Текст книги "Бог видит тебя, даже на последней парте (СИ)"

– Мама, это Иван, мой друг с параллели. Мы реферат сегодня допоздна делать будем, поэтому он у нас переночевать останется.

– Где же ему постелить?

– Как-нибудь у меня поместимся, если вообще спать будем – работы завались.

– Ну ладно, голодные?

– Как волки.

– Чистите картошку на всех.

– Хорошо, мы мигом.

Мама уходит в зал переодеваться с работы. А я достаю пакет с картошкой, ножи и чашки.

– Петька, я сгоняю в магазин, к чаю чего-нибудь куплю.

Я дёргаюсь, хватаю его за руку, сжимаю.

– Нет, не уходи, я мелкого пошлю. Останься со мной.

– Ты чего весь дрожишь?

– Не знаю. Оно само.

– Ладно, я с тобой. Брата как зовут?

– Матвей. Только Мотей не зови, а то глотку перегрызёт, зверюга.

– Хорошо. Эй, Матвей!

– Чего ещё?!

– Дело есть на сто миллионов.

– И сдачу ему не давай, а то на курево потратит.

Недовольный брат с мокрыми носками в руках выглядывает из ванной. Оценивающе разглядывает Ваньку. Придраться не к чему, и от этого он становится ещё более мрачным.

– Ну?!

Вода стекает и капает с носков на пол. Так бы и врезал ими по его недовольной морде!

– За тортиком и печенюшками сгоняешь? – И протягивает тысячу.

– Говно вопрос, – сменяет брат гнев на милость, носки летят в раковину.

– Мотя, следи за языком, – доносится из зала.

Брат зыркает на Ивана. Тот и бровью не ведёт.

– Матвей, сёстры какие конфеты любят?

– Любые.

– Тогда возьми, какие тебе нравятся.

– Хорошо, – всё ещё с подозрением всматривается он в Ваньку, ожидая подвоха, и подходит за деньгами.

– Сдачу можешь себе оставить, – шепчет тот, – если останется, только на курево не трать, а то твой братан меня убьёт.

Матвей смотрит на Ивана преданными глазами и кивает. Да-а, Дьявол отдыхает и нервно курит в сторонке.

Налопались от пуза.

– Ты к нам почаще в гости заходи, – говорит брат, лыбясь и уплетая остатки торта за обе щеки.

Нет, я ему точно сегодня врежу, он допросится. Убираем со стола и моем посуду. Мама купает сестрёнок, мы на очереди. До прихода мамы с мелкими только и успели, что прибраться да комнату проветрить. А то, по словам Ваньки, воняло, как в дешёвом борделе. Надо будет у него поподробнее расспросить, откуда у него такие познания.

Сестрёнки выходят полусонные, канючат у мамы сказку. Брат идёт в ванную, а мы к себе. Мне заниматься надо и алгеброй, и начерталкой. Иван мне помогает: щёлкает примеры, как семечки – избитое сравнение. Ловлю себя на том, что мне нравится смотреть и слушать, как он говорит, так чётко, ясно. Откуда знает всё, ведь он же младше? Загадка. Не буду спрашивать, приму, как есть.

Выходит братец. Как обычно – голый и сразу к нам, тряся лохматой головой. А не такой уж у него и мелкий, распаренно свисает из распушённых райских кущ.

– Ты бы хоть перед гостем прикрывался.

– Извини, забыл. – В глазах же ни намёка на сожаление.

Иван проходит мимо и шлёпает его по заднице рукой. Брат игриво смеётся. Что за блядство?!

Иван замкнулся в ванной.

– Ты что, блядь, жопой крутишь? Давно ремня не получал?!

– А сам-то!

– Что сам-то?!

– Думаешь, я слепой и ничего не вижу? Реферат! Пизди, блядь, дальше! Льнёшь к нему, как… – поднимает вверх глаза, обидное подыскивая слово, – омежка течный!

Вот, вырастил на голову свою. Видать, и правда зря я мух с ним трахал в детстве. И откуда знает про омег? Рылся, сука, в сборниках моих на КФ. Пароль на комп поставлю, и пошёл он! Проныра! Так значит, читал и мой фанфик! Бросает в хладный пот. Заглядываю ему в глаза, понять пытаюсь, знает или нет о Палыче. Похоже, знает, но вида не подаёт. Конечно, знает, иначе бы не обратил внимания на нас с Иваном! Растреплет маме? Надеюсь, жизнь ему ещё хоть немного дорога.

– Извини, Матвей, я что-то перегнул.

Фыркает, засранец, в трусы влезая, и прыгает к себе на полку.

– Дай сотик поиграть.

Чёрт, ловит налету, и шантажировать меня не надо, просто попроси. Кидаю сотик и, скрепя сердце, меняюсь с вышедшим из душа влажным Ванькой. Этот хоть трусы надел. Хотя какие это, блин, трусы – сетка от москитов! Защёлкиваю дверь. Пошли все к чёрту!

«Гони его немедля! Это Дьявол во плоти! Сожрёт тебя он без остатка! Кости обглодает и выплюнет!»

За что мне эта мука?!

Помылся, как сомнамбул, выхожу из ванной. Сидят, прижавшись тесно голыми плечами, хихикают, читая что-то на КФ, сотик позабыт. Подхожу тихонько. Читаю вместе с ними… Мой фанфик! Готов орать и головы крушить! Но молча удаляюсь, прячусь в одеяло. Убейте меня хоть кто-нибудь и заройте глубоко, чтоб ничего не слышать…

Гасят свет, ночник включают, на случай, если мелкие придут средь ночи. Трусы снимают оба, как по команде, толкаются, хихикают, заразы. Малой к себе взлетает, а Иван под боком скребётся, из-под меня вытаскивая одеяло. Валетом ложится, из-за плеч иначе нам не поместиться. Не могу сдержаться, обнимаю его ноги, в коленки носом тычась, замираю. А рука сама ползёт, лаская бёдра, к бархатной мошонке, перебирает, играя с голым естеством. Он крепнет тут же и уже трусы с меня спускает. Откидываюсь на спину. Садится сверху, в рот берёт, а я сосу его. И вижу над краем морду брата. Подсматривает, негодяй! Застываю с хером во рту, та ещё картина. Иван оглядывается. Матвея замечает, облизывается и, улыбаясь, палец жмёт к губам.

– Тс-с… – И манит пальцем.

Брат в испуге вертит головой и прячется. Мы продолжаем ласкать друг друга. Минуты не проходит, вновь свисает вниз и наблюдает. Дрочит, гад малой. Но мне уже не до него, на грани я и ускоряю темп рукой. Хочу с Иваном вместе. Тот стонет, напрягаясь, я хватаю ртом, и тёплая струя бьёт в горло, сам выстреливаю в него, глотаю, сосу, пульсирует и дёргается он. Брат пропадает вновь и возится над нами. Всю простыню заляпает… Да пофиг! Ласкаю и мну ягодицы, припадаю к дырке, вылизываю, боже, я хочу ещё! Что за сексуальная лихорадка овладела мной? Крышу напрочь рвёт. Но надо спать! С безумным сожалением отрываюсь от него. Ложится рядом, обнимая, разворачиваюсь к нему спиной и жопу подставляю. Он понимает всё. Смазывает слюной. Кусает за шею и вставляет. Брат снова смотрит, прямо мне в глаза, растлителем себя я ощущаю, но, боже, похуй, пусть глядит и зрит меня всего, как есть я. Дрочу и вновь кончаю. Тело стонет опустошённо. В объятиях его я засыпаю безымянным.

========== 7. Пиши, что хочешь ==========

Просыпаюсь утром от трескотни мелких и сразу понимаю, что чего-то не хватает – Ваньки под рукой! Вскакиваю и чуть не вылетаю голым с утренним стояком из комнаты, но вовремя соображаю и торможу у двери. Заглядываю к брату – тоже пусто. Натягиваю шорты, где трусы – хер знает, и со спокойным видом выхожу, а сердце чуть не скачет из груди.

– Привет, малышки, мам, а братец где и Ваня?

– Иван домой ушёл, а Мотя в туалете…

– Какает! – хором сообщают сёстры и смеются.

– За языком следите! Так нельзя! – ругает мама, тем же хоть бы хны.

– Давно ушёл?

– Да где-то с полчаса как.

– Что-нибудь сказал?

– Что встретитесь на парах.

– Блядь!

– Пётр! Получишь по губам!

– Прости, вырвалось.

Ухожу к себе, хватаю телефон – выключен. Какого чёрта?! Включаю, жду загрузки. Готово. Сообщения жужжат и сыплются холодным душем. Двадцать шесть пропущенных звонков. С десяток по работе, шесть от босса. Ну всё, пиздец! Читаю СМС-ки. Последняя от босса: «Ты уволен!»

«Перезвони ему скорее, идиот! Я же говорил, что этот Дьявол оставит тебя с носом!»

Не рано ли звонить? А, ладно! Набираю трясущейся рукой номер. Гудки, гудки и хриплое спросонок:

– Алло?

– Простите, что так рано, это Пётр Скромнов…

– Уволен нах! – И сбрасывает, чёрт!

Сижу, кусаю губы, набираю снова. Гудки, гудки.

– Ты охуел там, блядь?!

– Адам Вениаминыч, подождите, не бросайте трубку, я всё вам объясню!

– Рискни здоровьем.

– Я виноват, не уследил, что мелкий совсем телефон выключил.

– Чем занят был?

– Уснул.

– В пизду!

«Не ври ему, он чует, падла! С ним по-простому, жги!»

– Ебался! Грешен!

Ржёт как конь.

– Ну, Петька, до слёз довёл! Ха-ха! С кем ебался?

– С малым одним.

– Эй, ты это там кончай, малых не трогать!

– Да на год всего!

– А-а, тады с почином. Есть одно тут дело…

– Какое?

– Да вот хотел на повышение тебя, а ты такое, блядь, устроил, теперь не знаю…

– Я больше никогда не отключусь, клянусь!

– Ладно, в семь перезвони, а сейчас вали к чертям и дай поспать!

Мама с сёстрами ушла в садик. Заходит брат-вонючка с кульком и губками двумя. Бля, как теперь смотреть ему в глаза?

– Можно твою бутылку пол-литровую возьму из-под воды?

– Зачем?

– Ванёк прикол один мне рассказал. – И мерзко лыбится.

– Он ничего мне не передавал?

– Да я его не видел утром. Так чё?

– Что чё?

– Бутылку можно?

– Можно, только отвали!

– Опять ты злобный! Сколько ни еби тебя, всё без толку. Ну, чего молчишь, ударить хочешь – ну так бей!

Ушёл я от него и хлопнул дверью, закрылся у девчонок. Козёл уродский! И Ванька вместе с ним! Козлы! Бараны! Твари! Не мог хотя б записку написать или СМС-ку кинуть? Почему он так со мной? Сижу, рыдаю, как дурак, аж тошнит от самого себя. Нахер! К чёрту всё! Залез в Фикбук и перечитываю фанфик. Как мерзко, мелко, пошло всё и гнусно. И я такой же – дебильный клоун! Уродец на потеху. Нахер всё сотру и удалю аккаунт!

Господи, можно ли писать для других и не насиловать свою душу на потеху окружающим за сраные лайки?

«Мне не послышалось? Кто здесь? Я не один?»

Писать не ради одобрения и чтобы на тебя обратили хоть какое-то внимание, не ради суррогата безликого сетевого общения, и даже в нём прячась за маской из страха быть узнанным, потому что всё, что тебе действительно дорого и любимо, будет оплёвано и втоптано в грязь безликой толпой, которую ты ненавидишь, но без которой не можешь прожить и дня. Твоя любовь к ним, в которой можно рассчитывать хоть на какую-то взаимность лишь в том случае, если будешь оставаться молчаливой, угождающей, безропотной подстилкой и мастурбатором из чувств и мыслей, в который превратил свою душу, облекая в текст.

«Мальчик мой, ты пришёл, покажись мне весь, как есть. Вот бумага, перо, садись и пиши что хочешь. Не бойся, свеча не погаснет. А я прочту, ведь я тебя вижу, где бы ты ни был, даже на последней парте».

В тёмной мрачной комнате за столом, заваленным рукописями и старинными пыльными фолиантами, тускло освещённый керосиновой лампой, над открытой книгой напряжённо склонился человек в потёртом платье и шепчет твёрдые, как кирпичи, и острые, холодные, как скальпель патологоанатома, слова.

Слова уходят за спину, прорывая разноцветный холст знакомой реальности, во тьму иного мира, что за гранью света и рождённых им теней, по ту сторону ночи. И с изнанки ночи, из тех просторов первозданной тьмы, где души внемлют только тишине, а время и пространство лишь идеи, как и свет в них, звучит, приближаясь будто бы издалека, звон колокольчика. Становится всё ближе, громче, и к нему примешивается цокот копыт.

Тревожно на душе у человека, как у влюблённого, что страстью воспылал и жаждет встречи. Назад посмотрит он, и взгляд его упрётся в безумный взгляд раскосого козла, что чёрный, будто смоль, застынет недвижной глыбой мрака, бездной, что сморит из него и пожирает связь времён, любой порядок в хаос обращает, за гранью без имён, и длинные рога, как у антилопы, вперяет в небо, разрывая мира плоть, и кровь того безвинна.

И человек, дрожа от возбуждения, что пожрало душу без остатка, и надежды вернуться к самому себе, протягивает руку, чтобы коснуться морды зверя. И чувствует под пальцами шелковистую шерсть, что холодит ладонь, как космос тёмный и сиянье звёзд во мраке.

На шее у козла раскатом грома колокольчик звякнет. Сорвётся тот в прыжок на стену. Под копытами обои рвутся, бумажные, затёртые, слетают лепестки цветов убогих, слой за слоем, и штукатурка глиной и песком вниз сыплется да пылью повисает.

Козёл скачет по отвесным стенам, по кругу плоскостей и раз за разом обегает комнату, всё быстрее и быстрее. Повсюду кружат вихри, летают и передвигаются предметы да ворохи исписанных листов, и фолианты, будто чудо-птицы, взмывают в воздух, всем хватает слов.

Из ножен чёрных, бархатных, как ночь, когда все краски стёрты и, глазам не доверяя, тянешь руку, мужчина достаёт серебряный клинок. Ударом точным и отточенным за годы тренировок он отсекает голову козлу. Грузное тело падает на пол, ломая стол и стулья, отскакивает в угол голова, толчками вырывается из среза кровь и заливает пол. Из угла всё с тем же лютым бешенством глядят на человека адовы глаза.

Человек выходит из комнаты и возвращается с молотком, длинными гвоздями да гибкими жестяными полосками. Поднимает голову козла и, перепачкавшись в густой и липкой крови, крепит на стену. И той же кровью рисует вокруг неё перевернутую пентаграмму. Вверху пишет SAMAEL, а внизу LILITH.

Наведя относительный порядок, ложится спать. Среди ночи его будит странный шорох. Он тихо поднимается, делает шаг и видит, как глаза козла наполняются изнутри светом. Красное сияние усиливается и, словно потоками крови, наполняет комнату. Взгляда не отвести, он делает ещё один шаг и ещё. Всё тонет в алом, помрачающем разум сиянии.

Утром чистым, мирным, новым в дверь его комнаты постучала вернувшаяся из поездки за город хозяйка квартиры. Прислушалась. Из комнаты не донеслось ни звука. Она постучала ещё, пару раз позвала и опять постучала. Тишина. Нехорошая, раздражающая тишина. Он не оставил у соседей, как она всегда требовала, ключей. Злилась, ощущая, что он в комнате, но намеренно ей не открывает. Тогда, сходив за своим дубликатом ключа, она отперла и распахнула дверь. Была готова многое высказать ему и набрала в грудь воздуха, но пригодился он лишь для пронзительного крика.

Хозяйка, спотыкаясь, бросилась бежать, а перед глазами всё стояла картина залитой кровью комнаты с головой козла, прибитой к стенке. На рогах, мёртвый и голый, висел постоялец. Под его ногами в потёках крови на полу открытая книга, на странице перевёрнутая пентаграмма в бурых пятнах.

На шее трупа звякнул колокольчик, и шевельнулась мёртвая голова, открылись на человеческом лице полные тёмного замогильного безумия козлиные глаза, и грустная ухмылка перекосила рот. А женщина всё бежала вниз по лестнице и не могла избавиться от приближающегося из-за спины звона колокольчика.

========== 8. Демиург ==========

Перечитав пару раз текст, я исправляю ошибки и радостный кидаюсь в нашу комнату, чтобы показать получившийся рассказ брату. Меня распирает от удовольствия и желания с кем-нибудь поделиться, показать своё детище. Мы сталкиваемся в дверях.

– Смотри, что у меня получилось! – сияя улыбкой, говорит Матвей, крадя мои слова и протягивая какую-то хрень.

От пластиковой бутылки он отрезал горлышко, засунул внутрь две длинных губки для мытья посуды, а между ними проложил обычный фасовочный кулёк, завернув лишние бока вокруг губок, а верх на обрезанную горловину.

– И чё это?

– Плюнь в дырку, – просит он, раздвигая мягкие края губок, – поделись слюной по-братски.

Плюю и явно ощущаю какой-то подвох. Он тоже старательно плюёт, добавляя свою порцию слюны. Затем бесстыже спускает трусы и суёт свой член между губок.

– Прикольно! – Подмахивает тазом. – Как кайфово! Не то что кулаком. А ну-ка подержи бутылку.

Так они об этом шушукались вчера с Иваном, два озабоченных маньяка-кулько-губкотраха.

– Сгинь, извращенец!

Забирается к себе на кровать, ритмично шелестит пакетом, выставляясь. Совсем, гад, распоясался! Ну как так можно, не стесняясь брата?! Прячусь на своей кровати под ним. А я к нему с рассказом – идиот. Им всем одно лишь нужно – подрочить и кончить! А я эти мастурбаторы из слов делаю даже не для себя, а для других, и радуюсь, когда меня похвалят за доставленное удовольствие. Эй, читатели, не пора ли перейти к более активным и желанным действиям? Пишите, я примчусь, и мы порезвимся в реале, одними словами этот голод не утолить. Мычит чего-то наверху. Проглотил язык от счастья? Затих. Волнуюсь что-то. Заглядываю. Лежит и лыбится блаженно, извращ мелкий. Суёт бутылку. Сам в неё ты лезь!

– Попробуй и скажи: похоже, как на самом деле, или нет?

Заглядываю в пакет, он весь в липкой сперме. Противно, но тоже интересно мне сравнить. Принюхиваюсь.

– А другого нет пакета?

Качает головой.

– Фу, не хочу.

– Ладно-ладно, я в твою слюну так сунул.

Обидится ещё…

– Сравнил слюну и сперму! Рассказ заценишь новый?

– Говно вопрос!

Опять говно кругом, да и во мне немало, видать, судьба такая аль природа-мать.

– Ну ладно, хрен с тобой! – Спускаю шорты… И не только шорты…

– Ну как, похоже? – Смотрит с любопытством.

– Почти один в один.

– Не обманул, значит, Ванька-изобретатель! Дай-ка мне, хочу ещё.

– Помой пакет хоть!

– Пофиг! Так скользит получше.

Сижу и жду, пока закончит, чтоб рассказ дать почитать.

– Да, что-то второй раз так быстро не выходит.

– Давай я вслух начну?

– Ага, давай, может, быстрее кончу.

Ухмыляюсь, задёргивая шторы.

– В тёмной мрачной комнате…

– Петь, чтоб больше мне такое не читал, я чуть не обосрался. Посмотри, всё сжалось у меня от страха! Но кончить я успел. Гы-гы!

– А что молчал?

– Так интересно стало. Клёвенький рассказ, но про Пал Палыча понравился мне больше, там смешнее.

– Кто бы сомневался…

Спускается и прыгает ко мне. Смеётся, толкается плечом и лезет сверху, повозиться хочет. Боремся и валимся на пол, гогочем, на спине подо мной он вьётся. Хватаю руки, на лопатки опускаю и спрашиваю:

– Оттрахать мне тебя?

И тут же получаю по яйцам. Как же больно!

– Я пошутил, осёл! Без детей меня оставишь!

– Пошутишь так ещё – не будет у тебя детей не только от Ивана, а вообще!

– Как же, сука, больно…

Брат в школу, я в бурсу на пары, а сам всё про Ивана думаю – позвонит или нет?

Весь день как неприкаянный хожу. Пал Палыч на обеде смотрит, смотрит, и я смотрю украдкой.

– Какой-то ты другой, – говорит, – случилось что-то?

Хочется рассказать, вдруг поймёт? Киваю.

– Слушай, не томи, выкладывай уже.

– Влюбился, кажется. – Чувствую, как краснею.

– Надеюсь, не в меня?

– Да боже упаси!

Смеётся, а в глазах печаль.

– Извините.

– Я понимаю, сам в себя бы не влюбился. Вот двадцать лет назад…

Опять грустно смеётся.

– Ни телефона, ни записки не оставил и вряд ли позвонит…

– Страдаешь?

– Невыносимо без него. А ещё я написал рассказ, хотите, покажу? Он небольшой.

– Ты пишешь?! Показывай, конечно, интересно, а сам доедай.

Я ем, а он серьёзно и внимательно читает.

– Ну как?

– Довольно необычно, интересно, а есть ещё?

Вспоминаю фанфик про единорога.

– Нет, это первый.

– Да? Для первого вообще отлично, ты не бросай и развивай талант.

– В автомастерской он очень пригодится.

– Так ты же для души, не для кого-то.

– Так в том-то и дело, что хочется для кого-то, а для себя я могу просто посмотреть кино в голове, записывать не надо.

– А ты создай.

– Кого?

– Своего читателя.

– Это как?

– Своей работой. Вот я прочёл, и это повлияло на меня. И ты пиши, чтоб задевало за живое, выворачивало душу, показывало им самих себя, как в зеркале, и разбивало зеркала, освобождая от себя же.

– Вот это вы загнули, прямо как философ!

– А как иначе? Вот в твоём рассказе: страх темноты, попытка обуздать его, взять под контроль неведомое, ужас и крах, которого так все боятся, и подсказка, что даже крахом всё не заканчивается.

– Ага, ещё придётся за старушками гоняться с топором.

Смеёмся.

– Петька, мне бы твои годы…

– Вам только кажется, что горы б вы свернули.

– Хм, и кто тут философ? Да не грусти ты, а то я тоже сейчас впаду в уныние.

Без четверти семь. Звонить боссу или нет? Может, ну его всё? Но интересно, что за повышение такое. Интим-услуги на дому? За ним не заржавеет.

«Звони уже, а то он сам позвонит и накроет так многоэтажным, что не отобьёмся».

Ладно, позвоню. Закрылся в ванной, чтоб никто не слышал и не мешал поговорить. Сижу на краю ванны, смотрю на своё взволнованное отражение в зеркале, вокруг сестрёнок губ следы, а выше жирные круги – опять брат, паршивец, в зеркало хером тыкал, герой-самолюбовник, придушу, запарил!

Набираю босса.

– Адам Вениаминович, добрый вечер! Вы говорили в семь перезвонить.

– Здорово, Петька! Значит, не приснилось.

– Что?

– Что-что, что звонил мне утром.

– Ну да…

– Манда! Караганда на голову твою! Не ссы, шучу. Что не хохочешь?

– Ха-ха…

– Не верю! Ладно, не очкуй, как братец мой, когда сажу его на… так, о чём я?

– О повышении?

– В десятку! Понравился ты Юльке Собакевич – это арт-директор наш. Грит, есть в задроте сём недюжинный потенциал таланта к ебле… на словах. Прости мерзавку.

– Я отказываюсь.

– Что-что, ты чё там вякнул?

– Я, наверное, уволюсь.

– А по харе?

– Кладу трубку.

– Да стой ты! Вип-клиенты есть у нас с особыми запросами… Не могут получить удовольствие, если их хорошенько не напугать. А твой рассказ про козла прямо в тему.

– Я не буду писать про секс.

– Тебе и не надо, с этим справятся другие. Ты будешь создавать атмосферу ужаса, чтобы они там от страха усирались.

– Хотите сказать, что я буду голосом в их голове, создающим мир? То есть я стану кем-то типа бога?

«Нихера себе у тебя амбиции. Богом! Трахать людям мозги можно только мне!»

– Да хоть Дьяволом! Главное, сценарий пострашней придумай.

– Прикольно! Я согласен!

– Значит, по рукам?

– Да.

– Отлично! Скажу Ивану, чтобы оформлял тебя. Пока!

– Ивану? Подождите! Сколько ему лет?

– Шестнадцать, кажется.

– Сероглазый, сказочный?

– Насчёт сказочности – это надо у брата уточнить, а так – да.

– А телефон его мне можно?

– Не спеши, он сам тебе позвонит, когда нужно будет, но проверку ты прошёл.

– Какую проверку?

– На профпригодность, или он наврал?

– Не знаю, ладно, до свиданья…

Всё замерло в груди и сердце, будто льдом покрылось. Всё рушится… Он проверял меня. Рабочий лишь момент. А я, дурак, губищи раскатал…

– Слушай, Евграф, может, уже уберёшь у пацана нанодинамик из уха, пока он совсем с тобой с катушек не слетел? Хотя смотри, как он держится, ни разу с тобой не заговорил – кремень пацан. Я вот и то с тобой заткнуться не могу, даже когда трахаю. Располагаешь ты к себе, Евушка моя!

– Нет-нет-нет! Сейчас убирать нельзя, вот когда сам творить начнёт, тогда и уберём. Катарсис уже был, но надо закрепить перерождение в демиурга. Тогда он воспримет это как внутреннюю трансформацию и слияние, отождествление своего внутреннего я с всевышним.

– Бля, Евграф, а ты, блин, в натуре психолог, поднаторел, чертяка! И медосмотр при приёме на работу придумал, ухогорлонос, чтобы динамик ставить. Про техногения Ваньку вообще молчу, выдать сотрудникам рабочие телефоны, сказав, чтобы те всё время были под рукой, и следить за ними через камеры. Растёте, братцы, растёте. Это вам не за училками подсекать. Это, блядь, сотворение души человеческой. Видал, я тоже могу заумь загнуть. Ну, признайся, нравится тебе Петька? Да не смущайся. Как он надрачивает – огонь! Ну, нравится?

– Ну, нравится. Доволен? Я всегда о сыне мечтал.

– Вот же ты, сука, извращенец, Евграф Вениаминыч!

– Да вы все там твари конченые!!!

– Бля, что это было?

– Адам, нашу мать, ты что, трубку не положил?!

– Опаньки, прокол.

– Господи, что же теперь с парнем будет?

========== 9. Демон ==========

– Да вы все там твари конченые!!! – заорала я во всю глотку и проснулась от собственного крика, дёрнувшись всем телом.

С верхней кровати свесилась лохматая голова брата, лупая на меня заспанными недоумевающими гляделками с закисшими уголками. Щёки с ещё по-детски светленьким пушком налились румянцем.

– Натка, из-за тебя я опять обоссался…

– Только не говори, что ты клеёнку не подстелил.

– Но ведь уже два месяца ничего не было! Сколько мне ещё с ней спать?! Я уже мужик, а сплю с клеёнкой, как мелкие. Пацаны в классе если узнают – мне пиздец. И так чуть не спалился, когда Серый тогда заходил, пришлось сказать, что это малявки тут спали.

– Ещё одно матное слово, и я сама им расскажу.

– Как самой ругаться, так можно… – обиделся он и скрылся из виду.

Вниз полетело подмоченное одеяло, за ним трусы, знакомо потянуло мочой, этот запах брата я узнаю из тысячи, затем на лесенке появились ладные голые ноги, а следом сморщившееся провинившееся хозяйство в окружении не так давно проклюнувшихся редких волосков – главной новости и гордости последних месяцев.

«Ни стыда, ни совести!»

– Какой ты, блин, мужик, если даже девушки не стесняешься?!

– Ты не девушка, ты сестра. И я мужик, потому что у меня сперма выделяется. Прямо после дня рождения появилась. Круто, да? А то я уже испугался, что я импотент. У всех пацанов в классе есть, а у меня нифига. А оказалось, что у меня просто развитие замедленное.

– Оно и видно, к тому же не импотент, а бесплодный, и вообще, откуда ты знаешь, что она у тебя вырабатывается? И одноклассники, ты что, у каждого сам проверял? – засмеялась я.

– Оттуда, хочешь, покажу? – Рука его потянулась вниз к дёрнувшемуся навстречу в надежде на ласку писюну, а глаза маслянисто заблестели, как у какого-нибудь сексуального маньяка-извращенца.

Мне сразу вспомнился, наверное, самый постыдный случай трёхгодичной давности, когда он так же решил доказать, что у него встаёт, и зачем-то начал сажать на свой член мух с оторванными крылышками. Было так мерзко и противно, что меня чуть не стошнило. Но эксперимент удался, брат так перевозбудился, что у него капелька смазки выступила. А я, дура любопытная, решила её потрогать. Ну, когда ещё такой случай вживую представится? Тут-то нас мама и застукала. Я чуть сквозь землю от стыда не провалилась, и даже не тогда, а потом, выслушивая её лекцию о том, что с братьями этого делать нельзя, потому что могут уроды родиться. Я так разозлилась! Неужели мама такого обо мне мнения, что могла подумать, будто у меня с десятилетним братиком что-то было? Я как вспылю: «А если мы предохраняться будем, значит, можно?» Убежала и закрылась в нашей комнате, предварительно вытолкав вон недоумевающего брата, а то мало ли что ещё ей в голову придёт.

Самый чёрный день в моей жизни, после него всё изменилось. А ведь раньше, до того, как половые гормоны отравили его мозг и душу, Матфей был таким зайкой! Озорной, улыбчивый, любознательный, мимимишный до невозможности, жили душа в душу. Как я любила с ним купаться, посадить между коленок и намыливать его пушистые светлые волосы, смотреть в ярко-голубые, как у меня, весёлые и лучащиеся любовью глаза. Тереть мочалкой блестящую гладкую кожу, прикасаться и чувствовать под руками подвижного и живого зайчишку. А потом относить на закорках в комнату и ссаживать на кровать, тогда ещё его, потому что наверху он спать боялся.

Или нет, самый чёрный день случился через два месяца, когда мама родила близняшек. Бухой в жопу отец, то и дело бубнящий под нос: «От судьбы не уйдёшь», с мелким вернулись домой, а я отправилась по магазинам за продуктами. Брат был у себя, когда услышал грохот из кухни. Прибежал, а отец висит в дверном проёме на турнике, повесившись на ремне. Пьяный, он сковырнулся с табуретки, но доставал носками до пола. Брат боролся за его жизнь, поддерживая, ревя и уговаривая снять петлю. Но тот был настолько пьян, что не контролировал тело. И когда через час я пришла домой, Матфей, весь в слезах и соплях, всё ещё хватался за мёртвое тело, уговаривая папу очнуться, не умирать. С тех пор он пугается громких звуков и, бывает, мочится в постель по ночам. И вместе с тем из моего милого мальчика-зайчоныша превратился в озабоченного, похабного матерщинника-зверёныша.

– Иди в жопу, урод!

– Я бы сходил, но в пизду, – ухмыльнулся он.

– Вот и иди, дебил!

Он подобрал трусы с одеялом и потащился в ванную.

– А простынь чё не взял?!

– Она сухая, я в одеяло завернулся, как гусеница, с головой.

– Такой же уродской гусеницей и остался!

– Будешь такой зловредной, никто тебя замуж не возьмёт.

– А не очень-то и хотелось, козёл мелкопакостный, ссыкун!

Он последнего слова Матфей дёрнулся, как от пощёчины, поник головой и, пряча разом намокшие глаза и запинаясь в одеяле, выскочил из комнаты, а я ощутила укол совести. А-а! Как же меня все задрали!

Чтобы отвлечься от чувства вины, я вернулась мыслями к разбудившему меня вещему сну. Да, это был именно провидческий сон. Только в них, сколько я себя помню, я бываю парнем с самым дурацким, на мой взгляд, именем на свете – Петя. Я пыталась ухватиться за стремительно испаряющиеся из сознания видения, но гадский братец совершенно сбил меня с нужного настроя. Я помнила состояние тотального пиздеца, а вот из-за чего он приключился, никак не вспоминалось.