Текст книги "Не ходи в терновый лес (СИ)"

Автор книги: starless sinner.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Воздух вибрирует вокруг, и чудится, что лента в руках была поводком, за который её притянули, а она поддалась. Иначе не объяснить той тяги и странного ощущения, ничего не объяснить: дурмана в голове, как от благовоний, и дрожи в собственных костях, когда выпавший в пару колдун протягивает ей руку.

С той галантностью, как если бы приглашал на танец. Возможно, тем оно и является, а Алина запрещает себе мешкать: вкладывает руку в протянутую ладонь и присаживается на чужие колени в звенящей тишине, которая расходится трещинами в следующую же секунду:

– Раз уж все ведьмы сделали свой выбор, – раздаётся над головой звонкий голос отца Ланцова, полный такого странного довольства, что тянет взглянуть на него и убедиться: его ли это эмоции, – то долой маски с волков!

Следом раздаются нестройные женские возгласы пополам со смехом. Знают ли ведьмы, кто выпал им в пару? Догадываются?

«Долой маски!»

«Долой маски!»

«Долой маски!»

Но слышит ли эти крики сама Алина? Или время снова замедляется, а реальность и вовсе по швам трещит, вспоротая тупым лезвием, ибо первый глубокий вдох приносит ей аромат леса.

Горящие лёгкие инеевым узором опутывает морозная ночь.

Вокруг раздаются возгласы разных оттенков эмоциональности, и среди них точно различим голос Жени, и, возможно, мерещится смех Зои? Вскрик Нади? Наверняка ей не послышался возглас Николая.

Алина не может заставить себя повернуться, чтобы найти глазами знакомые лица. И шевельнуться тоже не может: оцепеневшая, заиндевевшая от осознания. Чужая рука на спине заставляет выпрямиться, словно к нагой коже прикоснулись калёным железом.

Она прерывисто вдыхает. Ещё и ещё, пока сердце натужно бьётся в груди.

«Ты ведь чувствуешь это?»

Пальцы изламывает, когда Алина всё же заставляет себя потянуться к волчьей маске. Длинные клыки выглядят как настоящие, под стать вылепленной животной ярости. Глаз сквозь линзы ни увидеть, но она уже знает, с чем столкнётся.

С кем.

«Но только слепой не ощутит в нём эту магию»

Маска поддаётся легче, чем Алина могла бы подумать. Чужая рука всё ещё поддерживает её. Это почти ненавязчивое объятие. Почти успокаивающее, но достаточно крепкое, чтобы и мысли сбежать не возникло.

Она закусывает нижнюю губу, отбрасывая маску, словно гремучую змею. Тёмные волосы немногим встрёпаны от неаккуратности её движений, но едва ли это может испортить вид. С некой злостью Алине думается, что ничто этот вид не испортит.

Сердце грохочет, как полоумное, когда она оказывается лицом к лицу с Дарклингом.

Кромешная бездна.

– Вы… – только и получается выдохнуть, и то, едва слышно, потому что их видят остальные. Алина не может разобрать ни единого звука в поднявшемся шуме. Дарклинг даже бровью не ведёт, смотря только на неё.

Кварц ныне не разглядеть в чужих глазах – до того они темны, словно два осколка аспида, вспарывающих её своей насмешливостью.

– Почему? – Алина выдавливает из себя вопрос, где-то глубоко внутри интересуясь у себя самой, почему до сих пор не вскочила на ноги. Но её придавливает всей тяжестью и каким-то странным, потусторонним трепетом – тем же плотным воздухом, что искрит меж их телами.

Напряжение нарастает, когда Дарклинг отрывается от спинки стула, чтобы выдохнуть Алине в самое ухо:

– Ты так навязчиво лезешь мне под кожу, Алина Старкова, – о все боги и лжебоги, он усмехается; Алина задерживает дыхание, захлёстнутая чужой близостью и жаром дыхания. Всем этим внутренне расхристанная. Всё окутывает ароматом леса, дробя действительность, как зеркало, на куски.

Она непроизвольно цепляется за плечо Дарклинга, когда он с ужасающей мягкостью заправляет ей прядь волос за ухо и добавляет:

– …что я решил, наконец, тебе ответить.

***

– Ну и как тебе?

