Текст книги "Боль с привкусом дикой рябины (СИ)"
Автор книги: Толкиенист обыкновенный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Глава первая: Последняя луна осени ==========
Сломать можно почти кого угодно, было бы желание. Зато привести сломленного человека в порядок – тяжкий труд, не каждый за такое возьмётся.
© Макс Фрай
Удар, блок, поворот, рука предательски дрожит и после очередного удара кинжал выпадает из пальцев. «Сломаны» – обреченно отмечает он и вновь пытается подняться с колен. Спущенная тетива отдается тихим звоном и новой волной боли в кончиках пальцев.
Боль, боль, боль… Каждая клеточка его тела гудит ею; она давно уже стала неотъемлемой частью его жизни. Отчего-то становится до странного смешно. Он заходится приступом хриплого, безумного смеха, сплевывая кровь и вытирая рассеченую бровь рукавом. На глаза вдруг наворачиваются непрошеные слезы. Они бегут по щекам, обжигая кожу и смывая грязь, пот и ихор.
Он рвано вдыхает полной грудью и тут же заходится кашлем: здесь смердит гноем, кровью и смертью; сломанные ребра сжигают его изнутри. Вдруг весь ужас, страх и ярость разом исчезают, оставляя место лишь необъяснимому спокойствию и умиротворению.
Стрела прошивает воздух и вонзается в плечо, влажно хрустят раздробленные кости, и он понимает, что руку поднять больше не может.
– Бегите! – отчаянно кричит Таурохтар, но он лихорадочно трясет головой в ответ, в последнюю секунду уворачиваясь от очередной стрелы. – Прошу, уходите же!
– Я не брошу вас, – хрипит он, со странным удовольствием ощущая как его кинжал вонзается в податливую плоть, прошивая ее насквозь.
– Леголас, пожалуйста, – слишком дорогие карие глаза смотрят умоляющие, безнадежно. У них нет шансов на победу, и они знали это. Давно уже, с самого начала знали. Но все же начали эту безумную битву, пусть и прекрасно понимали, что она станет последней.
Потому что не могли иначе.
Потому что отказа и, тем паче – поражения, им не простили бы.
Потому что так приказал Он.
И избавлением могла бы быть лишь смерть.
И он чуть улыбается, зная, что так и будет.
Смерть в бою, во благо своего народа, своего Леса, своего Короля, что может быть лучше?
Равнодушно он смотрит на пальцы, перемазанные в крови – чужой или собственной, уже и не вспомнить; выгнутые под странным, неестественным углом и ярко сверкающим, будто напитанным этой чудовищной смесью войны, морионом в ободке кольца, что плотно обвивает средний палец, они выглядят диковато, нелепо, ужасно. И до страшного очаровывающе.
– Леголас… – хрипит эльф, и он поднимает голову. С тихим хлюпом клинок пронзает тело, скалятся в темной усмешке кривые зубы орка, алые капли расцветают огненным цветком на подмерзлой земле.
На периферии он слышит спасительный звук горна, но не обращает внимания: сейчас его маленький мирок сомкнут лишь на остекленевших карих глазах, подтеке запекшейся крови на загорелой коже и гримасе ужаса, на чужом, но столь родном лице.
Будто во сне, он опускается на колени, прижимая к себе остывающие тело друга, зарывается пальцами в рыжие волосы и закрывает глаза, вдыхая знакомый аромат леса, дождя, корицы и ежевики, что всегда вился вслед за Таурохтаром.
Помнится, Лаирасул и Тауриэль смеялись над его одержимостью ежевикой; а то-то было смеху, когда тот появился однажды поутру в их лагере сплошь измазанном в соке этих ягод и с самым, что ни на есть серьезными видом начал своей доклад о том, как прошла разведка…
Пальцы сами выводят до боли знакомые символы рун. Смерть, прощение, свобода. Словно в тумане он слышит свой хриплый голос, шепчущий на распев древний заговор. Жизнь, рассвет, солнце. Сухие губы касаются холодного лба. Звёзды, закат, луна. Конец.
– Я отпускаю тебя Таурохтар, сын Нарамакила… Иди.
Алые глаза орка с яростью вонзаются в него, с тихим свистом кривой клинок разрезает воздух, пронзая тело. Удар хороший, чистый, насквозь.
Эльф чуть приподнимает уголки губ глядя на острие меча в своей груди. «Промазал, – отстраненно думает он, из последних сил балансирую на грани беспамятства. – Нужно было бить выше…».
Неосторожно качается, случайно пошатнувшись, и тут же падает вниз, в темную пропасть своего сознания, не слыша больше ни перезвона мечей, ни злобных криков своих собратьев, ни постепенно утихающего шума битвы.
Он остается один на один во тьме.
Вновь.
***
В себя он приходит лишь в лазарете – от хлесткой пощечины лекаря, склонившегося над ним и смотрящего на своего пациента со странной смесью беспокойства, раздражения и недоумения.
– Что…? – сипло спрашивает он, с трудом поборов приступ сухого кашля того и грозившего вырваться наружу.
– Простите, аранен. Его Величество хочет вас видеть и ему, по всей видимости, глубоко все равно, что вы сейчас не в том состоянии, чтобы…
– Я все понимаю, не беспокойтесь, – видя раздражённо лицо целителя, который, Леголас уверен, будь на то его воля держал бы принца в Палатах Исцеление годами, пусть даже лекарю пришлось приковать его. – Желание короля – закон и ни я, ни вы не имеем права противиться ему. Как я понял, сейчас мне следует…?
– Проследовать к королю, да. – Эльф морщится, разъяренно массируя виски и тихо добавляет:
– Когда же вы, негодный мальчишка без всякого чувства самосохранения озаботитесь своей собственной жизнью и поймете наконец, что все происходящее между вами – попросту не правильно?
– Он мой король, – фыркает он в ответ и осторожно опускается с кушетки, но, попытавшись встать на ноги тут же вздрагивает от боли раскаленной иглой прошившей тело.
– Ребра? – безнадежно вздохнув, вопрошает он.
– Пальцы правой руки, плечо, большеберцовая кость левой ноги, – лекарь зло шипит, поднимая глаза к потолку. – и два ребра. И одно треснутое. А ещё обезвоживание, кровопотеря, истощение и…
– Достаточно, – он поднимает руку, морщась от укола миалгии. – Хочу сохранить свою призрачную веру в то, что у меня еще есть шансы пережить это столетие.
– Ваша легкомысленность порой поражает меня, – целитель насмешливо улыбается, но тут же вновь серьезнеет. – Вам лучше идти к королю. Не стоит испытывать его терпения.
О, конечно – думает он, горько усмехаясь. Ведь цена за последствия будет высока.
Уж он-то это хорошо знает. Слишком хорошо.
Но в слух он ничего не говорит, лишь позволяя себе благодарно улыбнуться и медленно, стараясь не наступать на противно ноющую ногу, покинуть Палаты Исцеления.
***
Смотреть на алую мантию короля спустя уже мгновение становится просто невыносимо – в памяти еще живы картины прошлого, забыть которые, – Леголас уверен, – у него не получается и через тысячу лет.
Но лучше уж так, чем пытаться выдержать тяжелый, полный холодного презрения взгляд пронзительных изумрудных глаз.
– Ты едва ли не сдал северный рубеж, добытый столь высокой ценой жизней многих воинов всего лишь несколько столетий назад.
– Милорд, я… – он стоит, преклонив колени и в этот миг с трудом удерживается от того, чтобы опустить взор – так много в голосе короля ничем не прикрытой ненависти.
– Знаешь, Леголас, – ядовито выделяет он имя сына, морщась, будто речь идёт о чем-то до отвращения мерзком, – я даже не могу сказать, что разочарован. В конце концов, нельзя ведь разочароваться в том, к кому с самого начала не питал определенных надежд, верно?
Он молча склоняет голову в полупоклоне, пытаясь скрыть тень пробежавшую по лицу – ни в коем случае нельзя показывать, что слова сумели достать цели, задеть, ранить его, – этот урок Леголас усвоил на отлично.
– Ну же, что молчишь? Кажется, ты ведь хотел что-то сказать – начинай, – тонкие губы кривятся в язвительной ухмылке, но король внезапно переходит на тихое шипение, заставляя наследника вздрогнуть:
– Смотри мне в глаза, когда я говорю с тобой, мальчишка. Не заставляй меня думать, что ты настолько безнадежен.
«Безнадежен». Сколько раз, сколько сотен, тысяч раз он слышал эти слова пропитанные ядовитой насмешкой, презрением, брезгливостью из уст родителя? Уже и ни вспомнить, ни сосчитать.
– Я хотел бы попросить дать моему отряду несколько дней отдыха. – Король вскидывает брови, раздраженно сужая глаза.
– Продолжай, – сухо приказывает он, выстукивая пальцами такт на резной ручке трона. Тускло блестит агатовое кольцо, переливаются рубины, вспыхивает тонкое золотое.
– Они обессиленны, многие тяжело ранены. Запасы продовольствия и лекарств в крепости давно уже подошел к минимуму, и его также необходимо пополнить в ближайшее время. И…
– Что еще? – с каждым произнесенные им словом владыка хмурился все больше, чуть рассеянно скользя взглядом по коленопреклоненному сыну.
– В ходе последней нашей битвы с орками, я потерял большую часть отряда. – Перед глазами вновь вспыхивает восковое лицо Таурохтара, в ушах набатом стучит хриплый крик Сарна и Леголасу вдруг кажется, что он вновь с ног до головы залит теплой, вязкой кровью. Друзей, товарищей по команде, своей собственной. – Нужно в срочном порядке найти подходящую замену – нельзя оставлять внешний круг рубежа без охраны. Нападения в последнее время участились, они будто знают, где мы.
– Достаточно, – обрывает его король на полуслове и устало трет переносицу, хмуро глядя на сына. – Я тебя услышал. Остальное расскажешь на следующем же заседании совета, сейчас в этом нет смысла. Сбором новых членов команды займешься сам; о выдаче всего необходимого я отдам приказ завтра же. У вас два дня, после немедленно возвращаетесь на границу.
– Возражений я не потерплю, Леголас, – холодно отрезает Трандуил, видя как тот напрягся, желая что-то сказать. – Посмеешь заговорить и времени останется с полдня, – вкрадчиво продолжил он. – О твоем наказании за едва не проигранную битву, мы поговорим позже. Иди.
Леголас нарочито вежливо улыбается, отвешивая церемонный поклон и хочет было уйти, когда у самых дверей его застаёт скучающий голос отца:
– И, дорогой мой сын, я буду очень… раздосадован в случае, если ты опять подведешь меня.
– Как можно, милорд.
Горькая улыбка искажает губы и принц оборачивается, поднимая подбородок и спокойно глядит в глаза короля, моля всех Валар и Эру о том, чтобы выдержать этот взор.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Уж постарайся.
***
Стоит только резным дверям тронного зала с глухим стуком захлопнуться за его спиной, заставляя Леголаса рвано выдохнуть, как на эльфа наваливается непонятная усталость. Опустошение, что всегда появляется после даже самого короткого разговора с королем, подчистую выжимающим из него все душевные и моральные силы.
С тихим стоном он соскальзывает вниз по стене, закрывая лицо руками.
Эру, как много… Как же много всех этих говорящих взглядов, нахмуренных бровей и складок возле губ, что значат ничего и так много одновременно… Не высказанные упреки, обманутые надежды, разрушенные мечты и молчаливая тьма. Ее много, очень много.
Порой Леголасу кажется, что он увяз в ней с головой, что он тонет, тонет, захлебываясь в мутной жиже глухой ненависти и холодном равнодушие, что ранит в сто крат сильнее любых криков.
Отец не кричал на него, никогда не кричал, и за все эти прожитые тысячелетия даже пальцем его не тронул. Нет, если он хотел причинить сыну боль физическую, то никогда не делал это сам, предпочитая отдать приказ одну из своих приближенных. Но сам этого не делал. Нет-нет, он делал кое-что намного, намного хуже.
Король Трандуил просто смотрел. Смотрел своими невозможно прекрасными глазами, краше любых изумрудов. Смотрел безразлично, чуть презрительно, насмешливо, уничижительно. Точно так же, как и смотрел на всех, будто Леголас был ни чем не лучше самого обычного и столь ненавистного им гнома. Будто он никто, будто для друг друга они – случайные незнакомцы, что по какой-то нелепой случайности оказались связанны кровными узами.
И это причиняло боль. Леголас мог бы сколько угодно слушать всевозможные упреки, крики о ненависти, отвращении, неприязни, но слышать спокойные слова о том, что собственному отцу настолько все равно на него, что даже очередной провал не вызывает разочарования. Отцу, его adar, последнему родному существу во всем мире, на него просто плевать.
О, он бы сделал все, совершил бы любую глупость, лишь бы вывести родителя из душевного равновесия, увидеть хоть что-нибудь кроме бледного намека на те эмоции, что иногда вырываются из-под идеальной мраморной маски беспристрастия.
Леголас знал, что это – неправильно. Неправильно хотеть этого, неправильно даже думать о подобном.
Но вот только он сам какой-то неправильный. Неверный, весь какой-то ошибочный, странный, другой.
И это пугало его до дрожи в руках и серой пелены перед глазами.
– Эру, чем я провинился пред тобою? – тихо спрашивает он, поднимая голову к потолку.
Там, в переплетении темных ветвей спокойно сиял одинокий светильник, столь похожий на настоящую звезду. Раз, и он чуть качается при порыве холодного, осеннего ветра.
Эльф вздыхает полной грудью, чуть улыбаясь почувствовав едва заметный аромат спелых яблок, дорогого красного дорвинионского и расцветшего золотарника, вившийся в воздухе тонкой лентой.
Золотистые нити паутинкой тянутся на потолке, маленький пылинки янтарем сверкают в багровом свете заходящего солнца.
Эта осень выдалась на редкость солнечной и свежей. Она накрыла Великий Лес своим огромным алым одеялом, золотя листья деревьев и омывая высокую траву серебристыми каплями росы поутру.
Осень Леголас любит.
Потому что осенью пахнет медом и яблоками; потому что осень – пора светлых, немного грустных улыбок; потому что осенью темные картины прошлого видятся в золотом, ярком цвете; потому что осенью магия, пронизывающая их Лес, кажется чуть более живой и светлой и чуть менее страшной и неконтролируемой; потому что осенью отец иногда смотрит на него своими глазами-изумрудами чуть более выцветшими и блеклыми от теней воспоминаний, что свободно резвятся в них и отчего-то Леголасу кажется, что смотрит он спокойно и самую капельку печально.
Потому что осень, когда-то очень-очень давно значила для их маленькой семьи чуть больше, чем для других.
***
Внезапно он просыпается поздней ночью. В покоях темно, видна лишь россыпь серебряных бликов на мраморном паркете – это лучики Луны, с трудом пробившийся сквозь плотно задернутые тяжелые портьеры.
Первые мгновения Леголас просто лежит рассеянно рассматривая складки на балдахине, лениво раздумывая о том, что же могло послужить причиной его пробуждения. Проходят долгие несколько минут, пока он наконец, не понимает, что именно не так: здесь тихо.
Похоже, он слишком долго прожил вдали от дворца, на лесных границах, – а в лесу, как известно, жизнь не утихает ни на миг: то ветка скрипнет под шагом зверя, то птица закричит, то вдалеке раздастся шум возни маленьких зверьков; шелест листвы, порывы ветра, шум бурлящего родника, – но никогда полная, гремящая тишина, как сейчас; – что и вовсе отвык от ночной тишины дворца, не нарушаемой ни даже дуновением ветерка.
Он чуть улыбается этим мыслям и ерошит растрепанные волосы, с наслаждением нежась на подушках. Они такие мягкие, – думает он и тихо смеется, сам не зная отчего. Просто, в одно мгновение его всего охватывает необъяснимая легкость, радость и предвкушающее возбуждение, заставляющие думать, что сейчас, чего бы он ни сделал – все обязательно получится.
Отчего-то вдруг кажется, что он вновь вернулся в далекое детство, где самая страшная проблема – порванная страница в учебнике истории и оттого неминуемая перспектива взбучки от недовольного наставника.
Все заботы, печали и проблемы, до того лежащие на его плечах тяжелым грузом, в мгновение ока исчезают, будто и не бывало, оставляя после себя лишь странное ощущение свободы, о котором он забыл уже давным-давно.
Точно во сне Леголас соскальзывает с постели, чуть вздрагивая, когда босые ноги касаются холодной плитки мрамора. Он, ежась, обнимает себя за плечи и осторожно ступая направляется к окну.
Отороченная бархатная ткань приятно согревает кожу и Леголас замирает на пару мгновений, просто сжимая ее в руках, прежде чем одним резким движением распахивает портьеры.
Холодный лунный свет в тот же миг заливает покои. Сегодня полнолуние. Последняя луна осени.
Он закрывает глаза и раскрывает руки, подставляя лицо Луне. Отчего-то кажется, что тонкие лунные лучики щекочут щеки, ласково гладят по волосам, укутывая его самого в теплый кокон из тончайших щелков света.
Леголас всегда любил Луну. Луну, а не далекие и маленькие звезды, равнодушно глядящие на них с небес, которым отдают предпочтение его собратья.
Он мог часами стоять вот так – забыв обо всем на свете, ощущая на коже осторожные, легкие, будто весенний ветерок в жаркий день, прикосновения света.
Это успокаивало. Дарило почти забытое чувство умиротворения, безмятежности, которое он не испытывал еще со времен далекого, полузабытого детства.
Он лениво приоткрывает глаза и довольно щурится, скользя взором по комнате и позволяет себе сонный зевок.
Здесь все неуловимо изменилось, в то же время оставаясь прежним. Посеребреное лунным светом сверкает ровная гладь зеркала, чуть поблескивает диковинная лепнина, отзываются тихим перезвоном хрусталики люстры, сияя в холодном свете не хуже настоящих бриллиантов. Резкие, длинные тени кажутся ему отражением чудовищ из легенд, что когда-то очень-очень давно пела ему на ночь матушка, пытаясь успокоить свое расшалившееся дитя.
У нее был красивый голос, сонно думает Леголас, покачиваясь на носках и вдруг, поддавшись ежесекундному порыву, поднимает руку, растопыривая пальцы.
– Это мой осенний бред… – хрипло шепчет он, вновь прикрывая глаза. – И что за странный сон…
А на пальцах танцуют, вспыхивая ярким холодным пламенем, маленькие лунные огоньки. Они не обжигают кожу – скорее уж холодят. Леголас с усталым интересом наблюдает за морозными узорами расцветающими на ладони.
– Я, кажется, сошел с ума, – он слабо улыбается, и рвано выдохнув оседает на пол, прижимая к себе колени. – Adar будет в ярости… Валар, почему же так холодно?..
Кажется, мороз пробирает его до самой феа, в голове было проскальзывает мысль, что нужно подняться и вернуться в кровать, чтобы не замерзнуть, но он тут же отгоняет ее. Словно околдованный принц, обессиленно наблюдая за огоньками, окружившим его тонким танцующим кольцом.
Они красивы, чарующе-прекрасны, но вот только…
Почему же тут так холодно?.. – рассеянно думает Леголас, прежде чем на его маленький мирок опускается тьма, запутывая его в своих цепких клубах маслянистой темноты. И не намереваясь отпускать и вовсе.
Комментарий к Глава первая: Последняя луна осени
Диалоги – это то, что когда-нибудь точно убьет меня. …окей с описаниями и рассуждениями у меня тоже не очень, но давайте согласимся, что все не настолько плохо, если сравнивать с моментами, когда мои персонажи открывают рот.
P. S. Клуб «Едим стекло на завтрак, обед и ужин» объявляю снова открытым!
========== Глава вторая: Сквозь лед и пламя ==========
Я полагаю, холодно бывает везде. Готов спорить, снег выпадает даже в аду, хотя и сомневаюсь, что он долго там лежит.
© Стивен Кинг
Огни танцуют на кончиках пальцев, и юноша заливисто смеется, запрокидывая голову. Золотые локоны волнами скользят по спине, синие глаза сверкают задорными звездочками.
Он застывает на миг, вдыхая полной грудью пряный аромат кислых зеленых яблок, ветра и магии. Так пахнет счастье. Настоящее, блестяще-легкое, неуловимое, приторно сладкое, его собственное счастье.
Но вдруг оно потухает.
Небо затягивают тяжелые свинцовые тучи, скрывая солнце. Внезапно становится ледяняще холодно; мороз пробирает до костей, заставляя вздрогнуть.
А в голове громом разносится равнодушное: «Довольно».
И все пропадает. Леголас вновь падает во тьму, изо всех сил пытаясь удержать, сохранить в памяти светлое чувство, вспыхнувшее на миг в его душе. Чтобы затем вновь погаснуть.
***
Первое, что Леголас видит, очнувшись – это холодные зеленые глаза, пронизывающие его насквозь.
– Лаэголас, – он устало качает головой, прикрывая глаза, и юноша отстранено скользит взором по серебряному каскаду волос прямо пред своим лицом. Лаэголас. Так отец называет его только когда очень, очень зол. – О чем ты вообще думал?
– Я не… – робко начинает эльф, силясь понять, что же опять случилось и, главное, причем он сам здесь. – Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Вот как.
Трандуил хмурится, тонкими пальцами крепко сжимая подбородок сына и поднимая его, заставляя глядеть прямо в глаза.
– Хочешь сказать, что не ты несколько часов назад пошел на поводу мимолетной вспышки чувств, отдался во власть магии, дикой, древней магии, подвергая опасности свою собственную жизнь и жизни всего королевства?
О. Так вот, что это было. Леголас прикусывает губу, отрешенно замечая, как во рту появляется знакомый железный привкус и изо всех сил стараясь удержать на лице маску беспристрастия.
– Простите, милорд. Я не подумал, что…
– Хватит, – король обрывает его своим обычным жестом. – Ты никогда не думаешь о последствиях, Лаэголас. Вечно впутываешься в неприятности, подвергая риску чужие жизни, собственную. Ты никогда не думаешь о последствиях, ведешь себя как самый обычный, заурядный ребенок.
– Но я…
– Никаких но. Я не позволял тебе прерывать меня, изволь следовать правилам этикета.
Трандуил действительно страшен в это мгновение. Изумрудные глаза яростно сверкают, брови сурово сдвинуты. Воздух вокруг него напряженно трещит, искрясь темными всполохами.
Леголас рвано выдыхает, чувствуя как тоненькая струйка крови бежит по подбородку и падает, с грохотом разбиваясь о начищенный до блеска мрамор. Отвести взора он просто не может.
Кажется, когда-то он мечтал вызвать у родителя хоть какую-то яркую, живую эмоцию, пусть даже гнев? Что ж, теперь, похоже, мечты воплощены в реальность. Доигрался.
– Ты ведешь себя неподобающе, недостойно принца и моего сына. Это непозволительно, Лаэголас. Нет, молчи, не желаю слышать твои нелепые оправдания в очередной раз; сейчас говорю я.
Итак, это совершенно точно недопустимо. И так продолжаться не может. Я больше не собираюсь спускать тебе с рук это; игры закончились.
Помнишь, как я сказал, что даже не разочарован в тебе? Так вот, ситуация изменилась; ты оказался в сто крат хуже, чем мне казалось изначально. И, мой драгоценный наследник, сейчас ты не готов стать кронпринцем. По правде говоря, я сильно сомневаюсь, что ты вообще когда-нибудь станешь достоин.
Леголас непонимающе моргает, пытаясь уложить в голове сказанное. Он ведь всего лишь… Что вообще в этом такого опасного? Настолько опасного? Что вообще происходит?…
– На этом все. – Трандуил поднимается и, больше не взглянув на сына, направляется к двери. – Испытания пройдут своим чередом, ты также примешь в них участие, огласка произошедшего здесь нам не нужна. Выиграешь – так тому и быть; нет – я не буду сильно удивлен или уж тем более огорчен.
Ах, и кстати, твое наказание начинается с этой секунды. Проведешь два дня в карцере, после день на все необходимое и возвращаешься на границу. И я не хочу видеть тебя в ближайший месяц, как минимум.
С этими словами он аккуратно прикрыл дверь, скрываясь в полутьме дворцовых коридоров.
***
Горло вновь сдавливает приступ сухого кашля, и Леголас отчаянно зажимает рот ладонями – ничем хорошим громкие звуки бы не обернулись.
В конце концов он откидывается назад, чувствуя холод камней, уже давно ставший привычным, и закрывает глаза. Руки испачканы в чем-то мокром и теплом, и ему не нужно смотреть, чтобы понять, что это.
Кровь. Ну конечно. Ребра ведь так толком и не срослись…
Кажется, говорят, в какой-то момент становится так плохо, что боль уже и не ощущается.
Ложь.
Наглая ложь, уж он-то знает.
Леголас чувствует, как сердце бешено бьется в груди, норовя вот-вот вырваться, выпрыгнуть; как глухо ноют сломанные кости, острой вспышкой отзываются разорванные связки, а в голове набатом стучит одно лишь слово: «Недостоин».
Недо. Недостаточно идеальный, недостойный, недокапитан, недопринц. Недосын. Просто одно большое разочарование.
И отчего-то признать это было неожиданно больно. Больно до мутной пелены пред глазами и странного гудения в ушах.
Руки предательски дрожат, и Леголас замирает, хрипло вдыхая колкий воздух подземельей, насквозь пронизанный тяжелым запахом гнили и запекшейся крови.
Он смотрит на собственные пальцы, стертые о тетиву подушечки, узкие, все в шрамах ладони, запястья с багровыми синяками. Отчего-то становится дурно.
В миг кажется, что руки вспыхивают алым и он готов поклясться, что чувствует до ужаса знакомую липкую, горячую кровь. Чужую, собственную.
Всех тех, кто умер из-за него, за него, по его вине, из-за его ошибок, ради него и туманного странного будущего и красной полосы чужих смертей, что он с собой несёт.
И они будут умирать и дальше. Потому что он, Леголас, не в состоянии оправдать чужих надежд и данных когда-то давно порывистых, хриплый обещаний и робких клятв. Потому что стать идеальным он так и не сумел.
Слишком многие уже умерли из-за этого.
О, Леголас помнил их всех. Каждого, без исключения. Стоит лишь на мгновение закрыть глаза, окунаясь в спасительную тьму собственного сознания, пред его мысленным взором вновь вставали они.
Мальчик со стрелой в груди, женщина с перерезанным горлом, девушка с удивленно распахнутыми глазами и кинжалом в голове… Сотни, тысячи, незнакомцев и тех, что когда-то был дороже жизни. Тех, кого спасти он не смог.
Он знает, что забыть их никогда не сможет.
Права не имеет.
Потому что он должен знать цену каждой невидимой капли крови на руках, должен помнить, во сколько обошлась им его жизнь.
Потому что все те жертвы не должны быть впустую.
Потому что помнить – это удел выживших.
И Леголас хрипло выдыхает, прижимая колени к груди и опуская голову. Он будет помнить все. Каждую деталь, каждую мелочь, каждую секунду.
Как бы ужасающе больно ни было.
Будет помнить, пока не сможет вернуть долг.
***
Он с глухим рыком поднимает голову. Сверкают алые глаза, вспыхивает серебром чистым белоснежный мех.
Он встряхивается и поднимается на лапы, застывая каменным изваянием.
Он громко рычит, хрустят ветки под тяжелыми шагами, жалобно кричат птицы, испуганно улетая прочь.
Он спал долго, слишком долго. Но теперь вновь был пробужден, тем, кто делать того не должен был никогда. А значит время пришло.
Сияет магия, плотным коконом окутывая Его, услужливо стелется тьма под могучими лапами.
Светятся диковинным огнем алые глаза, на миг вспыхивают в лунном свете острые клыки.
Виновные будет наказаны.
Момент настал.
Они заплатят за все.
Недостойный должен умереть.
***
Король идет с идеально прямой спиной, подняв подбородок и громко чеканя шаг.
Он хмурится, раздражённо поводя плечом и, в одно мгновениe будто решив для себя что-то резко останавливается, сворачивая в один из темных тоннелей дворца.
Мальчишка вновь подвел его, показав собственную неприспособленность, поразительную наивность и доверчивость.
И это не могло не обескураживать. Потому что… так ведь нельзя.
Он не понимал этого, не мог понять; не представлял себя на месте сына; он просто не был таким. Никогда. А значит и понять не мог.
Неужто так сложно просто подчиняться, беспрекословно, не сомневаясь и не тратя время понапрасну на совершенно лишние раздумья?
Неужто так сложно просто быть похожим на него? Слушаться, не бросаться в омут с головой, напрочь позабыв о том, что за всякую ошибку рано или поздно придется платить?
Неужто так сложно не быть собой, не смотреть этими невозможно знакомыми-чужими глазами, не говорить чужим голосом, не вести себя так, как…Она?
Почему?…
Почему он? Почему так, почему сейчас, почему именно с их семьей, его семьей? Почему, почему, почему…
Все слишком сложно, странно до жути и так запутанно?
Тысячи, мириады вопросов пульсируют в голове, не давая ни на мгновение отвлечься, забыться.
Трандуил чувствует, как они отпечатываются на обратной стороне век, пылают ровными буквами на груди, кровоточат на сердце вот уже сколько тысячелетий…
И он знает, отчетливо понимает, что всей своей темной, прогнившей на сквозь душой ненавидит это.
Ненавидит эти проклятые серо-голубые, слишком усталые, глядящие с молчаливой обреченностью глаза, вызывающе твердый взор из-под пушистых ресниц, лук, крепко сжатый в тонких пальцах, что столь быстро стал продолжением самой сути…
Ненавидит до алой пелены пред глазами багровые капли крови на фарфоровой коже, хриплый голос и хрупкую фигуру, что кажется ничего не стоит сломать, вот так просто: лишь немного надавив, приложив каплю силы…
Ненавидит того, кто был лишь один воспоминанием, его личным проклятием.
Ненавидит, потому что понимает где-то там, в глубине подсознания, что жизнь свою без него не представляет.
Король зло фыркает, проводя рукой по волосам.
Леголас. Зеленый Лист. Как же много всего было в этом имени. Самом обыкновенном, совершенно типичном имени обычного лесного эльфа. Не принца из рода синдар. Но как же много она значило для него, для них.
Когда-то значило.
Уверенно он тянет за железную ручку, и когда дверь открывается с тихим щелчком, обдавая его запахом сырости, пыли и забытья, Трандуил, задумавшись на мгновение, делает шаг вперед, позволяя двери захлопнуться за его спиной.
Пламя свечи, которую он сжимает в руке, на миг взвивается вверх, чтобы спустя секунду погаснуть, тлея едва заметным огоньком.
Он осторожно ступает, рассеянно хмурясь на протяжный скрип деревянных и явно прогнивших половиц, прежде чем остановиться прямо в центре темной комнаты.
Скользит взглядом по серебряному кружеву паутины, покрывающему все вокруг, и на мгновение устало прикрывает глаза, пытаясь взять себя в руки.
Слишком уж много воспоминаний, слишком много того, что столь сильно он пытался забыть, связанно с этим местом.
Осознать то, что прошлое и по сей день имеет над ним такую сильную власть, оказывается неприятно. Застаревшая боль отзывается глухим гуденьем где-то в груди, а мысли в голове отчего-то путаются, пускаясь в дикий пляс.
Невольно Трандуил делает шаг вперёд, а после ещё один, сам не зная зачем вглядываясь в старую, поливнявшую картину на одной из стен, до тех пор пока глаза не начали слезиться от напряжения.
Он ее помнит.
Помнит легкие росчерки кисточки, порхающей над полотном, яркую улыбку играющую на пухлых и столь желанных когда-то губах; помнит заливистый смех и перепачканные в акварели пальцы; помнит разноцветные пятна краски на белом платье и сияющие диковинным, неземным светом серо-голубые глаза.
Он помнит, он чувствует, он видит. И оттого ему ужасно больно.
Яростно вспыхивают малахитовые глаза, ярким пламенем полыхает потухшая было свеча, отбрасывая странные тени, старательно обрисовывая мельчайшую деталь в комнате, чтобы после исказить ее в собственной причудливо-уродливой манере.
