Текст книги "Боль с привкусом дикой рябины (СИ)"
Автор книги: Толкиенист обыкновенный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Входи! – доносится приглушенный голос из-за двери и Леголас, чуть поморщившись, нажимает на резную ручку.
Дверь открывается совершенно бесшумно, и он потерянно замирает на пороге, не зная, что должен делать теперь.
Отец, – король – сидит за столом в центре комнаты, пристально разглядывая старинный пергамент в своих руках. Он выглядит… уставшим.
Леголас видит это – скорее просто чувствует – сквозь пелену маски непоколебимой твердости на отцовском лице. Конечно, король никогда не позволит кому бы то ни было застать себя врасплох, стать свидетелем минутной слабости.
Но Леголас просто чувствовал это. Он не знал отца настолько хорошо, чтобы заметить, разглядеть сквозь толстый панцирь, никогда не знал, и вряд ли когда-нибудь узнал бы; но ему хватало просто быть сыном, чтобы ощущать эту усталость как свою собственную.
– Леголас. – Король произносит его имя с какими-то особенным выражением: смесью детского удивления, раздражения и равнодушия одновременно. Так, как умел только один он во всем мире.
– Вы хотели меня видеть, милорд? – спрашивает он, поднимая голову и твердо встречая пристальный взгляд малахитовых глаз отца.
– Да, хотел. Наверное, мне стоило бы поздравить тебя, мой дорогой наследник, – говорит Трандуил, выделяя голосом последние слова. Он медленно поднимается с места, откладывая листки в сторону и выходит из-за стола, останавливаясь на расстоянии пары шагов от самого Леголаса, закладывает руки за спину. – Лгать не буду, особой радости я по этому поводу не испытываю. Что такого ты сделал? Лишь показал свои умения в бою, за которые стоило бы благодарить только твоих наставников и многовековой опыт, да за моей спиной сошелся с одним из лордов, скорее всего, с Айноном, заполучив тем самым победу и в первом испытании. Отчего же? Потому ли, что всего-то хотел обеспечить себе безопасность – или же просто знал, что самостоятельно справиться не в состоянии?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, владыка, – бесцветно произносит Леголас. Он не сильно поражен тем, что королю каким-то образом стало известно о произошедшем. В конце концов, это был лишь вопрос времени.
Ничто в королевстве не случается без ведома Его Величества Трандуила – это знали все.
Да и что ему грозит? Все уже свершилось, результаты стали достоянием общественности, и король уж точно никогда не придаст произошедшее огласке, тем самым ставя под удар собственную репутацию.
Леголас знал это так же хорошо, как и то, что отец понимает, что он знает.
И кривая ухмылка на губах Трандуила служила лишь подтверждением. Тот качает головой, не переставая улыбаться, и продолжает говорить:
– Знаешь, а мне ведь не составило труда найти изначальный вариант теста, пройденного тобой. – Леголас вздрагивает словно от удара, не в силах сдержать удивление. Это было неожиданно.
– Вот как.
– Да, именно так. И знаешь, что еще? Ты вполне мог бы занять место второе, если не первое, при этом не рискуя выбыть из испытаний, из-за того, если бы кто-нибудь узнал о вашей очаровательной афере, и не нужно было бы выполнять свое – весьма сомнительное – обещание твоему благодетелю; уж не знаю, что именно ты должен был сделать.
– О. – Леголас замирает, прикусывая губу. Услышать подобное было довольно… внезапно. Значит, все же часы, проведенные в библиотеке за кропотливым изучением пыльных талмудов и собственных записей, не прошли даром.
– А теперь не потрудишься ли ты объяснить, что за слухи ходят о том, что на первом экзамене у Его Высочества случился едва ли не приступ, и он чуть было не напал на сына Храванона. И многие из присутствующих посчитали его безумным. Безумным, Леголас. Как, помилуй, я должен это понимать?
Леголас застывает на месте, не зная, что сказать. Отец лишь молча смотрит на него, до ужаса равнодушно. Вновь разочарованно. В повисшей тишине он слышит мерные удары собственного сердце в груди. Слишком громкие, слишком быстрые, слишком… Просто слишком.
Внезапно становится страшно. Страшно, как никогда прежде. Что-то случится, произойдет совсем скоро и это что-то будет самым важным моментом в его жизни – Леголас просто знает.
– Это была случайность, – неуверенно произносит он, понимая, что, разумеется, это не оправдание. И даже не правда.
– Случайность? – лицо короля искажает вспышка гнева. Он не говорит уже – шипит, опасно сужая глаза и подступая все ближе. – Леголас, мне плевать, что с тобой происходит, больно ли тебе, плохо ли, мне будет плевать, если ты и правда обезумел, мне будет плевать, даже если ты умрешь в один день. Мне будет плевать, слышишь?
– Твори, что хочешь, сходи с ума, трави себя ядами, прыгай со скалы, но не смей, – слышишь, не смей, – порочить честь семьи, позорить меня своими жалкими проявлениями эмоций на публике. Пока ты не показываешь своих чувств, пока держишь маску, пока соответствуешь своему имени и титулу, соответствуешь мне, что ж – прекрасно, делай, что душе угодно. Но никогда не смей выставлять это напоказ, позволяя всему королевству узреть свой позор. Но нет, ты даже это понять не в состоянии!
Леголас молчит, глядя на отца широко распахнутыми глазами, чувствуя, как кровь отливает от лица. Мутные от злости темно-зеленые глаза напротив сияют от ярости, холодного презрения и жгучей черной ненависти.
Трандуил стоит уже почти рядом, в каких-то жалких паре дюймов, и юноша кожей ощущает обжигающие волны злости, исходящие от него.
Каждое слово отзывается в груди новым приступом боли, разрушая ту хрупкую стену, выстроенную Леголасом в попытке укротить того темного, больного зверя в его разуме.
– Мне жаль, что ты мой сын, – шипит король сквозь зубы, и, брезгливо поморщившись, отстраняется, разворачиваясь. – Убирайся.
Мир Леголаса с пронзительным треском рушится. В последний раз.
***
Леголас бредет не разбирая дороги, зная только, что должен идти. Остановиться нельзя ни в коем случае – вновь вернется боль. Нужно идти, просто бежать, бежать что есть сил, дальше, дальше, туда, где все исчезнет, туда, где все вновь будет хорошо, спокойно, правильно.
По щекам градом катятся слезы, обжигая щеки, а грудь в который раз давит хриплый, отчаянный смех, что зачастую в сто крат хуже любых слез.
Слезы смывают боль, забирая воспоминания – смех же лишь усиливает ее, оставляя лишь темное понижение, того, что это – конец, дальше не будет ничего.
«Бежать, бежать, бежать», – набатом бьется в голове, «беги, беги, беги», – кричат птицы в багряно-алом небе, «беги», – шуршит листва, «беги», – вопит ветер в ушах.
В разуме вспыхивают странные картины воспоминаний, сливаясь одна с другой. Теплые синие глаза вспыхивают болью, темнеют от страха яркие изумрудные, кровавый цветок распускается на белом платье, пронзительный крик срывается с губ.
Кровь, теплая, липкая, пачкает пальцы, въедаясь под самую кожу, отпечатываясь каплями-шрамами на сердце, стекленеют карие глаза, бьет терпкий аромат диких ягод рябины и ежевики в нос, выскальзывает рукоятка меча из ослабевших ладоней.
Воспоминания калейдоскопом безумия танцуют пред глазами, грохотом звенит чужой крик в ушах, чтобы спустя мгновение прерваться, повиснуть в воздухе неоконченной нотой.
Леголас останавливается, хватаясь руками за горло. Сердце бешено бьется в груди, будто вот-вот вырвется, разрывая кожу.
Вспыхивают в воздухе незнакомые льдисто-серые глаза, мягкая, чуть горькая улыбка исключает чужие губы, ласково касается солнце лучами отчаянно-золотых волос.
– Хватит, дитя, – ласково шепчет ветер, и Леголас лишь подается вперед, безвольной тряпичной куклой падая в чужие теплые объятия. – Довольно страха, хватает боли. Не нужно бороться больше.
– Спаси меня, – надрывно шепчет Леголас, смаргивая соленую пелену пред глазами. – Помоги, прошу… Я не могу больше, просто не могу…
Он улыбается, и Леголас впервые за безумно долгое время чувствует лишь спокойствие.
Чужие руки вкладывают ему в ладони холодную рукоять кинжала. И Леголас отчаянно улыбается, сжимая в пальцах лезвие. Алая кровь окропляет черную землю, покрытую морозными разводами.
– Ты знаешь, что нужно сделать, чтобы это закончилось, – мягко произносит голос, и Леголас быстро кивает.
Он знает.
– Спасибо, – хрипло выдыхает эльф, сжимая в руке клинок. – Спасибо…
Зеркальное лезвие в последний раз сверкает в лучах заходящего солнца, прежде чем утонуть в темной горячей крови. Ему не больно даже, не страшно, лишь совсем немного горько. Но в следующее мгновение все чувства разом исчезают. Теперь уже в последний раз.
И Леголас улыбается. Теперь уже в последний раз.
Комментарий к Глава шестая: Во тьме
Хотелось бы просто поблагодарить всех тех святых людей, оставляющих комментарии. Именно вы – причина того, что глава выходит сегодня)
========== Глава седьмая: Унося звезду в руках ==========
«Oни говорят нам, что самоубийство есть величайшая трусость;… что самоубийство – грех; тогда как совершенно очевидно, что ничем так не дорожит человек – как его жизнью».
©Артур Шопенгауэр
Трандуил раздраженно проводит рукой по волосам, окидывая недовольным взглядом возбужденно шелестящие деревья, качающиеся будто на сильнейшем ветру, которого и в помине не было.
Лес был растерян, взволнован и даже… испуган? Именно это заставило короля, засидевшегося за картами и отчетами, подняться в полночь из-за стола, тенью покинув дворец и, незаметно проскользнув мимо стражи, оказаться наконец под темными кронами древ-исполинов.
Ветки тянутся к нему, движутся под ногами корни, сотрясая землю. Вокруг стоит странная тишина – молчат птицы, не слышно и зверей, лишь мерное биение его собственного сердца сплетается в чудном ритме с шуршащей листвой и скрипом деревьев.
Трандуил ступает медленно, будто бы через силу, не понимая толком, что чувствует в это мгновение. Внутри все притаилось – затишье перед бурей. Бурей, что последует совсем скоро – он уверен. И для всех будет лучше, если в этот миг он останется в полном одиночестве.
Подобные вспышки и пытаться подавить бесполезно: в конечном итоге все завершится еще хуже, окончательно стирая внутренние границы. Но они нужны, необходимы. Иначе – смерть. Эмоции будут всегда, как бы сильно он ни желал обратного. Эмоции же поднимают Магию.
Магия же бушует в фэа ураганом, выжигая изнутри, и Трандуил знает, Моргот возьми, что не дай он этой силе хоть иногда вырываться наружу – от него остается лишь выгоревшая оболочка да дикая стихия внутри. И ничего больше. Конец.
И Трандуил предпочитал оставаться живым, сохраняя большую часть времени здравый рассудок, чем в один день умереть как личность, оставляя свое тело безликой силе. Повторять древние традиции, созданные самыми первыми членами их семьи, не хотелось.
Трандуил трет переносицу, качая головой в ответ на свои мысли. На периферии сознания появилось странное леденящее чувство свершившейся беды. Словно бы случилось что-то страшное, что-то непоправимое…
Он делает несколько шагов вперед, отмечая, что и деревья теперь затихли, оставляя его в звенящей тишине. Беспокойство усиливается, болью давит на виски, пульсирует в кончиках пальцев. Впервые за ужасающе долгое время Трандуилу становится по-настоящему страшно.
Шаг, еще один, второй, третий…
Дыхание сбивается, а перед глазами расходятся белые круги. Сердце на миг замирает в груди, выделывая бешеный кульбит. Валар…
До боли знакомые синие глаза, – такие стеклянные, пустые глаза,, – равнодушно глядят в невозможно светлое небо, алая кровь ярким пятном выделяется на серой коже.
– Нет, нет, нет, – сбивчиво шепчет он, опускаясь на колени. – Нет…
Его мутит. Холодные стертые пальцы в собственной руке ощущаются ужасно неправильно, плохо. Трандуил открывает было рот, пытаясь закричать, но лишь сдавленно хрипит, чувствуя, как все силы в мгновение ока покидают тело.
Он закрывает рот руками, кусая губы до солоноватого привкуса крови во рту, с удивлением ощущая, как горячие дорожки слез опаляют кожу.
– Нет, нет, – Трандуила трясет, а случайный взгляд на испачканный в черной запекшейся крови кинжал, лежащий на примятой траве, вызывает новый приступ тошноты.
Тело Леголаса необычайно легкое, слишком легкое, и Трандуил прижимает его к груди, чувствуя, как губы сами собой кривятся в безумной улыбке. Объятия. Первые за чудовищно долгий срок.
Он отчаянно обнимает сына, до боли стискивая пальцы, и лишь судорожно хрипит, когда в нос бьет тяжелый запах мертвого тела, вместо привычного аромата дождя и земли, что всегда приносит с собою Леголас, пусть и не замечая того.
Но этого больше нет. Есть лишь отвратительно холодная кожа, удивленно распахнутые глаза и слипшиеся от крови волосы.
Но этого быть не может – Трандуил уверен. Он просто знает, Моргот возьми, знает и все тут. Леголас ведь не может… умереть, правда же?
Пройдет мгновение, и он вновь шевельнется, вырываясь из объятий, тряхнет волосами, злобно сверкнет глазами и, фыркнув что-нибудь идеально-вежливое, уйдет, чтобы в следующий раз встретиться с отцом лишь спустя несколько столетий.
Трандуил тогда непременно скажет какую-нибудь колючую и неправильную колкость, попытается задеть, оскорбит и на этом все закончится, они снова разойдутся и все станет, как прежде, правда ведь?…
Леголас, его светлый, живой, несдержанный, горячий Леголас, горящий ярчайшим пламенем, не может просто так взять и потухнуть, Трандуил просто знает это. Хочет думать, что знает.
Но этого отчего-то не происходит.
Трандуил трясет его за плечи, бьет по щекам, не обращая внимания на слезы, градом катящиеся из собственных глаз, кричит очередной бред про то, как ненавидит его, больше всего на свете желая, чтобы Леголас очнулся, как и прежде, виновато опуская голову, и что-то шепча в свое оправдание, просто, чтобы убедиться, что все в порядке.
Но Леголас почему-то не просыпается, тряпичной куклой развалившись в его руках.
Леголас не дышит, не сверкает глазами, не фыркает, проклятое сердце в его груди не бьется. Леголас не делает вообще ничего.
И Трандуил просто кричит. Посылает проклятия в равнодушные небеса, кричит о том, как же ненавидит его, просто Моргот возьми кричит, чтобы заполнить эту морготову пустоту внутри. Чтобы прервать тишину, чтобы разбудить, чтобы просто знать, что сам он жив. Жив, пусть обратного никогда прежде сильнее не желал.
Но он жив, он дышит, его сердце бешено быстро стучит в груди, он сейчас кричит, срывая в хрип голос, он до боли стискивает холодные пальцы мертвеца.
Трандуилу просто больно, Трандуилу страшно, Трандуил впервые в жизни ненавидит так сильно. Себя, Леголаса, проклятый лес и морготовых Валар, там, незримо далеко, во главе с Эру.
Мир внутри него не ломается, нет, – было бы чему сломаться вновь, – он горит. Полыхает черным пламенем, выжигая все, заполняя его с головой, накрывая огромной будущей волной, и сметая все хлипкие стены, выстроенные им когда-то столь тщательно.
Потому что смысла больше нет. Его последний якорь мертв. Его дитя, его кровь и плоть, его прошлое, настоящее и будущее, слившиеся в одном слишком хрупком теле, его начало и конец – разрушены. Мертвы.
Леголас. Его личное безумие, тот, кого он любил и ненавидел сильнее всего в этом мире, его самое драгоценное сокровище, его сын, заслуживающий безоговорочной любви уже только по праву рождения, мертв.
Трандуил громко хохочет в звонкой тишине леса, смаргивая пелену слез пред глазами, и судорожно цепляется за ледяные пальцы, больше всего на свете боясь отпустить их.
Леголас, его сын. Сын, любимый слишком сильно, так, что любовь расцвела ядовитыми бутонами в его старом больном сердце, обратившись душистой ненавистью.
Его единственное драгоценное дитя, стеклянными глазами смотрящее сейчас в синие небо. Его ребенок, убитый его собственными руками.
Трандуил судорожно хватает ртом воздух, перебарывая новый приступ смеха, и задирает голову с безумной улыбкой на губах, глядя на чистое, синее небо и золотой круг солнца.
Все самое страшное всегда происходит именно в такое дни, когда меньше всего ожидаешь бури. Именно тогда, конец бывает как никогда близок, а солнечные лучи снова будут танцевать в лужицах крови, как и сотни раз до.
Именно в такой день и придет его конец, – Трандуил знал это всегда. Но будь он проклят, если не сделает все, что в его силах, и даже больше, лишь бы отсрочить финал.
Потому что такой конец для своей истории он принять готов не был.
Потому что Леголас был достоин большего.
***
– Милорд, я не могу ничего сделать, как бы не желал, – целитель смотрит обреченно, устало, слишком хорошо понимая, что ждет его за эти слова. – Было слишком поздно. Его Высочество мертв.
«Мертв», – звоном отдается в голове, но Трандуил молчит, кусая губы, лишь жадно вглядываясь в выцветшие синие глаза.
Такие красивые синие глаза, что становились светло-бирюзовыми и играли золотыми смешинками на солнце, когда Леголас был счастлив, и темнели до в точности такого же холодно оттенка, который Трандуил видел в зеркале в те дни, когда бывал зол. И вспыхивали яркой синевой в моменты боли, подергиваясь мутно-белой поволокой.
Кажется, Леголас был красив, – Трандуилу всегда было плевать. Он смотрел только в эти глаза, раз за разом окунаясь в водоворот цветных картинок-воспоминаний, приносящих каждый раз лишь новые приступы томительно-сладкой боли. Слишком уж много прошлого было в глазах его сына. Кровь не водица, так вроде говорят?
Он криво усмехается, рассеянно проводя рукой по спутанным грязным волосам Леголаса.
– Мертв? – переспрашивает Трандуил, не понимающе улыбаясь. – Что за бред? С ним ведь все в порядке, он просто спит, я же знаю…
– Милорд. Не стоит, прошу вас. Это не выход, – лекарь хмурится и устало массирует виски, быстрым взглядом окидывая пергамент в своих руках. – Принц мертв, мой владыка, его не спасти, не воскресить. Лучше бы вам озаботиться похоронами и выбором нового наследника.
Трандуил быстро моргает. Прокушенная губа кровоточит, и маленькие потеки крови струйками расчерчивают подбородок.
Перед глазами встает темная лесная впадина, растрепанные светлые волосы и четко очерченное лицо, пусто глядящее вверх, в просвет меж кронами деревьев, туда, где показались первые лучи восходящего солнца.
Кажется, Леголас всегда любил Луну больше звезд, но втайне от самого себя отдавал предпочтение Ариэн и ее золотой ладье.
Его щеки всегда окрашивал легкий румянец, а глаза задорно вспыхивали, когда из-за туч на мгновение выскальзывало маленькое далекое солнце, золотившее светлые волосы и отмечая веснушками бледную кожу.
Леголас, кажется, и правда любил эти редкие моменты чистого, пьянящего счастья. А Трандуил любил любоваться им украдкой.
Любил. Больше – нет.
– Нет… – шепчет Трандуил, широко распахивая глаза. – Он не мертв. Он не может умереть… Я не позволю…
Есть ведь один способ, он ведь знает, что нужно сделать, действительно знает… Он все исправит, сделает так, чтобы все вновь стало хорошо, правильно, как прежде… Надо только найти и просто…
И просто загадать желание, заплатив за него определенную цену. Так просто и все.
Дверь Палат Исцеления с оглушительным стуком закрывается и он уже просто бежит, не обращая внимания на пораженные и брезгливые взгляды, бежит, слыша лишь грохот собственного сердца в груди, бежит до тех пор, пока не оказывается наконец на опушке леса и не останавливается, чтобы перевести дыхание.
Время вдруг замирает, оставляя его в полнейшей тишине, будто весь мир внезапно опустел. Отчего-то кажется, что секунды тянутся мучительно долго, а на Трандуила наваливается необычайная усталость, прижимая к земле.
Раз, два, три. Кинжал рассекает ладонь и алая кровь пачкает черную землю с пожухлой травой.
Четыре, пять, шесть. Хриплый, дрожащий от волнения голос повинуется почти сразу, нужные слова сами собой вспыхивают в памяти, ложась на язык.
Магия клубится внутри, трещит на кончиках пальцев, срываясь белыми искрами. Трандуил закрывает глаза, вдыхая полной грудью. Слишком давно он не чувствовал чего-то подобного.
Силы, струящейся по жилам и готовой послушно повиноваться первой его мысли, бурной рекой снося его давно треснувшую стену. Слишком давно Трандуил не ощущал этой свободы, когда кажется, будто ты всесилен и нет никаких преград.
Это было чересчур обманчивое, опасное чувство, отказаться от которого было до тошноты сложно, но необходимо. Ощущение всесилия несет за собою лишь глупость и пренебрежение последствиями, что были непозволительной роскошью, да оправданием для эльфят.
А сейчас это вновь вернулось, захлестывая его с головой.
Трандуил открывает глаза, со странной смесью чувств глядя на вспыхнувший разноцветными огнями воздух пред собою.
Он со свистом втягивает воздух, ощущая внутри странное спокойствие, волной окутывающее его. Отчего-то становится уже все равно. В конце концов, терять больше нечего; пусть умом Трандуил и знал, что это – на самом деле не так.
Короткий всполох света и Трандуил вновь прикусывает губу, невольно хмурясь.
– Здравствуй, отец, – сухо произносит он, изо всех сил стараясь убрать все чувства из голоса, спрятать истинные мысли за крепким щитом равнодушия, что сам собой возникал каждый раз, стоило им встретиться.
Орофер насмешливо ухмыляется, точь-в-точь как прежде, складывая руки на груди и глядя на него сверху вниз своими пронзительными синими глазами, что, казалось, были способны в одно мгновение проникнуть сквозь все маски, заглядывая в самую душу.
– Трандуил. – Валар, этот голос… Трандуилу кажется, будто сердце в груди делает кульбит, и невольно вздрагивает под тяжёлым взглядом отца.
В напряженном разуме бьется мысль о том, что это неправильно, это ошибка и возможно, одна из худших в его жизни. Но он лишь стоит, молча разглядывая серебристую фигуру. Отчего-то нет ни удивления, ни злости, ни радости – ничего нет. Его будто выпили досуха, оставив лишь пустую оболочку.
Наверное, просто слишком много времени прошло. Он скорбел, действительно скорбел, когда-то незримо давно; ненавидел со всем привычным огнем, и любил также сильно, зачастую творил откровенные глупости в попытке привлечь внимание отца, заслужить хотя бы вспышку ярости, хоть что-то, кроме ледяного равнодушия. А после вдруг стало все равно.
Появились цели важнее, жизнь внезапно вывернулась наизнанку, становясь во сто крат сложнее и запутаннее, и желание тратить время на нечто подобное пропало. Но затем отец умер, оставляя его одного в целом мире с окровавленным венцом на голове и переломанным сердцем в груди.
Но и боль когда-нибудь проходит, вновь сменяясь туманным безразличием. Старые воспоминания тонут в пучине новых, покрываясь пылью и вот, сейчас Трандуил, стоя напротив отца, пристально и до странного жадно вглядывающегося в лицо сына, ощущал лишь пустоту.
Не было желания обнять, закричать, начать обвинять или проклинать. Этот… призрак из прошлого, блеклая тень былого, тот, кого когда-то давно он называл «отцом», вызывал только расчетливый, циничный интерес. Но не более.
– И что же такое должно было произойти, чтобы мой дорогой сын наконец решился использовать свою власть по назначению? – бесцветно спрашивает Орофер, будто враз потеряв весь запал.
– Мой сын, Леголас. Он… – Трандуил запинается на полуслове, прикрывая на миг глаза в попытке прогнать появляющиеся перед внутренним взором картины, и громко сглатывает ком в горле.
– Сошел с ума и сейчас мертв? – холодно интересуется дух, наклоняя голову на бок и ухмыляясь. – И отчего же, позволь спросить, это тебя взволновало?
Трандуил вздрагивает, с немым шоком глядя на отца, и не может произнести ни слова.
– Откуда ты?…
– Откуда узнал? – Орофер криво ухмыляется, в мгновение ока оказываясь в паре дюймов от сына. – Так ли это важно, а, мой дорогой сын? Твой прелестный отпрыск, мягко говоря не дотягивал, попросту не соотвествовал. Он был слаб и лишь позорил благородное имя нашей семьи своими выходками. Его необходимо было удалить, как отсекают заболевшую ветвь у дерева, и ты сам это прекрасно понимал. Так в чем проблема?
– Он мой сын, и я люблю его, хочешь ли ты понять это или нет, – шипит Трандуил, сжимая кулаки. «Люблю»? Громкое слово. Но любит ли он Леголаса по-настоящему? Трандуил и сам не знал ответа, произнося вслух эти слова.
– Ложь. – Твердо отвечает Орофер, хмуря брови. И Трандуил внезапно замирает, понимая весь смысл сказанных им ранее слов. Значит ли это?… Нет, не может быть. Попросту невозможно, да и Леголас не стал бы… – Не лги мне, Трандуил. И не лги самому себе. Ты не любил его, сын мой. Любовь ведь такой не бывает и ты это знаешь.
Трандуил стискивает зубы, но молчит, лишь опуская ниже голову и вздрагивая, словно от удара. Он не может вспылить сейчас, разрушая ту хлипкую концентрацию, не может позволить отцу исчезнуть, не дав ответов.
Все может закончиться так, – он уверен.
А Орофер лишь жестко усмехается, продолжая говорить:
– Это не было любовью, – ядовито цедит он сквозь зубы, с наслаждением глядя на напрягшегося сына. – Это было безумием, Трандуил, зависимостью. Болезненной, неправильной зависимостью. Тебе ведь так нравилось причинять ему боль, не правда ли? Нравилось видеть его гнев, наблюдать, как он ломается от одного твоего слова. Ты же и сыном его не считал, верно?
– Он был твоим сокровищем. Блестящей побрякушкой, ярчайшим камнем в твоей короне, расстаться с которым ты бы не смог никогда. Я знаю, я знаю все, можешь поверить на слово. Ты ведь готов был запереть его, запрятать в своей сокровищнице, скрыть от чужих глаз.
Орофер насмешливо фыркает, качая головой.
– Ты считал его своей собственностью, сверкающим драгоценным камешком, который принадлежал тебе одному. Но только вот беда: камень-то поблекнул, затупились грани, а теперь он и вовсе раскололся, рассыпался, не выдержав давления. И знаешь, довольно странно, что ты с таким отчаянием продолжаешь цепляться за него, не желая отпустить.
– Сломанные игрушки необходимо выкидывать, Трандуил, так что я спрошу тебя в последний раз, и хочу услышать правдивый ответ: почему ты противишься его смерти, как никогда не делал до сих пор? Скольких ты уже потерял, скольких отпустил, добровольно, пусть и с болью? Так чем же отличается от них всех этот мальчишка? Чем он заслуживает жизни?
Трандуил смотрит на него, не моргая. Чем? А чем заслуживает жизни он сам, чем заслуживал жизни его отец и чем заслужил такой смерти?
Отец был прав. Во всем сказанном, каждое слово было истинно, – Трандуил знал это, с самого начала знал. Но остановиться не мог; не сумел по слабости своей пресечь на корню болезненную привязанность, не позволить этому зайти настолько далеко.
– Он просто ребенок, который пострадал из-за меня, моих ошибок, моего безумия. Не он был виновен во всем произошедшем и ты, отец, знаешь это.
Трандуил поднимает подбородок, твердо встречая раздраженный взгляд отца, и отвечая на него с не меньшей яростью. У них обоих был повод ненавидеть друг друга и желать другому смерти; они никогда не были отцом и сыном в полном смысле этого слова, порой союзники, чаще – противники, но не больше.
Леголас же был другим. Он не умел ненавидеть, не умел злиться, и так и не сумел стать таким, каким когда-то Трандуилу стать пришлось. Он стал лучше.
Трандуил слабо улыбается, проводя рукой по лицу. Поймет ли отец? Нет, разумеется, нет, никогда. Но другого выхода нет.
– Леголас заслуживал лучшего отца и куда более хорошей жизни, – тихо произносит он, ощущая, как плечи опускаются под тяжестью невыносимой усталости – наверняка последствия ритуала, откат. В конце концов, и Трандуил никогда не был всесилен. – Он просто заслуживает жизни, понимаешь? И я готов сделать все, что угодно, лишь бы вернуть ее ему.
– Вот как. – Орофер больше не хмурится, со скучающим интересом вглядываясь в лицо сына, будто пытаясь отыскать там что-то, другим незаметное. И удовлетворенно кивает, отступая на несколько шагов назад.
Трандуил выдыхает, пряча лицо в ладонях, сил сдерживаться больше нет, он выжат, опустошен. Но отец внезапно улыбается, кривовато, слабо, и до странного искренне.
Так, как никогда не улыбался ему при жизни. Внезапно в разуме вспыхивает до того простая и легкая мысль, – кажется, это закончилось, – что он невольно улыбается в ответ.
Орофер кивает ему, горько усмехаясь.
– Хорошо, это хорошо, пожалуй… Твой сын будет жить, Трандуил. Прощай. И прости, если сможешь.
========== Глава восьмая: Тьма твоей пустоты ==========
Те, кто думает, что смерть похожа на сон, никогда не видели смерти.
© Виктория Шваб
Леголас сидит, подперев подбородок рукой, со скучающим лицом лениво выводя на пергаменте очередную закорючку. Айнон, стоящий рядом и до сих пор с молчаливым раздражением наблюдающий за происходящим, вдруг морщится и громко захлопывает потрепанный томик, после чего спрашивает:
– Что вы знаете о духах, Ваше Высочество?
Леголас растерянно хлопает глазами, с удивлением поднимая голову. Он ослышался или?…
– Простите? – неуверенно переспрашивает он, сжимая в пальцах перо.
– Духи, Леголас, – нетерпеливо повторяет наставник, пристально глядя ему в лицо. – Тени, отблески, отголоски… Призраки, быть может. Ну же, я знаю, что ты слышал о них.
Тени? Принц невольно вздрагивает и отводит взгляд. Перо в пальцах с хрустом ломается и он, нервно кусая губы, откладывает его вбок. Слышал ли он о тенях? Да, доводилось.
Пред глазами в очередной раз всплывают искривленные в насмешливой, самую каплю теплой усмешке отцовские губы, бегающие отблески страха, надежно скрытые за напускным безразличием, и тихие слова, произнесенные с такой тяжестью, которой Леголас за все неполные сто лет своей жизни никогда от отца не слышал.
«Скрывай, подавляй, лицемерь, но не смей, – не смей, слышишь? – никогда не смей говорить о том. Не стоит пугать народ», – раздается хриплый шепот в голове, и принц прикусывает внутреннюю сторону щеки. Айнон не может знать, просто не должен.
А он сам не должен обсуждать это, показывая обладание столь опасным знанием, – Леголас запомнил урок до боли хорошо.
Дух или, иначе, – тень. Отблеск былой жизни в кривом зеркале, искаженное воспоминание, силой вытащенное из прошлого.
Вытащенное силою Леса. Магией, звенящей в воздухе, скрипящей в деревьях на ветру, струящейся в мутной быстрой воде рек и переливающейся в лунные ночи в серебристых травах.
Лес разумен, – это известно всем, но немногие решаются признать это вслух. Был ли он таким всегда или изменился подстать пришедшим позже эльфам – неизвестно.
Лес жил, просто жил своей собственной жизнью, связанной со всеми и ни с кем одновременно.
А еще Лес умел помогать, слушать и слышать – умел, как никто другой. Слышать быстрый вскрик раненого эльфа, сбивчивые мольбы о помощи, судорожные вздохи и резкий звон спущенной тетивы или свист клинка, разрезающего воздух.