Понять, о чём вообще вопрос, получается не с первой попытки. Алина издаёт какой-то вопросительный и совершенно идиотский возглас, на что Зоя закатывает глаза и пихает её под рёбра. Алина едва не отрезает себе палец, шинкуя нечто с непроизносимым латинским наименованием.

«Шинкуя», конечно, громко сказано. Из-за гнёта собственных размышлений Алина режет так медленно, что несчастное корневище вот-вот подскочит, выхватит у неё нож и само себя покромсает.

– Я спрашиваю, – Зоя забирает у неё доску вместе с нарубленными кусками, чтобы бросить их в кипящий котёл; выливающаяся из него пена напоминает жидкий азот, – каково тебе оказаться в паре с Дарклингом? Украла мечты десяток студенток.

Возможно, и её собственную.

Алина надеется, что не отсвечивает лицом на всю аудиторию, но всей кожей ощущает, как к ним прислушиваются: возбуждённые шепотки стихают. И едва ли разговоры касались изготовления оборотного зелья, ведь нынешней ночью новоиспечённым парочкам надлежит отправиться в лес, дабы истомить друг друга перед кульминацией.

Алина иногда чертовски ненавидит возвышенные эпитеты во всяких чрезмерно раздутых фолиантах.

Но она, по своей глупости или по своему же несчастью, пойдёт в тот же лес.

Вместе с Дарклингом.

Который, вообще-то, их преподаватель.

Который, вдобавок, может оказаться древним и весьма опасным колдуном? существом?

Который спас её от стольких демонов, что впору бы ему нарисовать благодарственную медальку.

Который, в довершение всего, ни разу не принимал участия в Луперкалиях, сколько бы его ни уговаривал отец Ланцов.

(Алина бы взглянула, конечно, на эти уговоры.)

Но почему сейчас?

И его слова…

«Ты так навязчиво лезешь мне под кожу, Алина Старкова»

Было ли это угрозой? Или согласием? Подтверждением всех её (не)осторожных расспросов?

Она шипит, потому что снова едва не отрезает себе фалангу, и быстро суёт палец в рот. Кровь тут же смешивается со слюной, отдавая железом и ядреной кислотой от того, в чём были перепачканы её руки. Пожалуй, схожую смесь растерянности, негодования и полного непонимания она испытала на этапе «Сочетания», хотя теперь едва ли сможет вспомнить, чем всё закончилось: собственный ступор оказался слишком глубоким колодцем.

Кажется, кто-то даже умудрился возмутиться недопустимости подобного. То были или воздыхательницы Дарклинга, или же Женя, отчего-то всерьёз обеспокоенная подобным раскладом. Но куда больше было улюлюканья и довольства, но Алина помнит только отдалённое эхо, как будто кто-то понизил громкость окружающего мира на самый минимум.

– А как бы ты себя чувствовала? – наконец спрашивает она.

Зоя рядом жмёт плечом, проверяет половником консистенцию варева и остаётся довольна.

– Замечательно, как и сейчас.

Алина закатывает глаза. Ну ещё бы, ведь она с Ланцовым явно не просто так оказались друг с другом.

– Хочешь выцарапать мне глаза и повесить перед зеркалом? Заставить блевать жабами или состарить меня преждевременно? – Алина замечает, что перечисляет лениво, переместившись к котлу, чтобы по каплям отмерить настойку Златоглазок. Янтарная жидкость переливается в стеклянной пипетке.

Взгляд Зои проезжается по ней с ног до головы. Алина чувствует.

– С удовольствием бы, но, – она закусывает нижнюю губу, – Дарклинг ничего не делает просто так. И мне любопытно, а потому…

Алина косит взглядом, пока Зоя вглядывается в густую пену.

– Живи пока, – добавляет та, а затем со всем своим проклятым изяществом накреняет котёл на пол.

Алина чудом успевает отскочить в сторону, словно встревоженная птица. Землистого цвета жижа растекается по полу и едва не достаёт до мысков её туфель. В поясницу врезается высокий табурет, прежде чем и он опрокидывается с грохотом. Чудо, что позади никого не оказалось.

– С ума сошла?! – рявкает Алина, обрубая раздавшийся со всех сторон хохот. Возможно, и жаль, что толкнуть спиной она никого и не смогла.

Зоя поджимает губы. Почти расстроенно.

– Оно никуда не годится. Видимо, ты перестаралась с каплями. Не витай в облаках, Старкова, – и усмехается, подмигивая. Алина сама готова выцарапать ей глаза. В эту же секунду. На куски разорвать, потому что щёки у неё позорно горят. Но от стыда или от злости – ни разбери.

– И помни, что сегодня ночь не только соблазнения, но и воздержания, – добавляет Зоя и удаляется под аккомпанемент чужого смеха напополам, о ад, с аплодисментами.

Как же она зла на самом деле?

Алина готова под землю провалиться от стыда и осознания проклятой беспомощности. Зелье пузырится на каменных плитах. Верно, вот-вот придётся сдавать результат, а у неё, как всегда, сплошные неудачи! Зое-то плевать, никто и бровью не поведёт.

Алина вздыхает. И по сторонам даже не смотрит, не желая видеть ни злорадства, ни отвратительного сочувствия. Жалости. Хотя откуда в этих злобных существах ей взяться?

Подошедший Николай аккуратно трогает её за локоть.

– Давай помогу?

– Подружке бы своей помог! – рычит Алина, притягивая заклинанием тряпку и опускаясь на колени. Не помешали бы перчатки. А лучше – волшебные феи.

Она вздыхает. Ещё раз. И ещё. В какой момент всё стало так напряжённо?

– Извини, ты ни в коей мере не виноват, – добавляет она тише и сдавленнее.

Николай присаживается рядом, забирая у неё тряпку из рук.

– Злость Зои иногда выливается через край, – он хмурится, а затем ухмыляется: – Порой буквально.

Алина подумывает спихнуть его в эту лужу и будь что будет. Видимо, это желание слишком зримо, потому что Николай миролюбиво поднимает руки:

– Милая, мне, конечно, идёт всё, но давай обойдёмся без ослиных ушей?

Засранец.

– Скажи мне лучше, зачем со мной любезничать? Если она всё же бесится, потому что… – ей вдруг не хочется заканчивать фразу. В голове всплывает украденный момент с последней вечеринки. То, как Николай смотрел на Зою.

На короткое мгновение Алине показалось, что и она смотрела с тем же чувством в ответ, играя с его волосами.

– Вы ведь и до того договорились, – она произносит совсем тихо, игнорируя возгласы вроде «Старкова, ты там живая?». Прикасаться ко всё ещё пузырящемуся зелью не тянет совсем.

Николай по-прежнему не отдаёт ей тряпку. Кивает.

– Договорились. Но ведь мы стремимся быть первыми во всём, не так ли? Случившееся задело её самолюбие.

– Я ни на кого зелья не выливаю! – фыркает Алина, раздражённо заправляя волосы за уши. – И произошедшее было не чьим-то умыслом!

Наверное.

Николай качает головой и пружинисто поднимается.

– Задумай она беду, ты бы так легко не отделалась. Хотя, куда вернее было бы вылить этот котёл на Дарклинга, ведь ты явно его не приворожила и не заставила участвовать. Или я чего-то не знаю, о могущественная колдунья? – и он тоже ей подмигивает, а затем произносит короткую фразу на латыни. Воздух вокруг них начинает гудеть.

– Не мели еру…

Алина моргает.

Лужа на плитах враз сменяется тёмным песком.

С губ вырывается выдох, полный облегчения, проклятий и снова облегчения.

Новое зелье сварить она уж точно не успеет, но хотя бы ликвидирует беспорядок.

Алина встаёт, отряхивая юбку. Ни в чью сторону подчёркнуто не глядит, напрочь игнорируя чужое существование. Пусть удавятся своим ядом. Если всем так стоит поперёк горла случившееся, что ж, она на это горло наступит.

– Пожалуй, теперь мне понадобится скорее метла, а не тряпка.

Николай ведёт плечами. Ещё юный, как и сама Алина, но хищник. Как и все остальные. Какой должна быть и сама Алина. Только постоянная потребность держать когти наготове изматывает куда сильнее, чем можно было бы подумать.

– Ну так, потешим стереотипы смертных о ведьмах? – со смехом говорит Николай, и Алина не сдерживается: тянется и отвешивает ему подзатыльник.

***

Её всю пронизывает холодом до дрожи. И хочется думать, что собственная скованность да напряжение вызваны именно ночной прохладой, а вовсе не самой ситуацией.

Ночь выдаётся ясная: луна на небе столь ярка, что Алина с лёгкостью может разглядеть тропу меж деревьями; ту самую тропу, с которой запрещено сходить.

«Воздержание приветствуется, но в случае желания наших пар соединиться… Тёмный Владыка против не будет», – возвестила Зоя, в самом начале раздавая им корзины с молоком, кровью и ещё невесть чем. Впрочем, Алина запомнила фразу про необходимость «распечатать вишенки», адресованную ей лично с хитрой усмешкой.

Она сглатывает, в пальцах сжимает травинки, вырывая их с корнем.

Вишенки. Чтоб её.

– И где же вся смелость великой полуведьмы?

Верно было когда-то замечено: будь у греха голос, он бы звучал именно так.

Право, ей тяжело смотреть на Дарклинга. Они сидят на поляне, разделённые только плетённой корзиной. Та любовно накрыта салфеткой, словно они явились на пикник. Своеобразный, конечно, пикник под луной и необходимостью лежать под её взором полуголыми. По крайней мере, именно так всё поняла Алина из объяснений.

Соблазнение и воздержание идут рука об руку.

– Не издевайтесь, – она кривится, хмурится и вообще в сторону смотрит. – Это всё ещё…

– Ты могла не приходить.

Сердце отбивает следующий удар где-то в гортани, не иначе. Алина вскидывается, ощущая себя ещё растеряннее. Хотя, казалось бы, куда больше?! Весь день она избегала его общества и скрывалась в коридорах Академии, стоило где-то на периферии появиться легко узнаваемому силуэту. Наверное, он ей в зрачки въелся.

– Вряд ли бы вам хотелось выглядеть дураком, – замечает Алина без обиняков и обхватывает согнутые колени руками. – Но это всё-таки странно.

И ощущается тоже. Странно.

Алина не слышит тот лес. Магия не взывает к ней, явно укрытая колпаком чужого контроля. Она всматривается в лицо Дарклинга, губы кусает.

– Что именно? – он голову склоняет к плечу. Лишённый своего теневого плаща, он кажется удивительно открытым. Расстёгнутый воротник рубашки позволяет разглядеть треугольник нагой кожи, родинку на ключице, почти возле ямки. Она кажется совсем тёмной в холодном лунном свете. Алина поднимает глаза выше, с прежним безрассудством встречаясь с Дарклингом взглядами, как ранее сражалась с демонами.

Ну.

Что бы она ни говорила, он красив. Настолько, что это должно отторгать, – так она думала всё время. Но любая другая ведьма с удовольствием оказалась бы на её месте, чтобы в этот миг выдёргивать ремень из шлевок чужих брюк. Так почему именно сейчас, в этот год он решил почтить Луперкалии своим присутствием?

Алина вспоминает жар от его руки на собственной спине. Казалось, что он прожжёт её до костей, не говоря об одежде. Или это собственное воображение так разыгралось? Ведь в тот момент она сама чуть не сгорела: от ужаса, стыда и того волнительного опьянения, заполнившего до самых краёв, до кончиков пальцев и мочек ушей во время танца.

– Мы ведь даже не… – она запинается и хмурится. – Нет, это было бы ещё страннее.

Дарклинг вдруг смеётся. Чистый, искренний смех. Благозвучный для того, кем Алина его считает. Но ведь и самый прекрасный ангел когда-то стал чудовищем? Она перебирает мысли флегматично, не ощущая страха – не от своих теорий.

– Будь мы парой?

Она кивает, пытаясь это представить. И тоже вдруг улыбается.

– По крайней мере, рыцарскую часть вы… – нет, не так, – ты выполнил успешно.

Дарклинг вытягивается рядом на боку, подпирая голову кулаком. Казалось бы, промёрзшая земля его ничуть не тревожит. Где-то в корзине лежит плед. А ещё козья кровь, зачем-то молоко, устрицы и проклятые «вишенки».

– Я слышал, Зоя едва не искупала тебя в оборотном зелье.

Не будь даже заливающей поляну своим светом Луны, Алина бы всё равно не смогла скрыть слишком явное недовольство. Она кривится, замечая, как поблескивают чужие глаза. Конечно, ему смешно! Из-за него же это всё и происходит!

Порой Алине хочется найти какое-нибудь заклинание, уничтожающее подобное соперничество как подвид. Хотя бы для того, чтобы самой не вестись на провокации. Не потому ли, стоя в толпе, она встала к Дарклингу вплотную, ощущая своим плечом – его?

– Если так хотелось меня ликвидировать, то следовало пролить его на меня. В таком случае, – она вновь одёргивает себя на обращении, – тебе бы следовало радоваться, не явись я на сегодняшнее рандеву.

Порывы ветра заставляют поёжиться, а вокруг то и дело слышатся разные звуки: от рычания до клацанья зубов. Отец Ланцов предупредил, что с тропы сходить не следует, дабы не напороться на иных существ, охотных до развлечений. Но рискнули бы они подойти, ощутив шквал силы Дарклинга, выпусти он её, как зверушку на поводке?

Алина же вдруг замечает, что у неё колет пальцы. Не страхом вовсе, а жаждой прочувствовать это снова. Как предыдущей ночью, когда она оказалась на коленях Дарклинга; когда вдохнула его запах, а затем сорвала маску; как ранее, в лесу и в его кабинете, когда он туманно предупредил её. О дьявол.

Она сглатывает как можно незаметнее, стараясь игнорировать поползшую по телу дрожь.

Это что-то неправильное.

– А ты бы не пришла?

– Да, закрылась бы в женском туалете и плакала навзрыд, от того, что стала какой-нибудь полукошкой, – Алина фыркает, а после вдруг стихает, но не от собственной наглости, как если бы царящая ночь придавала ей большей смелости.

Дарклинг глядит на диск Луны какое-то время, позволяя себя рассматривать, когда, вдруг говорит:

– Спроси уже.

Рука тянется к корзине, чтобы поправить край салфетки. Никудышная из неё ведьма. Если другие наверняка уже вовсю забавляются или же созерцают небо, романтично называя созвездия, то она сидит и не знает, куда себя деть.

– Произошедшее на «Сочетании» ведь не было случайностью? Мы не просто так оказались рядом друг с другом?

С губ рвётся иное. Но Алина прикусывает язык.

Дарклинг скользит глазами по поляне, садясь. Вслушивается ли? Пока Алина смотрит в вырез его рубашки, на мерно бьющуюся жилку. Видимо, рассчитывая уличить во лжи при ответе.

– В нашем мире не бывает ничего простого.

Ну конечно. Она глубоко вздыхает, переводя взгляд на свои руки.

– Это не ответ.

– А разве я обещал тебе ответы?

Он просто нарывается. Алина секундно жалеет обо всех упущенных случаях. Следовало действительно вылить что-нибудь на него.

– А, может, пора бы уже? Или стоит подождать отворения адских врат? Твои слова на «Сочетании»? Демоны, узнающие тебя, словно на каждом повороте в Преисподней развешены твои портреты? То, что именно ты пришёл и помог мне справиться с Батибат? Повторяемые ею слова? Тот, кто её заточил? И всё то, что я ощущаю рядом с тобой, – этого недостаточно? – она не замечает, как рычит и перегибается через корзину, чтобы процедить каждое слово: – Так что будьте добры, сэр, дайте мне ответы.

Дарклинг смотрит на неё, нависшую над ним, тяжело дышащую. Поступающий в мозг кислород, наконец, позволяет осознать то, как близко они оказываются друг к другу.

Изогнутая ручка корзины врезается ей в живот, пока Алина буквально ощущает на своих губах чужой выдох. И улыбку – всей кожей чувствует; то, как она кости ей перебирает вместе с этим мягким тембром:

– Захотелось искренности, моя милая Алина?

Она проклинает себя за то, что смотрит не в глаза ему вовсе. И Дарклинг только пуще оскаливается.

– Захотелось, – Алина отвечает тише, запрещая себе передёргивать плечами от мурашек. – «Проклятая кровь Морозовых». Вот что мне сказала Батибат. Вот кто её заточил, не так ли, Чёрный Еретик?

«Моя милая Алина»

– Способная ученица. Что ж, – Дарклинг тоже не в глаза ей вовсе смотрит, а когда всё же – смотрит, Алина не может сглотнуть, – давай поиграем в искренность.

***

Плед оказывается колючим. Стоя на нём на коленях, Алина старается не думать, каково было бы (или будет?) лечь на него голой спиной. Мысли в голове путаются, как встревоженные в улье пчёлы: жужжащие, копошащиеся, сталкивающиеся плотными тельцами.

Стоит понадеяться, что руки не слишком заметно дрожат, пока она откручивает крышку с банки, наполненной козьей кровью.

Один вопрос, один ответ, одно действие.

Согласно ритуалу, им нужно улыбаться и произносить установленные всеми канонами фразы, но из всего получается только улыбаться. В случае Алины – немногим нервно.

Дарклинг стоит перед ней, лицом к лицу.

– Какому наказанию Тёмный Владыка подверг изгнанника? – кровь вовсе не горячая, какой можно было бы её представить; вязкая и густая, она липнет к пальцам, тянется тяжёлыми струйками, капает. Алина прикасается к переносице Дарклинга, испытываемая его острым взглядом. Вовсе не рубиновой и не бордовой кровь кажется. Чёрной, как смола. Но смердит, как полагается крови.

Дарклинг на мгновение опускает веки, позволяя оставить меж бровей смазанную линию. Принятием тёмного благословения.

– Кровью Лиллит, – шепчет Алина, внутренне дрожа всеми струнами в ожидании ответа.

Дарклинг молчит слишком долго. Или то время так мучительно тянется? Но промедление позволяет напряжению сконцентрироваться, разогнать всякую ночную свежесть: оно уплотняется магическим коконом, и ни разобрать в этом клубке, где чья сила. Они переплетаются, словно змеи, только Алина ощущает себя поглощаемой.

– Заточил в древнем древе, на границе двух миров. О таком вам не расскажут в стенах Академии, – Дарклинг вновь на неё глядит, криво усмехаясь; достаточно зло, чтобы убедиться в лишний раз в собственной правоте. – Тёмный Владыка оставил его в полной темноте, где пронзающие тело терновые шипы высасывали из него жизнь и здравость рассудка.

Алина вздрагивает. Кровь тонкой струйкой растекается по носу Дарклинга, и она спешит поймать её, только больше размазывая.

– Тело? – вопрос получается сиплым, тихим, как у ребёнка, выпрашивающего окончание страшной истории, которая столь желанна и пугающа в одно и то же мгновение.

– Сердце, – уточняет Дарклинг. – Пронзённое сердце. Рану нельзя было исцелить.

Алина соскальзывает взглядом к его груди, укрытой одеждой. Остался ли шрам? Она сглатывает. Слишком громко, наверное. Но разве есть в ней хоть толика страха перед ним?

– Почему нельзя было просто убить и терзать в Аду? Зачем столько…

Мороки? Дополнительных трудностей? Звучит довольно цинично, но разве собирается она выражать сочувствие к тому, кто скрывает свою личину? Кто уходил всячески от ответа и чьи цели слишком размыты? Зачем Дарклингу быть в стенах Академии? Явно не для обучения юных дарований.

Алина опускает руку, как плеть, вдоль тела. И не может не думать о том, что следы крови делают Дарклинга похожим на нечто первозданное, языческое. Божественное в своём мраке.

Он опускает руку в банку.

– Я уже говорил тебе, Алина, что в нашем мире нет ничего простого, – в голосе нет упрёка или раздражения – только раскладываемая истина. – Разве подлинная мука кроется не в том, что ты всё ещё жив, полон ярости, но абсолютно бессилен?

Дарклинг касается её лба. Мурашки ползут по плечам от внезапного холода, от странности ощущения. Алина прерывисто выдыхает, трепещет ресницами, позволяя себе лёгкую передышку, иначе нервы в её теле лопнут, как натянутые до предела канаты.

– Побеждён, – заканчивает Дарклинг, смотря на оставленный след. Алина не ждёт от него полагаемых в эту ночь слов, а потому вздрагивает, когда он почти шепчет, зачарованно и отстранённо: – Любовью падшего.

– Сколько? – хрипло спрашивает Алина, слишком резко, слишком жадно, перехватывая его за руку. – Сколько это длилось?

Лес вибрирует ожиданием. Или то древняя сила Луперкалий? У Алины в ушах шумит кровь. Грохочет барабанным боем.

– Три века.

Она смежает веки. Крепко, в стремлении вытравить два этих слова.

– Силу пришлось накапливать по крупицам, – добавляет Дарклинг так буднично, так… Алина мотает головой.

Любовью падшего. Отравленной любовью.

– Это отвратительно.

– Моей семье в принципе досталось только отвратительное. Что от Ковена, что от Сатаны. А теперь улыбнись снова, Алина, – он достаёт бутыль с молоком, промокает тряпицу, чтобы смыть с её лба кровь.

– Почему молоком?

Какой глупый вопрос. Такой же нелепый, как их действия.

Дарклинг дёргает бровью. Излюбленный жест.

– Я живу довольно долго, но до сих пор не имею представления, – произносит он, всё же усмехнувшись.

И Алина вдруг смеётся, прежде чем тянется, чтобы стереть кровь и с его лица. Ощущая какой-то странный, необъяснимый самой себе трепет. В груди спирает невозможностью вдохнуть. Наверное, под влиянием этого чувства, этой ночи и внезапного откровения, крупицы открывшейся правды, она первой тянется к пуговицам его рубашки.

Как бы то ни было, ночь длинная, а после произошедшего с Зоей ей меньше всего хочется пасовать, пускай смущение сковывает, нашёптывает прекратить немедленно. Алина не слушает его. Не думает о своих прошлых мечтах, о прошлых чувствах.

Дарклинг не одёргивает её. Пальцам бы плохо слушаться, но Алина неожиданно легко справляется. Одну за другой пуговицы расстёгивает, обнажая чужое тело. Любая другая бы задыхалась от восторга, но Алина видит только шрам.

Там, где под кожей бьётся сердце. Бурый рубец, рваная червоточина, как от разрывных пуль, производимых смертными, но куда страшнее. Такое не исцелить, и даже спрашивать глупо.

Дарклинг стаскивает рубашку окончательно, пока Алина позволяет себе прикоснуться к этой отметке.

Отметке, доказывающей, что он сказал правду.

– Это ты века назад заточил Батибат, – шёпот рваный, надсадный. – И знал, что я столкнусь с ней. Подверг риску студентов.

– Знал, что ты справишься. Только немного направил.

Вытащил из кошмара. Спас от демонов.

«Полуведьма не поможет изгнаннику! Полуведьма не возвысится!»

Ей бы спросить ещё о многом, но догадки формируются в голове безо всяких ответов.

– Подвергли меня опасности? – она поднимает бровь, вкладывая в голос как можно больше яда, щедро поливая им слова. – Хотя могли предотвратить.

Дарклинг улыбается, заставляя прикипеть глазами к его лицу, пока под ладонью всё ещё ощутимо тепло кожи, шероховатость шрама.

– Это было испытанием. Для тебя.

– И раз мы здесь, я его прошла? Как и все остальные? Повеселился ты знатно, наблюдая за моими потугами, как за крысой в клетке, – ей хочется звучать как можно более колко. Но мысли то и дело кренятся к терновым ветвям, к шипам. В этом нет жалости – только осознание того, какова плата за ошибки. За желание быть свободным от оков.

Дарклинг убирает волосы от её шеи. Алина задерживает дыхание отчего-то: от жеста веет странной, дробящей интимностью. Ещё большей – когда он цепляет её голову за подбородок, соскальзывает пальцами ниже, к тщательному выглаженному воротнику и повязанной под ним чёрной лентой.

Её растапливает фантомным касанием к укрытым одеждой ключицам.

– Всё веселье только впереди, моя милая Алина, – произносит Дарклинг.

И этими словами раздевает её прежде, чем она сама тянется к пуговицам.

***

Алина ждёт, что окоченеет до онемевших пальцев, до стука собственных зубов, но холод не утягивает её в свои колкие объятия. Наоборот, в груди, кажется, солнце собственное горит и жжёт, как и руку, – ту, что соприкасается пальцами с рукой Дарклинга, ведь они лежат так близко. Так чудовищно близко, не разделённые ни корзиной, ни проклятыми банками, ни верхними слоями одежд, ни условностями, которые в мире смертных стали бы достаточно весомым камнем преткновения.

Ныне нет ничего.

Морозов. Осколок древнего могущества, древнего гения, древнего безумия. Алина не решается спросить имя, глазами из раза в раз соскальзывая к шраму на крепкой груди, но не от этого во рту пересыхает то и дело.

Хочется повторить, что происходящее слишком странно.

Хочется ощущать эту странность, а не удивительное спокойствие, натянувшееся нитью между ними. Той самой, что привела её к нему на «Сочетании». Той, что накатывает маревом могущества, ощущением присутствия чего-то незыблемого и первозданного, обитающего среди темнейших троп; истинного леса, где каждый шаг затянет всё глубже в тернии, а на небе не будет видно ни единой звезды.

Попроси кто-нибудь Алину описать это чувство, она бы не нашлась со словами. Кроме тех, что жгут кончик языка.

Так и должно быть.

Лунный свет серебрит нагую кожу, и Алине на периферии чудится потустороннее мерцание их тел, но она только безотрывно в ониксовые глаза смотреть может, пока в голове разрастается белым шумом всё больший и больший хаос.

Девять печатей, сдерживающих когда-то собранное в одних руках могущество. Одна из них, очевидно, находится на территории Академии – источника немыслимого количества магической силы.

«Это было испытанием. Для тебя»

«Полуведьма не поможет изгнаннику!»

Не об этом ли говорили демоны? Проклятая кровь Морозовых.

Илья в своё время растревожил тёмные воды, а Чёрный Еретик приумножил эти волнения до апогея.

И поплатился.

Три столетия заключения.

У Алины с трудом в голове укладывается чужое хладнокровие после пережитого; Алине бы прочь бежать, ведь опасность подле неё, рядом с ней. Опасность рисовала кровью на её лице.

Опасность затягивает её всё сильнее и вовсе не в пучины празднуемых Луперкалий.

Опасность своими пальцами её касается, и дробит это прикосновение, волнует так, что Алина со всей ясностью понимает: уйти не сможет. Только в омут шагнуть.

– Ты бы повторил это всё, представься такая возможность? – спрашивает она совсем тихо, одними губами, страшась разрушить эту звенящую, ночную тишину. Они лежат с Дарклингом, повернув друг к другу головы, и чужой взгляд задумчиво блуждает по её телу, вызывая необъяснимую дрожь и заставляя вдыхать судорожнее. Пусть она всё ещё укрыта защитой собственного белья. По ощущениям – до костей раздета.

Дарклинг кивает.

– Ты проклял Сатану, – напоминает ему Алина. – И разве мало было агонии?

– Ему предстоит вкусить всю горечь этого проклятья, – туманно отзывается Дарклинг. – Но я бы повторил сделанное и повторю снова. Я не желаю быть рабом.

Куски мозаики складываются воедино, с щелчком и желанием сдавленно охнуть.

«Если Тёмный Владыка вам настолько благоволит и позволит победить»

Вот что он сказал перед первым испытанием на пост старосты, но вовсе не для того, чтобы оскорбить. Не её.

Как же сильна его ненависть, погребённая под толщей самоконтроля?

– Ты сумасшедший, – говорит Алина со смехом, ощущая это удивительное, злое веселье; ведь есть хоть кто-то, разделяющий её чувства. – И не меньший монстр, чем Тёмный Владыка. Я начиталась о твоей жестокости и твоих методах.

Дарклинг цепко смотрит на неё, заставляя вновь прочувствовать, что они лежат чрезмерно близко и от этого должно быть неуютно, но Алина не может поймать след этой проклятой неловкости. Ночь определённо пьянит, как и круглолицая Луна, наверняка смеющаяся над ними. Глупыми детьми, глупыми чудовищами.

– И поэтому ты так стремилась найти меня? – вкрадчиво интересуется Дарклинг. – Не потому ли, что разделяешь мои мысли? Ведь ты умеешь читать между строк лицемерно написанных учебников. Не потому ли, что в этом закостенелом мире ощущаешь своё одиночество?

Он тянется к её щеке, проходится костяшками пальцев со вспарывающей кожу мягкостью, как если бы Алина была нежным, но ядовитым цветком, который он вот-вот срежет, чтобы и дальше приглаживать лепестки.