Текст книги "Акценты и нюансы"

Автор книги: Уже Другая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Title

Уже Другая

Акценты и нюансы

лирика

Минск – Санкт-Петербург

2012

________

Published by

docking the mad dog

От автора

Автор оставил читателю возможность заполнить эту страничку самостоятельно.

Содержание

От автора

Содержание

Accento

Одинокое

Эпистолярное

Ameno dori me

(crescendo)

Не отпускай. Держи, как держат ветер…

Спроси, в чём смысл?

Ну что тебе сказать?

И утром расцветёт сирень

И мир откроется тебе

Прости, меня позабыло небо

Sfumature piano

Всё, что не запрещено, обязательно происходит.

Я не знаю, зачем

Вечер шёлково и покорно спадает с плеч

Но ромашки растут, распускаются васильки

Проникновенное

Целую пальцы твои… Здравствуй

Придуманное

И если губы твои знают пути моего огня

Он её завоёвывал, как макситан Гиарб

Кошка её имени

Кому ты свет, тот примет темь

Будущее

Здравствуй, хороший мой, если там, где ты…

И не умрём

И будет утро

И как из темноты не изъять свет

И даже если ты научишься пить 'узо

Видишь ли, если двое…

Ладонь к ладони

Даже тогда

Не об ангелах

Sfumature forte

Непрактичное

Я – к Бетельгейзе!

Наверное, о сверхновых

неожиданное

Принимай неизбежное

Тут намешано-наворочено…

Голосом цепким, как новая бандерилья

Не прячь свою жажду…

намири

ДЕТАЛИ И ПАРАЛЛЕЛИ

Рефлексивное

На смерть травы

Пейзажное

Вари горячий шоколад

Живёшь статистом

Переходное

Вечер крадётся рысью

Пытаясь вытянуть что-то

Глядишься в ночь и горбишься авгуром

А после, беспощадные как дети

когда зачахнешь от горклых сплетен

Лишь темнота, и боль, и слепящий свет

Их тоже вскоре ты перерастёшь

Ты всё-таки постигнешь тишину

И вот когда, к доверчивому рту…

Немногое, что истинно – твоё

Кисть воскового винограда, веранда, сонная цикада

Приметы новой осени просты

Это, наверное, возрастное

Сидеть на берегу реки

Не трепыхайся, бела рыба

я здесь я нигде я мир я никто

тёмное время чужие сны

Всякий раз, когда я пытаюсь писать о смерти

Если мал погост, неспокойный гость

Скольжу по тонкой плёнке бытия

Зазимок

Декабреющее

Утро

Безгрешное

Ева печёт лепёшки

К столпам приходят, садятся в охранный круг

Жил он тихо и был как прочие человеки

Недотыкомка, яблони божьей паданец

Когда умолкнут языки

В детстве, бывало, приходишь к плотнику

Он снится мне время от времени

След

Ничейны слова мои, неприкаянны, не у дел

СКАЗКИ И МИФЫ

Время падающих каштанов

Паутинное

Песочное

Допотопное

Прогнозное

Уловленное

Свободное

Спи, не заглядывай в глубину

Она подбирает птенцов, потерявших инстинкт гнезда

А они ходили за тёмный край…

Недосмотренное

Глаза их бездна

С утра охотились на ведьм

Мне бы, веришь ли, ни о чём

Я не знаю, как называется это место

Я пишу тебе отсюда

Сказки средней полосы, мифы Древней Греции…

Не трогай струны души, Орфей

Ешь, Персефона, зёрнышки граната

Мифологическое

Я Атропос, рабыня старых ножниц

Галатейское

Так плыви же, Харон, плыви…

Хоть мысью растекись по древу

Прибережное

Гордиево

Сивилла баб'Маня

КОРНИ И ПЛОДЫ

Первооткрывательское

Нам всем, зашедшим далеко

Корми синиц, синицы суть зимы

И ясень в дедовом дворе

Муравьиное

Когда мне было четыре года

Предшколярское

Обонятельное

И плачет моя ундина в некошеных камышах

Дверь откроется тихо и словно на тридцать лет

Есть что-то длительное в марте

Семейное

Время, которого нет, оставляет след

Автор

Библиография

Acknowledgements

Copyright information

-=-=-=-=-

Accento

Одинокое

(marcato)

Листаю рыхлую тетрадь – могилу для былых любовей.

Косит рассвет из-под надбровий, и для винтажных послесловий приятней часа не сыскать: льёт дождь, ни капли не жалея. На соснах ёжатся чижи, промок до шкворней чёрный джип, и дворник, нашенский таджик, скребёт озябшую аллею.

А мне легко – я не болею… никем, ничем и ни о чём.

Былое мятым мотыльком пылит ещё в листах тетради, но не взлетит. И бога ради – прошло и поросло быльём. Я стала стылее и злее, и щит мой – ироничный флёр. Смотрю на многое сквозь пальцы, все эти «коти», «лапы», «зайцы» отосланы взашей страдальцам, под сень секвой и сикомор.

Давно не греет милый вздор – ну чем не точка в монологе?

В изгнании ночные боги, ряды подрощенных цыплят скосил беспечный недогляд, но всюду жизнь, раз на востоке взошёл солярный луидор.

…А ты, читающий меж строк, и вы, читающие слепо, и я – под всё видавшим небом – лишь персоналии вертепа Того, Кто сроду одинок…

Эпистолярное

(calando)

Пишу тебе…

Из всех, кто склонен слышать, ты ближе прочих. Видимо, дано…

Я на пределе. Всё обнажено, и осень вызывающе бесстыжа. Дождём излившись, небо стало выше, и хочется пошляться, и в кино. Купить попкорн, забиться в темень зала, на час исчезнуть из прожектов дня, но время, неуступчивый скорняк, кроит шагрень, и будущему мало минут, и слов, и планов, и меня.

Нет, ты не слушай: знаешь ведь – актриса, ведомая неясною моралью. За показной неистовой печалью три омута безбашенных чертей и детские нелепые капризы. Не самый соблазнительный трофей, но ты рискнул – и я пою герою осанну.

Ну прости, опять язвлю, скрывая смысл за пёстрой мишурою.

Банальный век. Засилье I love you. Попробую по-русски. Я люблю. Тебя. И хватит о простом – всё прочее у нас куда сложнее.

Октябрь, хандра… Прилипчивый синдром.

Мир заоконья хмуро холодеет, нечуткий вечер чопорен и строг.

Пишу тебе… За вязью тихих строк ни дна второго нет, ни глубины. Всё просто. Грустно – листья сожжены, и тянет дымом в форточку. Ковши медвежьи вымыты до блеска – не зря дождило. Зябнет занавеска.

А мне пора. Целую, и пиши.

Ameno dori me

(morendo)

Пригубит, оценит нюансы вкуса

и поласкает на языке

имя твоё…

Пахнет арбузом

море,

и парусник вдалеке

вовсе не символ,

а просто способ

перемещаться в иную быль.

Пирс – обезлюдевший полуостров,

чуткие пальцы, озноб, латынь…

Ameno…

Аmeno dore…

Ameno dori me.

Не выдавай себя.

Слушай море.

Море в кофейной тьме – суть откровение.

Волны.

Тайна.

Шёпот большой воды,

бывшей до света

в том, изначальном,

хаосе темноты.

Слово живое, живое море…

Как удержаться в бесплотной тьме?

Ameno…

Ameno dore…

Ameno dori me.

(crescendo)

…а на пляже с приходом ночи оживают слова и тени острый галечный край заточен под твои и мои колени растворяется в ежевике йодный запах ночного моря где луна обронила блики и волне за волною вторя мы теряемся в междометьях рассыпаясь на сто осколков и находим себя на гальке серебрёной по краю колкой…

по-хозяйски разложит время по местам все свои песчинки нас господь не целует в темя бармен нам сочиняет дринки и останется до пустого что-то вроде шести коктейлей в нас так много пережитого столько лет несвоих метелей впрочем это уже не важно мы обратно вернулись к морю где волна размывает башни из песка и песчинки моет…

Не отпускай. Держи, как держат ветер…

(diminuendo)

Сегодня вёдро, небо лазурится, и сытые барашки облаков бредут неспешно к западной границе. Мир, вырвавшись из тягостной темницы, не верит в приближение снегов. И хочется удрать от обязательств, от времени рабочего – туда: в дни колких луж – смеющихся сиятельств, где впору жизнь и смерть необжита.

Девчонка? Верно… Любишь и за это – но то, что так пикантно в тридцать шесть, лет через десять невозможно есть. Хотя… Ты прав, и я полна секретов – особенно когда полуодета, и свет ещё неискренней, чем лесть.

Зачем пишу? Вот, веришь ли, не знаю… Унять бы подтекающий фонтан, да только тишина мне как чужая – хотя и обнимает временами, но душит, как сработавший капкан. Я рвусь и рву – стихи, бумаги, маски. Нет, маски всё ж срываю… Суть не в том – слова, не подлежащие огласке, всё чаще подавляются с трудом.

Ты есть. Ты рядом. Наготове сбыться – как только я дозрею, дикий плод (в абзаце этом – мысленный разброд и муки буридановой ослицы). А жизнь не спит, идёт себе вперёд, солярным соком в срезе день сочится, но семена минут ночная птица без устали размеренно клюёт.

Так хочется удрать – от всех и сразу, по льдистым лужам, вдоль реки времён, туда, где дом, распахнутый террасой в промокший сад, мир яви бдит вполглаза, где внесезонно, сумрачно и золко, где время обездвижено, и только неспешен проплывающий Харон.

…Не отпускай. Держи, как держат ветер – полями шляп и фалдами пальто. И я найдусь. И нас не обесцветит мир тусклых туч и мокнущих зонтов…

Спроси, в чём смысл?

(perdendo)

Как утомительны в России вечера, но за границей, веришь ли, не меньше: зима у нас не менее хвора, и тот же перезрелый хищный мрак целует в губы одиноких женщин.

На улицах убитых фонарей у времени особые законы – оно с минутой каждой всё длинней, а в темноте запущенных аллей живут коты, маньяки и драконы. Но это, впрочем, друг мой, ерунда – вполне себе привычная картина в стране, где всем хватает хомута, кнута, а несклоняемый диктат накормит и гречой, и анальгином.

Я, собственно, хотела о другом, но вынесло куда-то между делом…

Мне снилось море, белотелый дом, и в жимолости свитое дроздом гнездо, и, в ожидании несмелом, рассвет, застывший на короткий миг в той пресловутой точке невозврата, и целый мир, исполненный двоих, и с ними Бог – един, но многолик, витающий кофейным ароматом.

К чему бы это? Кто бы объяснил, в чём сила снов о мире иллюзорном?

… В подъезде – новость: ломаный курсив, о «мене, мене, текел, упарсин»* гласящий откровенно беспризорно.

Спроси, в чём смысл? А смысла нет ни в чём, но если веришь, то дойдёшь до сути. И в небо не стремясь за журавлём, я всё иду, но, кажется, путём, и, значит, встреча непременно будет.

_____________________________________________

* – не вдаваясь в смысл библейской притчи, использую в буквальном переводе "посчитано, взвешено, поделено"

Ну что тебе сказать?

(al niente )

Ну что тебе сказать? В такой весне все грёзы удавились на сосне – представь себе, что им одной хватило, но в свете восходящего светила грустить об этом не пристало мне.

Известно – гормональная печаль… На этот случай принято – печалька. Печальки мне нисколечко не жаль, да и печали, в общем-то, не жалко.

Курю бамбук. Рифмачу ни о чём, поскольку глубиной людей достала. Хихикает ехидна за плечом – за левым, знамо. С правого устало доносится неверный шепоток: «Овца, овца… На что ты тратишь искру?»

Молчу. Пишу. Но вот лже-паркер, пискнув, не доведя летящий завиток, царапает «последнее прости» под тихое шипенье инвектив.

Тому и быть, чего не миновать. И что ещё сказать, когда устали мы оба, верно? Роли в пасторали, понятно, синекура, благодать – но до поры. Потом приходит скука – житейской мудростью пресыщенная сука и воет пошлое сквозь вязкую тоску.

Четвёртый кофе, горечью цикут исполненный, парит в рассветный час. Откинул тени долговязый вяз, и гладит ветер лаковые почки.

Весна, весна…

Возможно, и для нас…

"Не зарекайся"?

Да.

Целую.

Точка.

И утром расцветёт сирень

(subito)

Да мне, признаться, всё равно, что «день грядущий нам готовит». Я поняла не так давно: гипотетических «кротовин» начервоточено без нас – Оккаму бритву затупили, и смысл, потерян и безглас, блуждает в Клейновой бутыли.

И как ты будущим ни грезь, как ни болей пустым грядущим, не эфемерно только "днесь". Мне не гадается на гуще кофейно-пряного "а вдруг" – изжога от…

Опустим, впрочем.

Бесстрастно катит время-жук свой шарик-Солнце, и пристрочен закатный край ажурным швом к текущему, как шёлк, моменту, и суть в мгновении самом, мне в долг отпущенном зачем-то…

Вновь полночь входит в город мой сторожким зверем демиурга, и укрывает город тьмой ершалаимских переулков неделю зревшая гроза, ветхозаветная до дрожи, а молнии тугой зигзаг мой страх языческий итожит. Стена бушующей воды и мир людей – глухой, нелепый, но преисполненный тщеты.

… В просветах туч темнеет небо, и плещет звёздная форель.

От ливня расцветёт сирень, и скарабей прикатит Солнце, начнётся новый божий день, и всё живущее начнётся.

И мир откроется тебе

(sotto voce)

Прошло, прошло, прошло и это – библейский мирный царь не врал – и увлечение брюнетом, и завихрения сюжета, и все вопросы без ответа, и близость судьбоносных жвал, давно желающих отведать, насколько крепок твой хитин.

Сосед за столиком напротив дымит крепчайшей сигаретой, и мир чужих, враждебных спин туманится, плывёт, отходит опять к задворкам бытия. Кривит соседка сочный ротик, но, слыша «лапочка моя…», с готовностью в ответ смеётся, и продолжается игра – с ленцой, бездумно, самотёком.

В окне крупицы серебра летят из тёмного далёка – зима, как никогда, щедра на запоздалые осадки. Кофейный бог, густой и сладкий, глотком последним нежит нёбо, вот-вот, и выходить пора туда, в объятия озноба, но я держу, держу момент, как держат паузу актёры, а вечер, прикорнув у шторы, глумливо шепчет: «Веры нет… Весь мир – театр, игра бездарна». Киваю: «Да». Коньяк янтарный преобразил бы интерьер, но, избегая полумер, предпочитаю в чёрно-белом. Ночь набирает децибелы и намекает на абсент. Спасибо, нет.

Бежать отсюда, где люди покупают чудо в бутылках тёмного стекла, на улицу, под фонари, живущие неярким светом, которым познаётся мгла. Нарушив прагматизма вето, бежать туда, навстречу лету, в свой личный маленький Тибет.

Но, между тем… Пройдёт и это, и мир откроется тебе…

____________________________

Справочно:

al niente – буквально «до ничего», до тишины

calando – «понижаясь»; замедляясь и снижая громкость.

crescendo – усиливая

decrescendo или diminuendo – снижая громкость

marcato – подчёркивая каждую ноту

morendo – замирая (затихая и замедляя темп)

perdendo или perdendosi – теряя силу, сникая

più – более

poco – немного

poco a poco – мало-помалу, постепенно

sotto voce – вполголоса

subito – внезапно

Прости, меня позабыло небо

Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего, когда кончается детство.

                          Сенека

Ну вот и вызрели плоды, друг мой незримый, друг далёкий – крепки, красивы, яснооки, бездумны, суетны, горды. А, впрочем, стоит ли пенять на яблочки, когда у яблонь любовь по осени иззябла? Круг замыкается опять. Нет смысла потрясать листвой – того гляди, слетит и этот, последний лист, обрывок лета, и чем согреешься зимой, которая придёт, как смерть, когда к ней напрочь не готовы? И стой потом, скелет фруктовый, держи сереющую твердь на старых и скрипучих ветках, лелей надежду на весну: Господь корней, кротов, медведок, ещё одну, ну хоть одну…

Но всё кончается, мой друг, и мы закончимся дровами, и перепашет землю плуг – ту, занимаемую нами в коротком миге бытия так притязательно нелепо.

…Прости, меня забыло небо, и потому я не своя, и потому пишу не то. Не утаит язык эзопов гнилую злобу мизантропа, как не удержит решето воды, не знающей преград. Вот и сочусь – отнюдь не соком; мне неприютно, одиноко, и снятся бабушка и брат…

Цветы прельщения красивы, плоды познания горьки… Прости мне их, как я простила себе влеченье вопреки.

Sfumature (piano)

Всё, что не запрещено, обязательно происходит.

Всё, что не запрещено, обязательно происходит.

Давай рискнём не ограничивать момент обретения чуда рамками.

Пусть себе время, проходя, по асфальту подошвами шаркает –

сентябрь в последние дни категорически безысходен.

Пусть себе, пусть…

Грусть – грустящим,

журавлям, как водится, клины.

Нам же, пожалуй,

"немного солнца в холодной воде",

и парк дремотный, который наполовину раздет,

и твоя ладонь,

лёгшая

мне

на спину.

Мы оба знаем, что будет позже – позже будет отнюдь не поздно,

ведь преимущество среднего возраста в том,

что время можно не торопить.

Всё, что не запрещено,

постепенно собирается из крупиц –

и превращается в мир для двоих

или,

нередко, – в звёзды.

Говори…

Что угодно – мне важно тебя слышать,

как тебе важно накручивать на палец

шёлком текущую прядь

оттенка выспевшего каштана

и на мои ладошки дышать.

Вечер на нашей стороне – не торопясь, подбирается ближе.

Всё, что не запрещено, обязательно происходит.

Собственная вселенная подчиняется законам, придуманным для двоих.

Значит, в едином ритме двух тел, доверчивых и нагих,

момент обретения чуда предсказуемо бесповоротен…

Я не знаю, зачем

Не люби меня по завету – как всякую ближнюю.

Я не знаю, зачем в этом будущем пахнет вишнями –

может, кто-то неловкий пролил рубиновый сок?

Я не знаю, зачем мы заполнены третьими лишними,

осторожностью слов и незрелыми полустишьями –

но, как следствие, вместо губ

ты целуешь меня в висок.

Ток…

Под губами твоими ток – ты чувствуешь, ближний мой?

Лихорадит обоих, но мера пока не превышена.

Да, мы оба несём в себе зрелую память выжженных –

догоревших дотла и восставших из пепла фениксов.

Знаешь, каждый из нас пожелезней иного феликса,

но ладони моей уютно дремать под твоей рукой.

Зной…

В этом будущем страсти по счастью варятся.

Слева дальний смеётся, зовёт чью-то юность Варенькой,

обнимает за плечи и греет к душе проталинки.

Видишь, время как время – ничуть не хуже других.

Идеалы недели.

Низверженные страдалицы.

Ты уже осознал привкус вечности, выпитой на двоих?

Тих…

Этот вечер тих, как и все, что сбудутся.

Я не знаю, зачем мои пальцы так пахнут вишнями.

Ты целуешь их поимённо, слушая кровоток.

Не люби меня отстранённо – как всякую ближнюю…

Ветер, к ночи уставший, всё тише шуршит афишами.

Прорастают дома на пустых безымянных улицах –

забавляется временем кем-то забытый бог…

Вечер шёлково и покорно спадает с плеч

Вечер шёлково и покорно спадает с плеч,

обнажая тонкость ключицы, стекает ниже.

Открывается в прикасаньях иная речь,

наливаются междометья, и жажда нижет

эти сочные ягоды смыслов в гортанный всхлип.

Эмигрируют пальцы в тайные ойкумены.

В жарком времени нет зазоров – прошиты встык

и тела, и минуты, дышащие вербеной.

Обнажённей, чем кожа, лишённая покрывал,

и весомей, чем долгое слово сакральных знаний,

только взгляд человека, который уже узнал

о твоём таланте легко уводить за грани.

В новом времени амазонок ярится стон –

бесполезно держать стихию, огонь не шутит.

На пороге большого взрыва огонь взбешён,

и, как всякое чудо, банальному неподсуден.

…Находи меня после, выманивай лаской рук –

я не знаю, кем буду, какое надену имя.

Бог негромкого времени ждёт, охраняя круг,

тихо дремлет огонь, который вот-вот обнимет…

Но ромашки растут, распускаются васильки

В одну из ночей, задремав под защитой его руки,

ощущаешь внезапно какой-то внутренний рост,

прислушавшись, понимаешь –

это ромашки и прочие сорняки,

проросли сквозь прочнейший панцирь,

пробились-таки,

и время само себя ухватило за хвост.

Ночь, замкнувшись, стала вечностью и кольцом,

звёзды ссыпались льдинками в чей-то пустой хайболл.

Он в тебя обращён, он готов стать твоим близнецом –

вас Творец вырезал из неба одним резцом,

а потом обронил с ладони на произвол.

Но вы всё же нашлись – на счастье ли, на беду,

отыскали друг друга, единой душой срослись.

Твоё имя будет последним, упомянутым им в бреду,

его имя в тебе будет биться с прочими наряду,

когда, оступившись, ты камнем сорвёшься вниз.

Но ромашки растут, распускаются васильки

и, возможно, случится какой-то иной исход.

А пока ты уходишь в полёт под защитой его руки,

и тебе снятся глупости – радуга, мотыльки,

и Господь улыбается, пряча в ладошку рот.

Проникновенное

Процесс взаимопроникновения

и познания небесконечен –

топливо для горения однажды

кончается даже у звёзд,

поэтому грей почаще ладонями

мои руки и плечи

(ты можешь делать это

пока что при каждой встрече)

и говори о птицах,

улетевших с насиженных гнёзд.

А я буду слушать тебя

и думать о чём-нибудь отвлечённом,

поскольку птицам присуще

странное свойство парить и летать,

но ты ухитришься заполнить меня

с точностью до микрона,

и время на двадцать долгих минут

станет взрывным и лимонным –

а после я попрошу, и кто-то

ещё добавит минут двадцать пять.

В сущности, всё это, конечно,

совсем не имеет значения –

мы не придумали нового

в процессе слияния тел.

Это всего лишь слова

и дразнящие прикосновения,

это всего лишь познание

и взаимопроникновение,

это всего лишь одно

из немногих щекочущих нервы дел.

Любой физический процесс

обречён неизбежно угаснуть.

Топливо для горения

однажды кончается даже у звёзд –

но смертные люди

обессмертили эти ласки,

и ты можешь ласкать меня

пока ещё очень часто,

если я попрошу,

и кто-то подержит

летящее время за хвост.

Целую пальцы твои… Здравствуй

Целую пальцы твои кончиками своих пальцев…

Здравствуй…

Ты тоже чувствуешь, что мир сжался

и замер на расстоянии одного удара

вечно спешащего сердца?

Хотя у нас безвизовый коридор,

мы, конечно же, злостные невозвращенцы

и нарушители собственных границ.

Ты адепт новой веры моих открытых ключиц.

Я для тебя раздеваюсь – обязуешься чтить?

Читать между строк и,

не веря ни единому слову,

верить в меня?

Слова…

Это слова нами играют,

обещанием мая манят,

вот-вот захлопнется западня…

Клак…

Так тихо…

… Пальцам, сведённым в «замок»,

невдомёк, что в мире существует

что-то ещё.

Целую тебя непоследовательно:

губы…

           и снова губы…

                                   и снова…

плечо.

Развиваю серию поцелуев на кончиках пальцев.

В кои-то веки не опасайся данайцев…

Время бьётся мобильно,

упакованное в пластик

руками трудолюбивых китайцев.

Простим ему вечную спешку:

у нас тысяча лет впереди,

как у всех, кто уже обращён

в эру открытых ключиц,

доверчивых пальцев –

чем и выведен из-под влияния

временных зон.

И пускай в мир заоконья приходят

гнетущие холода –

целую пальцы твои…

                    Здравствуй всегда…