Текст книги "Мы отживали последние дни нашего лета (СИ)"
Автор книги: Squ Evans
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Кагами, ты ведь жив? Конечно же, жив. Ты не можешь умереть.
Положив ладонь на его грудь, я чувствую эти мерные удары его сердца, чувствую тепло его тела, чувствую мягкое дыхание над своим ухом. Неважно, что будет потом. Я хочу наслаждаться этим мгновением еще долго, очень долго.
– Аомине, – с этими словами теперь и у меня на груди тепло. Его ладонь лежит на ней. Поднимаю взгляд и вижу улыбку на его губах. Давно он так не улыбался. Ни грамма насмешки, ни доли нахальства. Чистая, теплая улыбка. Неужели тебя так просто осчастливить, Кагами Тайга?
У меня есть план: я построю стену. Великую преграду, которая никогда не рухнет. Которая оградит нас от всей боли и сохранит все наши секреты. Сохранит такие моменты тепла, не допустит страданий. Я не знаю, к чему ведёт этот путь, но я не в силах убить этого монстра, пожирающего тебя. Я знаю, неважно, что я предприму, этот монстр заглотит тебя. Но я сделаю все, чтобы он даровал тебе как можно больше дней жизни.
– Ты теплый, Аомине. – В тишине его голос звучит все еще тихо. – Я хочу жить.
Эти слова отдаются эхом в моей голове.
– Ты будешь жить. Обещаю.
Со стороны мы похожи на четырнадцатилетних подростков, клянущихся друг другу в вечной любви до гроба, стоя в грязном, забытом Богом переулке. Но мы старше. Намного старше морально. Дети не страдают смертельными болезнями. Дети не сидят, приложив к груди друг друга ладони и слушая сердцебиение, которое в один не самый прекрасный день оборвется. Дети боятся смерти, боятся заглянуть ей в лицо, хоть и выкрикивают смелые фразочки, прыгают с крыш высотных зданий. Они боятся смерти, а потому и идут к ней навстречу, как бы потешно это не звучало.
Я не боюсь смерти. Я боюсь потери близкого человека. Я боюсь, что эта сцена никогда не повторится. Я боюсь остаться без Кагами, как бы это не звучало.
Неужели я, Аомине Дайки, лучший из лучших, самовлюбленный эгоист и хам, способен бояться и переживать за другого человека? Видимо, да. Я впервые сталкиваюсь с таким чувством.
А что творится у тебя на душе, Кагами Тайга? Боишься ли ты смерти? Ведь если подумать, ничего не изменится, если тебя не станет: ливень будет продолжать идти, люди будут продолжать бежать, уличные коты, на которых ты так часто обращаешь внимание, словно ребенок, будут рыться в помойках и валяться на траве. Но твои близкие будут страдать. И, уверяю тебя, я буду в их числе.
– Не хочу тебя потерять. – Эта фраза как-то сама по себе вырывается из моих уст, я не успеваю даже осмыслить ее.
Слышу тихий смешок.
– Ахомине.
Подняв взгляд, приближаюсь к его лицу. Он снова улыбается. Он точно не боится смерти. Даже если боится, он скрывает все это за своими чувствами, ведь Кагами сильнее меня. Во много раз сильнее морально.
– Мне холодно.
Я согрею. Тепло выдыхая в его губы, я буду согревать, как бы это не звучало. Теплые прикосновения губ, его пушистые ресницы, подрагивающие во время поцелуя, прикрытые глаза. Он поддается ближе, прижимается, гладит по плечам, будто зная, что творится в моей голове, будто успокаивая.
Осторожно кладу его на спину, впервые боясь сломать его. Но его тело крепкое, я знаю, что это невозможно. Я просто не хочу нарушать идиллию, тонкой паутиной созданной вокруг нас. Я не хочу, чтобы этот момент испортили.
Опускаясь теплыми поцелуями по щекам, подбородку, шее, очерчивая ямочку между острыми ключицами, касаясь губами кожи за ушком, обхватываю мочку и начиная осторожно покусывать, в то время как моя рука плавно скользит по его груди, опускаясь ниже. Дыхание юноши становится все тяжелее. Я знаю, мочки ушей – твое слабое место, эрогенная зона, к которой раньше ты мне не давал прикоснуться, а сейчас дал молчаливое согласие, доверяясь мне.
Пальцы очерчивают бедра, зацепляют пуговицу джинс, расстегивая ее, неторопливо обхватываю «собачку», расстегивая «молнию», спускаю с него ненужные сейчас штаны и убираю в сторону. Ты теплый, Кагами.
Закусываю мочку несколько сильнее обычного, вызывая прерывистый вздох со стороны любовника, тяну ее на себя, а затем отпускаю, обвожу кончиком языка хрящик, закусываю его и вновь тяну на себя. Тепло выдыхая, он целует мою шею, оставляя едва видные засосы, дыхание его становится все более прерывистым. Оставляю в покое его ухо, заглядываю в вишневые глаза, разглядывая их несколько секунд, а затем жадно припадаю к его губам поцелуем, наслаждаясь их терпким вкусом, кусаю их, а тело юноши плотно прижимаю к себе, не желая отпускать. Все так же отвечаешь ты жарко на ласки, как и всегда, будто ничего не случалось. Его горячее дыхание, обжигающее мое лицо, сильные руки, расстегивающие на мне шорты, жаркий шепот, вырывающийся из его уст. Я не понимаю, о чем он говорит, что он пытается донести до меня. Я просто хочу ощущать его как можно ближе к себе.
– Тайга, – произношу я, наконец, скользя пальцами по выпуклости на его белье, сжимаю пальцами его плоть сквозь ткань, начиная массировать, надавливать, а он поддается, горячо дышит, нетерпеливо двигая бедрами навстречу.
Накрывая его губы своими вновь, закрываю глаза и укрываюсь одеялом, скрывая нас обоих под покровом тьмы.
Как давно мы этим не занимались? Месяца полтора точно. Вечные тренировки, экзамены в школе, проблемы в жизни. Болезнь, больница. Нет-нет. Об этом стоит сейчас забыть. Сейчас, стоя под горячей струей воды в душевой, глядя на мускулистое тело любовника, по которому стекают ручейком серебряные капли, очерчивая мощные плечи, острые лопатки и идеальный изгиб спины, спускаются по пояснице, по округлым ягодицам и падают на пол, разбиваясь на тысячи осколков. Тайга прекрасен всегда.
– Я сколько раз тебе говорил, чтобы ты не кончал в меня? – вновь недовольно произносит рыжеволосый, бросая взгляд через плечо, фыркает и отворачивается. Да не злись ты, придурок. Обняв со спины, слегка кусаю за ухо и усмехаюсь, слыша недовольно фырчанье.
Все налаживается. И уже точно.
Выйдя из душевой кабинки, наскоро вытираюсь, натягиваю полотенце и, от души хлестнув им по заднице парня, быстрее убегаю из ванной, дабы не получить ответный удар. Ливень все еще хлещет за окном, прозрачные капли разбиваются о стекло, будто пытаясь пробиться к нам в дом.
Все возвращается на круги своя.
Бросаю короткий взгляд на электронные часы, стоящие на столе и усмехаюсь. Третий час ночи, а сна ни в одном глазу.
Неторопливо пройдя по комнате, натягиваю на бедра боксы и разглядываю вещи на столе, будто видя их впервые. Глаза уже давно привыкли к мраку. Вот учебники, которые я все никак не могу убрать на полку, песочные часы, купленные на распродаже, старые носки, забытые давным-давно, клетчатая рубашка, не долетевшая до шкафа, серебряные карманные часы, подаренный некогда Кагами мне, мобильный теле… Погодите. Часы? На губах появляется нелепая улыбка. Я ведь совсем недавно собирался их искать, а они лежат на видном месте. Резные узоры, легко лежит в руке, не тяжелые, все еще в идеальном состоянии. Я люблю подарки от Кагами, хоть они и редкие. Убрав часы на полку, резко вздрагиваю от громкого кашля. Повернув голову, замираю. Тайга стоит посреди прохода на коленях, держится за горло и заливается кашлем, жмурит глаза, по его подбородку стекает кровь, а из глаз хлещут слезы. Он силится что-то сказать, но не может из-за этого гребаного кашля, который с каждым мгновением становится все громче.
– Кагами?.. – опускаюсь перед ним на колени, и душу вновь охватывает страх, сжимая все изнутри. Нет. Только не сейчас. Все же стало налаживаться.
А Тайга только кашляет, харкает кровью мне на колени, на пол, а я не обращаю внимания. Слишком сильно… Напуган? Нет. Я просто не знаю, что делать. Вновь.
– Все… в порядке, – наконец, произносит он, вытирая кровь с губ, поднимает взгляд, вытирает слезы, стыдясь своей слабости, неловко улыбается. – Обычные… Пустяки… – голос все тише и тише. Юноша падает на пол, а я едва успеваю его подхватить. Быстрее проверяю пульс. На месте. Всего лишь обморок. Всего лишь… Но кашля с кровью не бывает просто так.
Я не хочу. Верните меня назад. Верните те моменты счастья.
Потухла свеча, и в квартире воцарился мрак.
========== Глава 4. ==========
Я многое читал об этой болезни, которой страдает Кагами, болезни Крейтцфельдта-Якоба, многое о ней уже знаю. Но я не знал, что от элементарного случая вроде «случайно проглотил зубную пасту, когда чистил зубы» можно подавиться и харкать кровью. Нет, про проблемы с глотанием я был в курсе. Но чтобы такое… Это уже напоминало туберкулез. Не менее дерьмовая болезнь. В любом случае, везти Кагами в больницу вновь я не намерен. После того, что я услышал, тем более.
Сейчас он спит и, вроде бы, чувствует себя лучше. И это главное.
– Ох, Кагами, Кагами… В какое же дерьмо мы влипли, – откидываюсь на спину, прикрываю глаза и выдыхаю, кладя руку на живот юноши.
Время вновь начало казаться неимоверно долгим. Вновь начало казаться, что воздух слишком тяжелый. Снова появилось чувство страха и беспокойства. Ведь только все начало налаживаться, и вдруг опять фортуна повернулась ко мне спиной. Не ко мне. К нам.
Бога явно нет. Тот Бог, которого мы все так восхваляем – наверняка обычная выдумка, нужная людям для того, чтобы просто во что-то верить. Не зря говорят, что без веры во что-то человек погибнет.
А во что верю я? В Бога я не верю. Я не верю в свои силы. На баскетбольной площадке я король, а в жизни – пешка. Что я могу сделать сейчас? Ничего. Я не смогу исцелить Кагами. Я не смогу продлить его жизнь, даже если сильно захочу. Я могу лишь находиться рядом с ним и видеть, как он умирает. Это не кино, в котором невиданным чудом человек выживает. Это не кино, в котором любовь исцеляет. Это реальность. Реальность, в которой с каждым днем частичка тела Кагами и его души исчезает, а я могу лишь наблюдать.
В этой истории я наблюдатель… Или нет? Будь я наблюдателем, я бы наверняка проигнорировал его страдания, будто и не знал его никогда. Но ведь все иначе. Я принял то, что не могу контролировать. Я протянул руку помощи тому, кого столь долгое время ненавидел, на кого рычал, словно дикое животное, кого сторонился и в то же время дико желал, будто он был запретным плодом с Райского древа. Он манил меня. Манил, как огонек в ночной тьме манит мотылька, а мотылек летит к нему, не подозревая, что рядом со светом его ждет погибель. Но в моем случае погибель ждала огонька.
Почему именно так? Почему именно он, а не кто-то другой? Наказание мне за мою лень, гордыню, похоть, жадность, за мой гнев и высокомерие? Или же Кагами что-то не так сделал в своей жизни? Да нет. Взгляните на него. Он боится собак, хоть и выглядит на первый взгляд немного устрашающе. На его левой ягодице находится небольшой шрам, оставленный дворовым псом еще в детстве, в Америке. Защищал друга, называется. Эх, забавный же ты парень, Кагами. Или это я вижу тебя таким? Любому ясно, что идеально чистых людей не бывает. У любого на душе свой грех. Но был ли на душе Тайги грех, из-за которого на него так прогневались небеса, что наслали на его душу одну из четырех неизлечимых болезней?
В каком же мы дерьме оказались, Кагами.
Черт, а вдруг это последние дни нашего совместного пребывания? А вдруг завтра Кагами не станет? Вдруг вместе нам осталось быть всего пару часов?
Нет. Так не бывает. Его болезнь развивается быстро, но не настолько. Потому пока что я могу видеть его живым, здесь, рядом. Могу слышать его голос, чувствовать тепло тела. Пока что мы можем быть рядом.
На дворе глубокая ночь. Ливень давно закончился, а глаза привыкли к мраку в комнате. Под боком все еще сопел Кагами.
Поднявшись с кровати, бросаю на него короткий взгляд, подхожу к шкафу и вытаскиваю джинсы и черный свитер с, пожалуй, слишком длинными рукавами. Но в нем тепло. А это главное в такие ночи.
Я не хочу сейчас находиться дома. Хочу уйти как можно дальше, чтобы хотя бы на время забыть обо всем, что творится у нас в квартире, что творится с Кагами. Время еще есть до рассвета. Часа два точно.
Ночной Токио намного тише дневного, обычного. Нет толп школьников, бегущих по домам, нет важных деловых людей, спешащих и вечно опаздывающих куда-то, будто кролик с часами из «Алисы», нет миллиона машин, между которыми невозможно протиснуться, нет придурковатого быдло, старающегося закадрить какую-нибудь грудастую дуру, нет и кучки шлюх с навороченными телефонами и размалеванными лицами. Как хорошо, что сейчас улицы пустынны. Редкие прохожие встречаются на пути, редкие машины, в основном такси.
Многие заведения уже закрыты, разве что, кроме клубов и баров. Кстати, насчет этого… Неподалеку есть стрипклуб, раньше я довольно часто туда заявлялся и с большим удовольствием разглядывал почти полностью обнаженные женские тела, к которым так хочется прикоснуться, но нельзя, ведь тебя сразу же вышвырнут из зала якобы за сексуальное домогательство. Да и всем насрать, что между ног у тебя братишка в полной боевой готовности. Встал? Не их проблемы. Их дело заработать деньги да повилять бедрами. И почему в последнее время я испытываю к ним отвращение?
Без понятия.
Сейчас ноги сами по себе несут меня в самую тихую часть города, в сторону леса. Там я точно смогу расслабиться. Жаль, конечно, что баскетбольный мяч дома оставил, поиграл бы сам с собой на площадке. Но ведь в лесу нет площадки, а потому я мало теряю.
В лесу тихо. По-настоящему тихо. Даже не слышно уханья совы, как обычно описывают это в книгах. Только шелест листвы под дуновением легкого ночного ветерка. С листьев вниз падают капли, оставленные недавно прошедшим дождем. Эту ночную тишину не нарушит ничто. Я бы хотел развести сейчас здесь костер и просто посидеть перед ним, погреться. В детстве мы с родителями часто ходили в походы. Было круто разжигать костры.
Как сегодня помню эти языки пламени, напоминающие лисьи хвосты, что взвивались вверх, выше и выше, будто стараясь достать до самых небес, стараясь достучаться до богов, чтобы они смилостивились над нами, не подозревая, что впереди лишь тьма. Темными тучами небо затянуто, а за тучами миллионы звезд, сияющих одна ярче другой. Но мы не увидим их сияние, ведь оно скрыто от нас черной пеленой.
Золотые искры взлетают ввысь, устремляясь выше лисьих хвостов пламени, стараясь быть сильнее них, стараясь достать небес первыми. Эти искры напоминают людей: одни яркие, словно дневное солнце, а другие блеклые, будто тень, одни летят высоко-высоко, а другие, не выдерживая испытания, срываются вниз и исчезают. Одни живут долго, а другие погибают за считанные мгновения.
Кагами тоже искра в этом костре жизни. Далеко не самая тусклая. Он яркий, ослепляюще яркий. Я представляю искру, взметающуюся ввысь, выше и выше, будто веруя, нет, зная, что именно он пронзит эту тьму и первым увидит сияние звезд. Но этой искре осталось недолго, она тлеет, гаснет, становясь все меньше, меньше… И вот она растворяется в воздухе, исчезает навсегда. Искры неповторимы, хоть они и выглядят абсолютно одинаково. Не бывает одинаковых жизней.
Когда Кагами потухнет, я не увижу больше никогда искры, подобной ему. Будут похожие, наверняка будут. Но таких, как он, нет.
Удивительно, что я смог настолько сблизиться с кем-то. И уж тем более с Кагами. Первые дни я думал, что загрызу до смерти этого рыжего придурка. Но теперь я уже не мыслю о том, что исчезнет из моей жизни человек, как он.
О боже, наверняка, это звучит так глупо. Как будто подросток пишет любовную записку однокласснице, чтобы подложить ей ее в шкафчик и убежать, пока никто не заметил. Первая любовь – она такая…
Я не помню своей первой любви. У меня ее и не было, в общем-то говоря. В девушках меня привлекали их тела, но я прекрасно понимал, что ни одна из них не сможет вытерпеть мой характер. Девушки вообще странные создания: обижаются на все подряд, требуют бесконечного внимания, ревнуют к каждому фонарному столбу. А мне этого не надо. Мне нужно больше свободы. Я не буду покупать своей, так сказать, половинке каждый день цветы. Я не буду держать ее сутками за руку, дыша в лицо. Я не буду петь ночами серенады под окном. Я не буду говорить, что люблю кого-то.
Я никогда не признаюсь в любви. Никому. Я не создан для любви и всего прочего. Именно поэтому у меня нет второй половинки. Я родился целым. И умру целым. Мое сердце – камень. Оно неприступно.
А неприступно ли?..
Что же тогда творится сейчас в моей душе? Почему я боюсь думать о будущем? Почему перед моими глазами костер? Почему мои мысли не покидает огненно-рыжая шевелюра и искренняя улыбка, которую я видел несколько часов назад, лежа на кровати? Почему мне внезапно так хреново? Я не хочу ни о чем думать.
Сейчас мне кажется, что все, что происходило со мной все это время – вымысел, ложь. Это кажется таким далеким, нереальным. Мне кажется, будто ничего не было, будто все это плод моего воображения. Перед глазами лишь воображаемый костер. Я хочу, чтобы этот миг длился дольше. Сейчас нет тяжести в груди.
Выдохнув, все-таки, закрываю глаза и опускаю голову, глядя теперь на мокрую траву. Нет никакого костра, нет никаких искр. Это лишь мое воображение. А впереди лишь лес.
Неторопливым шагом иду вперед, глядя себе под ноги. На губах появляется едва заметная усмешка. И о чем я только думаю. Какие искры? Какой костер? Какие звезды? Какие небеса, черт возьми! Ощущаю себя гребаным романтиком, вздыхающим над фотографией прекрасной музы.
Нет-нет. Я не такой. Я же эгоистичный, самовлюбленный мудак, не знающий ни жалости, ни милосердия, ни любви. Так считают все. Но я всего лишь я. Аомине Дайки останется Аомине Дайки, даже если опустится на одно колено перед девушкой и протянет ей букет цветов.
Скоро рассвет. Это понятно по первым птичьим голосам, раздающимся откуда-то издалека. Какое мне до них дело.
Ноги сами приносят меня к высокому обрыву. И откуда он у нас здесь, в Токио? Я не знаю. Я вообще редко гуляю по лесам и паркам. Да что уж там, я обычно дальше игровой площадки и академии не ухожу. А смысл? Ну, пошатаюсь по городу, потом вернусь домой.
Черт возьми, ощущаю себя долбанным хиккикомори. Противно от самого себя.
Интересно, как там Тайга? Наверняка, все еще спит. Он выглядел уставшим. От секса так не устают.
Ох, Кагами, Кагами. Чертов форвард. Гребаный сейриновец.
Ты стал татуировкой на моей коже. Не той татуировкой, которую делают на пляже за триста йен, которую стереть не составит труда. Он стал татуировкой, которую невозможно смыть, которую невозможно содрать ногтями. Даже если я смогу содрать с себя кожу, след от татуировки останется на моих мышцах, мясе, а то и на костях. Эту татуировку наносил явно умелый мастер. Он вытащил мое сердце из груди и аккуратно начертил на нем силуэт рыжеволосого юноши с самоуверенным взглядом и лучезарной улыбкой.
О боже. О чем я думаю. О чем мои мысли, черт тебя побери! Это не я. Это кто-то другой. Это чьи-то мысли, не мои. Я не способен так размышлять.
Наверное, это всего лишь мой ночной бред. Кагами – это всего лишь Кагами. Не татуировка. Человек. Человек, внезапно запавший в душу монстру.
Меня многие называли монстром, проклинали за моей спиной, караулили в переулках, дабы вонзить мне в сердце нож.
И только Кагами говорил мне всегда все в лицо. Я его бесил, причем часто. Порой наши ссоры доходили до драк, мы ломали мебель, разрушали все вокруг. Но после все возвращалось на круги своя, мы вновь валялись на диване, бездельничая…
Хах, надо же, уже светлеет. Черная полоса неба начала разрываться, будто бумага, пропуская персиковый свет наружу, на свободу. Мертвенно-бледный лик луны исчезал, уступая место своему золотому брату, что должен был явиться в скором времени и осветить начинающий просыпаться Токио. Ветер подул сильнее, и десятки капель росы сорвались с листвы, уносясь вдаль. А я все еще стою на краю обрыва, только теперь мой взгляд устремляется вниз. Внизу лишь пропасть, а в ней множество деревьев. Такое чувство, будто лес не кончается нигде. Такое чувство, что не существует никакого Токио, никакой цивилизации. Нет и меня. Кто знает, может быть, меня действительно нет?
Тут я ошибаюсь. Если бы меня не было, мне не было бы так дерьмово на душе те дни, что я прожил совсем недавно. Я жив. Я стою здесь и сейчас. А передо мной просыпается мир. Сна ни в одном глазу.
Рассвет озаряет лес, солнце постепенно, лениво взбирается на небо, освещая свои владения. Где-то вдалеке слышится уже более громкое пение птиц, утренняя трель соловья. Не хочется нарушать эту идиллию.
Но дома меня ждет спящий Тайга. Не знаю, проснулся ли он, или все еще Морфей держит его в своих объятиях, убаюкивая.
В любом случае, мне пора возвращаться. Развернувшись на пятках, поднимаю голову вверх. Темные облака уже рассеиваются, уступая место солнечному свету. На губах появляется невольная улыбка.
– Я скоро буду дома, Тайга. – Я обещал быть рядом. Именно поэтому я отталкиваю от себя все эти видения, мысли, разворачиваюсь и направляюсь обратно. