Текст книги "Сказки и легенды (СИ)"

Автор книги: Вильямария

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

   Лето миновало, короткая осень также близилась к концу, когда на свет появился прелестный мальчик, доставив радость Орму и Аслог. Ребенка назвали Зигмунд, и он казался родителям залогом будущего примирения.

   Однажды Орм держал на руках своего маленького сына и с восторгом наблюдал, как тот улыбается, а Аслог стояла у камина, готовя обед, когда высокая тень мелькнула за окном, тяжелая дверь дома распахнулась, и раздался громкий стук в дверь комнаты. Аслог в ужасе уронила ложку, и даже храбрый Орм крепче прижал мальчика к сердцу, когда гостья вошла.

   Это была гигантская женщина. Она была выше ростом, чем любой человек, какого Орм и Аслог когда-либо видели среди их собственного могущественного народа. На ней было небесно-голубое платье с расшитым серебром подолом; длинные белоснежные волосы были перевязаны золотой лентой, и на ее некогда прекрасном лице, казалось, запечатлелись следы столетий радости и горя.

   – Не бойтесь, – мягко произнесла гостья, – это мой остров и мой дом, но я охотно уступила их вам, когда узнала о вашем несчастье. Я прошу только об одном. Приближается сочельник. В этот единственный вечер позвольте мне занять комнату на несколько часов, пока мы будем праздновать наш ежегодный праздник. Но вы должны пообещать мне две вещи: не говорить ни слова, пока длится наш пир, и не пытаться увидеть, что происходит в комнате внизу. Если вы удовлетворите мою просьбу, то можете спокойно жить здесь и пользоваться моей защитой до тех пор, пока не пожелаете покинуть остров.

   С облегченными сердцами, Орм и Аслог дали обещание, после чего женщина-гигант склонила свою серебристую голову в любезном прощании и вышла за дверь.

   Наступил канун Рождества; Аслог убирала и украшала комнату с еще большей тщательностью, чем обычно. Пол был натерт до блеска, Орм усыпал его мелко нарезанными еловыми веточками. В очаге ярко горел огонь, а над ним висел сверкающий котел. Аслог завернула ребенка в самую мягкую шкуру, которая служила ей постелью, и пошла с Ормом в верхнюю комнату, где они сели у трубы камина, шедшей с нижнего этажа.

   Долгое время все было тихо. Внезапно послышался нежный, мягкий звук; за ним последовали другие, и вскоре музыка разлилась волнами мелодии в ночном воздухе. Аслог зачарованно слушала, а Орм подошел к фронтону крыши и, поскольку это не было запрещено, открыл ставень, днем пропускавший воздух и свет.

   Весь остров пришел в движение. Маленькие сморщенные фигурки с серьезными старческими лицами суетились вокруг с горящими факелами в руках. Обутые в сапоги, они побежали по волнам, направляясь к скале, охранявшей вход в бухту. Дойдя до нее, они окружили ее кругом и с почтительным смирением опустились на землю. Затем из центра острова появилась высокая фигура. Гномы расступились, чтобы впустить ее, и Орм узнал в мерцающем свете ту благородную даму, которая несколько дней назад нанесла им столь неожиданный визит. Ее небесно-голубое платье и золото в волосах сияли еще ярче, чем прежде. Она подошла к скале, обхватила руками холодный камень и на мгновение замерла в молчаливом объятии. Внезапно камень обрел жизнь и движение. Гигантские конечности перестали быть камнем, волосы рассыпались по плечам, глаза загорелись жизнью. Словно пробудившись от сна смерти, великан встал, схватил за руку даму, чье любящее объятие вернуло его к жизни, и они оба повернулись к дому, куда гномы сопровождали их с пылающими факелами и чарующей мелодией. Земля, казалось, дрожала под поступью великанов. Вскоре они подошли к двери дома. Затем Орм закрыл ставень и ощупью вернулся к своей жене, сидевшей у камина.

   Снизу доносился звон посуды и топот множества ног; молодая пара слышала каждый звук через широкую трубу. Сильный голос каменного гиганта звучал для человеческих ушей как гром, а голос леди, который Орм и Аслог уже слышали однажды, был подобен мощным нотам какого-то музыкального инструмента. Столы и стулья были сдвинуты, рога для питья сдвинулись разом; пир начался, и теперь снова слышалась та же музыка, которая прежде переполнила Аслог восторгом. Затем ее охватило непреодолимое желание увидеть чудесное общество, о котором рассказывал ей Орм. Она встала и ощупью нашла щель в полу, через которую можно было заглянуть в комнату внизу. Орм молча протянул руку, чтобы остановить ее, но это движение разбудило спящего младенца, который, испугавшись непривычных звуков внизу, издал крик, пронзивший сердце матери. Забыв обо всем, кроме своего ребенка, она стала, по обыкновению, успокаивать его ласковыми словами. Вдруг внизу раздался ужасный крик и поднялся дикий шум, музыка смолкла, и в дверь выскочили гномы, в диком смятении. Их факелы погасли, шум их бегства звучал лишь несколько мгновений, затем ночь и тишина воцарились над местом, которое минуту назад было наполнено праздничным весельем.

   В смертельном ужасе Аслог откинулась на спинку стула, с трепетом ожидая судьбы, которую ее опрометчивость навлекла на ее близких. Это были тревожные часы, которые они проводили теперь в темной верхней комнате, – более тревожные, чем часы их бегства и тяжелой борьбы с волнами. Наконец наступило утро. Ясный солнечный луч пробился сквозь дыру в ставне и разбудил мальчика, который заплакал от холода и голода. Тогда любовь к ребенку пересилила страх, и Аслог уговорила мужа спуститься вместе с ней. Они спустились по лестнице, вздрагивая на каждом шагу. В дверях комнаты они остановились и прислушались. Не было слышно ни звука – все было тихо. Наконец, они подняли щеколду; Аслог прижала ребенка к сердцу и вошла в комнату. Громкий крик сорвался с ее губ. В дальнем конце комнаты, на почетном месте за столом, сидел могучий великан, чье пробуждение Орм видел своими глазами; но жизнь снова покинула его, он сидел там холодной серой каменной глыбой. Аслог казалось, что каменная рука, все еще сжимавшая рог с вином, может быть поднята, чтобы обрушить гибель на нее и ее близких. Она в безмолвном ужасе смотрела на каменного гиганта, медленно переводя взгляд с неподвижной головы на массивные складки каменного одеяния. Затем она заметила еще одну фигуру, неподвижно лежащую на полу. Лицо было прижато к холодному камню, но синяя мантия с вышитым серебром подолом и развевающиеся белые волосы подсказали испуганной Аслог, кто это.

   – Андфинд, мой Андфинд! Никогда больше не будешь ты улыбаться своей верной Гуру и радоваться вместе с ней своей короткой жизни и свободе, – простонала великанша, наконец подняв голову. – Никогда больше не будешь ты улыбаться своей верной Гуру.

   Аслог вскрикнула, но не от страха за свою судьбу, как раньше, а от боли и раскаяния. Ее горькие рыдания заставили даже убитую горем великаншу поднять голову.

   – Не плачь так, – сказала она мягко, – и не бойся; я действительно легко могла бы убить тебя и сломать этот дом, который дала тебе как твой, – сломать, словно детскую игрушку. Правда, твоя забывчивость причинила мне невыразимую боль, но месть сильных мира сего должна быть – прощение! А потому не плачь, ибо тебе нечего бояться.

   – О, это еще не все! – всхлипнула Аслог. – Имена, которые вы назвали, благородная леди, ранили меня в самое сердце. Они напоминают мне легенду, которую я часто слышала ребенком: о Гуру, прекрасной великанше, которая была вынуждена бежать от жестокого Одина со своим возлюбленным Андфиндом. Рассказ об их судьбе всегда глубоко трогал меня, и когда я услышала эти имена, то подумала, что вы, возможно, и есть та самая Гуру, и эта мысль добавила горечи к моему раскаянию.

   Великанша, казалось, погрузилась в мечтательное раздумье.

   – Нас еще помнят в нашем старом отечестве? Остались ли еще залы в замке Хрунгнира?

   – Нет, благородная госпожа, – ответила Аслог, – все они давно рассыпались в прах, с тех пор над Норвегией пролетело много веков. Правда, гордый замок все еще смотрит вниз на пенящиеся волны, но он принадлежит Зигмунду, чьим единственным ребенком я являюсь.

   – Наша судьба, о дочь моего прежнего дома, удивительно похожа, – сказала Гуру, – но твоя жизнь закончится более радостно, чем моя. Мы жили здесь в безмятежном счастье много веков, ибо именно на этот остров доставила нас наша лодка после той ночи смерти. Этот дом, который сильная рука моего мужа построила для нас, мал и беден по сравнению с дворцом моего отца, но мы не сожалели об утраченном великолепии. Дни проходили в тихом счастье, и мы не чувствовали никакой тоски по земле, которая изгнала нас и наших друзей. Гномы же, которые, подобно нам, бежали из негостеприимной страны, поселились вокруг на маленьких островках и жили там в мире и довольстве. Каждый сочельник мы собирались в этой комнате и устраивали праздник, как это делали наши предки еще до того, как ваша религия распространилась на эти северные земли. Прошли века, и однажды вечером я стояла с Андфиндом на берегу нашего острова, глядя на море. На северном горизонте показался величественный корабль, и Андфинд, чей глаз был острее орлиного и обладал способностью заглядывать в будущее, узнал в человеке на носу могучего врага свободы Норвегии и нашей власти. Это был Олаф, которого вы называете святым, который одолел норвежских князей за одну ночь и уничтожил последние остатки старых обычаев. Все это предвидела предусмотрительность моего мужа, и он могучим усилием вздохнул так, что волны пришли в ярость, – они грозили разбить корабль Олафа вдребезги. Но захватчик произнес какую-то молитву, подобную той, что произнесла ты, когда приблизился к нашим берегам, и бушующее море успокоилось. Тогда Андфинд протянул руку, чтобы оттолкнуть судно, когда оно приблизилось к берегу, но Олаф, подняв руки к небу, сказал суровым тоном: «Стой теперь камнем!» Тотчас же глаза моего мужа закрылись; рука, с любовью сжимавшая мою, стала холодной и твердой; тело, столь полное жизни и красоты, превратилось в бесчувственный камень, и мой возлюбленный муж застыл серым безжизненным камнем на берегу. Захватчики уплыли к берегам Норвегии, а я осталась в унылом одиночестве на теперь уже одиноком острове. Только раз в год, в канун Рождества, окаменевшим гигантам дают несколько часов жизни, если кто-то из их собственного народа обнимает их, таким образом жертвуя столетиями своей собственной жизни. Я слишком сильно любила своего мужа, чтобы не принести эту жертву добровольно, чтобы он и я могли наслаждаться ежегодно несколькими часами общения. Я никогда не считала, сколько раз он просыпался в моих объятиях, сколько веков своей жизни я отдавала ради него; я не желал знать того дня, когда я, обнимая его, тоже превращусь в камень и буду стоять на берегу рядом с моим Андфиндом. Теперь все кончено, – заключила Гуру. – Я никогда больше не смогу пробудить своего возлюбленного, ибо человеческий глаз, человеческий голос нарушили священный праздник нашего народа. Мой муж и я должны обратиться в камень до того дня, когда все скалы и горы старой Норвегии погибнут вместе с этим миром.

   Она снова обхватила руками холодный камень, подняла с пола свою золотую арфу и повернулась к Орму и Аслог, которые слушали ее с молчаливой скорбью.

   – Прощайте! Я оставляю вам свою защиту и свое благословение. Отныне наши дорогие сосуды будут украшать ваш праздничный стол; они мне больше не нужны. Живите в мире и счастье в этом доме, пока не вернетесь, чтобы получить прощение Зигмунда, живите счастливой жизнью в моем старом доме.

   Она вышла, ее опечаленные гости последовали за ней к двери. Ни разу не оглянувшись, она скользнула прочь сквозь голые деревья; ее голубое одеяние мерцало далеко над заснеженной равниной. Орм и Аслог смотрели, как она удаляется по волнам к маленьким островам, пока она не исчезла из виду.

   Неужели она спустилась под музыку своей золотой арфы в холодные волны? Или отправилась править как королева в царство гномов? Орм и Аслог никогда не узнали ее судьбы, но ее пророчества исполнились в полной мере.

   Болезни и несчастья обходили их остров стороной. Они были счастливы в своей взаимной любви, сильны телом, бодры духом, довольны даже в своем одиночестве. Их мальчик рос с каждым днем красивым, сильным и послушным; деревья приносили плоды, море не скупилось на свои дары, птичьи силки никогда не оставались пустыми. Солнечный свет и аромат цветов наполняли воздух, они пили жизнь и счастье при каждом вдохе. А когда наступила зима, вокруг дома бушевала буря, и густые снежинки кружились в трескучих еловых ветвях за окном, маленькая семья уютно устроилась в своем доме; сухие дрова ярко пылали в очаге, возле него сидела Аслог, плетя сети, Орм вырезал новое весло, а ребенок жадно слушал сказки старой Норвегии.

   Год за годом уходили прочь, не оставляя следов заботы на лицах одиноких изгнанников; разве что иногда, когда Аслог вспоминала об отце, тень пробегала по ее лицу, и в ней просыпалась старая тоска по его любви и прощению.

   Это случилось в самом начале весны. Фруктовые деревья были покрыты цветами, солнечные лучи играли в темных еловых ветвях над крышей одинокого дома. Дверь открылась, и Орм, сопровождаемый Аслог и мальчиком, вышел, неся один из драгоценных сосудов, которые Гуру оставила в качестве прощального подарка своим гостям. Посуда за долгие годы износилась, и Орм собирался отправиться на норвежское побережье, чтобы продать золотой кубок и купить другую посуду. Он долго откладывал этот шаг, потому что все еще боялся острого глаза соглядатаев и мести; но нужда была велика, и медлить больше было нельзя.

   Расставание было горьким. Аслог обнимала его снова и снова, и даже пророческие слова Гуру утратили свою силу утешения. Но Орм, хотя на душе у него было неспокойно, обещал ей скорое возвращение; затем он высвободился, прыгнул в лодку и оттолкнулся от берега.

   Лодка летела по волнам, подобно морской птице, миновала круг маленьких островков и вышла в открытое море. Ветер, столь же свежий, как и тот, что благоприятствовал их побегу, теперь дул с севера, раздувая белый парус. Орм взялся за руль и стал смотреть, как его лодка несется по сверкающим волнам. Он направил ее на юго-восток. Ближе к полудню у горизонта показались берега его родной земли, и задолго до захода солнца лодка оказалась в водах узкого Тронхеймского фьорда и пристала к причалу старого королевского города. Орм торопливо прошел по улицам и с драгоценным сосудом под мышкой вошел в мастерскую ювелира.

   Ювелир, казалось, был поражен качеством металла и редкой, тонкой работой, заплатил без возражений требуемую цену, и Орм с радостью поспешил в посудную лавку. Там собралась большая толпа покупателей, и, опасаясь, как бы среди них не оказался кто-нибудь из старых знакомых, он отвернулся и молча осматривал товар.

   – Добро пожаловать, дружище! Какие новости в ваших горах? – спросил торговец только что вошедшего земляка.

   – Спасибо, ничего хорошего, – ответил вновь прибывший.

   – Что случилось? – спросил торговец. – Твой хозяин, богатый Зигмунд, нездоров? Неужели он еще не покорился своей судьбе?

   Орм жадно прислушивался.

   – Скоро все это кончится, – отвечал крестьянин, – горе его о пропавшей дочери разрывает ему сердце. Он болен, одинок и печален. Он велел объявить по всей стране, что простит беглецам все, если только они вернутся; он обещал великую награду тому, кто принесет ему хоть малейшую весть о них. Но они, кажется, исчезли с лица земли, и, скорее всего, старик умрет без того, чтобы кто-нибудь из его родственников закрыл ему глаза в его последнем сне.

   Орм больше не думал о своих покупках, он думал только об Аслог и ее умирающем отце. Никем не замеченный в толпе, он вышел из лавки. Едва он успел завернуть за первый же угол, как со всех ног бросился к причалу, спрыгнул вниз по ступенькам, спустил лодку и в последних лучах заходящего солнца направился вдоль узкого фьорда среди больших кораблей к океану. Его сердце билось от нетерпеливого желания и восторга. Разве примирение с отцом его любимой Аслог, не было самым заветным желанием его сердца, как и ее, хотя он и молчал об этом ради Аслог?

   Была уже ночь, когда его лодка выскользнула из фьорда и поплыла в открытом море. Ветер, весь день дувший в сторону суши, повернул вспять и теперь спускался с норвежских гор, подгоняя лодку Орма с быстротой стрелы. Полная луна поднялась над его родиной, волны разбивались в серебряные брызги о нос лодки. Орм не мог не думать о той ночи, когда Аслог, голодная и измученная, лежала у его ног; позади них были ужас и предательство, впереди – неизвестное будущее. Ясное сияние луны и сверкающие волны были тогда такими же, как и сейчас, но во всем остальном – как благословенна была случившаяся перемена!

   Так прошла ночь; когда восток засиял алым, его лодка скользнула между маленькими островками; а когда первый солнечный луч упал на верхушки елей, он причалил к берегу своего острова.

   Наскоро привязав лодку, он поспешил под цветущие фруктовые деревья – правда, с пустыми руками, но с более богатым подарком, чем осмелилась бы надеяться Аслог.

   И вот теперь он стоял рядом с ее кроватью.

   – Проснись, проснись, любимая! Я принес тебе весть о твоем отце, – прошептал он, склонившись над ней, – самую лучшую весть, какую только может пожелать твое сердце, – любовь и прощение!

   Аслог проснулась, и ее сияющие глаза, тихие слезы, падавшие на ее сжатые ладони, говорили о еще более глубокой радости, чем представлял себе Орм, спеша домой.

   Вскоре в тихой комнате царила суматоха. Аслог снова зажгла огонь, забурлил котел, пока она украшала себя и своего мальчика праздничными нарядами, а Орм относил дары Гуру – золото и драгоценные камни – вниз к лодке. Они снова сидели вместе за столом, наслаждаясь едой из гостеприимного дома исполинов. Они смотрели на высокие стены, служившие им убежищем, и с грустью – на каменную фигуру Андфинда, бывшего в течение многих лет молчаливым жителем маленького дома. Затем Орм схватил жену за руку; они вышли из дома, осторожно прикрыв за собой дверь, и последовали за мальчиком, который уже бежал впереди, в своем нетерпении, к берегу.

   – Прощай, милый остров! – воскликнул Орм, отвязывая лодку. – И если когда-нибудь снова преследуемые беглецы высадятся на твоем берегу, будь для них таким же милым домом, каким ты был для нас.

   Ребенок уже сидел в лодке, играя с прекрасными сосудами из золота, украшенными драгоценными камнями; Аслог села рядом с ним, чтобы рассказать о новом доме и дорогом дедушке, а Орм опустил весла, и лодка покинула берег «последнего дома исполинов».

   Солнце вот-вот должно было погрузиться в море; его лучи бросали прощальный взгляд на окна одинокого замка, на скалу, которая когда-то гремела весельем. Но теперь великолепные залы были совершенно пусты. Слуги, служившие не из любви, а из страха, в угрюмом молчании повиновались приказаниям своего мрачного господина. Дочь, единственная, кого когда-либо любило его холодное сердце, была потеряна для него. Его старость была одинокой и безрадостной. Но тут его гордость уступила.

   – Она опозорила мой дом, выбрав слугу вместо принца? Но она – мое дитя, мое единственное дитя, и она всегда была мне дорога и любима! О, верните мою дочь, мою Аслог, чтобы я мог взглянуть на ее лицо, прежде чем умру!

   Богатое вознаграждение предлагал скорбящий отец за малейшее известие о своем ребенке, но напрасно ждал он дни, недели, месяцы, годы. Она, казалось, была потеряна для него навсегда.

   – Выведите меня отсюда, чтобы я мог увидеть солнце, пока у меня есть зрение! – сказал он своим слугам, когда вечерние лучи заглянули в окна замка.

   Слуги поддерживали его нетвердые шаги на краю скалы. Затем он сделал им знак уйти и оставить его наедине с его горем.

   Солнце огненным шаром опустилось в океан, море катилось пурпурными волнами от самого дальнего горизонта, разбивая их на золотые брызги у подножия замковой скалы.

   – Если бы моя старость была такой же спокойной и ясной, как этот тихий вечер, если бы моя жизнь была такой же яркой, как солнце в море!

   Вдруг он услышал вдалеке плеск весел, и его зоркий, как в былые времена, глаз жадно устремился к горизонту. С северо-запада плыла лодка, мягко подгоняемая ветром. Она подходила все ближе и ближе и, казалось, направлялась прямо к скале, где сидел старик. У руля сидела мужественная фигура, а на носу стояла изящная женщина с мальчиком, которого крепко прижимала к себе. Ее волосы блестели золотом, как когда-то у его дочери, она подняла руку и взмахнула белым платком, как бы приветствуя его. Сердце Зигмунда забилось от радостного предчувствия, он больше не чувствовал своей слабости, но без посторонней помощи поднялся с камня и устремил взгляд на приближающуюся лодку. Теперь маленький корабль подошел к самому подножию скалы, он услышал, как звякнула цепь вокруг столба, и в вечернем воздухе до него донеслись знакомые голоса. Это был не сон. Рядом с ним послышались легкие шаги, и когда он обернулся, Аслог, его потерянная Аслог, опустилась перед ним на колени, ее глаза были полны смиренного раскаяния, а рядом с ней стоял на коленях светловолосый мальчик, который протянул руки к старику и повторил слова матери милым детским голосом: «О, дедушка, прости и люби нас!»

   Старик раскрыл объятия, прижал к сердцу долгожданных просителей и, целуя своего прелестного внука, сказал голосом более мягким и нежным, чем обычно: "Слава Богу, я все-таки не умру в одиночестве!

   С каждым днем он все больше и больше чувствовал свою прежнюю силу, а когда он увидел, как нежно Аслог любила своего мужа, каким верным мужем и отцом был Орм, и каким послушным сыном он был для него, он забыл все свои обманутые надежды – даже королевскую диадему, которую Аслог отвергла. Любовь его детей и внуков сделала его последние дни самыми светлыми; желание того весеннего вечера исполнилось, – его старость была спокойной и ясной, а жизнь закончилась подобно тому, как закатное солнце тихо погружается в море.