Текст книги "«Багдад - Лондон: Совершенно секретно» (СИ)"
Автор книги: WhiteBloodOfGod
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
– Джонатан Олджридж живет здесь? – Гарри сверкнул глазами в ее сторону, и дамочка немного стушевалась.
– Да, живет, только его нету сейчас, а он странный какой-то… Вы проходите, я все расскажу! – она прошаркала внутрь.
– Гилмор, разберись, – кивнул на нее Гарри, – Допроси и сотри память, поаккуратнее только!
– Насколько жесткие меры, сэр? – поинтересовался тот.
Поттер обернулся и сурово посмотрел на него.
– Срочные.
Гилмор кивнул и задал несколько вопросов, на что женщина ответила кивком и тычком указательного пальца.
– Обыскиваем, – бросил Поттер Хокинсу.
Обыскивать оказалось почти нечего. Комнатка, в которой обитал Олдридж, не содержала в себе ничего интересного, кроме пыли. Бардака, как у Сары Стерджис, там не было, но лишь потому, что ему неоткуда было взяться. Никаких ценных вещей, минимум одежды. В мусорном ведре Хокинс нашел обертки от бутербродов и с десяток пустых флаконов, на донышке некоторых сохранились подсохшие ядовито-зеленые капли, пахло пижмой.
Единственным примечательным местом был странный угол, похожий скорее на алтарь, чем на что-либо еще. В этом углу царил безукоризненный порядок. На стене висели ружья, лежали старые коробки с патронами. Между ними были сложены какие-то мелкие безделушки вроде старой зажигалки и пожелтевшей записки, не содержащей в себе ничего интересного. На многочисленных колдографиях двигались и улыбались отец и сын: мощный седой мужчина с ружьем за плечом и похожий на него светловолосый подросток с таким же ружьем в руках, иногда это были удочки или вовсе ничего.
Вошел Гилмор.
– Мистер Поттер, сэр, хозяйка сообщила, что он никого не водит, очень тихий и сидит сам с собой. Она даже не знает, чем он занимается по вечерам после работы, никаких звуков не слышно, да и ест он плохо – в кухне его продуктов почти нет, а хозяйкиных он не берет. Ее все устраивает в таком положении вещей.
– Ему и не нужно было что-то делать, – пробормотал Поттер, – У него тут мощный транквил и храм погибшему отцу.
– Отнести улики в Аврорат, сэр? – спросил Хокинс.
Гарри обернулся на замерших авроров и хмыкнул.
– А кто сказал, что здесь что-то было? – авроры недоуменно воззрились на него, – Расслабьтесь, вы меня знаете. Это отчасти дело ОВС, личное распоряжение Министра. Все по плану.
Те кивнули, удовлетворенные объяснением. Верные авроры – его личная армия. Если когда-нибудь Кингсли Шеклболт перейдет границу дозволенного, долго он не усидит. Военные перевороты крайне эффективны, -подумал Поттер и хмыкнул.
– Сейчас мы с вами садимся и ждем нашего клиента, – проговорил он зло, – Хотя бы до… Во сколько он там обычно приходит?
– Не позже десяти, но не раньше восьми, – отрапортовал Гилмор, вспоминая разговор с хозяйкой.
– Сидим до одиннадцати. После ты, Гил, затрешь ей память и будешь свободен, а Хокинс отнесет в отдел вот это, – он протянул записную книжку в кожаной обложке, найденную в личном храме Олдриджа, – Оставишь на моем столе и тоже свободен.
План был разумен, но воплотиться ему было не суждено. Потому что ни в десять, ни в одиннадцать, ни даже позже (Гарри отправил авроров, а сам подождал еще час) Олдридж не явился.
========== Идеальный мир ==========
Жизнь никогда не была легкой или, может быть, для него все было именно так. Не так легко было ухитряться жить на зарплату боевика при старом режиме. Корнелиус Фадж, придя к власти из министерских бухгалтерий в мирный период, когда никому не нужна была война, а угрозы предпочитали игнорировать до последнего, и подавно не жаловал ни Аврорат, где «сидели слишком умные», ни Отдел Внутренней Безопасности, где «у боевиков творилось черт те что».
