Текст книги "Фениксы не вьют гнезд (СИ)"

Автор книги: Verotchka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Несмотря на желание продолжить знакомство и постоянные мысли об ар Варне, Эрик чувствует себя противоречиво во время этих встреч. Зыбко его понимание датчанина, зыбка почва их знакомства, но Эрик все равно упрямо идет на контакт. На глубокий надтреснутый голос, на понимающий взгляд, на живое, без условий и обязательств, присутствие этого гиганта в своей жизни. В этом маленьком кафе на обочине Эрику вполне достаточно для счастья теплого грога и незамолкаемого рокота напротив. Если дружбы не получится, то это будет не его, Эрика, вина.

– Мне чертовски приятно проводить с вами время, Эрик, – тянет, старательно коверкая английские слова, ар Варн в один из таких ранних вечеров. Он заговорщически подмигивает и достает как из-под земли нарядный пакет, который протягивает через стол Эрику. – Подношение! Для вас. Не вздумайте отказываться.

Эрик замирает. Он лихорадочно припоминает, когда в последний раз получал подарки. Никогда. Магде он делал подарки сам, а Чарльз считал свою дружбу уже саму по себе подарком.

Подарочная обертка не хочет поддаваться под дрожащими руками, и проходит немало времени, прежде чем показывается белая картонная коробка с тисненой крышкой. В коробке лежит платье, завернутое в тончайшую розовую бумагу. Эрик аккуратно раздвигает нежные бумажные листы в стороны. Сердце давно уже прилипло к кадыку и вот-вот найдет выход наружу. Эрик смотрит на этот наряд принцессы, красиво упакованный среди розовых лепестков, и боится коснуться его своими грубыми пальцами, зацепить нежную ткань поломанными ногтями, испачкать ее сукровицей выдранных с кожей заусенцев.

Он поднимает взгляд на ар Варна. Тот смотрит на него с нетерпением и предвкушением. Эрик поворачивается к Нине. Ему кажется, что впервые с трагических событий в лесу в ее глазах светится заинтересованность и любопытство. Эрик не хочет думать, что это может быть просто отсвет свечей и блики от золотых букв на стенах.

Наконец он решается, и из коробки появляется изысканный благоухающий наряд.

– Она будет в нем прекрасна! – ар Варн радостно кивает в сторону Нины, несказанно довольный своей выходкой.

Теперь не только руки, но и губы Эрика начинают предательски дрожать. Он медленно опускает платье в коробку, накрывает шелковой бумагой, закрывает крышку. Потом берет уродливую руку ар Варна в свою и накрывает ладонью. Сжимает изо всех своих сил и держит. Держит долго, не решаясь отпустить. Он смотрит повлажневшими глазами на своего друга, на свою дочь и не замечает, как его голос, сорвавшийся на фальцет, заполняет маленькое кафе.

– Всегда есть после. Сегодня тебя, а завтра ты. Но всегда есть новая попытка.

Ночью Эрик сжимает в своих объятиях Нину, словно стараясь отогреть потерянную душу ребенка, как ар Варн отогрел его душу за эти несколько недель.

========== 5. ==========

На следующий день, как раз в тот момент, когда Эрик собирается отправиться с Ниной на прогулку в парк, в дверь стучат. На пороге стоит хозяин его маленькой гостиницы и молодая красивая девушка, в которой Эрик по униформе узнает активистку армии спасения. Ничего не остается, кроме как пригласить их зайти.

Первой начинает говорить девушка. На польском. Это заставляет Эрика напрячься: если его раскрыли, то есть вероятность, что вслед за армией спасения ворвется армия регулярная. Но нежданная гостья благожелательно улыбается и представляется Марусей. Она рассказывает неторопливо и обстоятельно, что подрабатывает медсестрой в одной частной клинике, а в свободное время – в польском католическом братстве. Что господин Грюнвальд – она кивает на хозяина гостиницы – беспокоится за его, господина хорошего, здоровье. Оказывается, что господин хороший почти перестал разговаривать, а когда разговаривает, то путает языки, кричит по ночам, а с недавнего времени подолгу стоит перед входом на улице, смотрит перед собой и все время что-то бормочет. Такое состояние не может идти на пользу ни господину постояльцу, ни бизнесу господина Грюнвальда. Тут, запнувшись, Маруся делает над собой усилие и произносит умиротворяюще:

– Ни вашей Барби.

– Ее зовут Нина.

– Вы уже не ребенок, господин хороший, с этим надо что-то делать. Вы должны понимать, что это не игрушки.

Эрик молчит, вцепившись в подол нового платья Нины, и ждет продолжения. Большая часть его сознания понимает правоту Маруси: у Нины не наступает просветления, и консультация специалиста необходима. Он понимает, что плохо справляется, но пусть ему дадут ещё немного времени!

– Я понимаю, куда вы клоните, я не идиот, но мне надо собраться с мыслями и все обдумать. Я не могу вот так все бросить.

– Я лишь хочу сказать, что вам надо показаться специалисту, возможно начать принимать антидепрессанты или провести полное обследование, – примирительно говорит девушка.

– Община не даст вам пропасть. Мы готовы помочь, ведь нельзя замыкаться в себе и все взваливать только на одни плечи.

Эрик сутулится – он понимает, что молоденькая девушка в суровых чулках и с платком на голове права, и что, возможно, он сам себя обманывает – им уже давно надо было обратиться к профессионалу.

– Я договорилась с очень хорошим врачом, он ждет нас в любое время, – продолжает тем временем Маруся. – У меня машина, и мы можем поехать прямо сейчас. Я не буду настаивать —

решать вам, но надо уже перестать быть эгоистом и не прятаться от реальности, господин Эйзенхардт*.

Последние слова становятся и последней песчинкой на весах сомнений, и Эрик принимает окончательное решение. Он берет куртку в одну руку, Нину прижимает к себе другой и идет вслед за Марусей к машине.

Поездка занимает много времени, в конце концов они добираются в ту часть города, которую Эрик совсем не знает. Молодой мужчина в белом халате, несколько неряшливый и рассеянный, пропускает их перед собой в кабинет. Эрик осматривается в тускло освещенном, но достаточно просторном помещении, желтые стены которого сохраняют следы от многочисленных перестановок мебели. У окна стоит длинный стол с множеством бумаг и справочников. Эрик усаживается в кресло перед столом, кладет руки на колени и медленно поднимает свои почти выцветшие глаза на человека по другую сторону стола.

Допрос с пристрастием длится очень долго. Маруся переводит старательно, не торопя с ответами, кивает в такт его слов и даже решается на одобрительное пожатие колена во время затянувшейся паузы. В конце терапевт все-таки заставляет Эрика снять рубашку, слушает его легкие, измеряет давление, косится на татуировку на левом предплечье**. Потом долго пишет, больше не обращая на них с Ниной никакого внимания. Маруся склоняется к уху Эрика.

– Я думаю, что на сегодня все.

Эрик вскидывает на нее глаза.

– А Нина? Он ее даже не осмотрел!

Маруся, смущаясь, старается перевести быстро на датский нотки его тревоги и озабоченности.

– Я осмотрю ее без вас, – холодно замечает доктор, не отрываясь от своих записей, но потом, видно сообразив, что совершил бестактность, поднимает голубые на выкате глаза и заискивающе улыбается. – С вашего позволения, разумеется.

Эрик колеблется, уже уловив суть ответа, но дожидаясь официальной версии. Раз уж он решился на этот визит, то надо довести все до конца. Он кивает и выходит вслед за Марусей, оставив Нину наедине с человеком в белом халате. Он все ей рассказал и убедился, что врач ее не напугает, и что осмотр ей не повредит.

Ожидание в приемной тягостно и неприятно. Когда дверь открывается, Эрик сразу бросается в кабинет, садится рядом с Ниной и напряжённо смотрит на врача. Маруся едва поспевает за ним.

– С ней все хорошо, а вот с вами нет. То есть, я хотел сказать, что ее состояние стабильно, а ваше – нет, – врач внимательно смотрит Эрику в глаза.

– Вы истощены и на грани нервного срыва, у вас все симптомы сильнейшей психологической травмы. Вы можете потерять над собой контроль в любой момент. Я бы очень советовал вам переехать вот в этот пансионат, – он протягивает Леншерру рекламный проспект. – Там вам окажут помощь.

Доктор смотрит на потрепанные брюки, потертую кожанку и стоптанные ботинки Эрика и добавляет:

– И это бесплатно.

У Эрика начинает сосать под ложечкой. Он знает, он давно знал, что с ним что-то не так, что постоянная тяжесть в голове и провалы в памяти не могут быть безобидными. Он знает, что иногда не может вспомнить, как оделся, когда и как накормил Нину.

– Вы же не будете нас разлучать? – паника в голосе не идет ему на пользу, он это понимает и старается взять себя в руки, но губы дрожат, руки и разум ищут опору.

– С чего вам в голову пришла такая мысль? – выслушав перевод, врач явно удивлен таким поворотом разговора.

– Паранойя – это еще один тревожный симптом. Господин Эйзенхардт, для вашего же блага!

Эрик чувствует себя загнанным в угол.

– Когда?

– Мы пришлем за вами машину завтра. Вас устроит?

– Да.

***

Эрик плохо спит. Не из-за Нины. Нина спит всегда спокойно, не ворочаясь, не просыпаясь, словно сон дает ей возможность вернуться туда, где она была счастлива и безмятежна.

Эрик просыпается из-за снов. Из-за них же он предпочитает не спать, а проснувшись – не вспоминать того, что видел по другую сторону бодрствования. Сны почти всегда приводят его назад в Польшу, в тот день, когда он не сумел ничего изменить, когда стрела разорвала шею Магды, когда кровь фонтаном подбросила вверх медальон и душу Нины, когда глаза Нины потеряли свет и жизнь. Когда он сам потерял надежду. Он уже не безусый юнец, а вот опять остался несолоно хлебавши, и все нажитое за эти годы находится при нем. Эрик тянется к Нине сквозь дрему, обнимает ее, прижимает к себе. Она с ним, она его нажитое богатство, она – это все, что у него есть. И все, что ему нужно.

Наутро он, собранный и угрюмый, выходит в назначенное время из отеля с Ниной на руках. Чемодан уже лежит в багажнике машины. Путь ведет за город, Эрик успевает прикорнуть на заднем сиденье и просыпается от резкой остановки перед огромными парковыми воротами, которые бесшумно открываются, пропуская легковушку под тень елей.

Парк напоминает Эрику молодость. В его голове все смешивается, как в шейкере: жизни, реальности, лица, слова, воспоминания. Эрик вытирает холодный пот со лба. Так не может продолжаться. Он должен вернуть свой разум, найти точку опоры в этом мире для себя и Нины.

Машина останавливается перед парадным входом, и Эрик с Ниной неторопливо покидают удобный салон. Водитель достает чемодан и ставит его перед дубовым массивом темного цвета, на облицовке которого мигает красным тревожная кнопка звонка. Ожидание затягивается, и у Эрика есть время разглядеть, что клиника разместилась в огромном особняке, очень напоминающем дом Чарльза. От этого становится тоскливо, как от воспоминания о предательстве.

Показавшаяся из половинки двери молоденькая медсестра, явно американка, не даёт ему своей болтовней сосредоточиться на этом странном состоянии дежавю. Она вытягивает его в действительность, ведёт в гостиную, где в одном углу стоит пальма, а в другом – два дряхлых старика в пижамах. Они, как зомби, поворачивают свои пустые глаза к Эрику и Нине и одновременно, как по команде, растягивают беззубые рты в подобии улыбки.

Молодуха не замечает отвращение на лице Эрика или делает вид, что не замечает. Она продолжает что-то говорить кукольно-восторженным голосом о покое и радости, показывает столовую, проводит к широкой лестнице. Они начинают неторопливо подниматься, и в готическом окне Эрик замечает далекое море и порт. Ему вдруг нестерпимо хочется, чтобы господин ар Варн возник перед ним, прям из воздуха, немедленно и безотлагательно. Но вместо него появляется еще одна разбитная медсестра, делает «уси-пуси» Нине, а та в ответ безразлично закрывает глаза.

Эрика коробит от дешевой фамильярности, и он все больше начинает сомневаться в правильности сделанного выбора. Здесь он прекрасно понимает речь, но смысл происходящего ускользает от него, он не находит в абсурдности и нелепости слов этих людей никакого созвучия со своими переживаниями, со своим прошлым.

Их с Ниной запускают в большую комнату с бежевыми стенами, чистую и наполненную светом. Столик, кресло, постель, тумба, лампа. Молодуха отдёргивает штору.

– Из вашей комнаты прекрасный вид, – с радостью сообщает она.

Эрику все равно. За окном растет дуб, точно такой же, как рос за окном у них с Магдой. Этого вполне достаточно.

– На столе нет пепельницы. Вы можете принести? – Эрик представляет, что если ар Варн однажды согласится заглянуть на это живое кладбище, он не сможет не выкурить десятка два антидепрессантных сигарет. От этой мысли на душе теплеет.

– Здесь нельзя курить.

Ответ категоричный и простой до убийственности. Слова режут по живому и вынимают из него последнюю радость. Внутри становится окончательно и бесповоротно пусто. И безразлично. Все безразлично. Он сжимает кулаки и берет себя в руки. Нина не должна почувствовать его настроение. Он за нее отвечает. Ему надо быть сильным ради своей хрупкой девочки.

Когда их наконец оставляют в покое, Эрик сажает Нину на колени и начинает долго повторять ей на ушко: «Все будет хорошо». В это время его взгляд бродит по голым стенам, веткам дуба за окном, паркетному полу, по потаенным уголкам памяти, в которых прячутся сожаления о потерянном доме и о дорогом для него человеке, который называл его «мой друг».

Комментарий к 5.

*Настоящая фамилия Эрика

**Клеймо Холокоста цифры: 214782.

========== 6. ==========

На следующее утро, ни свет ни заря, ему приносят синюю больничную пижаму и просят переодеться. Посмотрев на себя в зеркало, Эрик кажется себе похожим на старую сломанную куклу. Хорошо, что они не заставляют переодеть Нину в эту тюремную робу. Платье, подаренное ар Варном, остается единственным радостным напоминанием о лавочке в парке, весне и долгих разговорах.

К вечеру первого дня мысли об ар Варне начинают чередоваться с воспоминаниями о Чарльзе, который говорил с ним на одном языке, знал каждую его мысль, но каждый раз отвечал невпопад и не о том.

На второе утро, снова перед зеркалом, Эрику приходит в голову, что Чарльз не может испытать наслаждение дружбой, как кастрат не может испытать наслаждения от любовного акта – возбуждение есть, а отдачи никакой. Он усмехается про себя и решает, что если пансионат не поможет, то надо будет вернуться и объяснить профессору смысл жизни.

Потерявшись в своих мыслях, Эрик забывает о еде, и медсестра заходит за ними, чтобы провести на обед. Ни Эрик, ни Нина не голодны. Нина дуется, не разжимает рта, и суп струйками стекает ей на подбородок. Эрик понимает ее, промокает ей рот и больше не настаивает. Он терпеливо дожидается конца обеда, слушая скрежетание зубов, лязг ложек и ножей, перестук стаканов, а потом, ни слово не говоря, поднимается к себе.

Всю ночь он не смыкает глаз, смотря на огни города за окном. Они похожи на упавшие звезды, которые никогда больше не смогут подняться на небо, которые разучились парить. Как он сам.

С этого момента дни тянутся один за другим, серые и безысходные. Эрик плохо спит, так как терпеть не может чужих подушек и своих снов. Он плохо ест и чувствует себя хуже, чем в первую неделю приезда в Данию.

В пансионате сквозь него и Нину смотрят как на пустое место. И ему грех на это пенять. Он сам хотел стать невидимым, забытым, неизвестным. Но теперь он не уверен, что это было правильным решением. Теперь он ни в чем не уверен. Чем гробовая безличность пансионата лучше тюрьмы Пентагона? Неужели ему надо выбирать только между смертью и забвением? Но ар Варн говорил, что в его колоде остались только счастливые карты. Это место не то, где можно стать счастливым.

За семь дней Леншерр рассказал на ушко Нине все сказки, которые знал, перепел все песни и даже поговорил с ней о Чарльзе. Но она реагировала только на воспоминания об ар Варне. Эрику стало казаться, что она выходит из своей скорлупы, как только он начинает говорить о гиганте, прогулках, о его голосе и привычке курить.

За семь дней Эрика все чаще посещает мысль, что он зря согласился на заведение, что упорядоченность и контроль ничуть не улучшили ни его состояние, ни Нины. Пожалуй, даже наоборот. Пожалуй, стало еще хуже, особенно ему. На восьмой день от таких мыслей Эрику непреодолимо хочется пойти в египетское кафе и вдохнуть сладковатый запах сигарет господина ар Варна. Уже к середине этого дня он принимает решение плюнуть на все и отправиться в парк.

Он ждет еще день, чтобы погода окончательно установилась, пишет записку о том, что сожалеет и благодарит за помощь, но не может больше ее принимать, и заверяет, что вернется за вещами при первой возможности.

Довольный собой, Эрик плотно завтракает, кладет несколько бутербродов в пижамный халат, почти взбегает по лестнице к себе в комнату под удивленно-одобрительные улыбки молодух, просит Нину потерпеть еще десяток минут, затем с удовольствием одевается и, внимательно оглядев себя в зеркало, впервые за долгое время рад себя в нем видеть. Он рассовывает деньги и документы по карманам, задорно щелкает Нину по носу, которая удивленно моргает, но не произносит ни слова. Эрик берет ее в свои объятия, делает несколько кругов по комнате и выходит прочь, закрывая за собой дверь, теперь уже не их с Ниной комнаты.

За предыдущую неделю Эрик изучил парк как свои пять пальцев, и найти дорогу к выходу не представляет никакого труда. До обеда в парке никогда никого нет, потому он спокойно доходит до закрытых ворот и дергает за ручку калитки. К его удивлению калитка не поддается. Вместо этого, из привратницкой появляется внушительного вида человек в форме и окриком дает Эрику узнать о неправильности его действий.

Эрик никогда не был пуглив, но он не понимает, с какой стати этот нелепый человек встает на его пути. Он снова тянет на себя калитку и только тут соображает, что, возможно, ее надо толкнуть. Он уже видит перед собой улицу, когда лающий голос сзади раздается над самым ухом и тяжелая рука ложится поверх его ладони на дверную ручку. До слуха долетает писк тревожной кнопки. Охранник пока один, но скоро придет помощь.

Эрик чувствует возбуждение и понимает, что, наверное, если очень постараться, он сможет вернуть часть силы и отбросить охранника одним движением мизинца, но он помнит, почему дал себе обещание отказаться от магнетизма. Он может сковырнуть ворота и выйти, но что потом? Опять оставлять за собой дурную славу и ненависть? Сейчас он просто больной невзрачный человек с маленькой девочкой на руках, но через минуту после картинного ухода о нем опять заговорит весь мир. Травля, бега, тюрьма и светлый упрекающий взгляд Чарльза. Всезнающий и ничего не понимающий взгляд. И что станет с Ниной? Приют – в лучшем случае. Больница, наблюдение и опыты – в худшем. Эрик сжимает кулак, опускает глаза, чтобы скрыть холодное бешенство и, сглотнув, предпринимает еще одну попытку.

– Я просто хочу пройтись, навестить друга. Разве я в заключении? – делает он недоуменное лицо. – Мне надо ему сказать, где я, спросить о семье, рассказать новости, Нина любит быть в его компании, а здесь она уходит в себя больше обычного.

Эрик говорит спокойно, монотонно, гипнотизируя свой собственный гнев и усыпляя тревогу охранника. Он просто пациент, он недалекий и простоватый, он чокнутый и наивный. Вот так. Не конфликтовать, но и не сдаваться.

Охранник ловит посланный сигнал, перестает давить, рука становится не такой наряженной, но с места не двигается. Взгляд светлеет, но он не уходит в сторону. Тоже сигнал. Ничего личного. Просто такой порядок. Без обид, чувак.

В этот момент за спиной слышатся быстрые шаги множества ног. Перед Эриком возникают две молодухи и мужчина в белом халате. Эрик почти уверен, что парочка охранников стоит вне зоны прямой видимости, ожидая развития ситуации.

– Я хочу уйти.

Эрик произносит это тихо, почти безразлично. Он почти заставляет себя улыбнуться, почти посмотреть на окружающие его лица.

Две медсестры стараются его переубедить, просят убрать руку от двери калитки, они улыбаются, говорят на почти правильном американском. Они просят его успокоиться и вернуться в палату.

Эрик может уговорить себя не сопротивляться, но он не может заставить себя добровольно вернуться назад. Это выше его сил. Он дает себя уколоть в плечо, и спокойно ждет наступления эффекта от транквилизатора. Чувствуя нарастающую слабость он передает Нину охраннику. «Надеюсь на тебя». Это последний осознанный сигнал, который отбивают его слабеющие пальцы, скользнув по запястью человека в форме.

Ему становится жарко, лица начинают вертеться каруселью перед его глазами, удлиняться и деформироваться. В ушах откуда ни возьмись появляются ватные тампоны, звук голосов перестет долетать до сознания. Старый добрый барбитурат. Гравий дорожки оказывается на уровне его глаз и радует приятным розоватым блеском. До того как окончательно потерять сознание Эрик замечает растерянное лицо охранника, который бережно держит Нину на руках.

Успокоенный, Эрик разрешает себе окончательно скатиться в искусственный сон.

***

Искусственная ночь длится необычно долго, но ее плотность не напрягает и не давит. Наверняка не рассчитали с дозой. Где-то на периферии сознания Эрика веселит это заключение. Они дилетанты. Наивные гражданские дилетанты. Они не опасны. Эта мысль заставляет его расслабиться. Он дает себе разрешение отдохнуть и поблуждать немного в приятной прохладе сумерек.

Сначала ему кажется, что он попал в грот с летучими мышами, откуда он выходит на свет. Свет сначала кажется нестерпимым, но потом глаза привыкают, и Эрик видит перед собой широкую реку, рисовые поля и высокие пальмы. Это не похоже ни на сад Чарльза, ни на леса Польши. Он смотрится в мутную красную воду реки, потом неожиданно для себя наклоняется и плещет водой на лицо, глаза, волосы. Словно камень спадает с его души. Он чувствует, как мышцы наливаются силой, как магнитные поля откликаются и вибрируют под его ладонями, оставляя невидимые узоры на подушечках пальцев. Он оглушен красками и звуками, оглушен невыразимым счастьем и радостью.

Эрик решает оглядеться получше и замечает ссутулившуюся фигуру, несуразную и мощную, неуклюже сидящую на валуне к нему спиной. Богатырь, не обращая на него внимание, курит, медленно поднося сигарету, зажатую между негнущихся натруженных пальцев, ко рту, и выпускает изо рта струйки серого дыма. Эрику очень нужно спросить у этого незнакомца дорогу. Он делает шаг в его направлении, но сухие ветки ломаются под его ногой, и гигант не спеша поворачивает голову в направлении шума, улыбается и радостно качает головой. Эрик тоже улыбается. Он узнает в богатыре господина ар Варна.

– Ну вы и копаетесь, Эрик, – чуть укоризненно произносит он. – Я уже выкурил несколько пачек, пока вас дожидался.

Эрик не удивляется. Он просто знает, что это нормально.

– Я уже начал немного сомневаться, что вы придёте, – продолжает великан.

– Дорога оказалась длиннее, чем я рассчитывал, – качает головой Эрик. – Я уже и не надеялся, что вы меня дождетесь.

– Вы шутите! До встречи с вами я почти перестал чувствовать жизнь. Я бы ждал вас днями, неделями, годами, если бы это было необходимо. Я не хотел вас торопить, я не хотел вам навязывать себя. Я не хотел вас направлять и показывать дорогу. Я просто доверился чувствам.

Эти слова трогают Эрика больше всего. Поддавшись порыву, он обнимает великана.

– В путь?

В уголке своего сознания Эрик понимает, что это все галлюцинации: запахи тропического леса, кричащие закатные цвета и карамельный привкус происходящего – все это последствия наркотического опьянения от барбитурата. Но понимает он также и то, что никто посторонний эти галлюцинации не навязывал, не вскрывал его сознания, не подсовывал доброжелательной рукой нужный и полезный образ. Наркотик просто открыл то, что Эрику не хватало сил открыть самому. За этой галлюцинацией не стоит никто, кроме самого Эрика. Именно поэтому ему так спокойно. Именно поэтому у него все подушечки пальцев в следах от магнитных узоров, а в душе нет ни вины, ни сожаления.

Эрик чувствует, что может в любой момент прервать сон, но не хочет этого делать. Он продолжает идти вперед, оглядывается, указывая ар Варну на корень, пересекающий тропику, припорошенную мясистыми листьями и белыми цветами франжипана. Беспечный гигант может растянуться во всю длину на сырой земле.

Внезапно тропинка обрывается, и перед ними расстилается равнина. Обычная европейская равнина с домами, огнями, палисадами, дорогами и машинами, людьми и мутантами, котами и петухами.

– Мой мир.

Эрику внезапно все равно, кто заправляет в этом мире. Главное, что это его мир.

Они спускаются до дома на отшибе. Магда встречает их на пороге, стол накрыт, словно жена знала, когда они придут, Нина прибегает вся в запахе леса и росы, Чарльз уже сидит за столом и лучится своими гипнотическими глазами, с кухни приходит мать с жеберкой на широком деревянном подносе. Их ждут, им рады, их любят. Они давно уже так не сидели, не говорили, не были счастливы все вместе. Да никогда они не были вместе. Что им мешало? Чего им не хватало, чтобы вот так собраться и погулять?

Уже под вечер Эрик ведет ар Варна к ручью. В их семье только мужчины знают о его местонахождении.

«Увянут все цветы, снегом их занесет, снегом их занесет… И ты ко мне вернешься – мне сердце говорит. Мне сердце говорит». Эрик напевает по дороге. Это человеческая песня. Придуманная людьми и для людей. Но Нине она нравится, а сейчас она нравится и ему. Вскоре она сменяется в его голове другой песней, в которой вода без устали хлестко бьется о камни, падая с высоты детского роста.

Ар Варн становится первым, кому Эрик доверяет тайну Леншерров.

– Когда мужчины в нашем роду чувствуют приближение смерти, они идут сюда. Если выпить из этого ручья, то все плохие воспоминания уйдут из твоей головы. Перед смертью у тебя не будет ни раскаяния, ни вины, ни печали. Теперь ты знаешь, куда приходить.

– Спасибо, Эрик, – улыбается ар Варн. – Но я думаю, что у нас есть еще время. А сейчас надо возвращаться.

И они идут назад до грота, перед которым прощаются, пообещав друг другу встретиться вновь. Эрик ждет, пока богатырская фигура ар Варна растает в сумеречном времени между кошкой и собакой, а потом закрывает глаза.

***

Эрик открывает глаза в комнате пансионата. Ужасно хочется пить и совсем не хочется двигаться. Первая его мысль о замечательном путешествии, но уже через несколько секунд он вспоминает о Нине. Подброшенный электрическим зарядом вины он видит ее отрешенно сидящей на кресле и смотрящей невидящими глазами в дальний угол комнаты.

Эрик поднимается на ватных ногах, сгребает Нину в объятия и укладывает рядом с собой на кровати, проверяет температуру, проводит рукой по тонким сжатым в кулаки пальцам, целует в холодную макушку.

Нина не выказывает никаких признаков беспокойства, как всегда ее интерес к жизни ограничивается смотрением вдаль и отдыхом от напряженной работы глаз. Ничего в ней не изменилось в пансионате. Заведение не принесло ей никакой пользы. Но и вреда тоже. Несомненно, пока он был в отключке, персонал позаботился о ней. Хоть в этом им можно доверять. Но Эрик, видимо, ошибся в своих правах и возможностях. Неряшливый терапевт, или кто там он был, явно записал ему какой-то диагноз, запрещающий покидать заведение. А его молчаливость, безразличие и нежелание нарываться на проблемы, очевидно, только сыграло в пользу этого диагноза.

Интересно, сколько прошло времени с его попытки уйти? День? Больше? Зато он выяснил истинное положение вещей и свой статус. Интересный у него статус. Может быть врачи и правы, но если он останется здесь, то потеряет больше, чем получит. Оставаться – не выход.

Надо найти ар Варна. Он должен его понять и дать совет. Он любит Нину, в этом Эрик не сомневается. Эрик объяснит ему, почему не хочет, чтобы Чарльз вмешивался в выздоровление Нины, и попросит совета. Но сначала надо уйти незаметно, не вызывая подозрений и избежав вмешательства властей.

Рассуждая так, Эрик уверен, что дочь полностью на его стороне, и делает все возможное, чтобы облегчить отцу выполнение задачи. Совсем скоро они вместе с ар Варном придумают, как вывести ее из этого состояния безразличия и отстраненности, совсем скоро она снова станет нормальной девочкой, потом подростком, а потом – девушкой. Время бежит так быстро. Уж он-то знает это, как никто другой.

Эрик хочет, чтобы его ребенок зажил нормально, Эрик хочет видеть, как будет протекать эта жизнь, и если для этого надо будет стать обычным человеком или пожертвовать собой, то теперь он готов, он согласится на присутствие Чарльза в ее голове и разрешит ему указывать, что и как он должен делать – путь так и будет. Лишь бы Нина была и стала снова самым прекраснейшим из лесных цветов, самой прекраснейшей из девушек, чтобы он смог ей любоваться! Но он не готов любоваться ею в тюрьме или в психушке.

В дверь стучат, вошедшая медсестра спрашивает, как он себя чувствует, после беглого осмотра и разговора приглашает его спуститься к ужину. Как оказывается, он проспал всего лишь несколько часов.

========== 7. ==========

Эрик надевает пижамный халат, как ни в чем не бывало, занимает с Ниной место за столом, не торопясь, сосредоточенно съедает ужин, перекидывается парой слов с дежурной, и потом возвращается в комнату, чувствуя спиной внимательные взгляды персонала, готового всполошиться при первых признаках буйства. Он не дает им даже повода. Спокойно, без лишних движений, не выказывая ни недовольства, ни раздражения, строго дозируя эмоции доброжелательности и безразличия, Эрик начинает процесс убеждения врачей и санитаров в том, что единичный случай неадеквата был досадным недоразумением и отныне им нечего опасаться.

На это уходит время. Но Эрик уверен, что, сколько бы времени ни прошло, господин ар Варн будет каждый день приходить на их скамейку в парке и ждать его возвращения. Это придает ему сил. Теперь у него есть новая цель, понятная и простая. От простого к сложному. Так легче двигаться.

Эрик начинает есть, спать, отжиматься, бегать по утрам, оставляя Нину на попечение медсестер и санитаров, понимая, что он должен быть в форме во время побега. Он заводит привычку сразу после завтрака приходить с Ниной на скамейку перед парадным входом пансионата. Так он приучает персонал к предсказуемости своих действий, надеясь, что в решительный момент его никто не хватится. Но еще ему кажется, что утреннее сидение на скамейке напоминает Нине прогулки в парке с ар Варном. Поэтому он садится всегда на свою сторону причудливой лавочки и качает дочь на руках, напевая ей на ушко.