Текст книги "Не ходи в терновый лес (СИ)"

Автор книги: starless sinner.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– Когда ты вписала своё имя в Книгу Зверя, он явился к тебе, – продолжает Дарклинг со всей безжалостностью, так разнящейся с трепетной лаской. – И потребовал повиновения. Исполнения приказа, когда придёт время. И приказ этот будет особенным, ведь и ты особенная, Алина Старкова. Об этом он тоже тебе сказал, не так ли?

Она хочет отвернуться. Не раскрывать себя больше нужного, не выяснять ничего более, но выходит только опустить веки. Зажмуриться.

– Это не значит, что я поддерживаю…

– Нет, Алина, – голос Дарклинга звучит совсем близко, а выдохи касаются лица, как если бы он склонился над ней. Как если бы оказался запретно, маняще близко, что их дыхание могло бы перемешаться: вдохи и выдохи, запах морозной ночи, проклятых лесов – всё одно.

– Я чувствую в тебе отголосок себя, – чужие пальцы соскальзывают на шею, оглаживая, приручая ненавязчивой, лёгкой лаской. – Чувствую в тебе силу, которую ты сама ещё не раскрыла.

Её способность удерживать демонов.

Его – повелевать сотнями в лучшие времена. Что случится, если сорвать печати? Какая сила вырвется в этот мир? Необузданная, древняя, первосотворённая – поддастся ли она контролю или сведёт своего обладателя с ума?

И как Дарклинг тогда не поддался этому? Или всё же не осталось здравомыслия за вулканьим стеклом его глаз – одно только безумие? А оно заразно.

Алина вдыхает судорожно.

– А это значит, что нас таких двое, – говорит Дарклинг.

Она силится открыть глаза, но чувствует жар его дыхания на шее, на ключицах – он обжигает, обтёсывает, будит в ней что-то, ранее невиданное. Ранее ею не ощущаемое.

Дарклинг смещается выше; шуршит плед и трава под ним. Алина чувствует, как он запечатывает свои слова, прижимаясь губами к её лбу. Целомудренный, невинный поцелуй. Так почему же в груди змеёй скручивается осознание проданной души?

Алина не успевает подумать, как вцепляется в крепкое предплечье, будто провалится вот-вот в кроличью нору или колодец, со дна которого никто не услышит её криков.

Она потом не сможет вспомнить, сорвался с губ тихий стон или то было лишь её разыгравшимся воображением на грани реальности и помешательства, когда Дарклинг говорит, а лес вторит ему шёпотом листвы:

– …и таких, как мы, больше нет.

***

Её будит солнечный свет. Утро со всей своей злобной яркостью пробивается через незашторенные окна, безо всякого милосердия выдёргивая из пучин сна. Раздайся следом птичье пение, и Алина не уверена, что её стихийная магия не выбила бы окна.

Она приоткрывает глаза, в первые мгновения не в силах уразуметь, где находится. А осознав, подскакивает в своей постели, как в кипящем котле, и вскрикивает. Но, возможно, вскрикивать и не стоило, ведь её окружают знакомые стены.

Она в своей комнате. Но совершенно не помнит, как в ней оказалась. С правой стороны раздаётся недовольное ворчание.

Зоя возится в постели, выныривая из-под одеял, лохматая и заспанная.

– Чего вопишь, Старкова? – с явным усилием сморгнув пелену сна, она смотрит на Алину, а после закатывает глаза: – Принесли тебя на руках и уложили в кровать, как полагается укладывать ведьм-девственниц. Разве что в лобик не поцеловали.

О.

Поцеловали, но раньше. Хватает ума всё же не сообщать об этом.

Но, к сожалению, никакая сонливость не препятствует разгорающемуся стыду. Алина закусывает губу и заглядывает под одеяло, обнаруживая, что всё так же одета в нижнее бельё. Стопка вещей обнаруживается подле, на стуле.

– Кто? – тихо спрашивает она, не слишком-то желая услышать ответ. В голове шумит: от явной нехватки сна, от всего озвученного в ночи. От собственных мыслей, в конце концов. Ей бы найти кнопку их отключения, хотя бы на время.

Зоя возводит горе-очи с таким страданием, что в ином случае ей можно было бы посочувствовать. Но Алина замечает на её шее несколько тёмных отметок и отметает всякое соучастие к собственной глупости.

– Твой тёмный принц, кто ещё, – с бурчанием отзывается Зоя и яростно зарывается в одеяло. – В пять утра мы чуть в дверях не столкнулись, за что тебе спасибо. А ты спала в его руках, как младенец. А теперь не мешай и мне.

Алина рассеянно оглядывает комнату, не в силах зацепиться взглядом ни за какую мелочь. Даже отсутствие Жени в своей постели она воспринимает слишком отстранённо.

Дарклинг принёс её в комнату. Значит, тогда она провалилась в сон. Воспоминания тянут заскорузлыми пальцами. Алина не может вспомнить, о чём они говорили ещё, но в голове отчётливо всплывает стук сердца, как если бы часами ранее она могла заснуть на чужой груди.

Лицо горит, как и ладони. Хочется окунуться в ледяную воду, но усталость тянет обратно, к подушке и к измучившей её всю лихорадке мыслей. Сегодняшней ночью должна свершиться кульминация праздника, и от одного воспоминания её сотрясает. Лучше бы от ужаса, а вовсе не странного предвкушения, словно внутренняя нить вновь тянет её, ведёт в руки Дарклинга. Чёрного Еретика. Осколка древнего рода, ранее считавшегося стёртым с лица Земли.

Нужно что-то сделать.

Что-то, кроме собственного желания вновь ощутить биение его сердца под ухом, вместе с теплом кожи и чувства всеобъемлющей надёжности; вместе со словами, что похожи на плетущуюся паутину. А она в неё попала, застряла, что ни шевельнуться.

«Таких, как мы больше нет»

Алина жмурится и с головой накрывается одеялом.

Позже. Всё позже.

***

Она сама его ищет. Будь то странное притяжение, тёмный зов Луперкалий или чего-то более ужасающего, – не суть важно. Алина ловит себя на том, что вгрызается взглядом в каждого проходящего, выискивая знакомый затылок, силуэт, шлейф из теней, что тянется за широкими плечами; порой это похоже на руки, чьи пальцы в агонии цепляются за отвесы скал.

Как всё перевернулось за одну ночь.

Ей бы надо рассказать о случившемся Высшему Жрецу. Доложить, предупредить, но внутри не воют, не бьются о рёберную клетку инстинкты через каждый орган, что мог бы сжиматься и пульсировать – волнением, необходимостью что-то сделать.

Так почему она этого не хочет?

В голове то и дело звучит проклятый, зазывающий голос; он говорит слишком правильные, слишком нужные ей вещи. Дарклинг разделяет её мысли, её суждения. Или это она, спустя века, разделяет то, что не сгнило в заточении? То, что не выкорчевали даже столетия истязаний?

«Разве подлинная мука кроется не в том, что ты всё ещё жив, полон ярости, но абсолютно бессилен?»

Почему же ей не страшно, хотя должно быть? Почему же она только и может думать об этом изламывающем объединении, как если бы вся её сущность стремилась к нему, внемля зову магии, словно что-то в ней откликнулось, пробудилось?

Алина выдыхает. Шумно, рвано. От каждой мысли, противоречивой, острой, как лезвие, у неё стучит в висках.

Сегодняшняя ночь особенная. И если Алина придёт, ступит в лес…

Женя зовёт её, но Алина не слышит, выскакивая из общей гостиной, подгоняемая, кажется, всеми демонами. Они бы наверняка улюлюкали ей вслед, чтобы зайтись мерзким, лающим смехом, когда путь проклинаемой всеми полуведьмы не заканчивается подле двери со знакомой цифрой, а приводит в артефактную.

То самое тёмное чувство, нашёптывающее, обнимающее за плечи ласково, ведёт её, смазывая чужие лица, заглушая звуки.

– Я ведь тоже часть твоего плана, не так ли? – собственный голос разрывает вакуум в ушах, несмотря на захлопнувшуюся за спиной дверь.

Она находит Дарклинга в проходе среди высоких, уходящих под самый потолок шкафов. Артефактная в разы меньше библиотеки, но значительно опаснее. Всякие всплески силы в ней чреваты худшими в своей непредсказуемости неприятностями. Магия гудит – разнобойная, яркая и тусклая, затягивающая и отдающая – отовсюду, сковываемая наложенными заклятиями.

Алина знает, что каждая безделушка, вроде обычного браслета из чешуи неведомого зверя на второй полке справа, способна наградить особым могуществом, а взамен – выжрать её существо и обсосать косточки.

Дарклинг оборачивается, до того с особой осторожностью укладывая изогнутые куски костей в обитую бархатом шкатулку. Приглядевшись, Алина понимает, что это не кости вовсе, а рога. Возможно, оленьи.

– Здравствуй, Алина.

Ей не нравится его улыбка. Наверное, потому что ей хочется улыбнуться в ответ. И не хочется совсем, как и вспоминать отдалённо, из-под толщи воды, как спала в его руках, беззащитная и открытая. Нёс ли он её так же трепетно, как мгновениями ранее уложил осколки древних рогов? И не так же ли он смотрел на неё ночью, пока дрожащими пальцами Алина расправлялась с пуговицами собственной рубашки?

– Я не верю в совпадения, – выпаливает она, сжимая и разжимая кулаки. Тянется, как раньше, чтобы ухватиться за края юбки, но нельзя показывать слабости. – Да и ты слишком древний для подобного рода развлечений. Для потери времени.

Дарклинг поднимает брови. Неподдельно удивлённый? Пойманный врасплох?

Алина не может разобрать оттенки, но в его голосе сквозит смех:

– Это ты меня так старым назвала? – он прищуривается и передразнивает её: – Мне не позволено так «терять время» или тебя смущает грядущая ночь?

В другой раз это бы её действительно смутило.

Впервые попавшую под своды Академии полуведьму точно бы заставило зардеться и глаза опустить, кусать изнутри щёки. Но все они своего добились: она выдерживает, пусть внутри всё трепещет от волнения. От этого мгновения. От действительно грядущего, ведь она не может отрицать, что будет. И что оно, как и присутствие Дарклинга, действительно будоражит, как бегущее по жилам вино или приворотное зелье. Или сама магия, черпаемая ими из сердца мира. Её соседки не шибко придерживались воздержания, как и многие другие, но не собственная нерешительность выбивает из колеи. А бурлящая от напряжения кровь. В то время как остальные ведьмы и колдуны казались пресыщенными прошедшей ночью, Алина чувствовала себя натянутой тетивой. Звенящей, способной рассечь кожу до кости.

– Осторожнее, Алина, – сказала Женя часами ранее.

Да уж, сама осторожность.

– Не опасаешься, что я могу раскрыть твой секрет? Впрочем, я даже не знаю, почему никто ещё не заметил, – Алина говорит, но за своими же словами осознаёт простую истину: легче всего скрыться на виду. Кто станет искать носителя древней силы? Кто задумается, что чародей из рода Морозовых мог выбраться, чтобы затеряться?

Судя по взгляду Дарклинга, он с той же лёгкостью читает её мысли.

– Они смотрят, но не наблюдают, – замечание почти льстит. – Разве что задаются вопросом о моём титуле.

Но, вдруг понимает Алина, он сделал всё, чтобы она заметила.

Это что-то значит.

Что-то…

В этот раз не Дарклинг сокращает расстояние между ними. Алина сама шагает – к нему, позволяя давлению магии обрушиться со всех сторон, постучать по каждой кости, но она только в омуты чужих глаз смотрит. Ни дать ни взять сейчас – обсидиановые стёкла, ведь в артефактной мало света, чтобы поймать кварцевые или стальные отблески.

– «Таких, как мы, больше нет», – повторяет она нараспев, задирая голову. Перед взором мысленно то и дело мелькает шрам на чужой груди, зачитанные до дыр страницы книг. – Испытание, о котором ты сказал. Ты ясно даёшь мне понять, что я часть какой-то задумки. Или же ты не отличаешься от всех остальных под этой крышей и собираешься осмеять глупую полукровку? Но на на твоём месте я не стала бы размениваться на подобное.

– И что бы ты сделала, будучи на моём месте? – голос Дарклинга стелет тенями, и они правда расползаются от его плеч, накрывают полки и закольцовывают их в плотный кокон. Лес безмолвствует, не тянет её, но Алина чувствует, что увязла в чём-то ином. Ни двинуться, ни отступить.

Она позволяет себе улыбнуться, насыщая этот жест воспоминаниями о ненависти, испытанной в день своей инициации; о беспомощной злости, когда её повязали обязательствами против воли.

– Я бы заставила пожалеть всех и каждого, кто причинил мне вред, – и произносит на выдохе.

Алина кратким мгновением глядит на чужие губы. Дарклинг усмехается. Довольно, голодно, что в иной раз заставило бы отшатнуться, но ныне она только прикипает взглядом и, кажется, жаднее вдыхает.

– Подобное взывает к подобному, – медленно говорит Дарклинг, со странной интонацией. Любопытством? – Поэтому ты здесь, не так ли, моя милая Алина?

Рука сама тянется, чтобы коснуться его подбородка, колкой щетины; пальцы поднимаются выше, подушечками очерчивают нижнюю губу. Тепло выдоха ласкает, обжигает.

– Ты многое умалчиваешь, – Алина приподнимается на носках, – и, очевидно, опасен. Что наверняка выйдет мне боком.

Тени концентрируются, накладываются одна на другую. Кажется, они касаются её рук, плечей дрожью, лёгким плащом. Ощущением чего-то, что пробуждается внутри, разгорается.

– Но?

Конечно же. Было бы всё так просто.

Благоразумные ведьмы держались бы подальше.

Осмотрительные – доложили бы Жрецу Церкви и Совету.

Алина никогда не относила себя ни к тем, ни к другим, к своему же (не)счастью.

– Но почему же, – не голос вовсе – шёпот на уровне безмолвия, выдохом ртом в рот, – мне так хочется всё узнать?

Влияние прошедшей ночи или что-то куда страшнее в своей неизведанности толкает их навстречу друг другу. Алина не знает, кто делает первый шаг, но в следующую секунду её пальцы оказываются в его волосах, а Дарклинг вжимает её всю в себя. Его рука оказывается на спине, горячей волной спускаясь на талию, обхватывая.

Это не похоже на те немногие поцелуи, которые случались в старшей школе.

Это ни на что не похоже.

Алина приоткрывает губы и позволяет себе опустить веки, раствориться в ощущении. В груди закручивается плотный, жёсткий узел: с каждым движением чужого языка, ласкающего её собственный; с тем, как второй рукой Дарклинг придерживает её голову за затылок.

Сердце то бьётся в грудной клетке испуганной птицей, то замирает, лишая дыхания. Или это чужие поцелуи выкачивают из неё весь воздух?

Они отстраняются друг от друга лишь на мгновение, встречаясь взглядами. Алине печёт губы и немногим щёки – от колкости его щетины, но она не чувствует дискомфорта, ничего не чувствует, кроме желания вновь поцеловать его.

Дарклинг смотрит же на неё, как на не решаемую загадку; уравнение, которое никак не хочет сходиться. Это тревожит, волнует и притягивает мотыльком к огню.

Алина не может быть до конца уверенной, что ей не обожжёт крылья.

Но Дарклинг тянется к ней сам, и всякие мысли выветриваются из головы.

За спиной что-то хлопает.

Алина в испуге отскакивает, вырываясь из крепких рук и теневого кокона, который тает, растревоженный. Она оглядывается судорожно, но никто не порывается войти. Возможно, кто-то случайно задел дверь.

Дыхание вырывается с явным усилием, нажатием на внутренние меха. Алина судорожно заправляет волосы за уши и лишь спустя долгое мгновение решается взглянуть на Дарклинга.

– Я… – начинает она, но больше слов не находит. Что «я»? «Я не хотела»? Чушь. Обвинить в собственных порывах Луперкалии и свою же взбудораженность от всеобщих настроений она тоже не сможет.

А что сможет? Алина закусывает нижнюю губу, но только пуще погружается в фантомность иного прикосновения. Они только что целовались. Остаётся надеяться, что артефакты не способны разговаривать и не делятся сплетнями. Ведь сейчас они не повязаны условиями праздника. Ничем не повязаны, и то же время – друг в друга впаяны.

Дарклинг проходится пальцами по волосам, пропускает пряди сквозь, не наводя никакого порядка. Дышит он немногим чаще, тяжелее. Алина может взглядом поймать, как вздымается его грудная клетка и как за усмешкой едва-едва проглядывает край другого чувства. Возможно, того же удивления?

Но она не успевает разобраться ни в себе, ни в потёмках чужой души, когда Дарклинг обходит её и говорит напоследок, склонившись к самому уху и выбивая этим симфонию мурашек, что стекают серебром по позвонкам:

– У тебя есть время подумать, хочешь ли ты всё знать.

***

Последняя ночь Луперкалий не балует лунным светом: мрак наползает из-за деревьев, ниспадает чернотой с укрытого плотными тучами неба, окутывая, забиваясь в распахнутый рот призрачным дымом. Нагие ветви не серебрятся ночным светилом, как и не стелется сталь по опушкам.

Выдохам бы вырываться облаками пара, и воображение действительно рисует их, пока под ногами хрустят высохшие шишки да переламывающиеся куски опавшей коры. Ветки кустов безжалостно оцарапывают голые ноги, но боль не приходит ни секундой, ни минутой позже, ведь всё время сливается в одно тягучее мгновение, состоящее из погони по лесам.

– Последняя ночь Луперкалий, – возвестил отец Ланцов, разведя руки и смотря на них свысока, впрочем, как делал всегда. – Волки охотятся на зайцев, а ведьмы – на колдунов. Исход этой охоты покажет, каким будет грядущий год. Будет ли он изобильным или скудным? Плодородным или бедным?

Юные ведьмы переглядывались, пока воздух полнился их хихиканьем: нервным, полным предвкушения. Ночной холод заставлял их поджимать босые ноги, но ни одна из них не запахнулась в свой красный плащ, в которые они все были облачены согласно невесть кем придуманным обычаям.

Красным Шапочкам надлежало вести охоту на своих Волков.

И она началась с того мгновения, как Зоя, в роли не только участницы, но и старосты, дважды протрубила в загнутый рог. Громогласный, грубый звук прорезал ночное небо, всколыхнул ветви и взбудоражил ночную живность, прежде чем весь лес ожил криками, волчьим воем и переливчатым смехом отнюдь не беззащитных девиц, ринувшихся в погоню с норовом хищниц.

Алина вспоминает белые шкуры, накинутые на нагие плечи, и свою попытку отыскать знакомое лицо, скрывающееся под тенью волчьей головы, пока сердце колотилось о рёбра отвратительным волнением.

Собственное разочарование, когда она не обнаружила Дарклинга среди колдунов, было осязаемым: холод пополз по нагим рукам, что захотелось тут же укутаться в свой красный плащ и убраться прочь, в безопасность и тепло стен своей комнаты.

Как и сказал Дарклинг, она думала. Весь вечер думала, доводя себя до исступления доводами, желаниями и попытками систематизировать хаос в собственной голове. И её приход в третью ночь должен был отмести всякие сомнения.

От того и разочарование оказалось прогорклым на вкус. Возможно, оно бы нашло отражение на её лице, и кто-то бы это заметил, не упустив возможности проехаться по самооценке и застарелым мозолям, но Алина крепче сцепила зубы и заставила себя держаться, на выдохе и задержке дыхания, чтобы не ощутить, как скрутился в горле ком.

Наверное, это и спасло её от излишне громкого оханья, когда вся суть встрепенулась от шквала чужого присутствия. За спиной, едва мазнув по периферии взгляда волочащимися тенями, ухваченным куском волчьей шкуры. Чёрной.

Воздух затрепетал, зазвенел, пока каждый волосок на теле Алины вздыбился; пока в груди на мгновение ослабла и лишь туже стянулась пружина, выжимая судорожный, тихий выдох.

Древняя магия властвовала этой ночью, а потому никто не смог услышать голоса, сравнимого в тот миг с шелестом ветра; никто, поглощённый накаляющимися страстями, не уловил, как встрепенулась полуведьма, ощутив призрачное касание жаркого выдоха в ухо.

Никто не различил одного-единственного слова, сказанного тем, кого звали Чёрным Еретиком.

Алина прочитала достаточно о проклятом изгнаннике, чтобы знать, что иные колдуны, покорённые желанным могуществом, нарекли его Беззвёздным. И эта ночь была благосклонна к нему, осколку древней магии, потому как он являлся её частью.

– Беги, – сказал ей Дарклинг, и слово разлилось в костях, отозвалось лаской, приказом, ударом кнута; патокой от призрачно сжатых клыков на загривке.

Беги.

И Алина его послушалась.

***

Лес поглощает их всех, и перед глазами мелькают белые шкуры да тёмно-красные плащи, почти винные, почти чёрные, пока ведьмы снуют меж деревьев, настигая свою желанную добычу: Алина слышит воистину дьявольский хохот за спиной, но не оглядывается, позволяя себе раствориться в этом мгновении. В лёгких нагреваются тиски, которые вот-вот их сожмут вместе с колотящимся сердцем: его стук отзывается в каждой мышце, каждом хряще и суставе.

«Беги»

И она бежит, подгоняемая демонами, нежностью чужого голоса и всеми адскими проклятиями.

Ступни жжёт, а всё тело покрывается испариной, пока не получается сделать следующий вдох. Алина петляет меж стволов, давно сбившись с тропы, головой вертит, огибая сомкнувшиеся пазлы из волков и красных плащей, когда вдруг холод смыкается на её запястье и тянет в сторону.

Резко, бескомпромиссно.

Она не ударяется спиной о дерево, прижатая к нему с аккуратной резкостью. Весь лес перед глазами расплывается, истлевает, разрываемый в клочья безднами глаз Дарклинга, когда он нависает над ней.

Поймал.

Волчья шкура темнеет на его обнажённых плечах разводами. Алине чудятся чёрные полосы извивающихся теней на вздымающейся груди, на животе, но она заставляет себя поднять глаза, заставляет дышать. Вдох, выдох. Ничего ведь сложного?

– Ты пришла, – говорит Дарклинг, и всё происходящее в его голосе тонет, в одной интонации. Или это так кровь барабанит в ушах? Только Алина всё равно не может различить более криков и смеха; получается только коснуться ладонью тёплой кожи, прочувствовать, как бьётся это могучее, древнее сердце и как покалывает пальцы от такого простого жеста. Чем-то запретным и чем-то вседозволенным напополам. Не потому ли она ведёт ладонью ниже, ощущая крепость напрягшихся мышц; оглаживая, словно пробуя?

– Уже решила, что мне придётся искать нового волка, – она улыбается? усмехается? Но точно зубоскалит, а после тянется свободной рукой выше, к шее, к лицу. Фантомные воспоминания обжигают. Не так же ли она прикасалась к его губам перед тем, как реальность раскололась на части?

– И ему задавать десятки вопросов? – Дарклинг трётся щекой о её ладонь, совсем по-волчьи. Алина губы кусает и позволяет себе обвести абрис его челюсти. Остро, красиво. – Или этой ночью ты не хочешь ответов? Или же…

Он склоняется и опаляет выдохом ей шею, а затем приникает губами, горячим, влажным языком. Алина задыхается, откидывая голову. Позволяет распробовать соль собственной кожи, пока жар концентрируется тёмным, порочным желанием. Вожделением.

– …ты готова дать ответ мне? – не голос, а звериное урчание, заставляющее думать о том, каково было бы обхватить Дарклинга за пояс ногами.

– А какой был вопрос? – сплошная игривость, изламывающаяся на самой грани. Всё ещё слишком неопытная для этих игр, но с другой стороны…

– Способная ученица, – Дарклинг усмехается, прихватывает зубами кожу, пока руки гуляют по её телу, забравшись под плащ. Безо всякого бесстыдства, и Алину половинит этой уверенностью в достижении желаемого; половинит и вспыхивающим удовольствием, накатывающим возбуждением, словно её тело раскрывается, разгорается и навстречу льнёт: физически и вспыхнувшей силой.

«Ну почему же мне так хочется всё узнать?»

Такая безрассудная смелость.

Такая всепоглощающая жадность, ведь Алина помнит всё огниво объятий, безумие поцелуев и мощь, что трещала вокруг них молниями. Казалось, ещё немного – и они бы растерзали сеть заклинаний, наложенных в артефактной.

Только сейчас вокруг один лес, но вовсе не тот, что Алину преследует день ото дня – аурой, терниями, которые цепляются за одежду, оставляют царапины на изнанке кожи.

И она вся – на блюде поданная, ведь Дарклинг опускает взгляд на её шёлковую сорочку, что скрывалась под плащом; на судорожно вздымающуюся под ней грудь и покрывшуюся мурашками кожу. Алина ощущает, как сдаёт позиции её тело бьющейся на шее жилкой. Антрацит глаз Дарклинга ловит и это.

И она только рада, что за спиной – могучее дерево, которое вполне может спасти от позорно подкосившихся коленей, когда Дарклинг проходится пальцами по её ключице, до плеча, задевая тонкую лямку. А после срывается ниже и повторяет движение над самым краем сорочки.

Трепет касания изламывается, стоит ему вжать её в ствол и вклинить колено между ног. Алина не замечает, как первый стон, голодный и удивленный, вырывается из горла.

Перед глазами плывёт картинами собственного воображения. Или не только ими? Призрачностью будущего, далёким и близким ощущением крепкого тела под собой и перелива обнажённой кожи в свете бесстыдно выглянувшей Луны.

Чужие руки обхватывают её грудь сквозь ткань, заставляя выгнуться, вздрогнуть, вжаться в колено в слепой необходимости ощутить это острое, сладкое удовольствие, которого всё же слишком мало.

Внутри, в низу живота всё страхом стягивается и предвкушением.

– Мой ответ этой ночью – ты, – она шепчет или хрипнет, пока царапает ногтями крепкое плечо.

Дарклинг притягивает её к себе, обнимая за талию одной рукой. Их тела соприкасаются, и более всего Алина жаждет стянуть с него волчью шкуру, чтобы обхватить за шею, ощутить, как волосы на загривке покалывают ладонь. Каково это – пройтись ногтями по крепкой спине? Каково – ощутить его всей сутью? Алина думала о нём. И вовсе не как о том существе, от которого стоит держаться подальше.

Только о желании оказаться как можно ближе.

Она цепляется за плечо Дарклинга и неожиданно смеётся, одурманенная волшебством и пороком древнего праздника, что окутывает их одеялом темноты, как своих детей.

– А разве не мне положено было тебя поймать? – шепчет в поцелуе, пока руки Дарклинга, кажется, трогают её везде, клеймя. И она вся, целиком и полностью, горит. И только большего жаждет.

Шёпот выливается из губ в губы. Улыбкой, обещанием. Согласием на что-то, о чём сама не ведает: на тайны, на опасность и возможность доверия. И, наконец, позволением увести себя в глубины мрака и проклятых троп, когда Дарклинг улыбается ей со всей нежностью тирана, всей кавалькадой демонов, которые страшнее любого адского чудовища.

– Тогда, моя милая Алина, – произносит он, цепляя пальцами тесёмки плаща и развязывая их с дробящей лёгкостью; плотная ткань опадает к её ногам последним бастионом, – ты забрела не в тот лес.