Текст книги "Шибуми"

Автор книги: Треваньян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Беря под контроль ЦРУ, Компания не встретила никакого сопротивления со стороны исполнительной власти; президент и его правительство не стали ни во что вмешиваться, поскольку приближались выборы; в это горячее время вся общественно полезная деятельность приостанавливалась. Впрочем, Компанию мало волновало, кто придет к власти. Она была уверена, что сумеет любого оппозиционера вовремя прибрать к рукам.

Но и в отлаженном механизме Компании однажды произошел сбой, когда группа молодых наивных сенаторов решила расследовать дело об арабских миллионах, позволявших арабам управлять американскими банками и оказывать давление на правительство Соединенных Штатов в отношении их моральных обязательств перед Израилем. Однако расследование это не зашло слитком далеко; оно прекратилось, как только Кувейт пригрозил забрать свои деньги из кладовых Америки. В своем отчете комиссия Сената красноречиво и доходчиво объяснила налогоплательщикам, что она не может со всей уверенностью подтвердить факт государственного шантажа, поскольку ей не позволили продолжить расследование.

Размышления о таких грустных вещах и служили причиной дурного настроения Заместителя. Он с раздражением думал о том, что у него нет больше власти, что он не может управлять своими людьми, но тут послышался стук распахивающихся дверей. Поднявшись с места, Заместитель с болью следил, как Даймонд быстро и энергично вышагивает по проходу, сопровождаемый секретаршей, влачащей за ним ворох длинных бумажных лент, выданных “Толстяком”, и пачку фотографий членов “Мюнхенской Пятерки”.

Желая показать, что он тоже заметил появление Даймонда, Старр слегка приподнял над стулом свой зад и тут же, пробормотав что-то невнятное, плюхнулся обратно. Наблюдатель Хаман при виде мисс Суиввен вскочил на ноги, заулыбался и неуклюже поклонился, пытаясь сделать это по-европейски непринужденно. “Обворожительная женщина, – подумал он. – Просто роскошная! Кожа белая, как снег. И все – как это говорится по-английски? – округлости при ней”.

– Киномеханик готов? – спросил Даймонд, усаживаясь в стороне от собравшихся.

– Да, сэр, – протянул Старр. – Вы собираетесь просмотреть фильм еще раз?

– Я хочу, чтобы вы, олухи, просмотрели его еще раз.

Заместителю не очень-то понравилось, что его называют олухом вкупе с мелкой сошкой, но он умел переносить оскорбления с достоинством. Это качество можно было, пожалуй, назвать его высшим административным умением, если не сказать – искусством.

– Вы не предупредили, что хотите посмотреть фильм второй раз, – заметил Старр. – Боюсь, что механик еще не перемотал ленту.

– Пусть крутит как есть. Это не имеет значения. Наклонившись к интеркому, Старр отдал необходимые распоряжения, и лампы на стенах стали медленно гаснуть.

– Старр! – раздался в полумраке голос Даймонда.

– Да, сэр?

– Бросьте сигару.

* * *

…Двери лифта съезжаются и разъезжаются, наталкиваясь на голову мертвого террориста-японца. Человек оживает и скользит вверхпо стене. Дыра в его кисти исчезает, и он вытаскивает из своей спины пулю. Он пятится обратно, проталкиваясь через стайку ребятишек. Девочка плавно поднимается с пола, красное пятно на ее платье съеживается, впитываясь обратно в живот. Добравшись до залитого светом главного входа, японец пригибается, а осколки разбитого стекла, слетевшись с разных сторон, вновь образуют гладкую и прозрачную прямоугольную поверхность. Второй террорист вскакивает с пола, на лету подхватывает свою винтовку, и нисеи отступают, пока камера, наконец, резко не уходит в сторону, показывая теперь израильского парня, раскинувшегося на каменных плитах пола. Затылок его, будтовыхваченный объективом откуда-то из пустоты, мгновенно занимает подобающее ему место; выдранный из его бедра кровавый лоскут снова пристает к брюкам. Парень вскакивает и пятится задом, на ходу подхватывая с пола свой рюкзак. Камера шарит по залу, пока не натыкается наконец на второго израильтянина как раз в тот момент, когда его щека прирастает к скуле. Он поднимается с колен, и струя крови втягивается в его грудь. Оба парня спокойно двигаются к контрольному пункту. Один из них оборачивается и улыбается. Они не спеша пробираются сквозь группу итальянцев, которые толпятся, толкая друг друга и приподнимаясь на цыпочки. Молодые люди снова становятся в очередь к стойке иммиграционного контроля, итальянский офицер поднимает резиновый штампик. и разрешение на въезд бесследно исчезает из их паспортов. Рыжеволосая девушка отрицательно покачивает головой, затем благодарно улыбается…

* * *

– Стоп! – голос мистера Даймонда слышен и в кинопроекторной.

* * *

Девушка на экране застывает; автоматическая противопожарная заслонка кинопроектора приглушает яркость изображения…

* * *

– Видите эту девушку, Старр?

– Разумеется.

– Можете вы что-нибудь сказать о ней? Вопрос этот, скорее напоминавший требование, несколько смутил Старра. Он чувствовал, что летит в пропасть, но все-таки приосанился и забубнил голосом туповатого простака:

– Хм… посмотрим. Фигурка – что надо! Духовка согреет и на Аляске. Руки и талия тонковаты, я бы предпочел поплотнев, но ничего! Чем ближе к кости, тем слаще мясо! – Старр выдавил из себя сиплый смешок. Его поддержал только мистер Хаман.

– Старр? – произнес Даймонд в ледяной тишине. – Сделайте мне одолжение – прекратите валять дурака. В том, что сейчас происходит, нет ничего смешного. Особенно для вас. Вы завалили дело, обрубив все концы, Старр. Вы понимаете это?

Воцарилось молчание. Заместитель хотел было вмешаться в разговор, но вовремя передумал.

– Старр! Вы понимаете это? Отвечайте! Старший Оперативник шумно вздохнул:

– Нет, сэр, не совсем.

Заместитель откашлялся и не сказал ни слова.

– Старр! Взгляните теперь сюда. Вы узнаете эту девушку? – спросил Даймонд.

Мисс Суиввен достала из папки фотографию. Старр взял в руки снимок, стараясь получше разглядеть его в тусклом свете огоньков интеркома.

– Да, сэр. Узнаю.

– Кто она?

– Это та девушка, которую мы видим сейчас на экране.

– Совершенно верно. Ее зовут Ханна Стерн. Ее родственник – Аза Стерн, организатор “Мюнхенской Пятерки”. Она была третьим членом диверсионного отряда.

– Третьим? – с изумлением переспросил Старр. – Но… нас предупредили, что их будет только двое.

– Кто дал вам эти сведения?

– Эти данные мы получили от арабских ребят.

– О, да, мистер Даймонд, – заговорил было араб. – Наши разведчики…

Но Даймонд, прикрыв глаза, медленно, недоуменно качнул головой:

– Старр! Вы хотите сказать, что вся операция основывалась на информации, полученной из арабских источников?

– Понимаете, сэр… Да, сэр. – Голос Старра прозвучал глухо, точно из него выпустили весь воздух. Действительно как он мог вляпаться в такое дерьмо? Непростительная глупость.

– Мне кажется, – вмешался, кашлянув, Заместитель, – что в этом случае на плечи наших арабских друзей должна лечь немалая часть ответственности за провал операции.

– Вы ошибаетесь, – жестко ответил Даймонд. – Их ничего не касается. У них есть нефть.

Арабский представитель заулыбался и кивнул:

– Мой дядюшка, мистер Даймонд, тоже часто говорит, что…

– Отлично. – Даймонд встал. – Прошу всех оставаться на своих местах. Меньше чем через час я снова вас вызову. За это время я уточню кое-какие данные. Может быть, мне удастся что-нибудь сделать с тем, что вы тут наворотили.

Он двинулся к выходу, за ним, стараясь не отставать, засеменила мисс Суиввен.

Заместитель прокашлялся, словно желая что-то сказать, затем решил, что молчание – великая сила. Он посмотрел на Старра долгим, пристальным взглядом и затем широким шагом вышел из зала.

– Ну что ж, приятель, – произнес Старр, рывком поднимаясь со своего стула, – не перекусить ли нам пока? Сдается мне, что изрядная доля дерьма свалилась в нашу бочку с медом…

Араб хихикнул и кивнул, представив себе, как некий изысканный гурман достает из коробки с халвой громадную лепешку верблюжьего навоза.

Некоторое время над пустым кинозалом сияла улыбка Ханны Стерн. Затем киномеханик начал перематывать ленту, и изображение исказилось. Точно темные щупальца гигантского спрута наползли на прекрасное лицо, покрыли его отвратительными струпьями и сдернули с экрана, который вновь засветился девственной белизной.

ЭШЕБАР

Ханна Стерн сидела за столиком кафе под сводами галереи, окружавшей центральную площадь Тардэ. Невидящим взглядом она смотрела в кофейную чашку; гранулированный кофе был черный и густой. Солнечный свет, отражаясь от белых каменных зданий, слепил глаза. Из кафе до слуха Ханны доносились голоса четырех старых басков, игравших в мусс; игра сопровождалась беспрерывными выкриками: баи… пассо… пассо… алла Джанкоа!.. пассо… алла Джанкоа!.. Последнее выражение слышалось чаще других, повторяясь на разные лады со всеми мыслимыми оттенками ударений и интонаций, в зависимости от того, блефовал игрок, переживал неудачу или делал очередной ход.

Последние семь часов Ханна Стерн то продиралась сквозь действительность, больше похожую на ночной кошмар, то мягко покачивалась на волнах грез, уносивших ее от всех проблем в какие-то неясные, туманные дали. Девушке казалось, что из тела ее выкачали всю кровь, а вместе с нею все чувства, ощущения и эмоции; внутри ее существа образовалась какая-то странная, сосущая пустота. Теперь, на грани нервного срыва, бесконечное, равнодушное спокойствие словно обволокло ее душной пеленой… Ей даже немного хотелось спать.

Реальное и фантастическое; значительное и никчемное; тогда и теперь; прохладная тень и жаркое зыбкое марево пустой городской площади; голоса людей, произносящие нараспев слова самого древнего из европейских языков… Все неразрывно сплелось, перепуталось, смешалось. Все происходило с кем-то другим, не с ней, с кем-то, кому она бесконечно сочувствовала, но ничем не могла помочь.

После кровавой бойни в Римском международном аэропорту она каким-то образом сумела проделать весь этот путь из Италии до кафе в маленьком баскском городке, известном своими базарами. Мысли ее путались, она была потрясена случившимся и все же сумела пересечь пространство в полторы тысячи километров менее чем за девять часов. Но теперь, когда до цели оставалось всего ничего, Ханна чувствовала, что последние силы покидают ее. Их запас был исчерпан до дна; ей казалось, что именно теперь, в последний момент, она вдруг может погибнуть из-за какой-нибудь нелепой случайности, хотя бы даже по прихоти этого бездельника – хозяина кафе.

Увидев, как ее товарищи падают под пулями, Ханна почувствовала невыразимый ужас; она застыла на месте, не в силах пошевелиться, не веря своим глазам, а люди бежали мимо, натыкались на нее, толкали. И вновь загрохотали выстрелы. Отчаянные вопли донеслись с той стороны, где многочисленное итальянское семейство поджидало своего родственника, прибывшего этим же рейсом. Наконец всеобщая паника подхватила и ее; как слепая, Ханна двинулась вперед, к выходу из зала, за которым сияло солнце, к свету. Она хватала воздух ртом, пила его частыми короткими глотками. Мимо пробежал полицейский. Ханна приказала себе двигаться дальше – останавливаться ни в коем случае нельзя. Неожиданно девушка ощутила, как болят все ее мышцы, как они напряжены в ожидании пули. Она миновала старика с белой бородкой клинышком, сидевшего на полу, похожего на заигравшегося ребенка. Раны не было видно, но лужа темной крови под стариком расплывалась все шире. Он поднял глаза и вопросительно взглянул на нее.

– Простите. Мне очень жаль. Мне в самом деле очень жаль, – тупо пробормотала Ханна.

Полная женщина в группе итальянцев истерично вскрикивала, задыхаясь от рыданий. Вокруг нее суетились больше, чем возле других членов семьи, неподвижно лежащих на каменных плитах. “Мать!” – подумала Хана.

Внезапно над всей этой суматохой, беготней и криками прозвучал спокойный и ясный голос диктора аэропорта, объявляющего посадку пассажиров на рейс самолета компании “Эйр Франс” на Тулузу, Тарб и По. Слова, записанные на пленку, звучали чисто и четко, легко проникая в сознание, разительно отличаясь от надрывных, перебивающих друг друга голосов, оглушительных и неразборчивых. Радио повторило сообщение по-французски, и тут Ханну словно что-то ударило – смысл фразы дошел до нее. Выход номер одиннадцать. Выход номер одиннадцать.

Стюардесса напомнила Ханне, что нужно поднять спинку сиденья.

– Да, да. Простите.

Минутой позже, возвращаясь с другого конца самолета, та же стюардесса вежливо попросила Ханну пристегнуть ремни.

– Что? Ах, да! Простите.

Самолет окунулся в пелену облаков, затем вырвался из нее в сияющую, просторную, необъятную голубизну. Мерный гул двигателей, подрагивание фюзеляжа. Дрожь прошла и по телу Ханны, она почувствовала себя беззащитной, одинокой маленькой девочкой. Рядом с ней в кресле мужчина средних лет читал какой-то журнал. Время от времени глаза его отрывались от страницы и быстро скользили по ее загорелым ногам под шортами цвета хаки. Почувствовав его взгляд, девушка застегнула одну из двух расстегнутых верхних пуговок на рубашке. Мужчина улыбнулся и кашлянул. Он, кажется, собирается заговорить с ней! Этот сукин сын хочет ее подцепить! Боже милосердный!

Внезапно ей сделалось дурно.

Хана добралась до тесной кабинки туалета, опустившись на колени, склонилась над унитазом, – и тут ее вырвало. Вернулась она бледная и ослабевшая, на коленях ее отпечатался рисунок керамических плиток пола, и стюардесса – внимательная и предупредительная девушка – стала обращаться с ней теперь с некоторой долей превосходства.

Подлетая к По, самолет слегка накренился на одно крыло, и Ханна, выглянув в иллюминатор, залюбовалась открывшимся перед ней видом Пиренеев; их острые, покрытые снегам вершины пронзали прозрачный ледяной воздух, напоминая бурное море, вздыбившееся белыми гребнями волн.

Где-то там, в горах, в области, населенной басками, живет Николай Хел. Только бы удалось добраться до него…

Выйдя из здания аэропорта и стоя под холодными лучами солнца Пиренеев, Ханна вдруг сообразила, что у нее совершенно нет денег. Все наличные боевиков находились у Аврима. Ей придется проситься на попутки, а она даже не знает маршрута. Ладно, можно положиться на водителей. Ханна была уверена, что ей не составит труда остановить машину. Когда девушка молода и хороша собой… да к тому же с неплохой грудью…

Первый же остановленный грузовик довез девушку до По, и шофер предложил подыскать местечко, где бы она могла остановиться на ночь. Вместо этого Ханна попросила его отвезти ее в пригород и показать ей дорогу на Тардэ. Машина, видимо, была тяжела в управлении, так как рука водителя дважды соскальзывала с рычага, задевая ногу девушки.

Следующий автомобиль ей удалось тормознуть почти сразу же. Нет, он едет не до Тардэ. Только до Олерона, – объяснил шофер. Но он найдет место, где она могла бы переночевать… Спасибо, не по пути.

Еще одна машина, еще один предупредительный, готовый на все услуги водитель, и Ханна добралась наконец до маленькой деревушки Тардэ; там, в кафе на площади, она могла разузнать, куда ей двигаться дальше. Она тут же натолкнулась на первую преграду – местный диалект, так называемый langue doc с сильной примесью баскского, в котором самое короткое слово состоит из восьми слогов.

– Что вы ищете? – поинтересовался владелец кафе, отрывая взгляд от ее блузки только для того, чтобы осмотреть шорты.

– Мне нужно попасть в Шато Эшебар. Там живет мистер Николай Хел.

Хозяин кафе нахмурился, бросил испытующий взгляд на сводчатый потолок и поскреб себе голову под беретом – неотъемлемой частью баскского туалета, которую мужчины снимают только когда ложатся в постель или в гроб, да еще во время игры в лапту, если им приходится брать на себя обязанности рефери. Нет, он не припоминает такого имени. Как вы сказали, Хел? (Он хорошо произнес “х”, такой звук есть и в баскском языке.) Может быть, жена знает. Он сейчас спросит. Не желает ли мадемуазель пока что-нибудь заказать? Ханна заказала кофе, и ей тут же принесли его – густой, горький, только что с огня – в жестяном кофейнике, луженом-перелуженом; на нем просто живого места не было от оловянных нашлепок, налепленных жестянщиком, и все же он тек. Хозяин смотрел на эту течь с сожалением, но также и с безропотной, обреченной покорностью судьбе. Он выразил надежду, что кофе, капнувший девушке на ногу, не обжег ее. Он недостаточно горяч для ожога? Прекрасно. Прекрасно. Хозяин исчез в глубине кафе.

Это было пятнадцать минут назад.

Глаза Ханны ныли от света, и она с трудом разлепляла их, глядя на залитую солнцем площадь, совершенно пустую, если не считать нескольких машин, в основном немецких малолитражек, стоящих в самых неожиданных местах, там, где крестьянам, которые на них приехали, удалось их приткнуть.

С оглушительным ревом мотора, скрежеща шестернями передач и изрыгая ядовитые выхлопные газы, громадный немецкий грузовик показался из-за угла, едва не задевая белые оштукатуренные стены домов. Обливаясь потом, то и дело крутя руль в разные стороны и с силой давя на пневматический тормоз, сидевший за рулем немец сумел-таки вывести свое гигантское чудовище на старую маленькую площадь, но только для того, чтобы тут же столкнуться с самым ужасным из препятствий. Переваливаясь, как утки, две баскские кумушки с плоскими, грубыми лицами, бредя через улицу, увлеченно сплетничали, не замечая ничего вокруг. Немолодые, отяжелевшие, дебелые, они брели не спеша, с трудом передвигая свои распухшие, как бочонки, ноги, не обращая внимания на то, что машина ползет за ними на самой малой скорости, а шофер кипит от ярости, бормоча проклятия и отчаянно колотя кулаком по баранке.

Ханна Стерн не смогла оценить по достоинству этот ярчайший и чрезвычайно убедительный образчик франко-германских отношений в Общем Рынке, так как в этот момент в дверях показался наконец владелец кафе; его треугольное баскское лицо уже с порога излучало чистую радость вновь обретенного знания.

– Так вы разыскиваете мистера Хела! – воскликнул он.

– Именно его; я же вам так и сказала.

– Ну вот, если бы я знал, что вам нужен мистер Х-хел… – Он весь изогнулся, укоризненно воздев вверх руки, как бы желая показать, что, выражайся она яснее, – это сэкономило бы им обоим массу времени и сил.

Затем он объяснил ей, как добраться до Шато Эшебар: сначала, выехав из Тардэ, нужно перебраться через русло горного потока (он произносил “Тар-р-рдэтс”, звучно раскатывая “р” и выговаривая слово так, как оно пишется)<По-французски слово пишется “Tardets”, причем конечные согласные в большинстве случаев не читаются>, потом проехать через деревеньку Абанс-д’о (это название хозяин также произнес, тщательно выговаривая каждый слог, так что у него получилось “А-бан-сэ-де-Хот”)<Abense-de-Haut – французы обычно не произносят “Н” и “t” на конце слова. Носовое произношение свойственно для французского языка. Конечное “с” часто не произносится> и дальше, вверх по дороге, через Лишан (он сказал “Лишанс”, выговаривая конечное “с” и без всякого носового призвука), а там уж свернуть вправо, на дорогу, ведущую к холмам Эшебара.

– Только не вздумайте свернуть влево, а то попадете в Лик.

– Это далеко отсюда?

– Да нет, в общем-то не так уж далеко. Но вам ведь не нужно в Лик, не правда ли?

– Я имела в виду Эшебар! Далеко отсюда до Эшебара?! – Ханна страшно устала, ее нервы были напряжены до предела, и даже такое невинное занятие, как вытягивание из баска простейшей информации, показалась ей непосильным трудом.

– Нет, недалеко. Километра два за Лишаном.

– А до Лишана сколько? Хозяин пожал плечами:

– Ну, пожалуй, километра два после Абанс-д’о будет. Да вы мимо не пройдете. Если только, конечно, не свернете влево. Тогда уж вы его не найдете точно! Никак не сможете, потому что будете в Лике, понимаете?

Старики, игравшие в мусс, оставили свою игру и столпились за спиной хозяина кафе, с интересом наблюдая за всей этой неразберихой, причиной которой была молоденькая иностранная туристка. Они коротко посовещались между собой, говоря по-баскски, и сошлись наконец на том, что, если девушка повернет налево, она рано или поздно действительно окажется в Лике. Что ж, в конце концов, Лик не такое уж плохое местечко. Разве не там произошла эта знаменитая история с Ликским мостом, построенным с помощью лилипутов, которые спустились с гор, а затем…

– Послушайте! – взмолилась Ханна. – Есть здесь кто-нибудь, кто мог бы довезти меня до Шато Эшебар?

Владелец кафе и игроки в мусс сбились в кучку и загалдели. Они галдели до тех пор, пока отношение к делу каждого из собравшихся не было окончательно выяснено и неоднократно подтверждено. Тогда хозяин кафе выразил всеобщее мнение:

– Нет.

Все решили, что эта молоденькая иностранка в шортах и с рюкзаком – одна из тех туристок-спортсменок, которые известны любезностью и доброжелательностью, но чаевых от них не дождешься. Посему не нашлось ни одного желающего везти ее в Эшебар, кроме самого старого из игроков в мусс; тот, может, и рискнул бы, понадеявшись на удачу, – да вот беда – у него не было машины.

Со вздохом Ханна подняла с полу свой рюкзак. Хозяин кафе заметил ей, что она еще не расплатилась за кофе, и тут девушка вспомнила, что у нее совсем нет французских денег. Она попыталась объяснить ему это с выражениями шутливого раскаяния, натужно смеясь над нелепостью ситуации. Однако тот продолжал, не отрываясь, в скорбном молчании смотреть на чашку с остатками кофе, за который не было заплачено. Игроки в мусс начали с воодушевлением обсуждать этот новый поворот событий. Как? Туристка выпила кофе, не имея денег, чтобы заплатить за него? Быть может, для таких случаев существуют какие-нибудь законы?

Наконец хозяин кафе с долгим, прерывистым вздохом поднял на Ханну влажные глаза, в которых застыли горе и безнадежность. Неужели она действительно хочет сказать ему, что у нее не найдется двух франков, чтобы заплатить за кофе, – забудем про чаевые – всего лишь два франка за чашку кофе? Дело даже не в деньгах – тут важен принцип. В конце концов, он ведь платил за этот товар; и он оплачивал газ, для того чтобы вскипятить воду; да еще регулярно, раз в два года, он платит лудильщику, чтобы тот чинил кофейник. Он не из тех, кто не платит своих долгов. В отличие от других, которых он мог бы прямо сейчас назвать.

Ханну душило раздражение, и в то же время ее разбирал смех. Ей просто не верилось, что весь этот спектакль с его мелодраматической декламацией и трагическими жестами затеян из-за двух франков. (Она не знала, что чашка кофе на самом деле стоит одинфранк.) Никогда прежде она не сталкивалась с этим чисто французским видом жадности, когда деньги – мелкие монеты и бумажки – становятся центром внимания, приобретая большее значение, чем товары, удобства, достоинство. Когда они становятся даже важнее, чем подлинное богатство. Ханна не могла знать, что, несмотря на свои баскские имена и внушительный вид, эти крестьяне, в сущности, уже ничем не отличаются от основной массы французов, и так же, как все, они находятся под постоянным прессингом средств массовой информации, радио и телевидения, а также системы государственного образования, с помощью которой современная история творчески интерпретируется, с тем чтобы подсластить горькую пилюлю правды для населения Пятой республики.

Усвоив образ мыслей petit commercant<Мелкого лавочника (франц.)>, эти крестьяне, никуда не выезжавшие из своей баскской деревни, разделяли теперь и взгляды французов на деньги: ведь удовольствие от полученной за труды сотни франков – ничто по сравнению с невыносимыми страданиями, которые испытывает человек, потерявший сантим.

В конце концов, сообразив, видимо, что пантомима с выражением немой скорби и разочарования ничего ему не даст и не поможет выжать законные два франка из молодой иностранки, владелец кафе, извинившись перед Ханной, с саркастической вежливостью сказал, что ему нужно на минутку отлучиться.

Вернувшись через двадцать минут, после напряженной дискуссии с женой в задней комнате, он обратился к девушке с вопросом:

– Мистер Хел – ваш друг?

– Да, – солгала Ханна, не желая углубляться в подробности.

– Хорошо. В таком случае, надеюсь, что мистер Хел заплатит за вас, если уж вы так бедны.

Он вырвал листок из блокнота с эмблемой какой-то компании и что-то черкнул на нем. Затем аккуратно сложил его дважды, тщательно загладив ногтем места сгибов.

– Передайте это, пожалуйста, мистеру Хелу, – холодно сказал он, протягивая листок девушке.

Глаза его больше не скользили по груди Ханны и по ее стройным ногам. Есть на свете вещи и поважнее флирта.

Ханна битый час перебиралась по мосту д’Абанс через горный поток, разливавшийся в дождливое время года, а сейчас мирно сверкавший внизу под лучами солнца; затем медленно начала подниматься по узкой гудроновой дороге, вьющейся среди Баскских холмов; черный гудрон размяк от жары. С двух сторон дорогу сдавливали древние каменные стены, и юркие ящерицы, бегавшие по ним, скрывались в щели, завидев приближающегося человека. На лугах паслись овцы; ягнята робко жались поближе к своим матерям; красновато-коричневые vaches de Pyrenees<Пиренейские коровы (франц.)> лениво бродили в тени запущенных яблоневых деревьев, глядя на проходящую Ханну своими кроткими, ласковыми и невероятно глупыми глазами. Узкая долина казалась очень уютной благодаря окружавшим ее круглым холмам, поросшим папоротником, за седловинами которых вздымались покрытые снегом вершины гор; их острые гребни врезались в высокое голубое небо. Еще выше, на самом краю окоема, парил ястреб; перья на его крыльях растопырились, точно пальцы, пытающиеся поймать ветер; покачиваясь, он распластался в воздухе, всматриваясь в далекую землю в поисках добычи.

Горячий воздух был крепок, как опьяняющий коктейль; жар смешал ароматы солнца и гор, запахи диких луговых цветов сливались с терпким духом скошенных трав и свежих овечьих орешков.

Отстранись от всего, что лежало за пределами этого маленького, сотканного из чистых запахов, линий и звуков островка, сладко утомленная зрелищем беспрерывно сменяющих друг друга чудесных пейзажей, чувствуя легкое головокружение, Ханна брела по дороге среди холмов, опустив голову и полностью погрузившись в созерцание носков своих кроссовок. Она не могла думать о настоящем, боялась представить себе будущее, не осмеливалась вспоминать о прошлом. Оттуда, из-за зыбких, непрочных границ того, что называлось “здесь и теперь”, возникали ужасные, угрожающие видения, расплывчатые, но от этого не менее жуткие, Если только дать им волю, они разрастутся и погубят ее. Не думать, главное – ни о чем не думать. Ты должна просто идти, идти и смотреть на носки твоих кроссовок. Нужно только добраться до Шато д’Эшебар, – это все. Добраться и поговорить с Николаем Хелом – ничего больше. А до и после сейчас нет.

Ханна дошла до развилки и остановилась. Направо дорога круто забирала к вершине холма, к деревушке; за сбившимися в кучу каменными и оштукатуренными домиками виднелся широкий фасад крупного строения с выступающей над ним мансардой; по-видимому, это и был замок. Окруженный высокими каменными стенами, он выглядывал из-за стройных стволов сосен.

Ханна глубоко вздохнула и, еле передвигая ноги, побрела туда; к физической усталости девушки примешивалось еще и какое-то внутреннее отупение, оцепенение всех чувств, предохранявшее ее от нервного срыва. Только бы добраться до замка… только бы встретиться с Николаем…

Две женщины в черных платьях, сплетничавшие через низкую каменную стену, как по команде, умолкли и замерли, с любопытством и недоверием уставившись на появившуюся неизвестно откуда незнакомку. Куда, интересно, она направляется, эта бесстыжая девчонка, так нахально сверкающая голыми коленками? В замок? Ну что ж, все ясно. Какие только странные люди не посещали замок с тех пор, как этот иностранец приобрел его! Не то чтобы мистер Хел был плохим человеком. Напротив, мужья похваливают его. И все-таки… Он чужак. И тут ничего не попишешь. Он живет в этих краях всего лишь четырнадцать лет, в то время как все остальные жители деревни (девяносто три человека) могут насчитать десятки могильных плит вокруг церкви, на которых высечены родовые имена их предков; некоторые из этих имен выбиты совсем недавно, другие едва можно прочесть. Пять столетий дождей и ветров – это немало. Нет, вы только взгляните! Эта нахалка даже не подвязывает свою грудь! Она только того и хочет, чтобы мужчины увивались за ней, да, да, именно это ей нужно! Помяни мое слово, милая, – принесет она младенца в подоле, если не побережется! Кто на ней тогда женится? Она кончит тем, что будет резать на кухне овощи и скрести полы в доме своей сестры. А сестрин муж непременно станет приставать к ней, когда напьется. В один прекрасный день, когда сестра ее будет на сносях, эта шлюшка ляжет под ее мужика! Вероятно, это случится в амбаре. Так уж оно обычно бывает. А сестра обо всем узнает и выгонит потаскушку из дома! Куда она тогда пойдет? Ей ничего не останется, как только стать проституткой в Байонне, вот что с ней станется!

Еще одна женщина остановилась рядом с двумя кумушками. Что это за девчонка выставляет напоказ свои ноги? Да мы и сами не знаем – так, какая-то потаскушка из Байонны. Она даже не из басков! Как вы думаете, может, она протестантка? О нет, это уж слишком, я бы не решилась такого утверждать. Просто потаскушка, которая спит с мужем своей сестры. Такое обычно случается с теми, кто ходит с неподвязанной грудью.

Правда, сущая правда.

Проходя мимо женщин, Ханна подняла глаза.

– Bonjour, mesdames, – поздоровалась девушка.

– Bonjour, mademoiselle, – пропели кумушки хором, улыбаясь открыто и добродушно, как все баски.

– Прогуливаетесь? – спросила одна из женщин.

– Да, мадам.

– Очень хорошо. Счастливица вы – можете позволить себе отдохнуть.

Женщина слегка подтолкнула локтем свою соседку – ловко она ее поддела, а?

– Вы ищете замок, мадемуазель?

– Да, мне нужно в замок.

– Ступайте этой дорогой – и как раз упретесь в то, что вам и нужно.

Снова подталкивание локтем. И еще одно. Конечно, опасно говорить вот так, почти без обиняков, но до чего же умно это было сказано – просто восхитительно!

Ханна остановилась перед тяжелыми решетчатыми воротами. Поблизости никого не было видно, и она не заметила ни звонка, ни молоточка. Замок возвышался над стенами метрах в ста от нее. Не зная, на что решиться, девушка собралась было пройти к другим воротам, поменьше, которые она заметила с дороги. Она уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг за спиной ее раздался чей-то звучный голос: