Текст книги "Письма (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Ты все рассказывай! – вступил Ник. – У тебя же тогда была великая теория!

– Она есть и сейчас! И это не моя теория. Воля к власти сильнее воле к жизни! Жестокость убивает мягкость! Я убедил Фару, что нужно демонстрировать жестокость, во-первых, для того, чтобы исключить проявления позорного неравнодушия к тебе, во-вторых, чтобы развивать волю к власти. Бей свою слабость! А его слабость – это ты… И потом, мы рассчитывали, что ты будешь униженно скулить, сопливо ныть, выглядеть при этом отталкивающе. А ты, блядь, не только не убрался из школы, но ещё и терпел, сжав зубы, отвечал нам, сверкая своими жёлтыми глазами, восхищал его ещё больше…

– Пойми, – продолжает Ник, – о тебе мы думали меньше всего. Ты нам никто! И даже так: ты нам враг! Свёл с ума нормального парня, виляешь своим задом, заводишь его своим прищуром, волосы отрастил, чистой воды голубой… Тебя не было жалко! Мы думали, что так спасаем друга. Правда, сбой случился под Новый год. Мы на физре организовали гонки за тобой, ну… мы тогда спиртовыми нестирающимися фломастерами тебе похабно лицо разрисовали. Ты сопротивлялся, как чёрт. Пришлось врезать. Врезал Фара. И тогда же он исчез. Мы его искали две недели. Нашли в каком-то наркошинском притоне, в ауте. Он сорвался. Глотал какие-то таблетки, запивал водярой. Увидел меня, заплакал. Сказал, что не вернется, что виноват перед тобой, что в притоне ему лучше, ничего не гложет. Короче, мой отец помог тогда. Мы в долгу перед Фарой! Ринат лечился от депрессии. Помнишь, его месяц не было в школе?

Я кивнул. Действительно, под Новый год эта компания раскрасила мне лицо, изобразив ресницы, губёшки, сердечки и написав на лбу заветное «блядь». Я пробовал стирать даже ацетоном и бензином, но слабые следы оставались еще дня три. После я не видел Фару. Сказали, что он перепил то ли в Новый год, то ли в день рождения.

– После лечения он перестал следить за тобой, перестал подсматривать, он погрузился в бокс. Он культивировал в себе злость к тебе. И если участвовал в издевательствах, всегда получалось жестко. Он по-другому и не умеет… В какой-то момент мы даже подумали, что он переступил через свои чувства. Поборол! А теперь я думаю, что он именно тогда стал писать эти письма.

– Наверное, ему врач посоветовал, – предположил Макс. – Я знаю, есть такой способ избавления от фобий и маний – обращаться к объекту мании на бумаге. Изливать себя. Мы не знали о письмах… Да и вообще, ты прав, то, что мы затеяли – долбоёбство!

– А что нужно было делать? – заорал Бетхер. – Лютику рассказать? И он бы лёг под Фару? Сомневаюсь! Да если бы мы рассказали, Фара бы нас собственными руками порешил!

– Что сейчас орать-то? – отрезал Ник. – Короче, Лютик! Мы не догнали вчера Фару. И он пропал. Его не было дома эту ночь! Тетя Аня, его мама, в панике. Говорит, что он прибежал вчера вечером, что-то поделал у компьютера. Поцеловал её и мелкого брата. Сказал, что надо сходить в одно место. Он ничего не взял с собой! Даже без паспорта! Он не вернулся, и мы искали всю ночь. Результат – «ноль». Тетя Аня с утра была в полиции. Там, несмотря ни на что, приняли заявление. Но судя по этому письму, Фара решил не возвращаться. Он ушёл из-за твоего вчерашнего выступления.

– То есть это я виноват? – наступаю я на Ника.

– Да не стони! Никто тебя не обвиняет! – злится Ник.

– Почему ты решил, что это я писал тебе письма? – быстро говорит Макс, встревая в разгорающуюся перепалку.

– Твой гель пах так же, как его кожа!

– Это его гель! А не мой!

– Я случайно слышал разговор и понял, что ты не участвовал в драке! А на губе пластырь! А я прокусил ему губу!

– Он тоже не участвовал в драке. Он попросил нас ему подыграть. Не бить же меня, чтобы ссадину изобразить! Вот я и налепил пластырь.

– У тебя на шее цепочка с квадратным крестиком…

– Мы купили в Калининграде одинаковые, когда там были летом на соревнованиях.

– Ты… ты ухаживал за мной, когда я болел!

– По его приказу, так как его вообще не было в городе. Ты бы подумал башкой! Кто, кроме него, смог бы тебя затащить на пятый этаж?

– Я думал. Я только и делал, что думал! Я думал, что чувство вины придаст силу любому. И не смейте меня обвинять! Я не сделал ничего, чтобы он влюбился! Более того, я не смеялся над ним, когда он стал писать письма. Я согласился встретиться. Я… я… я дурак…

Затыкаю ладонями уши, сжимаю виски. Ничего не хочу видеть, слышать, знать! Пусть уходят! Почему он не пришел сам? Его так задели мои слова? Его оскорбило то, что я «предпочел» Макса, а его кандидатуру рассматривал в качестве нелепой шутки! Это как Катька сказала – «не Фаре же предлагать играть Снегурочку!» Не Фару же любить!

Все молчат. Все смотрят в пол. Слышно, как у соседей орет телевизор. Бодрыми фальшивыми голосами дикторы будят людей, втирая позитивные новости и бесполезные советы.

– Что теперь делать-то? – вопрос Бетхера звучит безнадежно безответным.

– Я подумал, может, у тебя с ним какая-нибудь обратная связь есть? – спрашивает меня Багрон. – Какое-нибудь место, знак, чтобы отвечать на его письма!

– Нет. Никакой обратной связи.

– А в других письмах какие-нибудь подсказки, идеи, адреса, случайно вырвавшиеся?

– Нет. Ничего. Только всё время «прости», «мне плохо», «ты – супер».

– Может, он куда-то водил тебя?

– Только в кино. В Синема-парк, – и киваю в сторону Макса, – это, кстати, ещё одна причина, почему я на тебя думал. Он скупил все места в випе. И кроссовки мне подарил. А это деньги! Вряд ли его мама, воспитатель детского сада, смогла бы безболезненно из домашнего бюджета выделить на меня пять-десять тысяч!

– Деньги у него были свои! – отвечает Макс. – Призовые от боев! Ну и ещё кое-какое баловство.

– Какое? – настаивает Ник.

– В каких-то боях принимал участие. Но это незаконно, он же несовершеннолетний!

– Понятно. Я скажу об этом дяде, – я позже выяснил, что он у него полицейский, опер. – Будем договариваться. Макс, на тебе секция, выспроси всех, мало ли, кто его мог видеть… Вечером пошаримся по клубам. Я завтра в N-ск сгоняю, он говорил, что там у него какой-то друган. Вы, – Ник кивает парням, – завтра отправляйтесь в сады, куда он летом ездил. Вдруг где-то зацепился! Багрон, съезди на юго-запад, в «Бонзу», поспрашивай там…

– А я? – робко вставляю я.

– А ты… шуруй к нему домой. Почитай письма. Вдруг там что-нибудь есть!

– А мне его мама их даст?

– Даст! Она только тебе их и даст! – загадочной фразой закончил раздавать задания Ник.

Парни встали и засобирались уходить. И видимо, не в школу. Я решил, что тоже не пойду. Эрик в коридоре повернулся ко мне:

– Лютик! Ты не дуйся на нас сильно-то. Клянусь, я закончил!

– И баскетбол никуда не запинывай, – вставил своё Багрон. – Независимо, что там с Фарой получится…

– А мне, кстати, приятно, что ты меня вчера самым добрым и симпатичным назвал… – улыбнулся Макс.

– А мне неприятно! – скривил рот Ник. – И ещё раз говорю, подстригись!

***

На звонок мне открыл черноволосый мальчишка лет шести-семи. Вытаращился на меня, а я забуксовал:

– Э-э-э-э-э… Мне бы Рината.

– Мам! – крикнул парень, шире открывая дверь. – Тут Адам пришёл!

Ни фига себе! Он меня знает?

В коридор вышла полноватая женщина лет сорока. Чёрные волосы убраны в узел, прямой нос, голубые глаза, широкие скулы, скорбные носогубные складки. Сходство с Ринатом отдаленное, но есть. Женщина прижимает руки к груди, глаза красные, жалобный разрез рта.

– Здравствуйте, я Адам!

– Да, я знаю… – мягко произнесла она. – Хорошо, что ты зашёл. Нам давно нужно было познакомиться. Я – Анна Сергеевна.

– Собственно, я не понимаю… Ринат обо мне рассказывал вам?

– Очень мало. Из него не вытащишь ничего. Сказал, что друг и всё.

– У него много друзей, а я не совсем друг… Поэтому я не понимаю…

– Проходи к нему в комнату. И поймешь.

Мне показывают дверь боковой комнаты. Обстановка скромная: диван, стол, шкаф. Над диваном висят грамоты, медали, красные и черные боксерские перчатки. На шкафу несколько кубков в виде перчатки и скульптурки боксера. Над столом цветной постер какого-то уродливого чернокожего боксера, натужно улыбающегося на камеру. А рядом с чемпионом еще фотки. Улыбающегося, равнодушного, злящегося, думающего, говорящего, идущего, сидящего меня. Я покраснел.

– Садись, – отодвигает стул Анна Сергеевна, – в столе есть его фотографии и письма. Никита попросил, чтобы я тебе показала… может… это как-то поможет…

Женщина махнула рукой, судорожно вытащила из кармана платок и промокнула глаза.

– Анна Сергеевна, а может, его поискать там, где он прошлой зимой скрывался?

– Туда уже съездили… В первую очередь.

– Извините, что я спрашиваю, а где отец Рината? Может, он у него?

– Нет. Его отец погиб. Давно. Ринат его и не помнит.

– А родственники отца?

– Мы не поддерживаем связи. Они в Уфе живут.

– А по телефону его засечь можно?

– Он его здесь остави-и-и-ил, – опять заплакала мама Рината.

– Мы его найдем! – пообещал я Анне Сергеевне, положив руку на плечо.

Женщина закивала, сжала в ответ мою руку и вышла из комнаты. Я осторожно выдвинул верхний ящик стола, там бардак – скотч, ручки, степлер, диски, проводки и прочая мелочь. Во втором ящике тетрадки по разным предметам и колонна баночек с витаминками. Нижний ящик практически пуст. Легкая стопка листочков. Оно!

Вынимаю и погружаюсь в его мысли. Письма не датированы, хотя по некоторым понятно, когда они были написаны.

«Адам!

Так случилось, что я люблю тебя. Я не сразу это осознал. Сначала не понимал, почему не могу отвести взгляд от твоих золотистых волос, почему стучит сердце, если ты вдруг заговариваешь со мной, почему трудно дышать, когда ты близко. Как вчера, в очереди в буфет, ты навалился на меня и спросил через плечо что-то про цены. Так близко, что я растерялся и не ответил.

Я думал, что заболеваю. А теперь знаю, что заболел. А лекарств нет. То, что советуют, не помогает. Надеюсь, что болезнь не хроническая, не смертельная. Но… она мучительная и стыдная.

Ты не должен знать! Живи легко, без этого ёкания в груди.»

«Адам!

Никогда не задумывался о своей внешности. А теперь сижу и рассматриваю себя в зеркало. Наверное, зеркалу сейчас не поздоровится! Как могла получиться такая морда? Топором кроили! И нос сломан. И губы узкие, кривые. Ни одной красивой черты. Забавно, наверное, я смотрелся бы рядом с тобой: красавица и чудовище.

Ты красив. Ты знаешь это? Как могло получиться такое лицо? Луч солнца обтачивал…

Я тебя люблю.»

«Адам!

Прости, прости, прости… Я был взбешен! Детские мысли скрутили безумца. Если мне так больно, пусть он тоже страдает…

Детские, безумные, глупые… Прости, прости, прости… Конечно, ты не должен страдать! Ты вообще мне ничего не должен! Даже знать…»

«Адам!

Иногда я представляю, как бы ты отреагировал, если бы узнал о моих чувствах? Рассмеялся? Стал бы презирать? Нормальная реакция. Даже одобряю.

Пожалел бы бедного урода? Ненавижу, когда жалеют.

А что если бы ты ответил мне взаимностью? Это самое страшное! Не смей! Извращенцев нельзя поощрять! Вдруг у меня есть шанс прийти в норму? А если ты ответишь «да», то сломаешь меня окончательно, я перестану бороться. Меня не останется. Пожалуй, твоего «да» я боюсь больше, чем «нет»!

Ты сегодня был очень грустный. Это из-за нас? Из-за того, что резинками твое имя выложили в коридоре? Хочешь, я выложу цветами? Или ты просто хочешь, чтобы от тебя отстали? Я не могу! Если не эти прибабахи, то ты совсем меня не заметишь… Я выбросил все презервативы. Таких шуток больше не будет… не грусти.»

«Адам!

Ненавижжжжу тебя сколько ещемне мучаться! Пачему ты не и уходишшш ????? А??? падла

Не уходи кА я безтебя?никак! приду утром в шуолу а тибя нет. Невозможно! Ты мне нужун нужен терпи уж меня

У меня не получается терпеть, вот пью не точтобы лекче! Так же тяжко! но затокогда проблююсь будет хорошо. ы-ы-ы-ы… мой адам! Я завтра тебе все скажу всяко. Пошли все нах… кто мне указ? Люблю и всё. Только вот тынет НАверное»

Нет никаких адресов, явочных квартир, никаких имен и индексов. Все письма о любви: в некоторых он матерится, в некоторых плачет, терзает себя. Терзает меня. Зарекается прекратить любить и тут же расписывается в собственном бессилии.

***

Уже вечером позвонил Ник.

– Ну что? Посмотрел письма?

– Да… но там ничего такого нет.

– А ты их забрал?

– Я не дам вам читать! Это мои письма! Понял?

– Хм… понял.

– А у вас как дела?

– Ничего! В «Бонзе» не появлялся. В других клубах тоже. Да и понедельник же вчера был. Всё было закрыто. Друзья-боксеры тоже ничего не знают.

– У него есть родственники отца в Уфе! Может, он там?

– Интересно! Проверим… Ты подстригся?

– Нет!

– Урод!

– От урода слышу!

Комментарий к Другие письма

========== Письмо от меня ==========

«Фара! Ринат!

Как так могло получиться, что ты влюбился в меня? Я прочитал все твои письма! Я разложил их, как мне кажется, по хронологии. Потом разделил на группы: одни, где ты нежен, другие, где груб, еще есть кучка, где ты пьян, и еще, где ненавидишь себя. Зря. Ты называешь себя уродом! Кто тебе сказал? Сломанный нос? Ну и что! Нормальная мужская внешность. Не всем же быть такими пушистиками, как я!

Зато я узнал, что ты необыкновенный человек! У меня за все это время появился только один друг. А у тебя только в классе четверо! Они готовы хоть кого порвать за тебя! Даже меня. Ник мне рассказал, как в восьмом классе ты его спас, когда он оказался в полынье, как убегал от его благодарных родителей потом, как ты спрятался, когда пришли журналисты брать интервью у тебя. Макс мне рассказал, как ты насильно заставил его ходить в бокс, заходил за ним на утренние пробежки и тащил за руку на вечерние тренировки, как занимался с ним дыханием по Стрельниковой перед каждой тренировкой, и у него исчезла астма. Эрик рассказал мне, что ты прибежал один его спасать, когда пятеро парней на дискотеке поджидали его на выходе из клуба, чтобы начистить морду. Саня вспомнил, что ты якобы по знакомству провел его на матч всех звезд, а потом он узнал, что билет стоил бешеных денег, ты потратил все свои призовые. Почему ты не спасал меня? Я бы хотел иметь такого друга.

Ты обиделся на то, что я отверг тебя, как автора писем, глупо! Да, я не разглядел в тебе влюбленность. Да, не мог себе представить, что автор этих писем ты. Но ведь ты всё сделал для этого! Ты сам этого хотел. Ты сам виноват. Я послушно шел по той дорожке, что ты протоптал, но к другому человеку. А на что ты рассчитывал? Что я не буду искать писателя? Буду, как звезда, ожидать восторженных возгласов и даже не интересоваться, от кого они исходят? Да я бы всё перерыл, но писателя нашел! Почему? Твои письма, они разозлили меня, разбудили, истомили, они вытаяли во мне кусочек живой земли. А ты! Ты бросил меня, своих друзей, маму, в конце концов! Ты не пишешь мне больше…

И где ты сейчас? Ты жив? Ты дышишь еще тем же воздухом, что и я? Если ты возненавидел меня, то нужно возвращаться! Нет смысла прятаться. А если все еще любишь, то тем более нужно возвращаться. Спрятаться не сможешь. От меня. От себя.

Ринат! Хочу познакомиться с тобой настоящим, потому что я и не знал тебя. Возвращайся.»