Он узнал об этом рано, слишком рано для ребенка. Ему выпала прекрасная по-своему доля – принадлежать сразу к двум мирам. Маггловский сверкал новинками кино, пах самой разнообразной вкуснятиной, предлагал такие классные вещи как музыка каждый час, кино дома. Магический – учил верить в чудеса, превращал сказки из маггловской книжки в быль, существенно расширял знания о животных и растениях.
Но Джонатан Олдридж не мог воспользоваться и половиной благ обоих миров.
Иногда он с детской обидой думал, что лучше бы он родился в семье богатых магглов и никогда не знал о мире волшебников. Зато у него были бы все эти радости, он бы учился в простой школе, как до одиннадцати лет. Почему нет?
Порой ему казалось, что можно быть магом, но лучше бы мамы не было вообще. Просто не было – и все. Мама была всего лишь магглой, работала воспитательницей в детском саду, и толку от этого не было никакого. Вечером она была усталая, вечером было время посуды и готовки, уборки и стирки, а никак не Джонатана.
Стихийная магия в нем пробуждалась редко и буйно. Когда ему исполнилось восемь, и выброс был особенно сильным, папа достал палочку и сотворил маленьких жар-птиц, а потом до ночи рассказывал Джонатану, что его ждет в Хогвартсе.
– А мама тоже волшебница? – сияя, спросил радостный малыш.
Отец рассмеялся.
– Нет, сынок, мама у нас самая обыкновенная. Но ведь мы ее любим просто потому, что она мама. Для нас она лучше всех.
Может быть, для отца так и было. Но Джонатан был разочарован. Он много раз спрашивал папу, почему бы не сделать все магией, ведь так просто, ну какой там труд – поднять палочку и произнести заклинание. Рассказать маме всю правду, и тогда она будет веселиться и смеяться, и вечером будет читать ему сказки, а не возиться по дому. Ему было всего восемь лет, он с огромным трудом понимал, почему маме нельзя знать про волшебство.
Однажды он не послушался. Мама пришла раньше обычного, а отец еще не вернулся из далекого и загадочного Министерства Магии, которое малыш Джонатан мечтал увидеть однажды. Краснея и запинаясь, он принялся рассказывать и махать руками, но мама только улыбалась и устало кивала, принимая это за игру. Это неожиданно разозлило Джонатана.
Отец вернулся вовремя. Вихрь, гуляющий по дому, уже напитывался электричеством, потому что Джонатан не мог понять, не мог принять испуга мамы, того, что она не обняла его и не сказала, как им гордится. Того, что была такой обычной, скучной и не хотела знать о другом мире, только вопила и пряталась.
Отец тогда впервые выпорол его – стыдно, по-маггловски. Очень ругался, запер в комнате, запер магией, так что мальчик мог только плакать и вскоре уснул. А когда проснулся, узнал, какой еще бывает магия.
Мама ничего не помнила из того вечера, была такой же, как всегда. Вот только Джонатан таким же уже не был.
Стертая память помогала миссис Олдридж жить дальше, но магический вихрь злости, созданный ее сыном, снес, видимо, не только мебель в доме, но и часть ее здоровья. Не помня, почему, не зная, из-за чего, она все чаще и чаще болела, и, как сказал папа, вылечить магией ее тоже нельзя. Мама казалась совсем чужой. Тогда-то Джонатан и понял, что на самом деле, том самом глубинном деле, у него есть только отец.
Когда началась Вторая Магическая Война, больше всего на свете Джонатан боялся потерять отца. Тайком он читал «Ежедневный Пророк», который отец прятал в запертой магией тумбочке, но к тому времени мальчик уже кое-чему научился. Когда Джо исполнилось одиннадцать, он не поступал в Хогвартс, потому что за Хогвартс сражались, и среди сражающихся был его отец. Мальчик даже собирал статьи про Гарри Поттера, как и многие в то время.
Слава всем богам, отец вернулся, а Хогвартс восстановили.
В двенадцать лет под предлогом переведения в интернат мистер Олдридж отправил сына в Хогвартс.
Это были хорошие дни. Ничего не требовалось скрывать, повсюду царила веселая беззаботность юности, а в коридорах Джо иногда видел кого-нибудь из тех, о ком писали и говорили – Рональда Уизли или Симуса Финнигана, а один раз даже из-за угла видел самого Гарри Поттера!
Годы в Хогвартсе прошли, как один день. Джонатан уже не так сильно скучал по папе, теперь вокруг было много волшебников и волшебниц. Не то, чтобы он был особенно интересен этому миру, но среди прочих мальчишек и девчонок было весело. Письма от отца оказались неожиданно полными хороших вестей: выплатили гонорары за последние полгода, все разом, новый Министр Магии Кингсли Шеклболт – тоже аврор, много работы, маме наняли сиделку…
Когда Джонатан возвращался домой на каникулы, проведя с сильно постаревшей и сдавшей матерью, не встававшей с кровати, положенные часы, он делал умоляющие глаза, и они с отцом отправлялись туда, где проблем не было – даже меньше, чем в Хоге, – в лес, на охоту.
Разные повадки. Разные шорохи. Разные звуки. Мелькнувшая белка, осторожная лисица, неуклюжая дикая утка на лесном болотистом озерце. Охотничья сторожка. Свое собственное ружье. Заправка патронов вручную и множество историй по ходу. Раздел тушек – целое искусство. Вкуснейшее жареное мясо. Лучший друг – отец.
За полгода до окончания Хогвартса его вызвали к директору и отправили через ее камин домой. Отец был бледен и сам не свой. Мать лежала на своей кровати неподвижная, почти как и всегда, только страшнее, массивнее и намного-намного холоднее. Джонатану не было жаль ее, только отца. Казалось, она давно уже перестала быть кем-то для него, да и была ли? Знал ли он ее? Ее место было здесь, в светлой комнате, а не в его сердце. Отцу было сложно оправиться, но вскоре Джонатан закончил Хогвартс, и вдвоем выживать стало легче. Оба были бетами, так что никаких сложностей не возникло.
Пока отца не отправили командовать отрядами в Ирак. Джонатану было восемнадцать, и он не понимал смысла этой войны. Никто не нападал. Никто не убивал. Но у отца была своя логика. Он положил руку сыну на плечо и сказал: «Эй. Я солдат, сын. Кингсли знает, что делает. Хоть и Министр, он еще недавно был как я. Я буду писать и приеду, как смогу».
Он приехал пару раз и, конечно же, они провели неделю в сторожке на охоте. Джонатан рассказывал, что устроился в Министерство – в «погодное бюро», как его называли, отдел контроля климатических условий, своя такая экзотика: пейзажи за окном, свежесть как после дождя летом в кабинетах, согревающие чары в Атриуме, контроль за водонапорными чарами и прочими волшебными удобствами. Не бог весть что, но зато сколько новой информации! А через пару лет, как они с отцом решили, Джонатан должен был начать учить маггловские технологии, чтобы работать в отделе Артура Уизли.
Все изменилось, когда отец погиб. Когда почтовая сова принесла проклятый официальный свиток от Министерства. Когда ему не разрешили даже увидеть тело отца, похоронили в закрытом гробу.
Джонатану Олдриджу было всего двадцать лет.
Дни тянулись за днями, один магический пейзаж за окном сменялся другим и, хотя он навсегда упал в слякотную сонную зиму, солнце за стеклом и майский воздух послушно наколдовывались, следуя движениям его палочки. Иногда он перебрасывался парой слов с кем-нибудь и слушал чужие разговоры – просто, чтобы не сойти с ума. Когда каждый день воображал то летнюю ночь, то весеннее утро, он совершенно забывал, что на улице тоскливая осень. Вокруг тысячи смеющихся людей, и ни одному из них до конца не понять, что он чувствовал. Да и чувствовал ли? Он только слушал – слушал и жил тем, что воображал, что эти люди делают потом из их же реплик.
Но однажды он услышал нечто интересное. Про какого-то Джима Серткиса и «классную штуку», от которой сознание просто «улетает к мерлиновой бабушке» на пару часов, и ощущаешь только бесконечное «хорошо» без дна. Так в жизни Джонатана Олдриджа появилась ядовито-зеленая Тансифомента, которая пахла грядущим покоем и радостью.
