Текст книги "Фениксы не вьют гнезд (СИ)"

Автор книги: Verotchka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== 1. ==========

Где-то в Дании.

Эрик каждый день выходит с ней погулять в парк. Прогулки – это хорошо. Он не доктор, но именно прогулки и свежий воздух помогали ему в свое время собрать себя по крупицам, после того как Чарльз мягко и вежливо выкинул его из своей жизни. Нина – его кровь, прогулки помогут и ей.

Еще чуть-чуть и шок пройдет, она начнет двигаться, как раньше, ее душа снова вернется в тело. Все поправимо. Главное – питание, покой и свежий воздух.

Так Эрик говорит себе, и ему становится спокойнее. Он не хочет везти Нину к Чарльзу. Тот, нашел бы душу на церебро быстро, но за это заставил бы их остаться. Окружил бы заботой бесшумно и задушил бы ей молниеносно, как лавина в Андах. Надо обождать. Если Эрик вернется сейчас, слабый и проигравший, Чарльз окончательно его раздавит своей теоретической гуманностью.

Пока надо нагулять силы. В парке, в порту, так чтобы не далеко от гостиницы.

Парк ему нравится. Здесь они с Ниной теряются в толпе. Здесь они никому не интересны.

Они приходят каждый день, сразу после обеда, и остаются на лавочке до вечера. Эрик никогда не смотрит на часы. Он всегда слышит, как сзади хозяин карусели щелкает замком. Рабочий день заканчивается. Скоро стемнеет и похолодает. Это сигнал к тому, что пора уходить, чтобы завтра прийти опять. И послезавтра. Он готов приходить сюда каждый божий день, если это поможет победить оцепенение Нины.

Но сегодня Эрик засиживается дольше обычного, задумавшись над тем, на сколько конкретно у него хватит денег. Он не силен в планировании, но силен в своем упорстве и любви. Но как долго он еще сможет не терять надежду и прятаться с Ниной от мира и Чарльза?

Уйдя глубоко в себя, Леншерр не обращает внимание на то, что уже некоторое время сидит на лавочке не один. Рядом с ними пристроился посторонний. Сразу уходить невежливо. Надо соблюсти разумную паузу, чтобы не привлекать внимания резкими движениями. Леншерр бросает на соседа незаметный взгляд.

Незнакомец почти одного возраста с Эриком. Но представительнее. Можно сказать, почти богатырского телосложения. Он явно чувствует здесь себя уверенно и привычно.

Вдруг неожиданный сосед отработанным жестом достает из кармана пачку сигарет и, выбив рукой одну, протягивает Эрику. Тот отрицательно качает головой.

– И правильно, – говорит мужчина, – мне тоже надо бросить, но мне столько всего надо бросить, что… – потом печально качает головой и закуривает.

После первой затяжки с наслаждением закрывает глаза.

Леншерр ни слова не понимает по-датски, но по тону догадывается, что опасности нет, и расслабляется. Вот уже целую неделю он и Нина отгорожены стеной языка, горя и проблем, от всего мира. Немного доброжелательной незнакомой компании им не помешает.

– Я вижу вы тоже часто сюда приходите, – датчанин продолжает говорить, совершенно не беспокоясь о том, улавливает ли его угрюмый сосед смысл произносимых слов. – Я вот не могу без этого места. Воспоминания. Когда-то здесь было весело. Атлантида была очень веселой.

Эрик улавливает имя и прослеживает за кивком головы грузного незнакомца в сторону карусели. «Наверно, его жена здесь работает», – решает он про себя.

– А малышка ваша очень миленькая. Как ее зовут?

По указанному на Нину пальцу Эрик догадывается о смысле вопроса. Гладит склоненную на плечо голову.

– Dziękuję.* Нина.

Он не хочет говорить по-английски. Польский менее приметный язык, и есть очень высокий процент вероятности, что отстанут после первой же фразы.

– Очень приятно, а как вас зовут? – теперь датчанин тычет пальцем в его сторону.

Эрик понимает, но говорить не собирается. Но надо сохранить рамки приличия.

– Dziękuję.

– Очень приятно познакомиться, господин Джэкуе!

Видно, бравому датчанину скучно, и он отставать не собирается.

– А меня можете называть Deiz ar Varn*, можно просто господин ар Варн.

Дым от сигареты господина ар Варна поднимается ввысь, как будто он знает туда дорогу. Эрик поднимает глаза. Солнечный свет пробивается сквозь серость не то весеннего, не то осеннего неба, раздвигая скучные и угрюмые облака.

– Мои друзья умерли, Атлантиды больше нет, – продолжает господин ар Варн низким, глубоким голосом, не заботясь о собеседнике, его внимании, и даже его присутствии. – Я уже сбился со счета дней. Дни тоже сбились. А имеет ли их счет значение? Я вот понял, что самое тяжелое – это пережить горе первый раз. А потом уже легче. А на третий раз уже можно выработать иммунитет. Вот только одиночество остается навсегда.

Магия незнакомых слов заставляет Леншерра прислушиваться и кивать. Эрик не понимает их смысла, но откуда-то точно знает, что этот человек никогда не станет рыться в его голове, чтобы найти и вытащить на всеобщее обозрение окровавленные трупы врагов и любимых. Это не Чарльз. Совсем не Чарльз.

Но Deiz ar Varn замолкает так же внезапно, как и начал говорить. Только теперь Эрику хочется, чтобы он продолжил неторопливую и успокаивающую болтовню. Это снимает напряжение. Эрик устал от одиночества. И прокуренный бас ему нравится.

– Я раньше не был таким говорливым, мои друзья понимали меня без слов. Я вам, наверное, надоел?

В тот самый момент, когда господин ар Варн задаёт свой вопрос, он кладет руку на плечо Эрика.

Леншерр внутренне дергается, наклоняется вперед, прикрывает и крепче сжимает сидящую с отсутствующим видом Нину. В голове проносится паническая мысль: « Он здесь не просто так. Он заберёт у меня Нину под предлогом… да под любым предлогом!».

Господин ар Варн смущается, понимая, что сделал что-то непозволительное, и медленно убирает руку с плеча Эрика.

– Я всё говорю, говорю… Но уже смеркается. Мне пора.

И он поднимается, раскланивается, направляется прочь и растворяется среди прохожих.

Сердце Эрика тут же успокаивается, несмелая улыбка трогает губы, и он ослабляет объятия. Им тоже пора возвращаться в отель.

Комментарий к 1.

* спасибо

* Deiz ar Varn – означает Апокалипсис по-датски

========== 2. ==========

Эрику не холодно. Эрик не голоден. Если бы он остался один, он не стал бы есть вообще. Да и жить бы, наверное, не стал. Но он был не один, и ему нужны были силы. Не те силы, что были у Магнето. Он отказался от них в том злосчастном лесу, он больше не хочет иметь с ними ничего общего – они ни разу не принесли ему радость, ни разу никого не защитили. Ни Чарльза, ни Рейвен, ни Магду.

Сейчас ему, Эрику Леншерру, нужны простые человеческие силы, чтобы заботиться о Нине. Нине тоже нужны силы и нужен отец. Поэтому Эрик ест, хотя вкус пищи во рту больше напоминает картон. Харч встает поперёк горла, а тошнотворные потуги сопровождают каждый насильно проглоченный кусок.

С питанием Нины дело обстоит еще хуже. Ему почти не удается заставить ее глотать. Ему кажется, она худеет у него на глазах, истончается, уменьшается, исчезает в своем замкнутом мире. Если так пойдет и дальше, придется положить ее в больницу на интравенозное питание… Но тогда и психиатрическая лечебница неизбежна.

Нет! Он будет стараться обойтись без белых потолков и мягких стен, пока есть хоть крохотная надежда!

Эрик осторожно гладит Нину по голове. Он все не может привыкнуть к тому, какая она тихая, застывшая, безразличная. Кроме телесной оболочки ничего не осталось от его веселой и ласковой девочки. Чарльз? Сможет ли он найти ее душу? Он видит всех мутантов. Но потом он остается в их голове навсегда. Как остался в его. А это страшнее «желтого дома».

Чарльз понимает, как работает мозг, но за своим обаянием скрывает, что не понимает, как работает душа. Он прекрасно играет в шахматы, но движения человеческой души остаются для него тайной за семью печатями. Эрик не может до него достучаться, каждый раз разбивает костяшки о рассуждениях о дружбе, порядочности и любви, но ни разу не заметил саму дружбу, не находил порядочность, а вместо любви обнаруживал панический страх привязанности.

Эрик вздыхает и просовывает безвольные руки Нины в рукава пальто, повязывает шарф, затягивает шнурки на ботинках, покрывает голову беретом. Свежий воздух – это хорошо. На него можно положиться. С ним-то все ясно и понятно. Он еще поиграет один.

***

Они снова сидят на скамейке в парке. Здесь всегда спокойно. Толпа течет мимо, никто не обращает на них внимание. Эрик кладет голову Нины себе на плечо и начинает тихо напевать:

«Зима пройдет и весна промелькнет. И весна промелькнет».

Слова сами срываются с его обветренных и обкусанных губ. Слова, приходящие к нему из детства голосом матери. Эти слова звучат не только для Нины. Они, как целительный бальзам, заживляют заеды в уголках рта и в уголках сердца.

Эту песню придумали люди, эту песню пела ему мать, эта песня всегда нравилась Нине. Он знает: дочь его слышит. За стеной отрешенности и безразличия она его все равно слышит. Всегда.

«Увянут все цветы, снегом их занесет, снегом их занесет… И ты ко мне вернешься – мне сердце говорит. Мне сердце говорит».

Слова действуют как машина времени, перенося в дни минувшего прошлого, к дому, дождю, лесу, спокойствию, силе. От воспоминаний теперешний Эрик чувствует себя слабым и старым. Постоянно скрываться – это его изматывает; постоянно бояться чужой смерти – это тоже его изматывает. Смерть забрала у него все. Смерть отбросила его на тысячи километров от того, что было для него дорого. Теперь у него есть только Нина и эта скамейка в парке, на которой он еще чувствует себя Леншерром, но не Магнето.

Эрик выходит из своей задумчивости и, продолжая нашёптывать слова колыбельной, озирается по сторонам. Сегодня он один. Грузный человек с большим ртом, в котором пропадает одна сигарета за другой, не пришел. Почему он про него вспомнил? Ему вовсе не нужна компания. Но воспоминание о тяжелой руке на плече неожиданно приятно пригрело сердце.

Эрик дернул плечом, неосознанно провожая воспоминание. Нина открыла глаза и погрузила свой печальный отрешенный взгляд прямо в него. Хоть так. Хоть это. Эрик наклоняется, чтобы и нежно, и благодарно поцеловать дочь в лоб. Хорошо. Немного контакта и безмятежности.

– Я здесь, милая. Я всегда буду здесь. Все уладится. Обещаю тебе. Все будет хорошо.

Нина снова закрывает глаза и засыпает. Она много спит. Во сне она спокойная, в ее снах нет ужаса и боли, в ее снах уютно и красиво.

– Здравствуйте, господин Джэкуэ!

Эрик подскакивает от неожиданности. Прямо напротив него стоит вчерашний говорун. В полный рост он кажется еще массивнее и необъятнее. Гигант протягивает ему руку, и Эрик, убедившись, что малышка не проснулась от столь громкого приветствия, неуверенно отвечает пожатием сильной натруженной ладони.

Датчанин трактует неуверенность Эрика по-своему и продолжает:

– Помните меня? Я господин Deiz ar Varn. Мы с вами вчера разговаривали.

Эрик кивает, опять нерешительно. Человек-скала кажется ему указателем на пустынной ночной дороге, к которому так или иначе предстоит вернуться, чтобы не пропасть. Он немного отодвигается, давая понять господину ар Варну, что они с Ниной ничего не имеют против его неизбежной компании.

Ар Варн не заставляет приглашать себя дважды, усаживается и моментально оказывается с сигаретой во рту. Эрик, невольно следя взглядом за движением его массивных рук, впервые замечает нервные, чувственные, усталые губы своего собеседника, сложившиеся в ухмылку неудачника.

– Посмотрите на них, – буднично начинает говорить господин ар Варн так, будто разговор и не прерывался со вчерашнего дня. – Все спешат, все бегут, и, заметьте, бегут в одном направлении. Куда, спрашивается? От чего? От проблем? От скуки? Они даже не подозревают, что там, куда они так спешат, их, скучая, ждет гроб.

Эрик, как и в прошлый раз, не понимает ни слова, но голос все так же успокаивает, расслабляет, ведет за собой, и, подчиняясь его убежденности, Эрик смотрит в указанном серым огромным пальцем направлении.

Он видит карусель и думает, что Нине будет славно на ней прокатиться. Наклонившись к дочке, прикорнувшей у него на руках, Эрик вновь проверяет, не разбудил ли громогласный датский колосс его малышку. Потому, что сон лечит. Время во сне лечит.

Господин ар Варн замечает, с какой нежностью Эрик гладит руку Нины, и продолжает говорить, но уже тише, печальнее. В его голосе появляется что-то фатальное, надтреснутое, невидимое глазу, но очень важное. Эрик внезапно представляет огромное расколотое дерево, которое питают соки, текущие внутри ствола и скрытые от посторонних глаз. Ар Варн кажется Эрику похожим на такое дерево, в ветвях которого поселились меланхолия, разочарование и боль. Как и в нем самом.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Эрик внезапно кладет руку на могучее плечо точно так же, как датчанин сделал это вчера вечером, смотрит тому в глаза и заставляет себя улыбнуться.

Господин ар Варн отвечает неуклюже. Становится совершенно очевидно, что улыбаться для них обоих является непривычным и странным упражнением. На несколько секунд тишина повисает над скамейкой в парке. У великана блестят глаза, без сомнения, от холода и сигаретного дыма.

– Я никогда не любил это место. Я всегда хотел быть подальше от него. У меня была мечта. Как-нибудь я вам о ней расскажу. Но все осталось в прошлом… Уже уходите?

Начинало холодать. Это вывело Эрика из транса, и он вспомнил, что ничего не положил с собой из съестного, а если Нина проснется, то ему нечего будет дать ей перекусить, если она вдруг начнет канючить. Она никогда не канючит. И именно поэтому нужно все делать так, чтобы даже не давать ей к этому повода. Не так уж много у нее осталось желаний, чтобы позволять ей расстраиваться. Он может предугадать их все, как волшебник. Но для этого надо поспешить и поскорее вернуться в гостиницу.

Здоровяк явно разочарован, он ведь только-только разошелся. Эрик протягивает руку. Тот пожимает ее, потом опять неловко и некрасиво улыбается.

– До завтра, господин Джэкуе?

Эрик непроизвольно кивает.

========== 3. ==========

На следующий день Эрик с Ниной на руках прогулочным шагом направляется к уже привычной скамейке в парке. Толпа обтекает их, как чумных, бессознательно чувствуя силу и скрытую угрозу, которая исходит от взгляда, осанки, и даже от походки Леншерра. Людской поток становится все гуще. По нарядной толпе, в которой детей даже больше чем взрослых, Эрик понимает, что сегодня выходной.

Дойдя до «своей» скамейки, Эрик сажает Нину рядом. Скамейка превращается в маленький остров посреди нарядного шумного человеческого океана. Отец и дочь одинаковым отрешенным взглядом смотрят на целеустремленно проходящих мимо людей, греются в лучах еще не весеннего солнца и не замечают, как идет время.

– Время как река: бывают бурные времена, бывают спокойные. И рано или поздно, если долго сидеть на своем острове, тебя или смоет волной, или враг твой проплывет мимо тебя. Мое время прошло. Все мои друзья сгинули в этой пучине.

Господин ар Варн словно материализуется из воздуха на своей половине скамейки.

– Добрый день, господин Джэкуе!

Эрик делает над собой усилие. Он перебарывает недоверие, которое все равно никуда его не приведет, и говорит на английском, впервые доверяя настоящей интонации своего грустного голоса этому человеку, странному в своем наивном постоянстве:

– Здравствуйте, господин ар Варн, – потом негромко, но уверенно добавляет: Эрик.

Гигант сначала удивленно смотрит, потом делает неловкое в своей искренней радости движение губами.

Эрику становится тоскливо. Он не любит, когда с ним случаются неконтролируемые вещи. Сила обязывает контролировать каждое движение души – иначе можно опять наворотить таких дел, что даже Профессор не поможет. И он вроде бы уже научился контролировать. Магда помогала, и получалось ведь. И тут на тебе! Опять двадцать пять! Он понимает, что готов схватить Нину на руки и пойти куда угодно, хоть на край света, за этой несуразной улыбкой. Поди пойми, почему.

– И Нина, – добавляет нескладный великан, протягивая руку в сторону далёкой от этого разговора и от мира девочки.

– И Нина, – кивает Эрик, гладя кончиками пальцев красивое детское лицо, не тронутое ни единой эмоцией, так похожее на лицо его матери, и так напоминающее ему Чарльза. Странно, почему Чарльза? Но он не успевает додумать эту мысль.

– Сегодня пасха, не бог весть какой праздник, конечно, но всё-таки повод для того, чтобы предпринять что-то необычное. Я хочу вас пригласить в кафе.

И, не дав Эрику ни опомниться, ни протестовать, датчанин вырастает перед ними горой, тянет на себя, буквально тащит к противоположному выходу, туда, куда Эрик с Ниной сами ни разу не ходили, туда, где пролегла широкая скрежещущая автострада, напоминающая Леншерру о прогрессе, цивилизации, войне и магнитных полях.

Идя следом, Эрик первый раз видит ар Варна со спины. Покатые плечи тяжелы и напряжены, словно держат на себе страшный груз и как будто хранят привычку переносить мешки с углём или цементом. Может быть, он грузчик? Вот и сейчас гигант тащит его куда-то как мешок картошки. Леншерр смотрит на Нину, словно ища одобрения своей догадке.

Он не хочет идти, он хочет капризничать и упираться, как в детстве, но спина впереди него такая широкая, за ней так спокойно, что Эрик даёт себя уговорить, разрешает почувствовать себя в безопасности, даёт себя перевести через безумный грохот железа перед ним, за ним и внутри него.

Вскоре они заходят в небольшое пахнущее кофе и ванилью помещение. Повсюду на стенах старые афиши, фотографии, карты, плакаты, а сами стены выкрашены в интенсивный синий и красный цвета, по середине золотом пущены иероглифы, римские и арабские цифры, еврейские буквы и ещё что-то неуловимое, гипнотическое и успокаивающее.

Все трое уютно располагаются на мягких диванах друг напротив друга. Эрик устраивает Нину поудобнее, и как раз в этот момент к ним подходит невысокая темнокожая официантка, явно эфиопка по бабушке или дедушке, с большими губами и ослепительными зубами.

Господин ар Варн не даёт Эрику и рта раскрыть, привычным жестом завсегдатая показывает позиции в меню. Почти моментально им приносят две чашки чёрного кофе, шоколадные пирожные, такие маленькие, что человек-великан может уместить их на своем сером ногте, и красивый стакан белой керамики с толстыми стенками, сохраняющими тепло. В нём молоко. Для Нины? Эрик благодарно улыбается только одной половинкой рта. Другая подрагивает и никак не хочет слушаться. Напряжение последних недель готово выплеснуться наружу.

Эрик шарит в своих карманах и вытаскивает на стол зажигалку в виде ферзя. Жест спонтанный, ведь на месте зажигалки могло оказаться все что угодно. Леншерр молча протягивает ее ар Варну. Каково же его изумление, когда тот начинает гулить и махать руками, словно младенец.

– По-дар-ок? Мне? Вы не представляете, как давно я не принимал подношения! – Эрик не замечает, когда ар Варн переходит на английский, и не успевает поинтересоваться, откуда грузчик его знает. Его английский ужасен, и очень может быть, что это совсем и не английский: Эрик теряется в понимании и переводе. Но это становится неважной деталью их отношений.

– О, это так ценно, так значимо для меня! – голос датчанина, наполненный эмоциями, повисает в воздухе.

Господин ар Варн тут же достает новый пакет сигарет, на этот раз ментоловых, и прикуривает от головы ферзя, затягивается и выдыхает дым вверх так, чтобы он не попал на Нину. Дым устремляется к потолку сизым фимиамом пасхи.

– Вам нравится здесь? Уютно, да? Мне здесь хорошо думается.

Искренность подкупает, и Эрику действительно начинает нравиться. Ему внезапно хочется поговорить, как раньше он говорил с Чарльзом, но ему не хочется повторять ту же ошибку: впускать в сердце того, кто потом предаст, захочет манипулировать. В последний момент его останавливает осторожность человека опытного сердцем, а не разумом.

– Я столько совершил ошибок, не хочу совершить еще одну, – произносит он наконец, как бы извиняясь за свою сдержанность.

– Пока мы молоды, мы придаем своей жизни слишком большое значение. И ошибаемся. С годами это проходит. И мы опять ошибаемся, придавая жизням других слишком большое значение. Не надо бояться ошибок, но надо быть готовым честно расплачиваться за просчеты.

– Простите, но ваш английский… – осторожно начинает Эрик. – Я не понимаю…

– Просто ошибки мы совершаем по собственной воле, а просчеты – по воле обстоятельств, судьбы, если хотите, – продолжает свою мысль ар Варн, словно не услышав. – За ошибки мы наказываем себя, а за просчеты наказывать некого, надо просто начинать все сначала и становиться сильнее.

Кое-как он уловил смысл сказанных слов. Эрик задумывается над тем, были ли события в лесу просчетом. Потом переводит взгляд в действительность.

– То есть, если между нами пойдет что-то не так, то это не будет ошибкой с моей стороны?

– Я очень не хочу, чтобы между нами что-то пошло не так, – вздохнул великан. – А от просчетов никто не застрахован. Зато после них не болит сердце, и не в чем себя упрекнуть.

Эрик слегка наклоняет голову набок и смотрит господину ар Варну прямо в глаза. И ничего не происходит. Он не чувствует ни смущения, ни тревоги, ни желания встать и уйти. Интуиция не бьет тревогу. Но что-то другое, на самом краю его сознания, ревнует и злится, совсем как Чарльз в те редкие минуты, когда Эрик его доводит по-настоящему. Впервые он думает о том, что способности Чарльза очень даже могут быть полезными. С господином ар Варном одной интуиции явно недостаточно. Усмехаясь про себя, Эрик отводит взгляд от внимательных и понимающих темных глаз. В конце концов, а почему бы и нет…

– В моей жизни был один человек. Мы хотели быть друзьями, но что-то пошло не так. Он и желал дружбы, но и сам был препятствием своего желания. Он хотел, чтобы я был зависим от его воли, но сам боялся быть зависимым от моей. Так дружбы и не получилось – получился один геморрой и боль.

Ар Варн на мгновение замолкает, словно собираясь с мыслями, а затем продолжает говорить.

– Такое часто бывает. Вы с тем человеком то притягивались, то отталкивались, но так и не приняли друг друга. Соревнование. Пока есть у человека индивидуальность – этот мир не изменить, и люди всегда будут выяснять, чья индивидуальность лучше, больше, длиннее. Иногда нужен общий знаменатель, чтобы всех уравнять.

– Или общий враг, чтобы всех примирить, – Эрик не знает, почему сказал именно так. Часто, да почти всегда, он сначала говорит, а потом думает.

Господин ар Варн как-то странно смотрит на него.

– Мне кажется, что ты уже исчерпал отпущенный тебе лимит врагов и ошибок. Ты так долго обманывался и винил себя, что теперь в колоде остались лишь радость и правильные поступки.

– Вы сами-то верите в то, что говорите? Или говорите, только чтобы меня утешить?

Господин ар Варн хмурится, но не потому, что рассердился, а потому, что сразу не знает, что ответить. Потом достает как из-под земли и кладет перед Эриком массивный черный фолиант, на котором латиницей выведено золотыми буквами «Deiz ar Varn – APOCALYPSE».

Эрик никак не может сообразить, что к чему, и просто из любопытства тянет к себе книгу, открывает титульный лист.

Эпиграф

Бреду, забыв о крыльях–плавниках,

Дорогой между солнцем и луной.

Невидимые слезы на песке

Останутся от боли, если вдруг

Вторая пара ног пройдет со мной

По берегу соленому след в след.

От судорог сомнения спасет

Лишь ломкая улыбка на губах,

Усилием моей железной воли

До искренности доведенная предельной.

– Я, можно сказать, автор, но все самое лучшее я придумал еще совсем молодым. Стыдно признавать, но гениальное пришло мне в голову, когда я был еще ребенком. Сейчас, в зрелом возрасте, я просто достаю свои детские пометки и переписываю их практически слово в слово, но без досадных глупых ошибок.

И господин ар Варн смеется.

Эрик машинально смеется в ответ.

Но смех их звучит невесело в полупустом кафе и быстро угасает, как головешка, на которую бросили сырой земли. Ар Варн смотрит на Эрика своими странными проницательными глазами, продолжая улыбаться:

– Жизнь иногда такая сука, нет?

Эрик тоже продолжает улыбаться. К горлу подступает и вдруг само вырывается наружу:

– Всегда есть второй раз. Даже если он уже третий.

Он произносит это заплетающимся языком, преодолевая внутреннее сопротивление чего-то в своей голове. Голос звучит глухо, прерывисто, словно звуковая волна обходит препятствие на своем пути.

– Сегодня тебя, а завтра ты. Всегда есть новая попытка.

Вдруг ему становится стыдно. Кто его тянул за его польско-еврейский язык. С чего он вообще заговорил? Сидящий напротив никогда его не поймет. Ни один человек, кроме Магды, его не понимал. За всю его жизнь он уже повидал стольких людей, сидящих напротив: за столом, на кровати, за шахматной доской, за стеклянной стеной – ни один не был способен понять его, да и вряд ли хотел этого. Даже Чарльз. Профессор был способен увидеть, как в кино, его мысли, как шифрованное послание, эмпатически взволноваться, но не понять. Он слишком берег шкуру своей собственной души, чтобы испытывать на ней бурные чувства и противоречивые страсти. Чарльз так ничего толком и не потерял, так как ни к чему толком и не привязался. Чарльз знает, как правильно. Но не знает, как по жизни. Правильно говорит ар Варн. Жизнь – она сама по себе ошибка. А за ошибки надо платить. Чарльз не ошибается и не платит. Или заплатил раз и навсегда своим креслом?

Они сидят теперь молча. Эрик следит за тем, чтобы пригревшаяся на его коленях Нина не проснулась. Молоко остыло, но это не страшно. Дома после купания он принесёт ей в постель немного риса в молоке и банановое пюре. Она редко съедает больше.

Молчать Эрик умеет и любит, но, кажется, ар Варн тоже специалист в этом деле. Они больше так и не раскрывают рта, ни тот, ни другой, и, как две зияющие могилы на кладбище, так и сидят до темноты.

Уже перед закрытием, в девять часов вечера, Эрик аккуратно берет на руки Нину, неловко кивает сгорбившемуся над своей книгой с картинками несуразному богатырю. Тот, вздохнув, кивает ему на прощанье. Вдруг его лицо озаряется счастливой гримасой, он неуклюже хватает со стола зажигалку-ферзя и машет ей Эрику вдогонку. Эрик криво ухмыляется, чтобы скрыть неловкость и удовольствие.

Дома он проваливается в сон, едва коснувшись головой подушки.

========== 4 ==========

Теперь дни летят незаметно, потеряв свою безысходность. Эрику кажется, что Нина даже начала улыбаться. Она еще не говорит, но смотрит более осознанно и иногда даже подмигивает.

Эрик видится со своим новым другом ар Варном каждый день и начинает ловить себя на том, что с нетерпением ждет этих встреч на лавочке. Эрик удивлен, что про себя стал называть господина ар Варна другом. Но он считает это правильным. Чарльз тоже называл его так же. По утрам, во время бритья, Леншерр перед зеркалом гоняет слово «друг» в своей голове туда сюда и улыбается самому себе.

То, что датчанин чаще говорит на родном языке, чем на английском, не кажется Эрику проблемой. Гораздо важнее, что теперь город, в котором они с Ниной живут, перестает быть безликим. У города появляется запах, вес, походка, смысл и желание. И все это благодаря ар Варну. Даже Нина к нему привыкает и спокойно себя чувствует в его сильных руках с плохо гнущимися и разбухшими от ревматизма пальцами.

Каждый раз, когда Эрик видит Нину на коленях у великана, у него появляется странное ощущение несуразности и трогательности происходящего. Нина кажется совсем кукольной в этих накачанных объятиях, способных защитить ее от всех печалей на свете. Никто не сможет сделать ей больно на этих коленях. Эрик все больше узнает в датчанине свои собственные отцовские чувства, которые они разделяют без слов. Хрупкость и нездоровье Нины объединяет их еще сильнее.

Во время одной из совместных посиделок Эрик достает из кармана старый выцветший снимок и протягивает его ар Варну. На снимке четверо солдат американской армии в окружении детей посреди рисовых полей. На обратной стороне синими чернилами написано четыре имени, каждое из которых перечеркнуто черной ручкой. Датский колосс смотрит на снимок и видит в нем коллективную могилу. Эти молодые американцы напоминают господину ар Варну его четверых соратников, о которых он еще помнит, по которым у него еще болит сердце.

Господин ар Варн деликатно возвращает фотографию Эрику. Подумав, он запускает свою огромную ладонь в складки бесформенного плаща и достает четыре фигурки из черного камня, а затем аккуратно расставляет их перед Эриком, словно знакомя с друзьями, после чего бережно прячет всех назад. Эрик никогда не видел ничего подобного. Но он понимает: это другой способ помнить о своих ушедших. Если они встретились с ар Варном в этом мире, может быть их друзья нашли друг друга в ином. Почему бы и нет? Эта мысль заставляет Эрика улыбнуться. За последнее время он улыбается все чаще.

Они много гуляют. Холодная ранняя весна выбивается из сил и передает эстафету лету. Тепло проникает повсюду, отогревая и вселяя надежду. Они все чаще заходят в порт. Здесь Леншерру дышится спокойно, контейнеры и морские лайнеры прячут его от мира, а мир – от него. Здесь он начинает чувствовать силу металла, вибрации магнитных полей. На несколько часов он разрешает себе вспомнить о том, что он – Магнето. Каким-то образом понимая, что с ним происходит, ар Варн на это время уносит Нину с собой, давая Эрику побыть наедине с воспоминаниями.

А потом они возвращаются в город. Весь обратный путь ар Варн не умолкает ни на минуту: рассказывает истории, показывает пальцами в разные стороны, громыхая то басом, то баритоном так, будто собирается одним звуком разрушать города или передвигать горы. Случайные прохожие оборачиваются на этот несдержанный рокот и с удивлением разглядывают странную пару с обворожительной Ниной на руках.

Нина, как сокровище, притягивает к себе взгляды, а когда эти взгляды становятся совсем нескромными, ар Варн останавливается и делает каменное лицо. Эрик отчетливо чувствует страх и смятение, которые вызывают в очередном наглеце его сдвинутые брови и остановившийся мрачный взгляд. Незадачливый зевака моментально опускает голову и стремится оказаться подальше от ар Варна. В такие минуты датчанин – это ходячая иллюстрация выражения «он ужасен в гневе».

Часто после прогулок в порту они проводят вечер за столиком того самого «египетского» кафе, куда несколько недель назад ар Варн привел Эрика в первый раз. Эрик теперь называет столик в глубине зала «нашим», а Нина ведет себя очень послушно, давая ар Варну возможность повязать вокруг своей шеи салфетку. Она терпеливо выслушивает его объяснения по поводу меню, но все так же отказывается есть вместе с ними.