Текст книги "Сказки и легенды (СИ)"

Автор книги: Вильямария

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

   – Кто ты такой? – удивленно спросил мальчик, протирая заспанные глаза.

   – Один из друзей твоей матери, – ласково ответил маленький человечек. – Разве ты не помнишь, что она рассказывала тебе о нас? Ты пойдешь со мной?

   Куно тотчас же встал, взял гнома за руку и пошел рядом с ним. Вскоре они добрались до зарослей папоротника, закрывавших потайной вход, и вошли в сводчатый коридор. Первая дверь открылась, и мальчик внезапно очутился в волшебном царстве из рассказов своей матери. Да, это был хрустальный зал с изумрудными ящерицами и небесно-голубыми змеями. Это место все еще мерцало и сияло, как тогда, когда графиня ступала по его полу; змеи ласково смотрели на мальчика своими алмазными глазами, а прозрачные ящерицы склонили свои коронованные головы в дружеском приветствии.

   – Я знаю, что есть и другие залы, – сказал Куно, придя в восторг, своему маленькому проводнику. – Разве в одном из них не сверкают на серебряных стенах цветы из драгоценных камней, а в другом нет рубинового ложа королевы, свисающего с золотого потолка, и Орла, хлопающего своими золотыми крыльями?

   Гном улыбнулся.

   – Посмотри сам, – сказал он и повел его по коридорам. Да, все было так, как описывала мать Куно; все было чудесно, и все же – так знакомо ему. Наконец его провели в тронный зал.

   Стены и потолок были из голубого хрусталя, так что он походил на небесный свод, а на высоком куполе сияли звезды, вырезанные из рубинов. В зале не было ламп, но снаружи сквозь багряные звезды струился скрытый искусственный свет, наполняя всю комнату розовым сиянием. В дальнем конце комнаты стоял трон, сделанный из больших и дорогих жемчужин, сиявших на свету, подобно бутонам роз, и на нем восседала в своей ослепительной красоте королева этого волшебного дворца, с ее золотыми волосами, ниспадающими на украшенные жемчугом ступени трона. Рядом с ней сидел король Гольдемар в пурпурной мантии, его благородное чело вновь украшала бриллиантовая корона.

   С низким поклоном гном представил мальчика королевской чете.

   Прекрасная королева была гораздо меньше Куно ростом, но все же она выглядела так величественно, что ребенок опустился на колени и благоговейно поцеловал маленькую ручку, которую она милостиво протянула ему.

   – Твоя благородная мать была моей подругой, – мягко произнесла она, – и ты дорог нам, как один из нас. Каждую ночь, если захочешь, ты можешь приходить к нам, чтобы забыть свои маленькие неприятности в нашем дворце. Оглянись вокруг; все готовы любить тебя и доставлять тебе удовольствие.

   Сказав это, она подняла свою белую руку и указала на прекрасных детей у подножия трона и на отряд маленьких гномов, собравшихся в зале. Королевские дети подошли поприветствовать его, а за ними маленькие гномы с серьезными мудрыми лицами; они протянули ему руки и ответили на его удивленный взгляд дружелюбными взглядами. И бедный мальчик, без друзей, до сих пор чувствовавший себя одиноким и покинутым, ощутил себя счастливым теперь, когда нашел такую неожиданную доброту и любовь, каких никогда не испытывал после смерти матери. В этом волшебном королевстве он забыл обо всех своих бедах. Час проходил за часом, но ребенку они казались минутами. Затем гном, который привел его, взял его за руку и отвел в сторону. Куно было жаль уходить, но он последовал за своим маленьким проводником.

   – Не плачь, – ласково сказал тот. – Ты можешь возвращаться каждую ночь, но постарайся никому не рассказывать о своих визитах, иначе тебя постигнет большое несчастье.

   Когда они добрались до сада, звезды уже побледнели, и на востоке показались первые проблески зари.

   – Давай поторопимся, – с тревогой сказал гном, – потому что мы, подземные жители, можем жить только при свете звезд – солнечные лучи убивают нас.

   Вскоре они подошли к винтовой лестнице у подножия башни. Ворота были заперты, но гном достал странной формы ключ, вставил его в замочную скважину, и тотчас же тяжелая решетчатая дверь бесшумно повернулась на петлях. Так же было и со всеми другими дверями, – как только чудесный ключ касался их; и странники тихо скользили по комнатам мимо спящих слуг. Куно незаметно добрался до комнаты, которую делил с Экбертом, и гном поспешил домой.

   Экберт старался не уснуть, чтобы встретить Куно бранью и упреками, потому что за ужином того не было видно; его искали, и, разумеется, напрасно. Но, не дождавшись, он все-таки уснул.

   Куно все еще сладко спал, когда Экберт проснулся, вскочил с кровати и грубо встряхнул мальчика.

   – Где ты был вчера? Отвечай! – крикнул он, но Куно, помня предостережение гнома, промолчал. А когда Экберт поднял руку, собираясь ударить его, невидимая рука с такой силой ударила его по уху, что он в полубессознательном состоянии привалился к стене. Ему стало не по себе при мысли о невидимом мстителе, и он оставил Куно в покое, но рассказал о случившемся своей матери. За завтраком та велела мальчику сказать, где он был, но, хотя сердце его сильно билось от ужаса, он крепко сжал губы и молчал.

   – Ты пожалеешь о своем упрямстве, – сердито сказала дама, – ты будешь спать в комнате в башне и раньше ляжешь спать.

   Вечером она сама отвела его в отдаленную комнату, откуда винтовая лестница вела в сад; она думала, что страх перед необитаемой и одинокой комнатой заставит мальчика открыть свою тайну. Но когда он, не сказав ни слова, безропотно лег на свою постель, сердце гордой дамы разгорелось гневом. «Экберт прав, – подумала она, – его упрямство должно быть сломлено».

   С молитвой к Богу и страстным желанием, чтобы его маленькие друзья не забыли его, Куно заснул. И они не забыли. Около полуночи маленький гном снова встал рядом с ним, разбудил его и повел в волшебный дворец.

   Маленький народ радостно приветствовал его, королевская чета протянула ему руки. Друзья показали ему залы, которых он не видел накануне, – хрустальные покои, полные золотых украшений, которыми владела каждая семья и которые далеко затмевали самые великолепные покои земных царей. Они показали ему удивительные вещи, которые умели делать: птиц из драгоценных камней, певших сладкие песни; плоды и цветы из драгоценных камней, чья красота и аромат были подобны цветам Эдема. Изумлению и восторгу Куно не было предела; время летело быстро, и когда звезды начали бледнеть, гном повел его обратно в его комнату в башне. И каждую ночь, в полночь, один и тот же гном возвращал его в волшебное королевство. Там мальчик забывал все испытания дня – злобные выходки Экберта и несправедливость леди фон Алленштейн. Но маленький народ принимал мальчика у себя не только для того, чтобы порадовать и развлечь его, – гномы заботились также о его уме и сердце.

   В этом волшебном царстве жил старый гном с длинными белоснежными волосами и бородой; сверхъестественный свет сиял в его глазах. Все гномы, даже король и королева, относились к нему с величайшим почтением, ибо он был самым старым из их народа, а также самым мудрым. Он мог оглянуться назад через тысячи лет; он знал все на всей земле – все растения и минералы; он знал об их происхождении и видел, как они растут. Часто, когда король и королева сидели на троне, мудрец входил в зал и садился на жемчужные ступени; тогда прекрасные королевские дети, – и Куно вместе с ними, – собирались вокруг и слушали, как он с сияющими глазами рассказывал о чудесах творения и таинственных силах природы. Слова, исполненные доброты и мудрости, лились из его уст, и мальчику казалось, что он сидит в церкви или у ног своей покойной матери.

   Но еще более счастливые часы, чем эти, он проводил, играя с детьми в хрустальном зале, позволяя прекрасным ящерицам спускаться на его протянутую руку, или небесно-голубым змеям скользить вниз и затейливо кружиться у его ног. Однажды, когда он собирался домой после одного из своих визитов, король Гольдемар взял протянутую ему на прощание руку и заговорил с ним тихим и доверительным тоном. Куно кивнул со счастливой улыбкой. На следующее утро радость сияла в его мягких глазах и проявлялась в его веселом настроении, составлявшем странный контраст с молчаливой серьезностью его обычного поведения. Эта перемена не ускользнула от внимательного взгляда графини, но она постаралась не спрашивать о причине, поскольку, как ей показалось, она ее знала.

   Куно раньше обычного сказал: «Спокойной ночи!» и отправился в свою комнату, но спать не лег. Он принялся возиться, прикрепляя к стенам восковые свечи, заранее взятые у управляющего, стараясь придать комнате праздничный вид; потом надел свои лучшие одежды, сел на кровать и стал ждать.

   Наконец часы замка пробили двенадцать, и тотчас же вдалеке зазвучала тихая музыка; она слышалась все ближе и ближе, и вскоре поплыла вверх по винтовой лестнице. Через несколько мгновений дверь отворилась сама собой, и в комнату вошли его друзья-гномы, шагая по двое, одетые в праздничные одежды. Они держали в руках свои шапки-невидимки и мерно покачивали ими, так что серебряные колокольчики, украшавшие их, звенели волшебной мелодией. В сопровождении Гольдемара и королевы последовала пара новобрачных, чей свадебный пир должен был состояться в человеческом жилище для благословения и благополучия его обитателя. Куно вышел навстречу гостям и радостно приветствовал их; затем под звуки чудесной музыки начался танец. Его возглавляли король и его прекрасная супруга, их короны сверкали молниями при каждом быстром грациозном движении; за ними следовали новобрачные в сверкающих золотом одеждах. Куно взял за руку хорошенькую девушку-гнома и смешался с великолепной толпой. Всем было очень весело.

   Внезапно музыка смолкла, танцоры замерли, и все глаза в негодовании обратились к отверстию в потолке, в котором было видно лицо леди фон Алленштейн.

   Глаза Гольдемара гневно сверкнули.

   – Погаси свет! – крикнул он одному из своих спутников. В мгновение ока маленький человечек вскарабкался на стену, и прежде чем леди успела заподозрить, что это приказание имеет к ней какое-то отношение, добрался до отверстия и подул ей в лицо.

   Последовал страшный крик, затем король повернулся к Куно и сказал:

   – Прими нашу благодарность, милое дитя, за твое гостеприимство; не твоя вина, что мы не можем остаться дольше. Прощай!

   Маленькие люди быстро направились к двери, и вскоре мальчик остался один.

   Сверху послышались слабые стоны и звук, похожий на сдавленный плач.

   Куно тоже видел лицо госпожи и знал, что эти скорбные звуки издает она. Глубокое сострадание наполнило его сердце; он забыл все несчастья, которые причинила ему эта женщина, и, преисполненный одной только мыслью помочь ей, он взял свечу в руку и поспешил подняться к ней.

   Он нашел ее сидящей на полу, прижав руки к глазам.

   – Что случилось, милостивая госпожа? – робко спросил Куно.

   – О, я ослепла! Ослепла! – жалобно застонала она. – Гном дунул мне в глаза, и я потеряла зрение.

   Куно, преисполненный жалости, взял ее за руку и осторожно повел по винтовой лестнице вниз, в ее собственную комнату.

   Позвав на помощь служанку, он вернулся, чтобы пожелать бедной леди спокойной ночи. То, чего он никогда не делал в дни ее здоровья, он сделал сейчас – поднес ее руку к своим губам и страстно поцеловал. Дама почувствовала, как горячая слеза упала ей на руку; молча, но с едва скрываемым волнением, она отняла ее. Эта слеза жгла, как неугасимый огонь, не только ее руку, но и душу.

   Она провела долгую бессонную ночь; это неожиданное несчастье сокрушило ее жестокое сердце. Но хотя свет исчез из ее глаз, в ней забрезжил новый день. Ее неприязнь к Куно, ее жестокость и несправедливость по отношению к сироте – все это вспоминалось ей, и когда она думала о благородном поведении Куно, из ее незрячих глаз струились слезы раскаяния.

   Экберт, узнав о несчастье своей матери, выказал себя таким же бессердечным, как всегда. Он ругал гнома и Куно – как истинную причину случившегося. Но у него и в мыслях не было проводить долгие скучные часы со своей бедной слепой матерью – это было уделом Куно, думал он, потому что он был причиной всего этого. Напротив, не сдерживаемый более ничем и никем, Экберт больше, чем когда-либо, забавлялся охотой и пирами, и еще более чем прежде, тиранствовал над всеми окружающими.

   Куно вел себя с несчастной дамой как любящий сын. Он сидел рядом с ней и заботился о ее желаниях, словно она была его любимой матерью. Когда наступило лето, он каждый день выводил ее в сад или на скалу, где лежала его мать, и старался развлечь ее своими детскими разговорами.

   Леди фон Алленштейн часто бывала глубоко тронута, когда чувствовала нежность Куно и думала о своем бессердечии. Однажды ее охватило волнение, она притянула Куно к себе и сказала со слезами: «Ты так добр ко мне, которая была так несправедлива к тебе; можешь ли ты простить мне все зло, которое я причинила тебе? О! если бы я только могла вернуть себе зрение, я бы воспользовалась любой возможностью, чтобы загладить свою несправедливость».

   Куно все еще находился в самых дружеских отношениях с народом гномов и считал волшебный дворец своим вторым домом.

   Ровно год прошел с той свадьбы в башне, когда король Гольдемар снова выразил желание устроить такой же пир в той же самой комнате.

   Сердце Куно радостно забилось при этих словах; возможно, ему удастся упросить короля вернуть зрение леди фон Алленштейн, но он не тешил себя никакими самонадеянными надеждами.

   Комната снова была празднично украшена, но никто в замке не имел ни малейшего представления о том, что должно было произойти в ней. Появились маленькие гости, и на этот раз веселье продолжалось без помех.

   Но близился рассвет, время разлуки, и Гольдемар протянул руку мальчику, чтобы попрощаться. Тогда Куно крепко сжал его и умоляюще посмотрел в лицо доброго короля.

   – Чего ты хочешь, Куно? – спросил Гольдемар.

   – У меня есть одна просьба, исполнение которой сделает меня счастливым, – ответил мальчик.

   – Назови ее, – милостиво сказал король, – и тебе будет даровано ее исполнение.

   Куно подвел короля к кровати и раздвинул занавески. Там сидела бледная дама в глубоком трауре, ее темные незрячие глаза были устремлены прямо перед собой.

   – Верните ей зрение, – взмолился Куно, указывая на леди фон Алленштейн.

   Глаза Голдемара засияли, когда он одобрительно посмотрел на мальчика; затем он наклонился к даме и сказал: – Свет горит снова! – одновременно дунув ей в глаза, так что зрение вернулось немедленно.

   Вновь открывшиеся глаза сияли радостью и благодарностью, и, рыдая, леди упала в объятия Куно, в то время как королевская чета и их свита смотрели на них с глубоким волнением.

   – Теперь прощай, Куно, – сказал король Голдемар. – Ты нашел то, что нужно было тебе для счастья, – материнское сердце. Мы сдержали свое слово. Если тебе когда-нибудь в жизни снова понадобится наша помощь, ты знаешь, где нас найти.

   С ласковым видом король протянул руку; королева вместе с другими гномами нежно простилась с мальчиком, прежде чем вернуться в свое подземное королевство. Когда они шли через дворцовый сад к входу в скалу, их заметил Экберт.

   – Теперь они заплатят мне за все, – сказал он, скрежеща зубами, когда заметил процессию гномов. – Теперь они ответят за этот удар по уху и за слепоту моей матери. Я отрежу голову последнему клоуну и брошу ее в окно этого глупого Куно.

   Он тихо проскользнул за процессией. Когда они подошли к двери в скале, Экберт подождал, пока последний ступит на порог, затем прыгнул вперед и поднял меч. В то же мгновение тяжелая каменная дверь, так искусно закрывавшая вход, захлопнулась и разнесла голову Экберта на мелкие части. Не издав ни звука, он упал на спину, и его кровь запятнала снег.

   На следующее утро леди фон Алленштейн увидела печальное зрелище. Правда, Экберт был непутевым сыном, но все же это был ее ребенок, ее собственная плоть и кровь, которая теперь лежала перед ней искалеченным трупом. Место, где он был найден с обнаженным мечом, заставило Куно заподозрить, чья рука стала причиной его смерти, но он промолчал об этом, как и обо всем, что касалось его друзей-гномов.

   Экберту устроили пышные похороны, но ни одни глаза не проронили ни слезинки на этой церемонии, кроме глаз его матери и доброго всепрощающего Куно. С этого времени госпожа фон Алленштейн обратила всю нежность своего благородного сердца на Куно, который отвечал ей самой искренней благодарностью; и никто из тех, кто не знал их родства, увидев их вместе, не подумал бы, что они были кем-то иным, кроме матери и сына.

   Зима и весна миновали, наступила теплая летняя погода.

   Ярким летним вечером рог сторожа на башне возвестил о появлении отряда всадников, и когда они приблизились под звуки труб, острый глаз Куно узнал в развевающемся знамени цвета своего отца.

   Он уже давно выздоровел, но вместо того, чтобы вернуться в свой замок, снова предложил свою сильную руку и храброе сердце на службу своему императорскому лорду. Война закончилась, и граф, которого они давно считали погибшим, вернулся, весь покрытый шрамами и почестями, чтобы обнять своего любимого сына.

   Госпожа фон Алленштейн по-прежнему жила в замке и управляла им, как и прежде, но теперь ей служили из любви, а не из страха. Когда она умерла в добром преклонном возрасте, Куно опустился на колени рядом с ней; ее холодная рука легла ему на голову, а умирающие губы произнесли слова любви и благословения над ее приемным сыном.

ЦВЕТОК ИСЛАНДИИ

   Много-много лет назад на склоне холма в суровой, покрытой льдом, Исландии стояла большая ферма. Хозяин, проведший свою юность моряком в далеких краях, наконец, подчинился призыву умирающего отца и сменил пальмы и апельсиновые рощи южных земель на слабый солнечный свет и холодные лавовые поля своего родного острова. Но, как живой сувенир из этих счастливых краев, он привез домой молодую и красивую жену, чьи темные и выразительные глаза все еще сияли в памяти всех, кто видел их, даже после того, как они закрылись последним сном.

   – Мариэтта, – сказал ее муж, прежде чем священник обвенчал их, – ты хорошо понимаешь, от чего отказываешься, когда обещаешь следовать за мной как моя жена? Здесь, в вашей стране, царит вечная весна, сладкая от аромата цветов и наполненная музыкой птичьих трелей, в то время как итальянское небо сияет вечной синевой. На моем острове ты не найдешь ничего подобного. Бледное солнце, серое небо над головой, а вокруг голые пустоши и лед – лед и снег, куда ни глянь; никто, кроме исландца, не может назвать этот остров красивым.

   – Но ведь там будешь ты, – ответила Мариэтта, – а разве могу я желать другого дома, кроме твоего?

   И она отправилась с ним на далекий север.

   У них был один ребенок, – прелестная маленькая девочка, носившая имя Хельга; она должна была стать истинной дочерью Исландии, и даже ее имя должно было свидетельствовать об этом. Правда, у нее была светлая кожа и прекрасные льняные волосы северянки, но глаза ее были такими же темными и загадочными, как у матери.

   У исландцев нет цветов; они знают об их красоте только по рассказам своих соотечественников, видевших их во время своих путешествий; но каждый, кто смотрел на прекрасное лицо маленькой Хельги, думал, что цветы должны выглядеть именно так, и поэтому ее называли «цветок Исландии».

   Прекрасная Хельга любила своего сурового отца, но еще больше она любила свою прекрасную и нежную мать, рядом с которой проводила большую часть своего времени.

   Каждую весну отец с несколькими слугами отправлялся на побережье добывать рыбу для домашних припасов, ибо, хотя он горячо любил Мариэтту и свой дом, море по-прежнему очаровывало его сердце. Летом и осенью он имел обыкновение посещать отдаленные торговые места вдоль побережья, чтобы там обменять шерсть своих больших и хорошо ухоженных стад на ценные продукты чужих земель, которыми любил ублажать и украшать своих близких.

   В такие минуты Хельга сидела у ног матери, слушая, как та тихо, сладко звучавшими словами родного языка рассказывала о голубом небе и теплом золотом солнце Италии, о прекрасных цветах и вечнозеленых лесах, о чарующих тихих ночах, когда молодые девушки танцевали в лунном свете под звуки мандолины, и радость и музыка царили над сушей и морем.

   Ах! как, должно быть, прекрасна эта страна, в то время как здесь все было совсем по-другому. Ни танцев, ни песен – ни из человеческих уст, ни из птичьего горла. Хельга даже никогда не слышала, чтобы овцы радостно блеяли; все было мрачно и сурово; молчание смерти было языком местной природы.

   Взгляд темных глаз Хельги блуждал по широким вересковым пустошам Исландии, по лавовым полям, простиравшимся на многие мили и похоронившим свежесть природы под жесткой траурной мантией. Она смотрела на эти гигантские ледяные горы, на которые не ступала нога человека, возвышавшиеся, подобно памятникам смерти, с густыми туманными завесам, скрывавшими их вершины. Даже когда солнечный луч пробивался сквозь облачный покров, огромные глыбы льда сияли в бледном свете, словно саркофаги в склепе. Тогда Хельга вздрагивала и с горячей тоской думала о родной земле своей дорогой матери.

   А она? Увы, ее муж оказался прав. Несмотря на свою любовь к нему, она тосковала по солнечным долинам своего детства, но никогда не рассказывала мужу о том, что терзало ее сердце, ибо он ставил свою Исландию выше любого земного рая. Не прошло и десяти лет, как горячее сердце Мариэтты навсегда затихло под слоем дерна.

   Хельга думала, что ее сердце разорвется, когда ее любимую мать понесут на холм, откуда она так часто с тоской смотрела на море, наблюдая за голубыми волнами, спешащими к прекрасному, но далекому югу.

   – Когда ты будешь хоронить меня, – сказала умирающая своему мужу, – положи меня так, чтобы мое лицо было обращено к Италии. – И это было сделано, в соответствии с ее пожеланием.

   Теперь Хельга часто сидела на ее могиле, – единственный цветок, – и вместе с образом ее дорогой матери далекие страны живо вставали перед ее мысленным взором, точно такие, как о них рассказывала ее мать.

   Теперь за хозяйством присматривала дальняя родственница. Она добровольно покинула свой дом, взяв с собой единственного сына, как того потребовал богатый кузен. Суровая старуха не сочувствовала страстям Хельги и считала ее описания далеких стран сказками; ничто, думала она, не может быть прекраснее Исландии. Но Олаффсон, ее мальчик, бывший всего на несколько лет старше маленькой сиротки, стал благодарным слушателем Хельги. С восторгом смотрел он на ее прекрасное лицо и слушал ее рассказы; серьезные голубые глаза, обычно холодные, как ледники его родного острова, вспыхивали, пока она говорила, а когда умолкала, он мечтательно повторял: «Я стану моряком и посещу все эти страны, чтобы посмотреть, действительно ли они так прекрасны!»

   – А ты возьмешь меня с собой?

   – Да, конечно.

   Так шли годы, и, наконец, настала пора, когда дерево, семя которого было брошено в землю рукой Хельги, принесло плоды. Олаффсон уже не был мальчиком, и он решил отправиться в море. Глава дома охотно дал свое согласие, пришло время расставания.

   Щеки прекрасной Хельги были бледны. Олаффсону казалось, что именно разлука так глубоко тревожит ее, и эта мысль смягчала для него горький час. Но ах! ее огорчало только то, что она вынуждена оставаться дома, на холодном и бесплодном острове, и что ей не позволено увидеть страны, на которые, как она считала, у нее было гораздо больше прав, чем у Олаффсона.

* * * * *

   Минул еще один год. Олаффсон вернулся домой и рассказал обо всем, что видел. Но час расставания снова был близок. Рано утром следующего дня он должен был отправиться в еще одно, более длительное путешествие, и, несмотря на слезы Хельги и ее мольбы взять ее с собой, отец и Олаффсон только качали головами и смеялись над ее ребячеством.

   Был уже вечер. Она пошла с Олаффсоном к могиле на холме, чтобы еще раз услышать о чудесах чужих земель. Час проходил за часом, но она этого не замечала.

   – Ну что ж, Хельга, – наконец, закончил Олаффсон, – в этих краях действительно так красиво, как говорила тебе твоя мать; даже еще красивее, Да, гораздо красивее, но все же это – не Исландия. Нет места прекраснее, чем наша родная земля.

   Хельга недоверчиво посмотрела на него.

   – Можешь мне поверить, Хельга, – сказал он. – Смотри, уже полночь. В этих странах уже стояла бы ночь, глубокая ночь, в течение многих часов; солнце давно покинуло бы их, но оно любит наш остров больше, поэтому дольше остается с нами. Просто посмотри туда. Оно только что погрузилось в море и на розовом западном небе рисует серебристыми контурами прекрасные лиственные леса, каких нет на нашей земле. Только посмотри, как они кивают своими блестящими головами; не кажется ли тебе, что ты слышишь таинственный шелест их ветвей? И разве белые облака наверху не похожи на орлов, кружащих над своими вершинами? А теперь посмотри на чистый свет вокруг себя! Ночи там такие же темные, как совесть преступников; наши же ночи подобны сердцу благочестивого ребенка – светлые, ясные и тихие.

   – Но здесь так холодно... так холодно, что у меня сердце замирает, – жалобно сказала Хельга.

   – Холод бодрит, – сказал Олаффсон. – Там я нашел людей слабых, трусливых и женоподобных. Я мог бы рассказать тебе много печальных историй, чтобы доказать это. А теперь взгляни на свою землю, цветок Исландии, ибо ты принадлежишь нам; мы – честны, храбры и сильны, какими были и наши отцы, и наши сыновья будут после нас; и этим мы обязаны Исландии, ее ледникам, ее холодному, но укрепляющемуся климату. Говорю тебе, прекрасная Хельга, есть только одна Исландия, как есть только один цветок в ней.

   Рано утром следующего дня Олаффсон должен был отправиться в путь. Отец Хельги сказал, что он тоже поедет на побережье со своими слугами, потому что это было время ежегодной рыбной ловли, так что они вполне могли бы путешествовать вместе.

   Прощание было недолгим и немногословным. Хельга с трудом сдерживала слезы, видя, с каким веселым видом все они вскочили в седла, и, вспоминая слова Олаффсона о храбром народе Исландии, думала, что должна показать себя достойной своего народа. Но ее темные глаза с такой тоской смотрели на отца, что он понял, что происходит в ее сердце.

   – Пойдем, Хельга, – сказал он, слезая с лошади, – ты можешь пойти с нами до холма, где начинаются лавовые поля.

   Затем он посадил ее перед собой в седло, и вскоре лошади пустились галопом. Вскоре они достигли холма, у подножия которого начинались лавовые поля; их темные линии тянулись на многие мили вдоль горизонта.

   Хельга больше не могла сдерживать слез. Рыдая, она обняла отца за шею и сказала: «Не задерживайся надолго, дорогой отец, дома так тоскливо, когда вы оба уезжаете».

   – Я вернусь через несколько недель, моя Хельга, – успокоил ее отец, – а пока будь хорошей девочкой и помоги своей кузине вести хозяйство.

   Он молча, но нежно поцеловал ее в белоснежный лоб, снял с лошади, и после еще одного пожатия руки маленький отряд снова тронулся в путь.

   Хельга смотрела им вслед, пока дорога не скрыла их из виду; затем она вернулась к холму, прислонилась к скале и стала смотреть вдаль, прикрывая глаза рукой. Они снова показались в поле зрения, но так далеко, что прощальные слова Хельги не достигли их ушей. Мимолетный солнечный луч на мгновение задержался на них, четко высветив лошадей и всадников на пустынной равнине, по которой они двигались. Затем вокруг них сгустился туман, какой бывает только в исландских горах, и Хельга больше их не видела.

   Она прислонилась головой к скале, закрыла глаза и заплакала горячими слезами горя и одиночества. И вдруг в ее ушах зазвучал дивно-сладкий голос: «Отчего плачет прекрасная Хельга?»

   Девушка изумленно открыла глаза. Нигде никого не было; она не видела ничего, кроме тумана вдалеке и голых лавовых полей у своих ног. Она снова закрыла глаза.

   – Хельга, прекрасная Хельга, почему ты такая грустная? – повторил голос; казалось, он шел с неба.

   Легкая дрожь пробежала по телу Хельги; она не осмелилась пошевелиться, но робко открыла глаза и посмотрела вверх. И что же она увидела? Неужели лазурное итальянское небо, о котором она так часто мечтала, явилось сюда, чтобы показаться ей? Прямо над ее головой, на вершине холма, стояла величественная фигура, вне всякого сомнения, уроженца какого-то иного климата. Глаза глубокой и таинственной синевы взирали на Хельгу с царственного лица, а волосы, еще более прекрасные, чем ее собственные, золотые, как звезды летней ночи, струились по пурпурному бархатному одеянию, в которое был одет незнакомец.

   – Почему плачет прекрасная Хельга? – нежно спросил он.

   Хельга попыталась взять себя в руки.

   – Откуда ты меня знаешь, чужестранец? – застенчиво спросила она.

   – Кто же не знает цветка Исландии? – с улыбкой ответил он. – Может быть, я расскажу тебе кое-что, что докажет, как давно я тебя знаю и как хорошо знаю твою историю? Сказать ли, как часто видел я тебя сидящей на могиле твоей матери, и какие образы проносились перед твоим мысленным взором? Должен ли я сказать, какая тоска минуту назад волновала твою душу; как ты хотела, чтобы тебе позволили путешествовать с Олаффсоном, чтобы ты могла своими глазами увидеть эти богатые и удивительно красивые земли? Но такое путешествие совсем не обязательно для исполнения твоего желания. Рай твоей матери здесь, совсем рядом с тобой.

   Глаза Хельги заблестели, наполовину от сомнения, наполовину от восторга.

   – Здесь? – недоверчиво спросила она. – Но как это может быть?

   – Просто пройди со мной несколько шагов на другую сторону холма, и тогда ты увидишь, что я говорю правду.

   Хельга взяла его протянутую руку. Незнакомец, который знал ее так долго и так хорошо, больше не был для нее чужим; он не мог быть врагом, если был готов исполнить самое заветное желание ее сердца. Поэтому она бесстрашно пошла с ним на другую сторону холма.

   Незнакомец приложил руку к скале, которая тут же отворилась, и Хельга со своим проводником вошли внутрь. Она стояла, как зачарованная, от изумления. А потом провела рукой по лбу и попыталась сообразить, не сон ли это. Но нет, это была реальность. Перед ней лежал удивительный край, более прекрасный, чем родина ее матери или все ее детские мечты.

   Сквозь хрустальный купол, простиравшийся над этим раем, солнце посылало лучи такие яркие и теплые, каких дети Исландии никогда не видят и не ощущают. Их золотистый свет дрожал среди зеленой листвы величественных деревьев, играл со сверкающими струями фонтана и пылал в чашечках прозрачных цветов.