Текст книги "Ошибка 404 (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Что вам рассказал Макар?

– Ничего. Он спал в машине. Как всё произошло, не знал.

– Спал и остался жив…

– Главное, Крис. Он был в коме после операции. Слишком долго. Врачи качали головами, избегали меня. Только Макар был всегда рядом. А потом ещё эта запись…

– Вы её слышали?

– Да.

– И это голоса Криса и вашего мужа?

– Конечно. Я даже помню, как Мир ему эту дурацкую игрушку купил.

– А чья была идея скрыть от Криса наличие такой записи?

– Я не помню. Наверное, Макара. Как-то само получилось… Когда Крис пришёл в сознание, я не могла сказать ему правду. Да и нельзя было. Я бы потеряла его уже тогда.

– А как вы познакомились с Кириллом?

– Кирилла нанял Макар, чтобы тот занимался с Крисом программированием. И мне даже казалось, что они слишком близки. Но потом… Ой! Крис! – Валя подалась вперёд, да и Деркач тоже – Крис приоткрыл глаза, нахмурил лоб – то ли от боли, то ли от света, то ли от непонимания. – Сына! Ты меня видишь? Слышишь? Как ты?

Деркачу показалось, что глаза у Криса очень мутные, а на белках красная сетка сосудов. Но он всё-таки их видел, его взгляд остановился на Валентине, и губы зашевелились беззвучно: «Мама». Потом он перевёл взгляд на Сергея, и опять на лбу образовалась хмурая морщинка. Валя что-то тараторила бессмысленное, а Крис всё смотрел на Деркача, как будто пытался вспомнить. Потом они позвали доктора. Тот тоже что-то спрашивал у Криса, проверил датчики, что мигали на столике в изголовье, напоил пациента из сосуда с клювиком сладкой водичкой. Доктор улыбался, был доволен своими трудами. И велел оставить пациента в покое, не волновать его пока.

– Он меня узнал! И вам отвечал – «да», «нет»! Значит, всё в порядке? Без ужасных последствий? – пристала Валентина к доктору, когда они вышли из палаты.

– Да, сознание вернулось. Но пока о последствиях рано говорить. В прошлый же раз была амнезия. Операция на мозге – это вам не чирей вырезать. Наша задача, чтобы Кристоф функционально восстановился.

– А может что-то повредить восстановлению? Например, переживания? Какая-нибудь информация?

– Вероятно, может. Вы всё о той аварии переживаете? О его чувстве вины? – доктор был в курсе истории болезни.

– Да.

– Он уже не ребёнок, конечно. Должен воспринять события такой давности более адекватно. Но всё-таки надо с ним осторожно побеседовать. Может, психолога позовём?

– Нет. Есть человек, который сможет его успокоить. Когда можно ему прийти и всё рассказать Крису? Да и вам, – Деркач повернулся к Валентине.

– Кто может всё рассказать? – она захлопала глазами, воскрешая Ивон.

– Макар.

– Вы его нашли?

– Да. Он согласен прийти. И то, что он расскажет, снимет всякое чувство вины… У Криса.

– Если вы в этом уверены… Давайте денька через два. Я думаю, что Крис будет готов. Звоните. – И доктор – кургузый вялый человечек в очках – вдруг сладко зевнул. Сергей и Валентина ретировались. Женщина отправилась в другую клинику, к мужу, а Сергей в дом Подвойского – заканчивать свою работу.

Доктор-очкарик разрешил прийти только через четыре дня. При этом объявил, что только в его присутствии и более никак! Никак так никак… Сергей с утра съездил за Макаром Владимировичем. Ленка сказала, что без неё тоже никак. Пусть и она будет… И Ивон сказала, что приедет.

Все в сборе, кроме Сатаева. Тот не чувствует ног, не чувствует необходимости, да и совести, как подозревал Деркач, тоже не чувствует.

Крис очень изменился. Глаз острый, серый, ясный. Реанимационная кровать чуть приподнята, трубки во рту нет. Вместо «здрасте»:

– Э-э-э… все ко мне? – очень хрипло, очень тихо. – Дядя Макар! – и улыбка. Деркач даже дёрнулся от неё, настолько несвойственно, настолько излишняя эта улыбка. Макар Владимирович растерялся, прищурился, как будто не узнавал, хлопнул себя по бокам, засуетился. Ленка сунула ему стул.

– Крис, нам нужно поговорить. Чтобы всё встало на свои места, – начал Деркач. Крис улыбнулся и ему. – Ты помнишь об аварии?

– Нет, – улыбка стёрлась с его лица. – Знаю, что отец погиб. Вы пришли мне сказать, что виноват…

– Нет! Ты и твоя мама должны узнать правду. Макар Владимирович! – Деркач слегка сжал плечо уже седого, но в принципе не очень старого человека.

– Кх-х… Я… Я должен был сразу всё сказать. Валя… Ты знаешь, что я всегда и к Мирославу, и к тебе относился с нежностью. Но тут струсил. В общем, тогда мы выпили с Миром. Отмечали сделку с «Северной короной». Мир больше, я меньше, но не то чтобы в хлам. Я же водку не пью, ты знаешь, – он кивнул в сторону Ивон. – А утром Юнита позвонила, мать Мира. Надо было ехать. Конечно, за руль сел я. Меня Мир попросил. И ведь я не хотел! Ныл и ныл… Не нужно было ехать. Да ещё и с Крисом. Мальчонку, сонного, положили назад. Полдороги мы с Миром болтали. У него были планы… Филиал, новые направления, фонд, Кения, ещё одного сына, баньку в доме… После таможни он уснул. Пф-ф-ф… Я не знаю, как это вышло. Не знаю… И дорога вроде не мокрая, и соображал я трезво… Не знаю. На повороте. Превысил, не вписался, не ожидал. Машинка-то праворульная была. Левым бортом и взорвало. Я даже не успел ничего понять, среагировать. Ба-бах! Боль, всё красное, шипит, гудит, как прыжок в ад. Кто-то орёт в ухо. Это был водила «Скании». Гришей зовут. Он и вытащил меня, привёл меня в чувства. Я бродил вокруг машины, растопырив руки, выпучив глаза. А Гриша быстро соображал. У него башка неударенная. Он тоже виноват был, ехал по разделительной. Он мне орал и орал, втолковывал свой план. И я таки понял. Мир был мёртв. Мы перетащили его тело на водительское место. Добили ломом лобовое в нужном месте. И вызвали все службы. Крис… Он был не пристёгнут, поэтому вылетел как пробка и лежал в овраге. Я был уверен, что он тоже мёртв. Всё лицо в крови. И поза… Не бывает такой у живых. Он был мёртв. – Макар шумно выдохнул и замолк. Валентина сидела открыв рот, судорожно сжимая шею. Крис просто внимательно слушал. Без эмоций.

– Когда приехали полицейские, вы сказали, что спали? – заполнил паузу Деркач. – А Мирослав Патек был за рулём?

– Да. Мне сразу не поверили. По характеру ранений. Копы и сказали, что Крис живой. Его увезли – сначала в Нарву, потом в Питер. Но врачи в голос утверждали, что не жилец. Считай, погибло двое… Один – не последний человек, другой – несовершеннолетний. Менты, уже наши, стали рыть. Врачи подтвердили невероятность того, что Патек был за рулём. Тогда Гриша и предложил мне трюк с видеорегистратором. Он действительно был у Мира в машине. Но долбанулся в крошево. Я нашёл деньги и нашёл человека, который смог сделать так, что видеорегистратор свидетельствовал в «нашу» пользу.

– Им был Сатаев?

– Да. Не задавал лишних вопросов, не торговался, сделал всё за ночь. Я Сатаеву передал запись со дня рождения Криса. Ему как раз тогда подарили игрушечный арбалет. Сатаев смонтировал звук и наложил на реальную картинку регистратора, получилось так, как будто бы Крис баловался с дротиками в автомобиле, выстрелил и попал в отца… Меня нет совсем. Типа я спал… Понимаете, я думал, что Крис умирает. Врачи говорили, что так долго в коме невероятно находиться, что даже если малец выживет, то не будет вменяем. А это значит, что никто не будет его винить в смерти отца. Я был трус. И сейчас трус… Валя, я не мог сказать тебе правду. Ты бы возненавидела меня. Я не мог и увяз в этой лжи. Дело закрыли. И вроде всё потекло как обычно, я занимался делами Мира. А потом вдруг «воскрес» Крис… Я был рад и не рад. Ложь превратилась в образ жизни, вовлекая в свои сети новых людей – врачей, ментов, Валю, Юниту… Я старался реже бывать у Криса, прикрываясь необходимостью заниматься банком. Но я просто не мог смотреть ему в глаза. Он мне доверял, он меня любил, а я… Но оказалось, что это было только начало. Примерно через месяцев шесть-семь после того, как Крис пришёл в сознание, я встретил в больнице Сатаева. Он выходил из палаты Криса. Нам пришлось поговорить. Оказалось, что Кирилл решил узнать о судьбе мальчика, чей голос он подставил в запись. Он проник в клинику, подружился с ним и даже больше – привязал его к себе… Я орал и топал ногами, а Сатаев ухмылялся. Он пригрозил тем, что покажет настоящую запись с видеорегистратора…

– Он вас шантажировал? – Ленка подала Неустроеву стакан воды. Тот жадно выхлебал, закапав воротник.

– Да.

– Чего он хотел?

– Сначала, чтобы я его официально нанял для занятий с Крисом. А потом… я узнал, что… что он совратил Криса. Я их видел, в постели… Прости, Валя, я должен был предупредить, но не мог, он держал меня за жабры… Что я мог? Только опять орать! Чуть не задушил гада. И он потребовал место в банке. Я понял, что это будет разрастаться, что я в ловушке собственной лжи. Я ушёл. Разрубил узел и всё бросил. Молчу, не вижу, не слышу… Даже газеты не читал, в Интернет не лазил. Стал кержаком-медоваром. Хотя, конечно, узнал потом, что Сатаев женился на Вале, что стал генералить в Сигме. И вроде даже успешно…

– Боже… Боже… Боже… – Валентина закрыла лицо руками и качалась из стороны в сторону. Все застыли, и казалось, что качались вместе с ней. И воздух в палате пропитался тягостным запахом безысходности. Нарушать её горе утешениями или нравоучениями было бы верхом святотатства. Но один голос всё-таки посмел нарушить:

– Кто же этот Сатаев? Почему его здесь нет? – И все взоры вперились в того, кто это высказал. В Криса. И опять пауза. Но теперь безвкусная. Растерянность, недоумение, абсурд – всё вместе перемешалось. Валя театрально воздела руку, налила глаза влагой и эпично, как в кино («Господа, господа, вы звери…»):

– Это же Кирилл… Ты его не помнишь?

Крис сглотнул и откинулся на подушку:

– Я понимаю, должен помнить…

– Тс-с-с… Без паники. Это даже здорово, что ты его не помнишь, – вдруг материализовался из угла невидимый до этого момента докторишка в очках. – А остальных ты помнишь? – Крис сначала кивнул, но потом мотнул головой, он вопросительно уставился на Сергея и Ленку. Деркачу захотелось плакать. Сердобольной Ленке тоже.

– Он вспомнит! – воскликнула Валентина. Кого она имела в виду?

– Простите… Я устал, – Крис прикрыл глаза. – Всё сразу навалилось… Папа. Дядя Макар. И этот человек, он похож на какого-то артиста и на папу… А можно мне какой-нибудь ноутбук? Мне нужно записать. Это важно…

Доктор хоть и сморчок сморчком, а решительно всех выставил. Валентина устроила истерику («Что мне делать? Что мне делать? Я так его люблю! У нас дочь!»). Макар Владимирович её молча выслушивал, а потом схватился за сердце, и истерика перекочевала в кабинет врача.

Сергей и Ленка сидели на изрезанной именами скамье с высокой спинкой и долго молчали.

– Эй! Деркач! Твоя очередь геройствовать! – где-то он уже слышал это, где-то в прошлой жизни, которая покрылась мхом и зелёными новогодними иголками. – Ты чего раскис?

– Он меня не помнит.

– Он жив! Он в сознании! И даже хочет ноутбук! Он не помнит своего чёртового Сатаева!

– Он не помнит меня.

– Так это твой шанс. Будь рядом с ним. Ты ведь не Сатаев! Не перекинешься на матушку? Будь собой, в тебя невозможно не влюбиться.

– Тогда почему ты меня гонишь?

– Потому что я счастья хочу, пока не поздно. А мы с тобой превратились в двух сиамских пенсионеров. Эта вселенская печаль в твоих глазах остоебенила мне; боюсь, что заражусь и буду тоже инфузорией в туфельках. А тебе, Деркач, надо уже определиться. Уже сейчас! Либо ты… Сейчас. Пасодоблем выступаешь обратно к мальчику. Либо… Со мной. И оставляешь Криса его судьбе.

Деркач завис. Оскалившаяся Фемида с весами, как с коромыслом, выплясывала перед ним. На одной чаше Ленка: Ротонда, порванные чулки, «Танчики», кефир, вонючие бомбяги, её фирменный плов с черносливом, руки крестом, мягкие губы вкуса жареного лука и «Серенький мой» после оргазма. На другой: чёрное, громкое, стремительное, сомнительное и даже без памяти. На этой стороне надо бороться, надо знакомиться, надо начинать со старта, а не со средины дистанции… надо досчитать… До скольки? До десяти? До шестидесяти шести? До тыщ-щ-щи? До вечности? И что тогда? Будет всё понятно? Будет легко? Нет. Она права. Нужно выбрать. Адреса или адрес. Ту би ор нот ту би… Сергей похлопал себя по карманам. Курева не было. Помощи не было. Встал.

– Лен. А как же ты?

– Буду рожать.

– В смысле? – Деркач повернулся.

– В смысле сделают мне инсеменацию и будет у меня маленький Шон Бин. И уж я его воспитаю настоящим мужиком! И никаких арбалетов на день рождения! И папочка с другом по воскресеньям исключён!

– Лен, ты чокнутая.

– Угу. Только вот что… ёлку на Новый год будешь ставить ты. Каждый год. – Деркач двинулся обратно, в сторону клиники. В сторону Криса. И услышал уже как бы с угрозой: – В среду тебе надо быть в том центре на Московской, в двенадцать! Не пей в среду! Среда моя!

***

Макар Неустроев умер от инфаркта уже через месяц. На похоронах бывшего банкира было четыре человека: женщина из окна, взрослый бледный внук, бесконечно смотрящий на часы, и двое неуместно влюблённых. Хотя вроде не обнимались, не держались за руки, не любовались друг другом. Совсем молодой, который с дырками в ушах, принёс на могилу детскую игрушку – арбалет. Более взрослый положил традиционные гвоздики.

Валя больше не называла себя «Ивон». Она посвятила себя благотворительности. Основала фонд помощи позвоночным больным. Даже снималась в роликах для телевидения. Святая женщина – всю себя посвятила тем, кто не мог ходить, кто был прикован. Таким, как Сатаев. Он остался генеральным директором банка, директором в инвалидном кресле. Банк не просто возобновил лицензию – стал лидером инвестиционного рынка. Самый безопасный, самый передовой и технологичный… Как и его директор – совсем безопасный, совсем стерильный, почти честный, как анализы натощак. Вокруг сухопарого красавца крутились супермодели и супербляди, но напрасно. Он возбуждался, только наблюдая за курсом акций или когда его Анет играла на рояле Шопена. Шопена он боготворил. Красота к красоте…

Художник Кеша Великанов переехал в США с новым бойфрендом и там продал картину «Сон» в музей Гуггенхайма. Он стал знаменитостью. Особняк под буквами Голливуда, тусовки на Майами-Бич, синдикационные ток-шоу, шляпы и пиджаки от Веры Вонг. Правда, новых идей не было. Апельсины потеряли свою свежесть.

А Ленка всё-таки дала от ворот поворот умнику-Гулливеру из Москвы и родила девочку – Маньку. И серые глаза, и короткие брови, и узкие губы, и прямолинейность, и волосы соломой – всё Ленкино. От Шона Бина только любовь к притворству. Каждый год ждёт отца, который прилетит из Амстердама – как говорила Ленка, «в голубом самолёте». И он прилетал. Один. Кристоф в России не показывался. Он стеснялся Ленки. Зато присылал Маньке из Амстердама гаджеты и собственноручно придуманные игры. За Кристофа Патека сражались IT-компании Старого и Нового света. Он тоже знаменитость. Манька представляла его драконом – Ночной Фурией, добрым и сильным одновременно. Повелитель пиксельного мира.

Она не знала, что Кристоф семь лет сражается с драконами памяти и беспрестанно кладёт свою голову на гильотину малоинвазивной немецкой терапии. А её отец поддерживает в нём желание бороться и жить. Как может. Кефиром, прогулками по Вонделе, старыми пиндосовскими комиксами, яблочным глинтвейном, тупыми боевиками, новой музыкой, особенно новыми вещами «Пранкера»… И желание билось, пока третья аневризма не поставила точку. Жирную. Летнюю. Лёгкую, как временный сбой в системе, «страница удалена или перемещена». Зато никаких ошибок.

***

«Деркач! Сколько можно страдать? У меня гардина рухнула. А Манька завела енота. Едь уже! И ваще… ты недостоин меня, Деркач!»