Она начинала действовать откуда-то с пальцев ног, делая их приятно невесомыми, он не мог ходить, но этого не требовалось, потому что уже через пару минут ощущение легкости передавалось всему телу и, не делая никаких движений, он открывал дверь в мир спокойствия с яркими видениями. Он снова охотился с отцом на разных зверей, часто даже выдуманных, они ловили самую большую рыбу, и не было в мире никакой войны и смерти.
Когда действие заканчивалось, Джонатан засыпал, покидая один мир и приходя в другой, где могли быть и кошмары, и светлые видения, но он тоже был нереальным. Там тоже было по-своему неплохо. Вот только всякий раз приходилось просыпаться и идти на работу.
К вечеру начиналась ломка. Ноги подкашивались, безумно хотелось пить, тело плохо слушалось, скакала температура, нападала то жажда деятельности, то совершеннейшая апатия. Но хуже этого было чувство потери того прекрасного и по-настоящему волшебного мира, который возвращал ему отца. Впрочем, Джо быстро понял, что нужно лишь купить дозу у Серткиса и растягивать флакон на два раза. Так бы он и угас за пару лет, однажды мягко провалившись в свой мир счастья и не вернувшись оттуда. Так бы и было.
Если бы однажды Серткис не отказался продать ему дозу.
– Почему? – тупо спросил Олдридж, сфокусировавшись на нем.
Упрямо поджав красивые губы, Серткис покачал головой.
– Прости, Джо, но я не могу. Меня в Аврорат вызывали, а я и так слово нарушил. Не хочу обратно в камеру, понимаешь? Чувствую себя и без того паршиво.
– Просто продай все, что есть, я найду другого, – попытался выйти из ситуации Джонатан.
– Да нет у меня дозы! Я завязываю с этим делом! – взвился Серткис и попытался выставить его за дверь.
Не тут-то было. Для Джима Серткиса это были просто деньги, от которых придется отказаться, хотя бы на время. Но для Джонатана Олдриджа это был билет в мир, где нет боли, нет смерти, нет ничего плохого, только вечный лес и вечная охота, свой собственный уголок счастья, единственный, оставшийся в этой жизни.
Он забыл, что умеет ТАК злиться. Злость была как тогда, в детстве, когда вихрь стихийной магии снес мебель в комнате и сломил маму. Дверь попросту отлетела к косяку, а самого Серткиса отбросило к стене.
– Ты что делаешь?! – воскликнул он, – Экспеллиармус!
– Легилименс! – опережая его, завопил что есть силы Джо.
Откуда он знал это заклинание, он не помнил. Может быть, из школы. Может, говорил когда-то отец. Одна мысль билась в голове: он прячет, прячет зелье, но нужно посмотреть, нужно узнать, где он его хранит!
Только вместо вожделенного зеленого флакона с личным раем он увидел отца.
Точнее нет, не так. Не совсем отца. Кое-что, совсем кое-что. Отрывки. Арабская речь, да, как отец рассказывал. Серые стены – камеры Аврората. Грязные окровавленные лица. «Если не выдадите четверых наших – будем убивать». Взмах сабли – чья-то голова. Еще одна. Еще. Ужас на измученном лице отца. Посмертный. А еще – другие лица тех, кого он видел. Какие-то люди из Министерства, смутные и неясные. Но главное – одно знакомое. Очень редко, но виденное между делом.
Лицо главы ОВС Драко Малфоя.
Мир перевернулся за секунду. Поменял свой смысл и свою цель. Если раньше он был просто внешним неприятным миром, то теперь он превратился в филиал ада. Джонатан огляделся, и ему показалось, что вокруг горит вечный огонь. Что вокруг – предательство и ложь. Что справедливости нет. Их предали. Отца предали. Его самого – предали и продали.
И кто? Бывший Пожиратель Смерти! Прихвостень Того-Кого-Давно-Убили! Драко Малфой!
Тем временем, Серткис начал приходить в себя после вторжения в воспоминания. Трясущейся рукой Джонатан вывел формулу забвения, затер, как ему показалось, сегодняшний день, спешно вырубил Джима и сделал так, будто ничего и не было. В голове метались от слова к слову мысли.
А на следующий день он услышал шепотки и сплетни про шумную ссору глав двух отделов. Умный ход, – хвалил он себя, – Если ты знаешь, что кто-то виновен, не найти лучшего мстителя, чем враг виновного.
Он написал Гарри Поттеру. У него тряслись руки и вертелись в голове обрывки старых статей и фотографий. Джо ведь даже видел Героя время от времени, когда выныривал из задумчивости и забегал в Аврорат по службе. Он верил, что кто-кто, а Главный Аврор свое дело знает и в два счета покажет всему волшебному миру, кого они пригрели на груди.
Терпения у Джонатана не оставалось. Он время от времени совался к Серткису за дозой – и получал, ведь тот ничего не помнил. В волшебном сне отец хвалил его за находчивость, призывал к справедливости.
Но отчего-то Гарри Поттер не отправил Малфоя в Азкабан.
Конечно, Гарри Поттер всегда был воплощением справедливости, но, возможно, и ему нужна была помощь. Он ее получит, конечно, получит, – думал Олдридж, пропихивая через знакомых почти однострочную заметку в «Пророк». Виновные будут наказаны. Малфой будет гнить в Азкабане до конца своих дней. Министр Шеклболт уж точно даст все нужные санкции и поручения.
Он ждал, полностью довольный собой. Но через пару дней мир вспыхнул с новой силой, показав, что ад только начался.
Из отдела в отдел перемещались «летучки», но иногда требовалось занести вещи, и курирующие отделы «погодники» были как нельзя кстати. Иногда его даже просили купить что-нибудь в Косом переулке, если очень срочно. Почему нет? Пусть даже это банальный сэндвич или просьба сделать заказ в таком-то кафе.
Он остановился, как вкопанный. В голове черти завели похоронную под смех Дьявола. Мир был неправильным, ненастоящим, черным, как одеяние смерти.
Гарри Поттер держал за руки Драко Малфоя. Гарри Поттер что-то горячо говорил Драко Малфою. В его глазах не было ненависти. Ни капли.
Олдридж рванул из кафе, как намучившийся грешник из ада. Он вряд ли что-то соображал. И как протянул на работе еще три часа – неизвестно. Он мало что помнил.
Он ненавидел их всех! Всех тех, кто придумал чертову войну и отправил на нее отца. Волшебники! Настоящие волшебники не должны быть как глупые магглы, не должны, просто не должны! Он ненавидел Министра, которого так уважал его отец, ненавидел Гарри Поттера, оказавшегося вовсе не Героем, но больше всех он ненавидел Драко Малфоя, не выдавшего каких-то гребаных четверых в обмен на его отца и еще восемь других офицеров.
Не дождавшись конца рабочего дня, пылая ненавистью и жаждой приюта в том, настоящем волшебном мире, он помчался к Серткису за своим спасением.
Серткиса не было.
Едва не плача от разочарования, мечась, как тигр в клетке, обжигаясь о каждое мгновение, он выудил из памяти что-то о девушке Джима, такой рыжей, о которой тот разглагольствовал и которая иногда бывала здесь. Ему потребовалось время, чтобы найти ее адрес и ее саму – Энни Бердс, так ее звали.
– Ты друг Джима? О! – сделала она большие глаза, – Возможно, это какие-то дела в Аврорате…
– В Аврорате? – тупо спросил Олдридж.
– Ну да, – хмыкнула Бердс, – Они его искали, про списки посетителей спрашивали… Даже сам Гарри Поттер, подумать только. Уж не запал ли он на моего омегу, а? – размышляла она весело.
Не помня, как выбрался от нее, Джонатан замер и отдышался. Авроры ищут не Малфоя, они и не собираются его судить, они ищут его, Джонатана.
Мир перевернулся с ног на голову и, звеня бубенцами, покатился в тартарары. Он был, кажется, единственным, сохранившим рассудок в этой страшной карусели заговоров, предательств, интриг и лжи.
А раз так, раз даже Гарри Поттер на самом деле не герой… Тогда он, Джонатан Олдридж, сам отомстит за отца. Сам восстановит справедливость. Сам убьет Малфоя.
Оставалось лишь воплотить свой замысел раньше, чем лживый картонный Герой, подружившийся с бывшим Пожирателем, слизеринской мразью, хладнокровным убийцей, найдет его, Джонатана Олдриджа.
PS Мы на финишной прямой.
========== Перед лицом смерти ==========
Единственным, что Драко Малфой мог делать в этот треклятый день, была ненависть к Гарри Поттеру. Он давно не был так бессильно и всеобъемлюще зол, как сейчас.
Вернулась та детская незамутненная ненависть, полная зависти и бессилия что-либо изменить, которая преследовала его в школе. Та, которая в конечном счете испортила им всякие возможные отношения. Та, которая испортила ему характер окончательно.
Разум подсказывал, что злиться непродуктивно. Попросту незачем, когда Поттер уже исправляет последствия, как может. Но правда была в сердце: Гарри Поттер всегда оставался собой, а изменились у него только методы, да подточилось гриффиндорское правдолюбие. И то, что Драко строил много лет, кропотливо убивая в себе подчинение инстинктам, с чем боролся, чертов Герой сломал буквально за неделю. Сломал просто так, из чистого любопытства, из упрямства, из привычки получать все. Лучше бы было навсегда запереться в своем коконе, и черт с ним, с тем, что каждое утро этой недели Малфой чувствовал уют и защищенность.
Ничто не стоило того.
В отделе он всегда ощущал себя лучше, более по-рабочему, всегда был занят и мог проявить и подтвердить свою власть, если ему того хотелось – он не думал ни о чем, кроме работы и карьеры. Он мыслил нужными категориями. И теперь Драко не мог усидеть на месте, бросился курировать сразу все подотделы: сходил к дипломатам, похвалил, отчитал, скорректировал речи и планы, посмотрел на свою канцелярию, понял, что в этом царстве цифр и сухих отчетов живет порядок, и это его, Малфоя, заслуга. Каждый считал своим долгом быть серьезным и приветствовать главу ОВС сдержанным наклоном головы, так уж было заведено.
Это был его настоящий мир. Мир политических решений, поисков окольных путей и выгод. Не тот, в котором жил Поттер: шумный прокуренный Аврорат, верность и лидерство, альфы и беты.
Забыть о том, что он омега. Омега – статус для постели, для личной жизни. У него нет и не может быть личной жизни. Он Драко Малфой. И он допустил ошибку.
Являться к Кингсли до поры до времени не стоило. Рваться на допросы – тоже. Следовало выждать, пока проклятый Поттер уладит ситуацию, а Шеклболт вызовет его с целью поторопить процесс. Возможно, американская сторона откажет в парочке контрактов, и все же даже достигнутого будет много. Они нащупали связь террористов с аз-Заркави, и Малфой не будет Малфоем, если не вцепится в эту ниточку и не вытянет ее вместе со своей жизнью из кокона неприятностей.
Когда он понял, что больше не может, было еще только пять. Стрессы и лекарства почему-то действовали совсем не так, как должны были, и Драко ужасно хотелось спать, даже еда в горло не лезла и непривычно мутило. А когда голова сделала круг, Малфой сквозь зубы поручил Уилкису нанять толковую секретаршу вместо Рэмси и отправился домой, до хруста стиснув челюсти и стараясь идти прямо. Дорога до общественного камина была для него, как дверь для пьяного. Несколько раз остановившись и проклиная бунтующий невесть отчего организм, Драко, наконец, достиг камина.
Почти достиг. Толчок в спину был слишком резким и неожиданным, а объятья неизвестного – слишком крепкими и неделикатными. Драко успел лишь подумать, что это чертовски странно, как запястья обожгло Инкарцеро, а навстречу прыгнул пыльный деревянный пол.
Орать, когда он очнулся, уже не имело смысла. Не открывая глаз, Драко осторожно пошевелился. Вроде все пока было целым – это главное. Только вот руки за спиной крепко связывали гладкие магические путы, то же было и с ногами. Пахло старым деревом, сыростью и близким лесом. Он отважился взглянуть на похитителя, а это, несомненно, было похищением.
Боком к нему стоял… мальчишка. Крепкий коренастый мальчишка с растрепанными светлыми волосами. На вид ему вряд ли можно было дать больше двадцати. Нелепая челка падала на глаза, и паренек время от времени сдувал ее, сосредоточенно и нервно орудуя тряпицей. Упавший на стол взгляд Малфоя там и остался. От ужаса захотелось выть и дергаться. Ни того, ни другого делать было нельзя, но глаза все равно расширились, а дыхание участилось. Кажется, за ту минуту, что похититель не замечал того, что Драко очнулся, струйки пота на спине успели собраться в полноводную реку.
Но минута быстро закончилась.
Мальчишка повернул голову и насторожился. Глаза у него были светло-голубые, какие-то невнятно-пустые и даже испуганные. «Не все потеряно, – понял Драко, – Не маньяк». Впрочем, озноб от этого не прекратился. Паренек смерил его этим колючим взглядом, и стало ясно, что в нем зашкаливает неконтролируемая ненависть, чистая и незамутненная. Она постепенно набирала обороты, и это было только началом.
– Небыстро вы… ты… проклятый Пожиратель! – неуверенно начав и сбившись, мальчишка сорвался под конец.
Драко настороженно смотрел на него, пока не открывая рот. Кажется, похититель и сам был не уверен в обвинении. Может быть, стоит попытаться завязать разговор? Драко набрал воздуха, но мальчишка подскочил и залепил ему звонкую пощечину, такую, что в глазах здорово помутнело. Начало насилию было положено. Глаза паренька зажглись маниакальным блеском.
– Не открывай свой паршивый рот! Ты первый лжец в этой стране, достойный наследник Того-Кого-Мы-Уничтожили! – взвизгнул он торжествующе, – Ты обманул всех, всех, даже их! Ты заставил всех отправить моего отца на смерть! – закивал он сам себе, – И всех остальных! – добавил поспешно.
Драко снова попытался открыть рот, и ему даже удалось.
– Послушай. Это было тяжелое решение для всех нас и…
– Да ты даже не знаешь, как меня зовут! Не помнишь, как звали моего отца! Ты мразь, отродье, хладнокровный убийца! – воскликнул мальчишка, – Силенцио! Ты не посмеешь больше ничего сказать, – он как следует ударил Малфоя, на этот раз кулаком и под дых.
Драко закашлялся, хватая ртом воздух. Похититель отдышался, довольный своей вспышкой, но движения все еще оставались резкими и судорожными. Драко невольно кинул взгляд на стол, тщательно отскобленный, но все равно следы старой крови остались в складках дерева. На столешнице покоились инструменты, крюки… что-то похожее на инвентарь мясника.
Мальчишка улыбнулся зло и довольно.
– Меня зовут Джонатан Олдридж, – прошипел он, – И ты меня запомнишь, я заставлю тебя вспомнить и папу. Это наш с ним домик, видишь? Охотничья сторожка, – он с гордостью обвел рукой небольшую комнату, – Это были лучшие дни в моей жизни, а ты! – указательный палец ощутимо трясся от ярости и страха, – Ты отнял их у меня. Зачем? Почему вы не отдали им этих арабов? Почему вы сразу их не убили? Они все были бы живы, все девятеро, – проговорил он сдавленно, – А ты, ты приказал их… их… оставить!
Он схватил со стола длинный блестящий предмет с чем-то вроде крючка на конце и ощутимо неуверенно посмотрел на Драко, обдавая ненавистью. Ему явно требовалось раззадорить себя, чтобы применить насилие.
– Ты самая скользкая тварь в мире. Как ты заставил Гарри Поттера поверить тебе? Он убивал таких, как ты на войне! Он был Героем! Ты наложил на него заклятье? – ему понравилась эта идея, и он закивал сам себе, – Ну конечно, как я сразу не догадался! Ты и на Министра такое наложил, чтобы никто не мешал! Иначе и не объяснишь, что ты был главой отдела… Неужели ты правда настолько хладнокровен? Да для тебя нет ничего святого!
Это был его градус, под аккомпанемент визга острая зудящая боль вошла в плечо, и Драко беззвучно завопил, теряя связь с реальностью. Это было ошибкой. Олдридж раскраснелся и с куда большей уверенностью схватил нож для раздела туш и беспорядочно взрезал обнаженную кожу где попало, с ужасом и одновременно с удовлетворением глядя на искаженное от боли лицо Малфоя. Он бормотал что-то бессвязное, что-то про месть за отца.
Кажется, это длилось несколько часов. Точнее Драко сказать не мог, он очнулся, когда на улице уже была глубокая ночь. Тело протыкали мелкие болезненные иглы, и при малейшем движении кровь, будто зачарованная, принималась покидать и без того измученное тело. Он помнил, что Олдридж избивал его -внезапно и резко, находя в этом свой смысл, а после всего, раскрасневшись и ощущая непривычную власть, забывшись в сладостной мести и разговаривая сам с собой, он отважился применить Круциатус.
И вот после этой, последней, дикой, несравнимой ни с чем вспышки боли Драко выпал из реальности. А когда очнулся, первым, что он услышал, был отрывок разговора. Олдридж был психом и, как говорил Поттер, наркоманом. Он разговаривал с умершим отцом.
–…гордиться мною, папа. Посмотри, кого они пригрели на груди! Боже, я так его ненавижу, я бы убил его, о, как долго я буду убивать его, папа! Потом станет хорошо, спокойно, веришь? Ты вернешься ко мне, правда? Это все из-за него, из-за этой мрази, этой твари…
Драко едва сдержался от того, чтобы завыть от безысходности. Они действительно были где-то в лесу – ночью запах усилился, и звуки доносились отчетливо. Его вознамерились убить, отомстив за смерть офицера-отца, и нет никакого шанса убедить мальчишку, что виноват кто-то еще. Он просто не поверит. Он убьет Малфоя сразу, как только ему хватит смелости. Но смелость может долго не появляться, так что мучения Олдридж в состоянии ему обеспечить как минимум еще на сутки…
Драко понял, что все. И на секунду, какую-то секунду подумал о том, чтобы спровоцировать на убийство раньше.
Потому что никто не будет искать Драко Малфоя. Не в этом мире. Не в этом веке.
Этот факт ударил настолько сильно, что защипало в носу. Драко не плакал с седьмого курса, он поклялся себе никогда больше не быть слабым. Ему пришлось стать сильнее. И все же внутренняя омега, чьи инстинкты взяли вверх вместе с основными, была готова разреветься и яростно корила Малфоя за все.
Драко вспоминал, пока мог. Вспомнил горящие зеленые глаза Гарри Поттера, вспомнил его сильное тело, вспомнил его железную хватку. Вспомнил вину в его по-альфьи уверенных жестах.
И оно пришло.
Какая великая ирония! – сказал бы кто-нибудь, но никто не знал этих мыслей, а сам Драко просто не способен был думать сейчас такими категориями. Малфой положил десять лет на то, чтобы загнать самого себя в угол. Во имя своих целей он закрыл себя ото всех, он стал кем-то в обществе, он запретил себе быть на своем месте, но искренне считал, что его место – там, в политике. Больше всего он боялся гневного взгляда не отца, а его портрета, презрения в черных глазах мертвого Северуса… Что это все по сравнению с тем, что было перед ним сейчас?
Смерть готовилась постучаться в дом, переждав часы мучений, а ему нечего было вспомнить.
Гарри Поттер сломал ему жизнь, привел к этому, вторгся со своим своенравным любопытством и натурой суперальфы, подчинил, взял силой, создал иллюзию мелочного счастья, а в итоге сам же все и порушил. Драко ненавидел его за это… И все же это было единственным, что приходило ему в голову. От жизни ничего не осталось, только эти яркие пятна, недолгие и до сжатых пальцев желанные.
Малфой ненавидел Гарри, и все же единственным, кто мог бы его спасти, был именно он, дубинноголовый наглый альфа Поттер. Только он мог хватиться Драко, больше было просто некому. Кто станет слушать вопли домашних эльфов в закрытом на века поместье? Кто поймет, что магия из него уходит с каждым годом? Кто поймет, что за садом больше не ухаживают? В доме больше не было жизни.
