Текст книги "Письма (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Адаша! Может, в полицию? Может, надо было к директору идти? Как же так?

– Мам, я справлюсь сам! Я же у тебя крепкий! Ничего страшного не случилось. Все дерутся… Эрик меня потом проводил… извинился… Всё нормально.

И самому противно. «Эрик извинился!» Но у матери и так забот много. В России выходцев из Украины не жалуют, доброй работы не дают. Мать сидит с чужим ребенком, она няня. Сегодня пришла подозрительно рано. Видимо, у работодателей приступ родительской заботы приключился. Я бодрюсь, резво шагаю в свой угол – в маленькую комнатку, переделанную из чуланки. Там у меня стол и кровать, высоко над потолком телик. Решил, что завтра не пойду в школу. Нужно отлежаться. Решил – и не пошёл! Мама даже не узнала!

***

Проспал всю первую половину дня. Рассматривал себя в зеркало: на пузе, на груди, на бедрах красноречивые синяки. Двигаться больно. Как танцевать? А я пойду! Сегодня есть тренировка вечером. Может, танец разгонит боль, разобьёт на мелкие кусочки? Да и обиду развеет, хоть на время, на вечер.

Звонок в дверь. Кто это? Юпи? Не должен! Он ко мне в гости ходит только виртуально, через инет. Вчера весь вечер, можно сказать, у меня просидел. Выспросил всё про ублюдков. Сказал, что сегодня уезжает к бабушке. Сегодня суббота. Нет, Юпи не должен прийти. Ползу к двери!

– Кто?

Молчание в ответ.

– Кто-о-о?

Молчание. Но я все таки открываю (стоило ли спрашивать?). На лестничной площадке никого. На полу вдвое свернутый белый лист. С трудом наклоняюсь и беру его, как бомбу, осторожно и со страхом. Раскрываю. Письмо. Напечатано. Мне.

Не читая, ору в нутро темного колодца подъездных лестниц:

– Кто ты? Ублюдок! Ненавижу тебя! Кто ты? Выходи, трус!

Молчание в ответ. Вдруг – хлоп, звук двери. Я срываюсь внутрь квартиры, припадаю лицом к оконному стеклу, пытаюсь увидеть того, кто вышел. Пусто. Никого нет. Только молодой таджик уныло метет двор, нацепив на уши наушники. Убежал. Спрятался. Скот! Что он там пишет?

«Адам!

Тебе плохо? Тебе больно? Ты ненавидишь меня?

Мне плохо! Мне больно! Я ненавижу себя! Как я ненавижу себя! Нужно было убить их всех… а я смотрел, как ты сжимаешься на полу, как ты страдаешь! Мой Адам! Ты необыкновенный! Ты сильный! Ты смелый! Какой ты красивый…

Я теряю тебя, так и не обретя. Мучительно осознавать, что никогда не дотронусь до тебя, не поцелую, не вдохну, не почувствую. Никогда! Черт! Я реву, как дошкольник! Я не могу это остановить. Ты приходишь в каждый мой сон, но во сне мне тоже невозможно насмотреться на тебя, ты ускользаешь. Во сне ты не говоришь со мной. Во сне ты презираешь меня, уходишь, оставляешь, не замечаешь… И я реву и во сне тоже! Пожалуйста, хотя бы во сне будь рядом, хотя бы там разреши коснуться твоих губ… Я аккуратно. Я нежно. Я чуть-чуть…

Не могу даже просить прощения, знаю, не достоин его.

Я тебя люблю. Это лечится?»

– Нет! – ору я в открытое окно. – Это не лечится, придурок! Сдохни! Не-на-ви-жу!

Уборщик-таджик удивленно поворачивается на мой крик. Вопросительно показывает себе в грудь, типа «это мне?» И я хлопаю оконной рамой. Кладу письмо под стекло.

Я вычислю тебя! Ублюдок!

Комментарий к Письмо второе

========== Письмо третье ==========

На тренировке пришлось тяжко. Дэн выговорил мне кучу претензий, дескать, он на меня поставил в этот раз, а я зажат, я нестабилен, я ленюсь, я не выкладываюсь, не будет ли так же на выступлении? Не рассказывать же ему историю моих отношений с великолепной пятеркой. Я сжал зубы и терпел тянущую боль во время растяжки, спазмы во время вертушек и прыжков, а когда перехватывали через живот, чтобы уйти на поддержку или в выброс даже вскрикивал. Дэн психует, не понимает. Но я буду молчать, так как если покажу синяки, то он снимет меня с завтрашнего выступления, возьмет другой номер. А я хочу выступить.

Завтра танцуем в шоу «би-энд-ди», в клубе «Бонза». Обещают нормальные деньги. Правда, я не заморачивался по поводу самого шоу. Дэн сказал, что будем обкатывать новое. Девчонки танцуют RnB и бешеную латину, мы везём вакинг и брейк, Дэн еще соло танцует стилем backglide, под традиционное «Billie Jean». У него классно получается: вроде и не Майкл Джексон, но так же круто. Мы это соло позже в групповой номер трансформируем, уже даже репетировали…

По окончании тренировки я был вымотан болью так, что даже уснул в раздевалке, дожидаясь других.

– Эй! Лютый! Ты не болен? – наконец догадывается Дэн, разбудив комок тела, сопящий в углу обшарпанного дивана.

– Не-е-ет. Все будет отлично! Положись на меня, я не подведу, – я бы это и под гипнозом сказал, желание танцевать сильнее обид и боли. Тем более что завтра – воскресение. А это значит, только танец, свобода и никаких опостылевших рож и школьных проблем.

И опять я ошибаюсь. Нужно было лучше слушать, когда Дэн про шоу рассказывал. Оказывается, шоу «би-энд-ди» – это «box-and-dance». Шоу боксеров, известных и не очень. А в перерывах танцы-выпиванцы. Последнее меня волновало меньше всего, да и к боксу я был индифферентен. Но к нему не были равнодушны некоторые мои «друзья».

Свой просчёт я осознал, когда уже приехали в «Бонзу». При входе, сверкая мигающими лампочками по окантовке, располагалась огромная реклама нынешнего мероприятия: звероподобного вида боксер в синих трусах вытягивает в яростном кроссе руку в красной перчатке, на которой написано название этого пати, вокруг а-ля Валуева звезды, в которых имена участников шоу. В том числе наш коллектив. В том числе мексиканский боксер Сиро. В том числе местные бойцы. Например, КМС по боксу Сафаров Ринат против гостя из солнечной Осетии Алана Мирзоева в боях андеркарта. Во-о-от… Стою и разглядываю эту чертову звезду. Понимаю, что за другана прибудет болеть весь сволочной ансамбль.

Но назад дороги нет. Буду танцевать, плевать на ублюдков! Мне ведь в зал потом не выходить. Я ж не пул-дэнс и не стрип танцую, да и мероприятие почти спортивное. Не порноразвлекуха. А после выступления – шмыг через запасной вход и бегом на метро. До часу успею.

Внутри клуба суета и теснота, большая часть подсобок отдана боксерам и их командам. Мы переодеваемся в длинной узкой комнате вместе с девчонками, которые пищат и истерично хихикают в предвкушении успеха. Они выступают первыми с латиной и, как они называют, с попингом. А нам испытание – после второго боя андеркарта вакинг. Надо одеваться и краситься. Белые лосины со стразами на бедрах, липкая блестящая серебряная лента по торсу крест накрест, вдоль, вертикально, под углом, по плечам, платформы на ноги, бриолин и блеск на распущенные волосы, черная подводка, сверкающие звездочки на лицо полосами от глаз к скулам и к ушам. Короче, я даже стал надеяться, что меня тупо не узнают!

За пять минут до конца поединка мы погнали к выходу в темный орущий зал, где центр был ярко освещен желтым светом, лившимся из стилизованной огромной звезды на потолке. На ринге, окаймленном серебряными канатами, бились двое мокрых от пота чела… Боксеры без шлемаков, так как это шоу. Поэтому я сразу узнал одного – это Фара. Второй – приземистый ширококостный горец. Ну и морда у Сафарова! У меня, конечно, тоже хороша – вся в блёстках! Но у него – гоблины отдыхают! При этом ноздри раздуты, глаза-щели, губы искривлены, под ними розовая капа, короткие волосы стоят торчком, мокрые от пота – прелестно! Бедный горец скрючился, прикрывает шею и уши красными перчатками, а Фара долбит: бамс, бамс! Хрясь, апперкот снизу, бедолагу откинуло на упругие канаты. Видимо, это не первый нокдаун! Горца пошатывает, хотя он и не упал. Лощеный рефери кричит, вскидывая руку: «Стоп!» Подходит к осетину и что-то ему тихо говорит в лицо. Разворачивается и кивает судьям.

– У-а-а-а! – орут в зале. – Фа-а-ара!

Рефери разводит руки, боксеры подходят к нему и, «у-а-а!», рука Фары победно поднимается вверх. Хоть бы улыбнулся! Не радует его победа, что ли? Или тоже вымотан до помутнения чувств? Боксеры расходятся по углам, ерошат голову полотенцем, Фара много раз поднимает руки, хлопает перчатками друг о друга, кому-то сигнализирует. Слежу, куда он посылает приветствие. Черт! Ублюдкам и посылает. Все на месте! Орут, свистят, кулаки вверх, позвоночники победно изогнуты.

Фара и неудачливый горец спускаются с помоста и идут прямо на нас. Свет в зале резко меняется, звезда над рингом гаснет и зажигается двойной боковой на покатый помост перед рингом – это наша площадка! Фара, потный и злой, идет прямо на меня, смотрит на меня, но никаких эмоций, кроме лихорадочной усталости. Он меня не узнал! Иес! Он прошел мимо, не толкнув и не обратив никакого внимания! Ни-ка-ко-го! И наша музыка! French Affair! Утробное цокающее начало и… выход. Уже во время выступления ведущий шоу исступленно орет:

– Бёо-о-о-орн-дэнс! Самый модный коллектив с самыми смелыми композициями продолжает нас радовать!

Я не вижу зал, я не смотрю. Похрен, что танец явно гейский! Он классный, четкие линии, походка от бедра, раз, раз, раз… иии… поворот, мах, изгиб… ниже… ниже… держать! Прыжок и фиксация. Все на фиксированных позах, утрированных движениях. На лице не должно быть эмоций, в глазах холод, а от тела жар. Мах в шпагат, почти турлян, нужно быть в синхроне и на уровне с девчонками. А они жгут! Их задницы виляют как заведенные, амплитуда – страсть! Успеть, достать, чтобы все от меня в озноб! Нас, парней, в танце – трое. Я самый мелкий, поэтому меня в поддержку выводят на согнутую спину, мах, соскок. На уклоне, да еще и на каблуках спрыгивать жутко! Но не до этого! На сцене я забываю про страх и про боль, что в животе. Слежу за кистью. Она должна быть выразительной, у каждого пальца своя роль, свой посыл. В конце композиции, как учил Дэн, нужно выбрать персонажа в зале и ткнуть в него пальцем: «Ты! Я выбираю тебя!» И взгляд так, чтобы поверил! И поворот с движения вперед, и почему-то двумя пальцами, а не одним, средним и указательным вместе упираюсь в… Макса. В его охреневшее лицо, отрытый рот в форме буквы «о», поднятые и застывшие руки. Я нашел его своим прицелом-пальцами и дергаю кистью: «Бах! Ты убит! Придурок!» Делаю злое лицо. Мне весело от его вида. Поворачиваемся и, предельно виляя задом, как тёлки в купальниках на подиуме, уходим обратно в коридор. Класс!

Адреналин и злость! Да, Макс меня узнал, хрен с ним! Нам нужно бежать, переодеваться на брейк, сдирать с себя липкий блестящий скотч, смывать грим. Перед нашей комнаткой лицом вбиваюсь в тело. Черт! Фара! Это он идет из душевой. В халате. Брезгливо отстраняет, удивленно смотрит, как будто что-то припоминает, и чешет дальше. Оглядывается. Но… хе-хе-хе! Он меня так и не узнал!

Самое страшное позади. Брейк после четвёртого боя. Это типа мужицкий танец. Не стыдно. И мы жгём! На ублюдков не смотрю, я в танце! Мне важнее не сорвать свечу с обеими ногами в штопор. На уклоне это кажется почти невозможным! Для брейка нужна ровная поверхность. Но кручусь! Драйв и наглость, контакт и прыжок на замок и вверх, в бланш! Бланш – сальто без группировки, делаю только я и Дэн. Дэн, правда, ещё и с винтом исполняет, что и должно быть в финале. И Дэн подлетает. Я сразу понял, что связки на правой ноге в хлам! Соскок не просто грязный, он неровный. Дэн успевает крутануть фриз, усаживаясь на задницу и закрывает лицо рукой, типа это движение такое. Черт! Нам-то понятно, что это травма! Мы с Карпычем подхватываем Дэна подмышки и весело уволакиваем со сцены. Вот тебе и брейк!

Дэн с белым лицом схватился за лодыжку, морщится от боли, кряхтит и не выдерживает:

– Бля-а-а-адь!

А мы, тяжело дыша, стоим вокруг. Что делать? Нужно как-то ему помощь оказать! Я бегу в первую попавшуюся комнатку с боксерами, нарываюсь на иностранцев. Жестами показываю мужику с белым чемоданчиком, чтобы шел за мной. Врач-мексиканец бежит и сразу понимает, в чём дело. Он умело, тараторя по-испански одну фразу («тен пасеинса»*), снимает гриндерсы, осматривает опухшую лодыжку, качает головой. Потом врач ставит Дэну укол прямо в связку. Видимо, блокада. Осторожно перевязывает ногу. Дэну легче! Но… как же соло? Более того, от выхода уже орут, что следующий номер – через минуты три.

– Лютый! Снимай эту хламиду брейковскую, вон, тут мой костюм! Свалиться не должен, ремень затяни! Давай, доверяю, твори, верю, ты сможешь!

Я не упрямлюсь и не кокетничаю, на это просто нет времени! Стаскиваю с себя штаны, запрыгиваю в черные узкие джинсы, стягиваю рубашку… блин… синяки! Все внимательно рассматривают мое пузо, быстрее, майку наверх! Шляпа! Кожаная повязка с собой…

– С богом, Лютик!

И я бегу по коридору на свет. Успел. Музыка. Хард-кавер «Billie Jean». Композиция тяжелей и быстрее, чем у Майкла Джексона. Я начал…

Основной шаг – знаменитая moonwalk (лунная походка), но с элементами модерна и даже классики. И еще вращения на скрещенных ногах. Выброс рук, так чтобы кровь стукалась о кончики пальцев. Волны от плеч, от колен, от живота. Лицо в теме, я пою вместе с певцом, это помогает импровизировать. Выдаю агрессию, нерв, впечатываю прыжки на носки, руку в пах, выброс шляпы. И теперь самое важное – повязка на глаза. Все по-честному. Повязка непрозрачная, на резинке. Не свалится. Квадратом шаг backglide, на полусогнутых назад, вертушка, шпагат, тяну себя вверх за волосы. Лишь бы не улететь в ринг! Не потерять центровку! Не подвернуть ногу! На финал боковой темп с прямыми ногами, разворот, стойка Майкла, склонив голову! Фу-у-у… Сдираю повязку, оглядываю зал. Народ доволен! Ублюдки в ахуе! Или нет, в двойном ахуе! Бетхер прыгает и орет мне вместе с толпой:

–Вау!

Это вместо «браво» значит! Ура!

Смываюсь в нашу гримёрку, все ребята меня хлопают по спине, поздравляют, радуются. Дэн с белым лицом благодарит, улыбается. Осталось только девчонкам на финал с RnB выйти. Но я тороплюсь, мне нужно успеть на метро. На тачку денег нет. Парни обещают прибрать мои костюмы с вакинга и с брейка. Прощаюсь и бегу через черный выход на морозную и оглушительно тихую улицу. Настроение клёвое, есть такое определение – «приподнятое настроение». Так вот у меня не приподнятое, а задранное на самую верхотуру! К веснушчатому в звездах небу! Поезд метро пусто и гулко раскачивается в такт песенке, что внутри! Даже голые руки ноябрьских деревьев во дворе кажутся руками друзей, медленно приветствующих меня, счастливого!

Наши окна светятся. Мама меня ждёт. Сейчас будет напряженно выспрашивать, недоверчиво слушать. Наверное, заснуть будет сложно. Слишком возбужден! Чёрт! В нашем подъезде, как обычно, упоительно пахнет подвалом и кошками и те-е-емень. Иду на ощупь. Где тут перила? Не вляпаться бы в какое-нибудь дерьмо! И… я вляпался.

Вляпался в чье-то тело, в чьи-то руки, в чье-то судорожное дыхание. Меня кто-то хватает, разворачивает к стене животом, зажимает рот. Мычу!

– Тс-с-с… – шипение мне в ухо. Парень (а это парень) надвигает мою же шапку мне на нос, ничего не вижу вовсе. Только чувствую. Я прижат, вмазан в стену его телом. Его колено подпирает меня между ног. В животе стукает сердце. Пытаюсь извиваться, вырываться. Захват железный, мои руки сдавлены его лапами, но теперь мой рот свободен:

– Я буду орать! Сейчас выйдут соседи! Отпусти меня! Что тебе надо? Кто ты, урод? Ненавижу! Отпусти…

Захватчик просто прижал меня и стоит, не шевелясь. Умер, что ли? Окоченение? Все мои дёргания – «мёртвому припарка»! Стоим, он дышит мне в затылок…

– И? Мы так ночевать собираемся? – кричу я, уже несколько успокоившись. – Кто ты? Писатель? Объявись! Обещаю, ржать не буду… Ник? Это ты? Блин… Что ж вы все такие здоровые-то?

Вдруг чувствую его губы у себя на шее, за ухом, на скуле, в волосах… Я осёкся. Чувствую, что парень ужасно напряжён, тяжело дышит, начинает водить руками по мне. Я, вырвавшись, смог развернуться и даже ударить его куда-то в грудь. Но тут же был придавлен живот в живот. Руки схвачены и прижаты к стене. Шапка так и сидит на носу. И он припадает к моим губам. Сначала нежно, осторожно, чуть-чуть. Но потом все активнее, все глубже, все агрессивней. Отрывается за воздухом и еще, и еще, и еще… Мои руки висят тряпками, пригвожденные его захватом, моё тело вдруг теряет весь тургор, вянет и наваливается. Падаю в него, не осознаю этого, отвечаю ему… Он как-то меня убедил своими губами. Своей отчаянной просьбой. Уже не целуемся. Он просто прижался к моему лицу щекой. Чувствую его запах, слабый запах пота и какого-то одеколона. А он вдыхает меня впрок, похищает мою силу и мое естество… Я забыл даже главное… кто он?

Вдруг он ещё раз прижимается к губам и толкает в сторону. Он бежит! Я поднимаюсь и за ним! Я догоню! Распахиваю подъездную дверь. Там лунный свет, всё хорошо видно. Однако успел заметить, что мой писатель уже бежит за кустами! Блин, даже очертания фигуры не видно! Бежит очень быстро. Это Макс? Я за ним, он прыгает через забор, оттолкнувшись от него одной рукой. Это Багрон! Это его трюк! Он бежит на улицу Мира. Там живет Эрик! И ещё он был без шапки (я уже остановился). Всю зиму без шапки ходит кто? Фара! Неубедительно…

***

Не выспался ужасно. Сплю на ходу. Какая может быть алгебра? Может, посимулировать что-нибудь и вернуться домой в тепленькую постельку? Это я тащусь в школу. Стимул только один. Посмотреть в глаза команде придурков. По-любому увижу, кто этот смелый целовальник!

Первым увидел Эрика. Тот ни в одном глазу – исполняет старый репертуар:

– Люу-у-тик! Я же вчера очумел от тебя просто! Мне же и лосинок не надо! Давай Джексона и танцуй! Когда? Когда ты придёшь ко мне? – и лезет лапами ко мне, повисает на моих плечах. – Лю-у-утик! Ты просто чума! Че ушел-то вчера, к нам не спустился дожать, так сказать?

Я пихаю его плечом, сбрасываю с себя это развеселое тело! Нет, не он!

В раздевалке вижу Ника. Он угрюмо посмотрел на меня и едко выпалил:

– И ты ещё будешь выёбываться и говорить, что не голубой? Голубее некуда! Не собираешься пол сменить? Тебе в лосинках дюже как хорошо. Только член лишний! – и смотрит на меня брезгливо. Не-е-е… этот человек не мог так нежно меня целовать. Слишком много яда!

В классе одиноко на последней парте восседает герой поединков – Фара! Я подсаживаюсь к нему, пока не начался урок.

– Ого! – он весело удивляется. – Навсегда?

– Фара! – я решил «взять быка за рога» (к Фаре это как раз относится). – Это ты?

– Ага! – лыбится боксер. – Я!

– В смысле, это ты был вчера?

– Ага! Я. А я тебя и не узнал! Мне парни сказали, что ты в кокошнике танцевал. Бли-и-ин, а я не видел!

– Ты идиот? В каком кокошнике?

– Ну… на башке такой дом!

– Фара! Это ведь был ты вчера!

– Ага! Я!

– Бли-и-ин! Это ты письма писал?

– Чё-о-о?

По-моему, у него даже глаза скосились. И ни одного признака смущения! Нет, это не Фара. Такой тупоголовый не может писать такие письма…

В класс заходит Макс. Бледный. Лицо землистого оттенка. Глаза жалостливые. Не удивлюсь, если сейчас заскулит, как побитая собака. Ап! Это он!

– Че ты такой? – спрашивает Фара.

– Ваще… траванулся я вчера этой хуйней, что заказал. Восьмой коктейль был лишний! Ваще-е-е… штормит меня конкретно!

Мда… Макс тоже исключается. Вместо поцелуйной программы у него были коктейли.

Надо уползать к своей парте. Но мне не дают! Багрон пихает меня назад на стул.

– Лютик! У тебя ж готовый танец черлидеров. Я вчера от хохота чуть не обоссался! Хотя за танчик с повязкой – респект и уважуха! Прошибло меня! – и вдруг резко меняет тему: – Ты, тварь, когда уже вместо жоповиляния на баскет к нам придешь?

Короче, вычеркнул из списка писателей и Багрона. Может, это Юпи так маскируется?

Еще и математику с Фарой вынужден был сидеть, он не отпустил, забрал тетрадку и стал списывать, высунув язык. Старается, падла! На историю он меня уже со своей парты выпихнул. Ему всё можно, он КМС…

***

– Открываем учебник. Параграф двенадцать. «Гражданская война в России». Выделим причины победы лагеря красных и поражения лагеря белых. Бетхер, где у тебя учебник?

– Сальников случайно забрал, когда домой пошёл.

– Сядь к Лютому!

– А можно я к Фаре лучше! Он про победы много знает!

– Сядь!

Открываю параграф. Внутри белый листочек. Раскрываю. Письмо. Напечатано. Мне.

«Адам!

Я не обидел тебя? Прости! Я не мог сдержаться!

Пишу тебе почти утром, за окном серый рассвет, но мне кажется, что не серый, а розовый! Глупо? Не буду спать. Вдруг нечаянно сотру твой вкус о подушку? Вдруг сон поглотит ощущение тебя в моем теле! Вдруг я потеряю звук твоего сердца в моем предательски глупом сердце! Сижу и прокручиваю в голове сегодняшний вечер. Как ты танцевал! Ты был лучшим! И в этом странном костюме с блестками… Никого не слушай! Это было красиво! Темпераментно! Страстно! Я смотрел только на тебя, на твое тело, на твои руки… ты говоришь телом, ты им поёшь, ты им травишь меня. И я пропитан тобой, это не изжить, ты прав, это не лечится…

Я не смог удержать себя, хотя давал себе слово, что не трону, не потревожу, что буду сильным. Но ты такой… вкусный (прости, это пошло?), ты такой трепетный (прости, но это правда), ты такой мой (прости, но я так этого хочу!). Ты не обиделся?»

М-м-м-м… Из меня исходит стон! И я громко, на весь кабинет, для всех склонившихся над учебником истории голов изрекаю:

– Я обиделся! Слышишь? Гад!

Ольга Сергеевна удивленно вскинула брови, и не только она, все, даже цветы в горшках встрепенулись. Но историчке свойственно философское восприятие наших заскоков:

– Ты прав, Лютый! Примерно так мог сказать Врангель Деникину, когда тот эмигрировал из воюющей России. В лагере белых не было единства! И это первая причина их поражения.

ten paciencia – терпи (исп.)

Комментарий к Письмо третье

========== Письмо четвертое ==========

– Та-ра-ра-ра-ра-та-а-а-рам, та-ра-рам, та-ра-рам! – заливаются гады в раздевалке спортзала. Это я переодеваюсь. Ничего нового не придумали. Повторяются раз за разом, заразы! И вдруг:

– Стопэ! – орёт поверх тарарама Багрон: – Эй, Лютик! Ты в пятницу играешь с нами в баскет! Не обсуждается!

– Не играю. Не обсуждается, – спокойно отвечаю я.

– Блядь! Фара! Скажи ему! – бесится Багрон.

– А чё я-то? – басит неудавшийся певец.

– А кто? – Багрон завёлся: – Только мне, что ли, это надо? Это ведь ты уматываешь!

– Ну… это… Лютик! Я типа на соревнования уезжаю, а у нас игра с 35-ой школой. Ты должен меня заменить. Нормально я попросил?

– Ну? – красноречиво спрашивает меня Саня. – Понятна диспозиция? Хоть раз будь человеком, а не сукой! И явись на тренировку!

Что за люди? Даже попросить нормально не умеют! «Я должен», «не будь сукой»…

– Сначала вы меня гнобите, издеваетесь, а теперь «Лютик помоги!»? Не логично как-то! Идите на хуй! – отвечаю я, продолжая переодеваться.

– Мужики! Мы просто неправильно его просим! – нарочито радостно произнес Макс и, прижав руки к груди, театрально выгнув шею, продолжил: – Дорогой Адам! Нам так жаль, что ты на нас обиделся. Мы – нехорошие мальчики – А ты – лучший! Как красиво, темпераментно, страстно ты танцевал! А мы, уебаны, сидели и представляли, какое было бы счастье, если бы ты так же трепетно и вкусно сыграл бы с нами, недостойными, в баскетбол.

Багрон, сидящий на полу и завязывающий кроссовки, схватил Макса за щиколотку и остановил:

– Тс-с-с… ты всё портишь сейчас… Лютик! Что тебе стоит? Один раз! Начнешь со скамейки, выйдешь минуты на три-четыре в паре четвертей. Не ссы! Мы будем тактичны.

И тут мне в голову пришла мысль:

– Я сыграю, если меня об этом попросит писатель.

Пауза. Все (и не только ублюдки) вытаращились на меня. Конечно, первым отреагировал Макс:

– Э-э-э… а какой тебя устроит? Фантаст, детективщик или тот, который про любовь пишет?

– Который про любовь! – смело и уверенно заявляю я.

– Блин! А у меня только телефончики Акунина и Лукьяненко есть… не подойдет? – опять играет дурака Макс.

– Что ж, значит, пошли на хуй со своим баскетболом! – и я практически одет, иду в зал, но по пути схвачен Багроном и прижат к стенке:

– Лютик! Ты ведь нарываешься! Схлопочешь гораздо раньше, чем планировалось.

Меня спасает Сергей Иванович, раскрыв пинком дверь:

– Скоро урок закончится, а вы тут шнурки вяжете! Все в зал!

Вновь разминка, пробежка по залу и чертов баскетбол. Конечно, самый злой Багрон! Налетает на меня всем телом, выбивая из-под кольца, я лечу за трёхочковую линию спиной, успев удержать голову и вытянуть ноги. И наплевать ему, что свисток физрука уже хрипит от возмущения, Саня зол и фолит на мне безостановочно. Другие тоже стараются: Фара (а я в его команде) такой пас мне врезал, что я с мячом в животе в аут отскочил, Бетхер под ногами путается, я грохаюсь, чудом не разбив нос, Ник вообще тупо, обхватив рукой, откидывает от корзины… И всё это, как оказалось, тактика!

По окончании игры, когда Сергей Иванович спешно убежал на какой-то педсовет, оставив ключи от зала любимчику Багрону, меня впихивают в раздевалку:

– Ну? Лютик! Не надумал с нами в баскет поиграть за честь школы? – наступает на меня Покровский.

– Писателя гоните на меня! – наглею я дальше.

– Чё за шизофрению ты изображаешь? – гудит Фара.

– Писателя нет – идите на хуй!

– То есть тебя не убеждает даже сегодняшняя игра? – угрожающе ласково спрашивает Бетхер.

– Ваши пихания и толкания меня не впечатляют, уже иммунитет на них, – я опять смелый.

– Ну-ну! Пацаны! Мы не зря приготовились! – весело встревает Макс.

– Раз ты не хочешь в баскет играть, будешь жопой вилять, а пампушки принесём позже! – заявляет Бетхер и тут же на парней: – Приступим?

Я понимаю, что они приготовили какую-то новую пакость. Они наступают на меня. Я хватаюсь за Зубана, прячусь за его спиной, кручу толстяка, защищаясь от идиотов. Но Серёга на их стороне, вырывается, и я схвачен. Фара своими граблями окольцовывает моё туловище и тащит обратно в зал, бросает на маты. Пытаюсь увернуться, уползти, но разве это возможно? Фара удерживает за ногу и, как пушинку, разворачивает в воздухе на спину, тянет на себя, захватывает за шею и кричит остальным:

– Сами!

Те набрасываются! Макс тянет на себя штанины, те поехали вниз, я лягаюсь. Но боксера не так легко достать, тем более Сальникова – уворачивается и выбрасывает меня из спортивных штанов. И я – жалкий червяк – изгибаюсь позвоночником, сучу голыми ногами, плавки почти сползли к члену. На ноги заскакивает Ник, садится сверху, а Фара бросает мой верх на него. Ловко подхватывается футболка. Стягивается. Я пытаюсь головой ударить Ника по лбу. Оу-у-у! Получается, но мне, наверное, больнее. Черт! Это только в кино лбом так весело вколачивать справедливость в подонков. Макс стянул кроссовки, я почти голый!

– Что вы творите! – ору я. – Это уже слишком!

И сладенький голос Бетхера:

– Не боись! Насиловать не будем, как бы ни хотелось. Просто восстановим справедливость.

Он с каким-то пакетиком. Вытряхивает на маты тряпки:

– Вот! У сеструхи позаимствовал. Сейчас мы тебя приоденем! Люу-утик!

Ублюдки ржут, я ору, остальные одноклассники трусливо скрываются за дверью, хоть бы учителей позвали! На меня начинают натягивать розовые девичьи узкие лосины. Они маленькие, узкие, налазят плохо. Бетхер весело матерится, щипает мне кожу, захватывая ткань. Макс держит ноги за ступни. Лосины натягивают на задницу, заодно её мнут. Похабные руки Ника и Бетхера лезут под плавки!

– Щ-щ-щ! Мы только плавочки поправим, чтоб красиво было! – игриво оповещает урод Бетхер. Подскакивает Багрон:

– А вот и вторая часть марлезонского балета! – и крутит детским девчачьим лифчиком от купальника, при этом глаза злые, как будто сейчас задушит этой тряпочкой. Фара удерживает руки, перехватывает, практически закрывая локтевым сгибом мне челюсть и наклоняясь мне на лицо. Вообще не могу двигаться, не могу даже дышать! А на меня накидывают лифчик, приподнимают, перекидывают и завязывают на спине бретельки. Но и это не всё! Багрон забирает мои руки у Фары, соединяет их, а Бетхер, напевая какую-то мерзкую мелодию затягивает на запястьях сначала узел, а потом бант из красной шелковой ленты. Узел и бант появляются и на щиколотках. Я обессилен, я не сопротивляюсь, итак семь потов вышло во время этой неравной борьбы. Остается только материться:

– Вы долбоёбы! Особенно один из вас! И если…

– Ты сам напросился! – перебивает меня Багрон. – К тебе обратились по-нормальному. А ты кочевряжишься. Вот теперь лежи здесь! Вечером сюда придут из тридцать пятой, у них тут тренировка. А мы им такой подарок оставили! Весь в бантах!

– Может, они тебя в свою команду примут! – хохочет Бетхер. – Не нападающим, так лизуном.

– Выйти не удастся!

– Переодеться тоже!

Гады направляются в раздевалку: кто весело, кто важно, кто размеренно-вальяжно. Через минуту они выгребаются всей ватагой и показывают мне мои шмотки, рюкзак и даже ботинки. Они забирают всё! А я в бантах и в лифчике, раздавленный их отпечатками и паскудством, лежу на матах!

– Чао, крошка! – машет мне Бетхер. И они скрываются за дверью. Звук поворота ключа. И я один…

Сначала просто лежу. Они сейчас вернутся. Нужно подождать. Минут пять-десять. Не может быть, что угроза лежать здесь до вечера реальна. Не может быть! Но тишина. Сажусь, начинаю зубами развязывать бант на запястьях. Сам-то бант быстро сдался, но узел! Бетхер затянул на славу. От слюней узел становится мокрым, теперь еще сложнее. Откидываюсь на маты, отдыхаю. Никого нет, за дверью ничего не слышно. Опять сажусь. Тянусь соединенными руками к ногам, осторожно развязываю бант, и… и… узел! Йес! Макс не настолько туго его затянул. Уф! Ноги свободны! Встряхиваю их. Поднимаюсь и иду в раздевалку – пусто, нет ни одной острой штучки, чтобы поддеть узел, нет ни одной одежки, чтобы прикрыться! А, между прочим, зябко. На разгоряченное сначала баскетболом, а потом борьбой тело навалилось всё то гулкое холодное пространство, что наполняет школьный спортзал. Я весь в пупырышках.

Телефона тоже нет. Иду к двери, толкаю. Закрыта. А спортзал в пристрое школы, от центрального фойе далеко. Блин, от холода меня начинает потрясывать. Стучаться, орать – никто не услышит. Окна хоть и высоко, но с моими способностями можно осилить. Может, через стекло на помощь позову кого-нибудь! Подтягиваю ногами скамейку, встаю и пытаюсь дотянуться до подоконника, цепляюсь пальцами, подтягиваюсь, но… блядь… пальцы соскальзывают – и лечу вниз, не удерживаюсь на скамейке, не хватает баланса из-за связанных рук! Скамейка кувыркается, и я с ней на пол, башкой в…

Холодно. Ледяная спина. Твердо. На лбу липкая испарина, в голове липкие неповоротливые мысли: «Поспал? Ммм… Что-то снилось? Какая-то муть… Где я? Почему сплю на твердом? Что-то с головой? Где одеяло? Почему режет руки на запястьях?..» Между этими внутренними фразами большие пустоты. Холодно. Чувствую ледяные пальцы ног. Боль в затылке. Поднимаю руки. Связаны? Красная лента? Медленно пустоты в сознании заплывают противным жиром воспоминаний. Я упал с подоконника. Поёрзал, цела ли спина? Ничего не чувствую, болит голова, холодно. Я в спортзале, меня здесь оставили в подарок… Будет ли предел этим издевательствам? Медленно сажусь, голову кружит. Но я закидываю гибкие руки за голову и на спину, растягиваю ребра, достаю кончик бретельки, дергаю. Уф! Сниму хотя бы эту мерзость. Ползу на маты, нужно полежать, полежать не на полу, холодно… Я дрожу. Сколько я провалялся? Обычно в обмороке человек бывает не дольше 10 минут. Холодно. Не реветь! Не жалеть себя! Как-нибудь дождусь помощи, что-нибудь придумаю… Мысли вялые, вера хлипкая, но не реву, видимо, слезы замерзли, причем где-то в груди! Слезы в груди? Ага… там какие-то ледышки… Кашляю, но ледышки не выходят… Холодно… тук – тук – тук -ту-у-у-ук – ту-у-у-ук… У сердца странный ритм, расплывчатый… Я уплываю вместе с ним, с сердцем…