и разносят в слюнявых пастях накормить своих милых пушистых щенят с горящими глазками? Блядь, да я до сих пор со светом сплю под предлогом, чтобы брату в тубзик светло ходить было и он не ссал в постель.
– Да, это я написал, – с гордостью в голосе похвастался Петька.
– Чёрт, я уже и не знаю, радоваться твоему появлению или нет.
«Ты не поверишь, но я ему то же самое говорил! Нахера ей ещё один сумасшедший братец?»
«Жопе слова не давали», – парировала я.
– Ах, теперь понятно, почему Демон не слышал моих мысленных ответов и вопросов! Короче, жопе слова не давали! Усёк?!
«Какая невоспитанная девочка», – обиделся Демон.
– И я не буду тебя переименовывать и переходить на вы, сам на Демона согласился, вот им и останешься.
– Я поговорю с твоим братом, помогу избавиться от страхов, расскажу, как и почему люди боятся.
– О, это было бы круто, а мне с вами можно?
– Конечно, если он стесняться не будет.
– Уж за что-что, а за стеснение можешь не переживать.
– Не возражаешь, если я тебе ещё завтра позвоню?
– Нет, я буду ждать.
*
Я сидела по-турецки на кровати, прислонившись к стенке, прислушивалась к ощущениям в заднице и размышляла, как жить дальше. Одна мама оказалась не мамой, а другая пожертвовала, отдала и отказалась от меня ради мужчины, и встречаться с ней у меня не было никакого желания. И вообще, я уже взрослая и почти не девственница.
Открылась дверь, и вошёл замученный учёбой брат. Первый час после школы он всегда выглядел, как мешком пришибленный, а потом оживал, пока время не поджимало и не пора было садиться за уроки. Тогда ему резко начинало хотеться спать, есть, срать, болела голова, живот и отваливался хвост. Я подняла на него сумрачный от тяжких раздумий взгляд.
– Ой, да ладно, сейчас сниму и постираю, – простонал он, с грохотом роняя рюкзак, и, стянув носки, скрылся в ванной.
«Совсем пацана зашугала, – подумала я. – А что делать, кто ещё его воспитает для будущей жены? Придёт коза на всё готовое, ещё носом крутить будет, кто тогда пожалеет моего зайчика?»
Вернулся Матфей, вытирая мокрые руки о штаны. Снял жилетку, брюки и кинул их как попало на стул, оглянулся на меня, увидел, что наблюдаю, и, пыхтя, полез в шкаф за вешалкой. Достал, повесил и разровнял штаны, жилетку, рубашку, закрыл шкаф, развернулся и, стоя в клетчатых боксерах и белой майке, с вызовом посмотрел на меня, скрестив на груди руки.
– Довольна?
– Иди сюда, – поманила я его пальцем и улыбнулась своей самой приветливой, многообещающей и очаровательной улыбкой.
Он пугливо улыбнулся в ответ, шагнул навстречу и замер, видимо, ожидая от меня какого-то подвоха или что я опять начну на него орать. Какой же неудовлетворённой и вечно всем недовольной сукой надо было быть, чтобы так его запугать?
– Матфей, ну иди ко мне, – протянула я вперёд руки, сбрасывая все маски и чувствуя, как комок подкатывает к горлу, а на глазах выступают слёзы.
Он подошёл, я потянула его за руку, усадила к себе спиной и крепко-крепко обняла. Вжалась шмыгающим носом в плечо, втягивая знакомый аромат кожи и запах пота после физ-ры. Он напряжённо замер и почти не дышал, только сердце колотилось под моей ладонью. Он был такой тёплый и успокаивающе родной.
– Фу, соплистонка, – проворчал он, чтобы скрыть смущение.
– Я тебя так люблю, – сказала я, ещё сильнее обнимая и прижимаясь к нему. Из глаз закапали слёзы, оставляя на его майке тёмные круги.
Он будто окаменел, а потом разом обмяк, накрыл мою ладонь напротив сердца своей и, тоже шмыгнув носом, хрипло прошептал:
– И я тебя… люблю…
*
Я почему-то боялась выходить из комнаты и смотреть на маму, встречаться с ней глазами, но прибежал сияющий Матфей и позвал попить с ним чай. Я не могла ему отказать и позволила утянуть себя на кухню.
Мама готовила суп, в кастрюле закипала вода с картошкой. Мелкие, накормленные молочной рисовой кашей, запах которой ещё витал в воздухе, возились с кубиками у себя в комнате.
– Вы вовремя, я как раз лук резать собралась, – сказала мама, улыбнувшись. – Матфей, ты чего такой неугомонно радостный, пятёрку получил?
– Нет, тройку, даже две, по русскому и лит-ре, – сказал он, улыбаясь от уха до уха и заговорщически поглядывая на меня.
– А чего тогда сияешь, рубль нашёл? Какие-то вы оба сегодня загадочные, – окинула она меня взглядом.
Я еле удержалась, чтобы не отвести глаз, и меня будто молнией прошибло. Я заглянула маме в глаза и впервые по-настоящему её увидела и поняла.
– Я же говорила, что плакать будешь, – протянула она мне салфетку.
– А я вообще не чувствую, – сказал брат, разливая кипяток.
– Мам, – будто впервые произнесла я самое часто и бездумно повторяемое слово, – а ты чай будешь?
– Нет, я же готовлю, потом.
– Я могу пить и мешать пережарку, – предложила я.
– Ну ладно, уговорили, наливай!
Матфей достал мамину кружку и заварил пакетик чая.
– Да зачем ты новый, мог бы и свой мне кинуть.
– Так вкуснее, – сказал Матфей и зашелестел купленной мной шоколадкой.
– Мы что-то отмечаем? – удивилась мама, переводя взгляд с меня на брата, а я мучительно думала, говорить ей о том, что Петька нашёл меня и я знаю её тайну, или нет. Глянула на братика, увлечённо делящего шоколадку.
– Да, – сказала я, – первое занятие тренинга. Было очень интересно и познавательно. Почувствовала себя настоящей актрисой.
– А Лизка мне сегодня в ухо дала, – сообщил брат.
– Это которой ты в затылок неровно дышишь? И за что?
– Да ни за что! Якобы я на неё на физ-ре пялился, а я что, виноват, что она сисяндры отрастила и они у неё при беге так и скачут? Лифчик надевать надо!
– Ох, Матфей, – покачала головой мама.
– И ни на кого я не дышу, я виноват, что её передо мной, дылду длинноногую, посадили?! Доски не видно!
– Так-так, – сказала я, – надо будет навести справки, что это за Лиза к моему братану клинья подбивает и руки распускает.
Матфей захихикал и зарделся, дуя на чай.
На груди дёрнулся телефон, оповещая об СМС-ке.
«Ты сейчас не занят? – спрашивал Сенька, пропащая душа. – Давай в кино сходим?»
– Мам, меня тут подружка с тренинга в киношку зовёт, я схожу, а?
– А твою подружку не Сеня, случайно, зовут? – спросил потерявший всякий страх брат. Что ж, нефиг было сопли разводить, пожинай теперь плоды братско-сестринской любви.
– Не боишься, что придётся имя менять? – спросила я, наклоняясь к брату и обнимая его за плечи.
– На какое? – удивился сладкий ушастый пакостник.
– На Варвару Безносову.
– Э-э! – спрятал он нос в ладошки и вжал голову в плечи. – Нефиг Фикбук открытым бросать.
– Иди, только к двенадцати вернись, хочу лечь пораньше, – сказала мама, гладя мелкого по макушке и сгорбленной спинке.
– Ну, если ты с подружкой, как говоришь, можно мне с вами?
– А ты уроки сделал?
– Завтра с утра доделаю!
– А проверять кто будет?
– Да там только устные!
– Ага-ага…
– Сынок, в выходные все вместе на «Фиксиков» сходим.
– Мне что, как мелким, три года? Я на «Матильду» хотел, я балет люблю!
– Знаю я, что ты любишь, – сказала я, вставая. – Не дорос ещё до Матильды с царём-батюшкой.
– Ладно-ладно…
Сеанс был на десять. Я спешила изо всех сил, но всё равно опаздывала уже минут на десять-пятнадцать.
«Ты придёшь?» – пришло сообщение.
«Уже на подлёте», – ответила я, поворачивая за угол, и, увидев огни кинотеатра, пошла спокойнее, чтобы восстановить дыхание.
Поднялась по ступенькам на площадку перед входом и стала оглядывать снующую молодёжь. Кругом одни сладкие парочки и ни одного стройного и высокого одинокого красавца. Только какая-то быдловатая пацанка в потёртой, но явно фирменной джинсе и полосатом шарфе Зенита, свисающий на спину хвост которого делал её похожей на исхудавшего и бомжующего кота Матроскина. Сначала со спины я приняла её за парня, но тут она самозабвенно задвигалась под музыку в наушниках, и по изяществу прорисовавшихся линий я поняла, что это девчонка, и прошла мимо. Оглядев округу, я вновь посмотрела на неё. На вид ей было лет двадцать, несмотря на наглое, но милое личико, даже без косметики. Одного со мной роста: под метр шестьдесят с кепкой. Она провела рукой по синему, под цвет шарфа, ёжику с фиолетовым отливом и стала что-то быстро набирать на телефоне, тонкие пальчики так и мелькали. От созерцания меня отвлекло жужжание очередного уведомления о сообщении ВКонтакте.
«Где же ты, моя любовь??? Как придёшь, набери…» – и номер телефона.
Я набрала, видя краем зрения, что девушка подняла голову и смотрит на меня. Глянула в ответ и поднесла телефон к уху.
– Раз-два-три, «Зенитушка», дави! Три-четыре-пять, «Зенит», дави опять! – заорал телефон незнакомой девушки. Она посмотрела на него, на меня. – Эй, «Зенит», давай вперёд! Петербург победы ждёт!
– Петька?! – радостно взвизгнула она и бросилась ко мне по ступенькам.
– Сеня? – только и успела вымолвить я, прежде чем меня оторвали от земли и закружили в объятиях, в опасной близости от края ступенек.
– Какое счастье, что ты не парень! Я так и знала, так и знала! Твоё «зайка» по отношению к брату тебя выдало. – Она весело рассмеялась, разглядывая меня, я аж засмущалась под таким напором энергичного сверх всякой меры внимания.
– Мы в кино пойдём? – спросила я, чтобы хоть что-то сказать.
– Да нафиг его, это кино, пойдём потрындим, тут недалеко спорт-кафе есть.
Было странно идти, держась за руки и переплетя пальцы. Так и хотелось оглянуться по сторонам, но никому не было до нас никакого дела.
– Меня вообще Света зовут, а тебя?
– Наталья…
– Натуль, ты чего как неродная? Это ж я, твой Сенька. – Она засмеялась, лихо приобнимая меня за талию. – Господи, как же я рада, что ты не парень, прямо гора с плеч.
– Я просто тебя несколько иначе представляла.
– На белом коне, как Петра Первого?
– Примерно…
– А что у тебя там сбоку такое под курткой? Пистолет? Хотела от меня, как от белых, отстреливаться?
– Ничего, это так…
– Как – так? Нет, я вижу, ты что-то скрываешь, хитрюга. Ну покажи… – И она полезла расстёгивать молнию.
– Сенька, блин! Тьфу, Свет! Да стой ты! Я сама…
Я, оглядываясь, расстегнула куртку и отвела край. Светка тут же нырнула ко мне под мышку.
– О, боже, – хихикнула она, – это ещё зачем?
– Ну, я же думала, что ты гей, и взяла на всякий случай, вдруг тебе захочется.
– Мне уже хочется, только я сверху, – сказала она, обвивая меня руками под курткой, прижимаясь всем телом и дыша в губы мятной жвачкой. – Но сначала я угощу тебя пиццей с колой, как порядочный парень, – сказала она и отстранилась, даже не поцеловав! Как так-то?!
– Можно ко мне, но у меня младший брат.
– А у меня целых два строем ходят, поэтому идём к тебе, хочу посмотреть и потискать твоего зайку. А вот и кафешка!
Мы вошли в полупустое кафе в бело-сине-голубых тонах. Два ряда тёмно-синих диванов со столиками, над ними телевизоры на белых стенах и фото в голубых рамках, по потолку над проходом флаг и мячи, свисающие на блестящих цепочках.
Мы нашли свободный столик и сели. Подошла официантка.
– Добрый вечер! Свет, тебе, как обычно, «Маргариту» и колу со льдом?
– Привет! Да, Снеж, только в двойном размере, у меня сегодня свидание. – Подмигнув, она кивнула на меня.