Зачем я написал письмо? Хотел ощутить себя писателем? Да. Писать было сложно. Рожал каждое слово, представлял, как он будет его читать, недоверчиво хмуриться, как он сразу засобирается домой… Фары нет уже больше двух недель. И мы по-прежнему ничего не знаем о нем. Билеты на поезд, самолет, автобусы межгорода не покупал. Никому не звонил. В клубах не появлялся. Ник ездил в Уфу. Там ничего о Фаре не слышали. Мама Багрона проверяла через отельную сеть, нет ли где похожего на Фару постояльца. Дважды мы даже ездили в какие-то гостиницы, но нам открывали незнакомые люди. В больницах, психушках, наркодиспансерах, санаториях и моргах его тоже не было… к счастью.

Я заметил за собой, что всё время оглядываюсь, когда иду по улице, особенно вечером. Вдруг он за мной следит, как раньше? Я фантазировал, что он напишет еще одно письмо. Тридцать шестое. И в письме проговорится, где он… Но писем не было. Только предыдущие тридцать пять. Я их прочитал много раз. Среди них были любимые. Были и те, над которыми я хихикал, представляя пьяного Фару. Но в основном пугающие своей безысходностью, он так запутался, что вырваться можно было только разорвав узлы, разрубив их. И вот он исчез. Разрубил.

Парни не издеваются надо мной. Они отстояли мой суверенитет от Катьки Шепитько, Снегурочка мне не грозит. Даже какое-то подобие дружбы образовалось. Особенно с Максом. Труднее всего было с Ником. Я боялся его. Ник бесконечно придирался ко мне: подстригись, «что за девчачья футболка!», не хлопай глазами, почему нормальным спортом нельзя заняться, ты не на подиуме, иди нормально… Его всё бесит во мне, он считает, что я «испортил его друга». Но это не значит, что он не общается со мной. Не просто общается! Командует!

– Хрена ли тебя ждут все на тренировку?

– Будете выступать в Х-club все выспроси, не видели ли там Фару! Не забудь!

– Сел быстро за последнюю парту! Пока Фары нет – сидишь там!

– Какого черта телефон выключал? Вдруг Фара тебе позвонит!

– Ты к тете Ане ходил?

Я действительно по его требованию несколько раз ходил к маме Рината. Меня принимали как родного. Анна Сергеевна рассказывала про детство Рината, про то, сколько он травм получил, перечисляла города, в которых он на соревнованиях был. Она корила себя: дескать, отпустила сына слишком рано, всю заботу последние семь лет истратила на младшенького – Димку. Тетя Аня спрашивала и обо мне, кто моя мама, почему мы переехали из Львова, что для меня танцы, куда собираюсь поступать… Никогда не спрашивала о наших с Фарой отношениях. Боялась услышать что-то неприятное или страшное о сыне. Всякий раз, когда я уходил, тетя Аня начинала плакать. А я не понимал! Как может Фара так поступить с матерью? Ладно, со мной или со своими друзьями! Но с мамой! Судя по рассказам, Фара с нежностью относился к семье! Почему же нет никакой весточки? Хоть бы дал ей знать, что жив! Что всё нормально… Или не нормально? Или не…

Нет. Он жив! Он жив, конечно! Просто он очень-очень далеко, там, где нет почты, интернета, а номеров телефонов наизусть не помнит. И еще там вьюга, нелетная погода, а другого транспорта нет! Буря стихнет, и он прилетит!

Или нет. Что-то случилось, и он потерял память! Амнезия. Врачи гадают, кто же этот парень? Он мучается и не может никого вспомнить! Но его лечат! Лечит какой-нибудь талантливый доктор, и память обязательно вернётся. И он прилетит!

Или нет. Он попал в руки каких-нибудь мерзких людей. Он в плену. Он связан. Один в темной комнате, на полу, нет окон, еду приносит сумасшедший немой. Фара пытается вырваться, но путы крепки! Но он будет их перетирать, перегрызать, еще немного, и он высвободится. Врежет охраннику и сбежит. И прилетит!

Но время шло. Вестей нет: ни добрых, ни плохих. Мы дважды играли в баскетбол. Один раз проиграли. Но по очкам всё равно взяли первое место. Игру тащили на себе Эрик и Саня. Ник встал в защиту вместо Фары, а меня перевели в тройку в основной состав. Играю в подаренных кроссовках.

Учителя тоже переживают. Нас вызывали к директору, Наталья Львовна потребовала рассказать, что произошло. Мы сумбурно врали, не договорившись. Получалось плохо.

Хорошо было только в танцевальной студии. Готова новогодняя программа. Уже с пятнадцатого декабря начались выезды на выступления. Сначала на тусовки школьников. Потом в двадцатых числах на корпоративы и в клубы. Наиболее популярны в заказах вакинг и «джексон»: танцы практически карнавальные, яркие, со сверкающими костюмами. Учебе мои «гастроли», конечно, не помогают, но зато в кошелек потянулись денежки. Я деньги коплю, не трачу. На зимние каникулы Покровские уезжают куда-то в Альпы. У мамы будет что-то типа отпуска, мы хотели съездить во Львов, к бабушке.

Born-dance – это другая жизнь. Там я не думаю о Фаре и не жду контрольного звонка от Ника. Там эмоции тратятся не в бесконечном перечитывании писем, а в бесконечной экспрессии и нерве. Танец – разрядка, попытка послать все проблемы, способ не ощущать себя тем, кто ты есть – Лютиком. В студии меня так не называют. Называют по фамилии – жестко и уважительно – Лютый. Говорят, это не только фамилия, это отражение моего состояния в танце: максимум, внахлест, безумие, лютый темперамент. Мне это нравится…

***

С 26 по 31 декабря – настоящая лихорадка – по три выступления в день. Самый щедрый клуб «Вальтер», Дэн ухватился за заказ, так как там платили в разы больше, чем в других заведениях, да еще и предоставляли транспорт, добираться надо к черту на кулички, за город. Правда, Дэн сказал, что основная программа в клубе какой-то тотализатор, что-то не совсем законное, а мы – только украшение. Мне плевать! Не на нас же ставки делают! Там какой-то миксфайт! Даже не знаю, что это такое!

До «Вальтера» добирались два часа, так как попали в пробку, репетировать не успевали. Клуб стоял посреди леса. Но вся инфраструктура на месте. Здание деревянное, но с размахом, построено в стиле фахтверк, с вынесенным наружу каркасом из балок. Вход в огоньках, шикарная ёлка во дворе стильно сияет красными шарами и золотыми бантами. Рядом обширная стоянка с крутыми тачками. Среди темных представительских авто белеет «скорая помощь».

Мы зашли с черного входа, так как публика уже начала подтягиваться. В гримёрку поставили минеральной воды, мясную нарезку, апельсины. Здесь зеркала, кондиционер, горячая вода, фен, утюг с доской, вешалки для костюмов, рядом туалет… В некоторых домах культуры так не принимают. Мы довольны. Девчонки щебечут – сегодня опять их звездный час! Дэн с ними сделал пул! Всех мужичков заведут! Но пул – это на финал! Сначала мы с «джексоном», потом девчонки с латиной, наш вакинг и еще два танца, во время которых я буду поедать апельсины в гримёрке! Мы переодеваемся: майка, узкие джинсы, серебристый, с искрой пиджак, шляпа и повязка на руку. Из коридора звуки нарастающего возбуждения. Нас зовут.

По белому коридору мы торопимся в зал. Интересно, что мы ни разу не выступали на этом паркете, о площадке знает только Дэн. Он говорил, что всё о’кей: пол ненаклонный и нескользкий, без ступеней, свет суперский, звук качественный. Подходим к выходу в зал, а там столпились люди в спортивной одежде. У меня ёкает сердце, даже не заходя в зал, я понимаю, что такое миксфайт – бои без правил, смесь единоборств во главе с боксом. Через головы любопытствующих я вижу ринг. Там бьются два парня. У обоих обнаженный торс, без шлемов, перчатки не совсем боксерские, босиком. Удары руками, ногами, в клинч, головой, ногой в повороте, и опять хук справа, слева, джеб в нос, ногой по колену… Один падает. Публика вяло и недовольно орет, видимо, в этом бою ставки не большие. Парню с красными перчатками с бородкой-«якорем» на потном лице поднимают руку. Он победил! А упавшего подхватывают под руки и утаскивают, его ноги волочатся по полу. Хм… почему у меня сдавило внутри? Тревожно… Но наш выход!

Мы зажигаем лунной походкой, прыжками, приземлением в полушпагате и в шпагате, мы синхронно делаем квадрат вслепую, выкидываем шляпы. Площадка действительно хороша, места достаточно, нет духоты, свет не слепящий. Публика не жлобская, цивильная, дамы в декольте, мужики в костюмах. Нам хлопают даже больше, чем предыдущим бойцам. Теперь нужно бежать в гримерку, переодеваться на вакинг. На ринг выходит новая пара. Их объявляют утомительно долго и надсадно громко, якобы заводя публику. Объявляют так, что нерусские имена слышно и у нас в гримерке. Мы красим лица, посыпаем их блестками, вощим волосы, натягиваем лосины со стразами и обертываемся серебряной липкой лентой. Парни шутят, в этот момент приколы всегда с голубоватым оттенком. До выхода мы даже успеваем мяса полопать. Девчонки латинят.

Слышу, объявляют новую пару бойцов:

– Представитель клуба «Зорг», обладатель золотого пояса турнира блу-у-у-удэнд-сви-и-ит, Олег За-а-а-агребин. Встречаем! Пять побед подряд! Коронный удар апперкот левой! Опытный боец!..

– Ииии… в левом углу… молодой и жестокий Марат Фа-а-а-аритов, клуб «Бо-о-онза», звезда последних боёв: три боя – три нокаута! Пришел из классического бокса! Победитель турниров ЮЭфЭй!… Вот он…

Что с моим сердцем? Что-то давит? Что с моими ногами? Куда меня несёт?

– Лютый? Ты куда? – кричит мне Карпыч.

– На бой посмотрю… интересно.

Никогда не был любителем мордобоя, и мне не интересно. Мне жизненно важно стало посмотреть именно этот бой: молодой… Фаритов… Бонза… классический бокс… три боя… мало. У выхода в зал по-прежнему люди, они тоже смотрят на бой. Но я, весь в стразах, смог втиснуться, выглянуть, и еле сердце поймал… В левом углу ринга Фара! Что-то изменилось в лице: бешеный взгляд, кривой оскал, брови вразлет, на левой скуле гематома, ноздри пыхают, дёргает плечом. Фара и не Фара. Брейк! И начался бой! Я смотрю заворожено. Я уже видел, как Фара борется, но там была техника, расчет, спорт, а тут слепота, долбежка, бессмысленная агрессия.

– Этот из «Бонзы» ничего! – раздались голоса совсем рядом.

– Пока ничего…

– А что, уже плотно сидит?

– Да, хрен разбёрешь! Смотри на его колено. Факт мениск в крошку! А прыгает! В прошлый раз бился с сотрясением, весь в блокаде новокаиновой, обколотый, бровь в мясо, не видит ничего, а колотил Халка, даже когда тот пал… он невменяемый просто!

– Обколотый, вот и невменяемый!

– Где Дударев его нашёл?

– Не говорит! Прячет его. О! Какой удар!.. Стоять, Олежа!

– Фаритов удары пропускает и даже не шатается! На зомби похож… а ведь молод ещё…

– Олежа! Левой! В ухо… Убивай! Вали… м-м-м… черт!

Боже мой! У Фары потекла бровь. Его хотят убивать, валить. А он? Обколотый? Зомби? Толкаюсь, просачиваюсь в коридор, бегу в гримёрку! Ищу свой телефон! Руки дрожат!

УУУУУУУУУ…………УУУУУУУУ…………УУУУУУУУ……………УУУУУУУУ… – Ник! Бери!– УУУУУУУУУ…………УУУУУУУУ…………УУУУУУУУ

Что делать? Почему Ник не берет телефон? Смогу ли я один? Надо узнать, где боксеры отдыхают, где его комната! А если его там отключат, убьют? И тут нас зовут на выступление, через пять минут вакинг!

– Дэн! – я хватаю его за руку, молю, глазами, руками, голосом. – Я не могу выступать! Мне нужно уйти! Дэн!..

– Лютый… Что-то случилось? – Дэн изумлён.

– Я никогда не просил, но Дэн! Мне нужно спасать одного человека! Именно сейчас! Прости! Но даже если ты выгонишь меня из студии, я уйду сейчас! Прости! Вы же перестроитесь на шестерых! Просто без шпагата в конце! Дэн!

Видимо, в моих глазах было что-то настоящее. Или Дэн сказал это в состоянии аффекта:

– Лютый! Хрен с ним – со шпагатом, если нужно кого-то спасать, то спасай! Может, нужно помочь?

– Может быть, и нужно! Я пока не знаю… спасибо!

И я, как был в лосинах, в стразах, на каблуках, с липкой серебряной лентой, распущенными жатыми волосами и в гриме, зажав телефон в ладони, побежал по коридору туда, где еще был бой! Слышу, публика делает отрывистое «а-а-ах»! И тишина! Боже, боже, боже… это что-то с Фарой? У выхода в зал толпа, не пробиться!

– И-и-и… Марат Фа-а-аритов! Четвертый бой, четвертый нокаут!

Публика зашумела, захлопала. Я тоже захлопал так, что на меня оглянулись. Потом еще какое-то время был шум, ведущий что-то кричал, люди у выхода расступились и, навалившись на здорового дядьку, еле двигался «Олежа», из носа и из уха кровь. Часть народа тут же засуетились, перехватили боксера и поволокли вглубь коридора.

– Перед следующим боем вновь для вас выступает бёо-о-орн-дэнс!

Заиграла наша музыка. Шесть танцоров подбежали к выходу, глаза у них стекленели, и позвоночники выпрямлялись. Наташка удивленно оглянулась на меня, Дэн повернулся и показал «V», и… упругий шаг, подбородок вверх, они уходят в свет. Только в световом прямоугольнике скрылся последний наш, как там же оказывается Фара. Он не один, с ним лысый толстяк с бычьей шеей. Толстяк хлопает Фару по плечу, на лице жирное удовольствие, аж подбородок в масле! Ринат… Половина лица в крови, она идет из брови, кровь на груди, взгляд в никуда, эмоций нет! Одна коленка большая, опухшая, Ринат заметно припадает на эту ногу.

Я вжимаюсь в стенку, ухожу в тень двери. Они проходят мимо. Я за ними:

– Молодец! Молодец! Я не ошибся в тебе! Мы порвем всех! Завтра еще один бой! Мы порвем всех! – талдычит толстяк. Я крадусь за ними. Мимо нашей гримёрки, еще дальше, налево, еще раз налево, упираюсь в дверь, она приоткрыта. Мне из-за угла видно плохо, я перебегаю и встаю за приоткрытую наружу дверь. Не будет видно вообще, зато будет хорошо слышно!

– Молодец, молодец, молодец, – бубнит лысый. – Обколоть коленку надо! Завтра еще один бой – и к доктору! Держи! Сам? Или Круглова позвать?

– Сам…

– Отдыхай! Молодец! Молодец! Как ты его! Загребин уже не то-о-от! Зорги сейчас будут нового искать. Отдыхай! Полотенце вот…

– Что с деньгами?

– Посмотрим, какие были ставки! Думаю, получишь две-три зелеными! Последним выступает Гуга, его ждём, и там денежки! Потом сразу домой, домой! Душик, сон! Можно девочку! Хочешь?

– Нет, спать. Деньги, как всегда!

– Всё сделаю! Передам твоей матери. Она в последний раз очень радовалась, очень!

– Не говори ей, где я! Просто, что жив, здоров, всё нормально…

– Как договаривались!

Звуки приближаются к двери. Чёрт! Если он сейчас выйдет, то меня обнаружит сразу! Я прошмыгнул назад, за угол, в каблуках это трудно. Успел! Толстяк выходит от Фары и в дверях ему говорит:

– Допинг сейчас будет!

Я судорожно рву на себя ближайшую дверь! Она открыта! Ура! Ловлю дверь, чтобы она не бабахнула. Я в темноте. Слышу, что толстяк вышел. Остановился около моей двери, почему стоит? Что делает?

– Это я… приготовь лекарство нашему чемпиону… надо, чтобы вырубился… да и хрен с ним, отлежится за следующую неделю… я жду Гугу… и не впускай к нему никого!.. Нет… не упусти!.. Да, он не знает… давай, он тебя ждет… не долго!

Он с кем-то говорил по телефону! О Фаре! Хотят вырубить! Черт! Я не допущу! Пока этот неизвестный не пришёл, я уведу Рината подальше! Толстяк уходит, шаги затихают. Я выныриваю из темноты в коридор и бегу в комнату к Ринату! Она открыта! Нужно действовать быстро!

– Фара!

Ринат сидит на кожаном диванчике, обхватив голову руками, на шее висит белое полотенце с пятнами крови, на брови – косо приклеенный пластырь. Он медленно поднимает на меня мутные глаза, пристально смотрит.

– Ты кто? – хрипло спрашивает Фара.

– Ты что? Я Лютик! Я Адам! Фара! Нужно бежать! – я подскакиваю к нему и сажусь перед ним на корточки, заглядываю к нему в лицо. Глаза не его, серого тучного неба в них не видно, только черные ямы с красной обводкой, в ямах гнилая вода. Он хмурится: