Текст книги "The lust (СИ)"

Автор книги: StrangerThings7

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Чонгук, – хрипит Мин и глазами полными ужаса смотрит на старшего снизу вверх.

– Доигрался, малыш? – ухмыляется Чон и тянет ремень за второй конец на себя, заставляя Юнги до хруста в шейных позвонках опрокинуть голову назад и смотреть в глаза. – Я ведь тебе говорил, что ты мой питомец. Какое здесь ключевое слово? – Чонгук ногтями царапает проступающую под ремнем кожу и приближает к нему лицо. – Мой – это и есть ключевое слово. А теперь будь послушной сучкой и вымоли у меня прощение, – говорит Чонгук и, не отпуская ремень, другой рукой расстегивает брюки.

У Юнги под веками жжется, он еле отгоняет непрошеные слезы, не веря смотрит на брата и одними губами произносит «пожалуйста». Заранее знает, что не сработает, никогда не работало. У Чонгука и жалости-то нет. У него ничего человеческого нет, и в груди вместо сердца – глыба льда. Ремень давит на шею, кожа под ним горит, Мин уверен, что там уже красная полоса. Хочется стащить его с горла, сбежать к себе и расплакаться, но ему и бежать-то некуда. Дом, в котором он живет, принадлежит Чонгуку, и он сам принадлежит Чонгуку, это сейчас и доказывает ремень на шее, поводок от которого в руках Чонгука, и без его разрешения Юнги эту комнату покинуть не может, не то чтобы здание. Вся та часть, любящая брата и убеждающая Мина эти сорок восемь часов, что это взаимно, горит алым пламенем, превращается в пепел, и именно этим дымом Юнги сейчас и задыхается, а вовсе не от ремня, сомкнувшегося вокруг горла.

У Юнги внутри любовь. У Чонгука похоть.

Мин задыхается своим отчаянием, умоляюще смотрит на брата и безмолвно просит его не делать глупость. Не переходить этот рубеж, эту грань. Для Чонгука это представление, всего лишь комплимент своему самолюбию, самоутверждение, а для Юнги смерть нового, пока только делающего первые шаги чувства. Чонгук смотрит пристально, словно считывает эмоции с чужого лица и, будто, наслаждается болью в глазах. У Чонгука дикое желание сломать, показать, кто главный, разрушить иллюзии и наказать. Чтобы не повторилось, чтобы больше не смел не то чтобы целоваться с кем-то, а просто взгляд на кого-то поднимать. Потому что Юнги принадлежит ему, и даже если он сам этого не хочет. Это его собачка, и пусть он расслабил поводок на время, но пора вернуть все на свои места, ибо малыш загулял.

Юнги не в силах сдерживаться: прикрывает глаза и дает слезам тихо течь по щеке. Он не хочет хоронить новое чувство, живущее в нем последние дни, не хочет для него насильственной смерти, оно ведь первое и впервые такое глубокое. А все, что останется в памяти о нем – это то, как тот, кому вся эта любовь отдается без остатка, накидывает на шею ошейник и ставит на колени.

А ведь первая любовь должна быть светлой, но не в случае с Юнги. За первую влюбленность его избили, а тут на колени поставили. Чонгук не реагирует на слезы, уверен, что это очередной ход. На жалость пробивает. Но с Чонгуком это не сработает. Он тянет самодельный ошейник на себя и, достав свой член, пару раз проводит по нему ладонью.

– Давай, открой ротик, – хрипло говорит Чон и даже облизывается в предвкушении. Юнги сильнее сжимает губы и отчаянно машет головой, а Чонгук сильнее натягивает ремень, перекрывает доступ к кислороду. Любуется тем, как парень бьется в немой истерике, пытаясь вдохнуть воздуха.

– Тот сукин сын свой язык у тебя во рту полоскал, а ты, блядь, с радостью подставлялся. Забыл, кто твой хозяин? Забыл, в чьих руках твое никчемное существование? – шипит Чонгук и, нагнувшись, больно кусает в губы. Мин шепчет проклятия, откидывает голову и продолжает сжимать зубы.

– Открой рот, иначе я тебя на сухую выебу, не буди во мне дьявола, – угрожает Чонгук и тянет голову парня за волосы вниз.

Будто этот дьявол когда-то спал. Юнги больно до искр перед глазами, он не сдерживает стон полный отчаянья и сдается. Чонгук грубо толкается в рот, и Юнги неловко обхватывает губами полувозбужденный орган. Наконец-то, старший расслабляет ремень, и Юнги может нормально дышать.

– Сука, – вырывается у Чонгука, стоит Мину надавить зубами на плоть. – Хочешь, чтобы я тебе зубы выбил? Тогда только сосать будешь? – Чонгук фиксирует голову брата и глубже толкается.

Его даже угроза получить новый укус не пугает. Он вообще будто ничего не боится. Да и Юнги больше не укусит. Перспектива потерять зубы не радует. Мин расслабляет горло и пропускает член глубже, чувствует, как он увеличивается в размерах и снова проводит языком по головке.

Чонгук представлял его губы на своем члене и не раз. Но все равно реальность ахуеннее воображения. Чон расслабляется, водит ладонью по чужим волосам, глубже толкается и кайфует каждый раз, как член проходит по штанге на языке, задевающей чувствительную плоть. Заставляет парня высунуть язык и нарочно ведет головкой по штанге. Юнги, неумело сосущий его член, – картина на миллион. Он, будто, прирожденная блядь с этой напускной невинностью, заглатывает чуть ли не до конца, давится, размазывает слюну и смазку и снова послушно сосет. Чонгук жалеет, что он не присел, а стоит, потому что это настолько ахуенно, что ноги не держат. Чон сам насаживает голову парня на свой член, буквально трахает его в рот и игнорирует отблески той ненависти, которую ловит в чужих глазах.

– Хорошая сучка, – Чон гладит парня по волосам и толкается за щеку.

Юнги давится членом Чонгука и его нелюбовью. Он вообще не думает о том, что сейчас творит его рот, мыслями Юнги не здесь, он там, внутри себя, заперся в клетку и воет раненным зверем, оплакивает свою никому не нужную любовь и разбитое вдребезги сердце. Он ему всего себя, а Чонгук не просто ничего взамен – а унижение. Дал надежду, которую сам же стер в порошок. Дал почувствовать себя любимым, позволил поверить в лучшее, и сам же этими же руками поставил на колени и втрахивает в него горькую правду грубыми толчками, раздирая глотку.

Знай свое место. Не рыпайся. Чего это ты решил, что особенный. Что король обратил на тебя внимание. Ты пешка, игрушка, звереныш, и то не любимый. Расценил чужую похоть, как любовь, вот и сиди давись ею, задыхайся от разрывающихся легких и выплевывай свои внутренности.

Каждый толчок Чонгука будто впихивает в Юнги его нелюбовь, будто показывает ему собственную никчемность и глупость. И Мин это принимает, засыпает землей место, где только что хоронил любовь, утрамбовывает бледными пальцами и уже почти не воет. Старший делает еще пару резких толчков, обхватив руками голову парня и насаживает его до упора. Юнги чувствует струи теплой спермы, выстреливающей прямо в глотку, и стоит Чонгуку отодвинуться, сплевывает все, что успел не проглотить, на пол.

Чонгук криво усмехается, застегивает брюки и, оставив сгорбившегося на полу парня, идет к бару. Юнги тянется дрожащими руками к шее, пытается снять ремень, но пальцы застывают в воздухе, услышав откуда-то из-за спины ядовитое:

– Я не разрешал его снимать. Я закажу тебе красивый ошейник, – Чонгук идет к дивану и садится, делает пару глотков, в блаженстве прикрывает глаза и продолжает. – Он будет усыпан дорогими камнями, думаю, даже подобрать что-то под цвет твоих волос. Ты никогда его не снимешь. – Юнги и так знает, что не снимет, не посмеет. – Иначе с ним же тебя закопаю, – подтверждает Чон. – А теперь ползи ко мне, – Чонгук хлопает ладонью по бедру и хищно скалится.

– Я любил тебя, – шепчет одними губами Мин, но Чонгук прекрасно слышит, бокал замирает в воздухе, так и не поднесенный к губам. – Я любил тебя, – уже громче и четче, смотря в глаза, говорит Юнги, и столько в этих глазах боли, что Чонгуку не по себе. Ставит бокал на столик и молчит. – Всю жизнь ненавидел, – продолжает Юнги, Чонгук не перебивает. – Зачем ты не дал мне так и продолжать ненавидеть, зачем заставил полюбить и вернул на исходную точку сейчас. Если бы двадцать минут назад ты поставил бы на колени того Юнги, которого выслал в Японию, я смог бы, я бы перетерпел, но ты поставил на колени того, кто тебя полюбил. Тебя, чудовище, не ставящее ни во что других, тебя, вот так вот легко ломающего людей. Никто никогда тебя не полюбит, никто никогда, – словно в бреду шепчет Мин, но взгляда не отрывает. – И я уже тоже. Это и есть мое самое большое тебе пожелание. И оно сбудется, – треснуто улыбается Мин и все-таки сдергивает с себя ненавистный ремень.

Чонгук не двигается, стеклянным взглядом смотрит куда-то в стену, сквозь паренька на полу. У Чонгука внутреннее кровотечение: кровь уже заполнила полость, булькает в горле, грозится вытечь изо рта и носа и испачкать любимую рубашку. «Наверное, так лопается сердце», – думает Чон. У Юнги оно разбилось, и Чонгук отчетливо слышал хрустящую под его ногами крошку того, что видно когда-то и было сердцем младшего.

А у Чонгука оно лопнуло. Глухой звук, треск, и вот он истекает кровью. «Я любил тебя», – не понятно от чего больнее, что все-таки, значит, любил, или что в этих трех словах время уже прошедшее. Юнги не лжет, он не может лгать в таком положении, ему незачем. Уже.

Чонгук давится разорванными кусками своих внутренностей, поднявшихся к горлу, и морщится, что не в силах проглотить. Тянется туда, где было то самое сердце. Прикладывает ладонь к груди, до побеления костяшек сжимает дорогую ткань.

Юнги видит, следит за братом, за его вдруг потухшим взглядом, в котором больше нет ни превосходства, ни похоти – одна пустота. На двоих. Один сломал, другой сломался. Сидят в вакууме, каждый в своем и больше не пересечься, в общий не переехать, и оба это знают, оба понимают. Все кончено. Тот странный путь, на который они встали, закончился ровно через три шага, а ведь им судьба километры готовила, чуть ли не шоссе для них вылизала. Но нет. Они остановились, так и не начав. Просто один решил не идти дальше и второго заставил.

Три шага: первый – агрессия Чонгука и тяжелые школьные годы, второй – любовь Юнги, третий – мнимая любовь Чонгука и ошейник на шее. Только мнимая ли, или это такая извращенная, неподдающаяся логике и утверждающаяся за счет чужой боли любовь. Странная, больная любовь. Уже не имеет значения. Они остановились, они разошлись. Уже за тысячу километров друг от друга, и пусть сидят в одной гостиной, между ними нет больше ничего, кроме бескрайнего покрытого толстым слоем льда океана и разбросанных по всему периметру ошметков того, что люди называют любовью. Она не выдержала, разбилась у одного, лопнула у другого. Сидят и смотрят на остатки того, что натворили, и сказать друг другу больше нечего. Чонгук не выдерживает первым: ни этого взгляда, полного презрения вперемешку с болью, ни нахлынувшего с головой отчаянья после всего, что натворил. Встает на ноги, хватает пиджак и идет к двери.

– Отвезти в особняк, – слышит Юнги из коридора приказ брата и, стоит двери захлопнуться, ложится грудью на прохладный пол в надежде, что он остудит пылающий внутри огонь, в котором догорают последние слова так и не сказанные брату, и вряд ли они уже когда-нибудь покинут мысли.

Чонгук не помнит, как спустился вниз, как выехал с парковки, и не знает, куда вообще едет. Телефон разрывают звонки от Намджуна, но Чон просто выбрасывает мобильный на соседнее сиденье и давит на газ. Говорить и видеть кого-то нет ни сил, ни желания. Хочется остаться наедине. В идеале поехать бы домой и запереться у себя, но там Юнги, а он как щит, точь в точь из тех, что вешали на трансформаторные будки между которыми играл в прятки он сам, будучи ребенком – «Не подходи – убьет». Чон на полной скорости разворачивает автомобиль, оставляя черные следы от шин на асфальте, и едет в Cypher. Заказывает себе две бутылки виски, запирается в кабинетике и напивается. Подряд, не чувствуя вкуса, спускает в себя один за другим бокалы горючего, прожигающего и раздирающего горло, но тупая боль не уходит. Ее алкоголь не берет. Голова работает также четко, как механизм, и только и делает, что высвечивает одну за другой картинки. Вот Юнги на кухне целует сам; вот они в номере – он отдается, льнет, тянется, сладко посапывает во сне; вот он с Техеном… картинка замыкает и переходит к следующей – Юнги на коленях, и он говорит. В прошедшем времени. Сердце ноет, и губы помнят соленый вкус других губ, тех самых, ради которых и бесился зверь, разрывал нутро и, назвав свою любовь агрессией, впивался в чужую плоть, кромсал, сминал и унижал.

Телефон снова разрывается, но теперь звонит личный телохранитель Чона, которому он оставил Юнги. Тут Чонгук даже не задумывается. Сразу тянется к трубке и отвечает. Слушает короткий доклад охранника, блокирует мобильный и медленно кладет его на столик. Зарывается руками в волосы, откидывается на спинку дивана и устало прикрывает глаза. Юнги сбежал. И Чонгук знает к кому.

Комментарий к 11

Меня не было ровно неделю, для меня это рекорд:) спасибо, что ждали и вдохновляли ❤️

========== 12 ==========

Комментарий к 12

Спасибо вам, мы перевалили за 200 лайков. Столько человек читают этот фанфик и это огромная цифра. Вы меня вдохновляете и заставляете идти дальше.

Юнги

http://s018.radikal.ru/i511/1706/6a/0cdc4d4221b2.jpg

Чонгук

http://s018.radikal.ru/i518/1706/c4/49d9805312cd.jpg

Не знаю чей арт, но он прекрасно показывает их боль

http://s019.radikal.ru/i620/1706/64/827303cfcf64.png

Music: G-DRAGON – Untitled, 2014

https://www.youtube.com/watch?v=9kaCAbIXuyg

просто прочитайте слова песни

***

Юнги бы долго еще сидел на полу гостиной брата и упивался своей болью, если бы не телохранитель Чонгука, вставший над душой и требующий Мина на выход. Мин буквально соскреб себя с пола и медленными шагами направился за охранником. Всю дорогу до особняка он пытается собрать и склеить по кусочкам все то, что разрушил брат, найти ту самую уничтоженную Чонгуком точку опоры, пытается успокоить ноющее сердце, но все безуспешно. Юнги не знает, что делать, к кому пойти, у кого попросить помощи, как вырваться из этого порочного круга, где Чонгук – боль, а Юнги – сосуд, который брат раз за разом наполняет своей ненавистью, агрессией и нелюбовью. Из дум Мина вырывает пришедшее на телефон смс:

Техен: «Я помогу тебе. Просто скажи “да”, и я вытащу тебя из его лап».

Юнги долго перечитывает эти два предложения, горько усмехается и снова блокирует телефон. Минут через пять экран мобильного снова загорается, и Юнги снова открывает чат:

Техен: «Я все время думаю о тебе, вроде это так глупо – зацикливаться на другом человеке, но я не могу ничего с этим поделать. Я вижу, что ты читаешь мои сообщения, просто знай, что ты мне не безразличен и я сделаю даже невозможное, чтобы помочь. Просто позволь мне быть рядом».

Юнги блокирует телефон и утыкается лицом в спинку переднего сиденья. Шофер видит через зеркало заднего вида, как вздрагивают плечи парня и слышит приглушенные всхлипы. Мужчина прибавляет звук на магнитоле и решает не мешать пареньку выплакаться.

У Юнги буквально рвутся и разлетаются сдерживающие его чем-то целым ремни, и такие простые на первый взгляд слова Техена, пропитанные заботой, служат как последний щелчок. Мин размазывает слезы по кожаной обивке сидения, пользуется громкой музыкой и уже рыдает в голос. Собственный брат, своя же кровь, человек, который должен был быть самым родным, тем, кто защитит и будет заботиться, вытер об него ноги. Юнги Чонгуку сердце отдал, на блюдечке преподнес, а тот его вдребезги разбил. А какой-то чужой парень, с которым и виделся Мин всего пару раз, готов защищать и заботиться. От этой несправедливости хочется выть. Отчаянье бьет в виски, пульсирует, доставляет неимоверную боль, и Юнги еще больше плачет. Трет оставшийся на горле след от ремня, ногтями сдирает нежную кожу, будто физическая боль облегчит моральную. Будто, вообще, что-то способно ее облегчить. У Юнги изодранные внутренности, вывернутая наизнанку душа и огромное желание исчезнуть. Мин не понимает, как люди справляются, как они начинают все заново и начинают ли вообще… Потому что сейчас ему кажется, что с такой болью не жить, ее через всю жизнь не пронести, это слишком тяжело, и ее слишком много. Мин вряд ли справится.

Уже подъезжая к особняку, Юнги утирает слезы, пьет воды из любезно предоставленной ему шофером бутылки и приводит в порядок свое лицо.

Стоит Мину зайти в особняк, как он видит Хьюна, расслабленно попивающего виски на диване. Отец сидит в одиночестве, он даже свет в гостиной до конца не включил. Юнги знает, что Хьюн так отдыхает. Отец часто после тяжелых дней сидит в одиночестве у себя в кабинете или в гостиной и, приглушив свет, думает о своем. Решение приходит само собой. Время позднее, и им вряд ли кто-нибудь помешает. Мин понимает, что возможно получит от Хьюна очередной отказ, но попытка – не пытка.

– Отец, я бы хотел поговорить с тобой, – Юнги останавливается напротив Хьюна и нервно комкает в руках подол футболки.

– Судя по твоему состоянию, разговор серьезный, – усмехается Хьюн. – Пройдем в кабинет.

Мин молча следует за отцом к кабинету и едва ли не сбегает, но отчаянье ему этого не позволяет. Даже если ничего не выйдет – Юнги должен попробовать. У него больше и вариантов-то нет. Хьюн садится в свое кресло за столом, а Юнги указывает на кресло напротив. Мин несколько секунд пытается подобрать слова, чтобы начать разговор, а потом, поняв, что этого не удастся, коротко говорит:

– О Чонгуке. Я хочу поговорить о нем.

– Я слушаю, – Хьюн ставит бокал с виски на стол и, откинувшись на кресле, смотрит на сына.

– Чонгук…он…я… Отец, я не знаю, как тебе это сказать, – Юнги, опустив голову, смотрит на свои же сильно потеющие от напряжения ладони.

– Говори, как есть, тем более мне кажется, я знаю, о чем речь, – говорит Хьюн и впивается взглядом в парнишку напротив. Юнги голову не поднимает, но чувствует, как горит лоб от пристального взгляда мужчины.

– У нас с Чонгуком не совсем братские отношения, – выпаливает Мин и впивается ногтями в ребро ладони.

– Так значит, это правда, – бесцветным голосом говорит Хьюн и залпом опустошает бокал. – Мне докладывали кое-что, но я не верил, я отказывался в это верить, – Хьюн встает на ноги и обходит стол. – Как далеко все это зашло? – мужчина подходит к мини-бару в кабинете. Хьюн вроде старается казаться спокойным, но Юнги все равно ловит нотки раздраженности в его голосе и видит, как дрожат у мужчины руки, которыми он держит бутылку с виски. Хьюн наполняет стакан до краев и идет обратно к столу.

– Дальше некуда, – бурчит Юнги и вздрагивает от того, как сильно бьет Хьюн ладонью по столу.

– Отец, пожалуйста, помоги мне, – Юнги впервые за вечер поднимает взгляд на Хьюна. – Умоляю, помоги.

Хьюн смотрит в полные слез глаза напротив и пытается успокоить бушующие внутри эмоции, пытается ухватиться хоть за одну трезвую мысль, но пока не получается. В голове хаос. Чонгук разочаровал. Так, как никогда, так, как Хьюн и ожидать не мог.

– Это было насильно? – прочистив горло, спрашивает мужчина и прячет взгляд. Хьюн столько лет возглавлял самый могущественный клан страны, на своем веку повидал разных людей и сталкивался с различными проблемами и препятствиями, видел, что с людьми делают деньги и власть, как они поднимаются и как падают на самое дно. Хьюн лично приказал убить своего родного брата и его супругу и думал, что больше ничего такого, что повергнет его в шок, он не узнает. Достаточно. И так ярко пожил. Но нет. И вот сейчас он узнает, что его старший сын спит со своим братом. Сама мысль, что Чонгук докатился до такого, прошибает позвоночник. И дело не в том, что, по мнению Хьюна, отношения с представителем своего пола уже омерзительны, и даже не в том, что кровь у них одна. Чонгук – глава клана. Он не обычный парень, который может позволить себе всё, а в семье Чон традиции свято соблюдаются. Или соблюдались. Хьюн покрывается холодным потом и, застыв в кресле, как статуя, впивается в видимую только ему точку перед собой.

– Нет, – еле слышно говорит Юнги. – Я ошибся, я сделал глупость, а теперь не знаю, как мне с этим всем справиться, и мне некого просить о помощи, кроме тебя.

– Я все надеялся, что это сплетни, все думал, что мои люди не так поняли… Но оказывается, правда. Я бы отдал все, чтобы это было ложью, но дело сделано, – Хьюн устало прикрывает глаза и массирует пальцами виски.

– Помоги мне исчезнуть, уехать, верни меня в Японию, – просит Юнги.

– Не могу, – горько усмехается Хьюн. – Я, конечно, могу посадить тебя в ближайший самолет, но ты и приземлиться не успеешь. Он найдет тебя и вернет. Мне надо поговорить с сыном, надо узнать, насколько все это серьезно, – вздыхает мужчина.

– Не серьезно! – выпаливает Юнги. – Он не будет искать меня, у него нет чувств ко мне. Если я уеду, все закончится.

– Ошибаешься, сынок. Тут дело не в чувствах. Он жуткий собственник и самодур… прям как я, – усмехается Хьюн. – Он вернет тебя, чтобы доказать, кто здесь главный, да и тебе потом достанется. Чонгук опасен, и в гневе он страшен, я сам иногда его побаиваюсь. Он всегда говорил, что сделает из тебя ручного зверька, а в результате, как я понял, он пытается сделать из тебя… прости, я не знаю, как это назвать… Поэтому он тебе так и не дал покровительства, чтобы творить с тобой, что вздумается. Но теперь это даже хорошо, есть место для шага назад. Будь ты под его покровительством, то тебя вообще оттуда вытащить нельзя бы было. Мне надо подумать, потому что сейчас я выхода не вижу. Одно я знаю точно – это надо заканчивать. Чонгук сам не ведает, что творит, – вздыхает Хьюн и снова возвращается к мыслям, как же прекратить эту неправильную связь своего сына.

Юнги слушает Хьюна и с каждой следующей секундой все больше опускает руки. Кажется, просвета нет. Кажется, ему придется всю жизнь прожить, как домашнему питомцу его брата. Он так надеялся и рассчитывал на Японию, но сейчас, сидя в кабинете отца, Юнги кажется, что больше выхода нет, хотя…

– А другой мне может дать покровительство? Допустим, есть такой человек, и он тоже глава клана, если он мне даст его? – с надеждой спрашивает Мин.

Хьюн несколько секунд с подозрением смотрит на сына, задумывается и снова тянется к бокалу. Через пару минут проведенных в абсолютной тишине старший наконец-то говорит:

– Теоретически, да. Если у тебя есть такой человек, то ты можешь получить его покровительство, и Чонгук тут будет бессилен, сам виноват, что до сих пор не дал тебе его. Ты, по факту, абсолютно свободен, если не учитывать, что ты представитель семьи Чон, но это не проблема. А у тебя есть такой человек? – Хьюн пристально смотрит на сына.

– Кажется, я такого знаю, просто не уверен, что он согласится, – понуро отвечает Мин.

– Интересно, – Хьюн не понимает, как он мог столько упустить. Каким образом он не заметил, что творится между двумя братьями, и вообще, что из себя представляет Юнги, если у него уже есть кто-то хорошо знакомый «на верхах». Мужчина решает потом со всем этим разобраться и уделять своей семьей больше времени, благо «пенсия» этому как раз таки поможет.

– Будь добр, поговори со своим человеком и быстро, не тяни, а с Чонгуком я сам попытаюсь разобраться, – говорит Хьюн и указывает Юнги на дверь

Мин глубоко кланяется отцу и выходит из кабинета. Он выбегает во двор и, убедившись, что «псов» брата не видно, бежит к воротам. Юнги ловит первое попавшееся такси и просит Техена назвать свой адрес по смс.

***

Техен, в отличие от Чонгука, живет в особняке недалеко от центра. Стоит такси подъехать к воротам, как Мин, расплатившись, выходит из машины и, нажав кнопку домофона, ждет, когда огромные железные ворота раскроются.

Двухэтажный особняк Техена абсолютно белый. У Юнги дух захватывает от красивой подсветки, отражающейся на белых стенах, и журчащих небольших фонтанчиков во дворе. Юнги вообще уже давно решил, что все, что касается Техена, производит эстетическое впечатление. И даже его место жительства не исключение.

Техен встречает Юнги у двери в дом и сразу приглашает внутрь. Мин долго мнется на пороге и, несмотря на призыв Кима пройти уже и присесть, не двигается с места.

– Проходи, я не кусаюсь, – смеется Техен. – Будешь что-нибудь пить?

Юнги отрицательно мотает головой, и все-таки проходит к дивану и садится.

– Сказать, что я удивлен – ничего не сказать, – Техен проходит к креслу и опускается в него. – Но я рад, очень рад, что ты пришел.

– Ты писал, что готов помочь, ты не передумал? – переходит сразу к цели своего визита Юнги.

– Нет, я словами на ветер не бросаюсь, – твердо говорит Ким.

– Тогда дай мне свое покровительство, – выпаливает Юнги и замечает, как Техен глазами, полными удивления, смотрит на него. Ким даже слов первые несколько секунд подобрать не может.

– Я знаю, что не имею права просить о таком и понимаю, что ты можешь отказать. Я не буду тебе мешать, обещаю, не буду обременять тебя, деньги я возьму у дяди и сниму квартиру, ты просто должен официально взять меня под свое покровительство, – продолжает Юнги и молит про себя высшие силы, чтобы Ким согласился.

– Признаюсь, это было неожиданно, – все еще удивлен Техен и тянется к пачке сигарет на столе. Пока Ким курит, оба молчат. Один обдумывает неожиданно поступившее предложение, а второй молится.

– Я знаю, что Чонгук тебе покровительства не давал, – начинает Техен. – И в принципе, я могу тебе его дать, просто это закончится войной с твоим братом. А межклановые войны – это последнее, чего я хочу, – Техен замечает, как тухнет огонек надежды в глазах напротив и сразу исправляется. – Я не сказал «нет», я говорю, что мне надо подумать.

– Это была плохая идея, – обреченно говорит Юнги и резко встает на ноги. – Просто, отец сказал, что это может сработать. Мне так стыдно, что я поставил тебя в неловкое положение. Лучше мне уже пойти, – Мин идет в сторону двери.

– Отец? Ты обсуждал это с Хьюном? – Техен встает с места и идет за парнем. Юнги останавливается на пороге и поворачивается к Киму:

– Да, это была его идея, он сказал, что покровительство другого может помочь, – понуро говорит Юнги.

Техен снова задумывается, приводит в порядок свои мысли и, схватив Юнги за локоть, тащит обратно к диванам.

– Я могу дать тебе покровительство, и я дам его тебе, – Юнги, не веря, смотрит на парня. – Просто, тут несколько условий, и одно из них болезненное. Ты готов принадлежать моему клану? Полностью лишиться семьи и даже сменить фамилию?

Мин не понимает, что послужило резкой перемене в решении Техена, но чувствует, как одна мысль о том, что он больше ничего общего с кланом Чон иметь не будет, греет нутро.

– Я готов на все и вытерплю все, только не отдавай меня ему, – Юнги умоляюще смотрит на Кима.

– Пойдем на кухню, – говорит Техен. – Я отпустил прислугу, так что сделаю кофе, и мы все обсудим. И еще, мне надо позвонить твоему отцу и вызвать юриста клана, времени катастрофически мало.

***

– Первым проверяете Чон Хосока, я думаю, он у него, – Чонгук влетает в особняк, на ходу раздавая поручения следующим за ним по пятам охранникам.

– Чонгук, – окликает сына, вышедший из своего кабинета Хьюн, – зайди ко мне.

– Не сейчас, отец, – огрызается Чон. – Потом.

– Потом проверим Техена, и если он у него, то мой братец – идиот, – продолжает давать указания своим людям Чонгук.

– Чонгук, – уже зло говорит Хьюн. – В мой кабинет! Немедленно!

– Отец, – вздыхает младший. – Я сейчас очень занят, потом зайду.

– Я знаю, чем ты занят! – уже кричит Хьюн. – И именно поэтому немедленно в мой кабинет!

– Блять, – сквозь зубы выругивается Чон и идет к кабинету.

Чонгук, прикрыв за собой дверь, прислоняется к ней спиной и ожидающе смотрит на опустившегося в свое кресло Хьюна.

– Давай быстрее, у меня дел много, – говорит Чон.

– Не надо искать Юнги. Я сам его отпустил, – начинает Хьюн и достает второй бокал.

– Как ты смеешь? – цедит сквозь зубы Чон и подходит к столу. – Куда ты лезешь? – парень кладет ладони на стол и, оперевшись на них, нагибается вплотную к отцу. Смотрит глаза в глаза, и даже у видавшего виды Хьюна стынет кровь в жилах от этого взгляда. Сам создал и сам воспитал дьявола.

– Я твой отец, щенок, поэтому сбавь тон, – шипит Хьюн, взгляда не уводит. Чонгук отталкивается от стола и, запустив ладонь в волосы, нервно ходит по комнате.

– Ты не имеешь права трогать мою игрушку, – холодным угрожающим тоном продолжает Чонгук. – У нас с ним вышло недоразумение, и я сам, как и всегда, все решу. Почему ты в это влез? – он еле сдерживается, чтобы не сорваться на крик.

– Я бы не лез, как и все эти восемь лет, что Юнги живет здесь. Но сейчас все по-другому, – хмурится Хьюн.

– Серьезно? И что тут другого? – усмехается парень и окидывает отца презрительным взглядом.

– То, что ты спишь с собственным братом, – чеканит каждое слово Хьюн, и улыбка сползает с лица Чонгука. Парень несколько секунд не моргая смотрит на отца.

– Этот сученыш тебе рассказал? Пришел пожаловаться? – зло спрашивает Чон. У него дрожит подбородок, и Хьюн видит, что Чонгук на грани, еле сдерживается.

– Я и так подозревал, а он мои сомнения только подтвердил. А сейчас сядь, разговор будет долгим, – Хьюн идет к бару за бутылкой, и Чонгук обреченно опускается в кресло.

– Ты, Чон Чонгук, глава клана и один из влиятельных людей в этой стране. На тебя могут смотреть или с восхищением, или со страхом, другого не дано. Я думал, что все основы поведения ты впитал в себя с молоком матери, думал, что ты и сам прекрасно знаешь, что тебе можно, а чего нельзя, оказалось, я ошибся, и это самая большая моя ошибка, ведь знай я все это до передачи власти – ты бы мое место не получил, – спокойно говорит Хьюн и разливает виски.

– Не драматизируй только и не угрожай мне тем, что ты уже изменить не можешь, – Чонгук опасно суживает глаза.

– Заткнись и слушай, – не сдерживается и переходит на крик мужчина.

– Ты не можешь так со мной разговаривать! – четко выговаривает каждое слово Чонгук.

– Ты прав, не могу, учитывая, что ты тут главный, но сейчас я говорю с тобой как с сыном, а не как с главой клана, и ты будешь слушать меня и все запоминать, – Хьюн в подтверждении того, что он настроен решительно даже, бьет кулаком по столу, но на Чонгука это особого впечатления не производит.

– Юнги в этом доме больше жить не будет, твою фамилию носить тоже. Более того, даже если ты расшибешься, доступа к нему у тебя больше не будет, – Чонгук слушает и с каждым словом все больше мрачнеет.

– О чем ты говоришь? – тихо спрашивает Чон, все еще до конца не понимая, что выкинул его отец.

– Он теперь под покровительством другого человека и принадлежит другому, а ты, я надеюсь, не настолько глуп, чтобы из-за какого-то мальчишки пойти войной на другой клан и опозорить нашу семью, – еле успевает договорить Хьюн, как Чонгук встает на ноги и, вцепившись руками в воротник рубашки отца, притягивает его к себе: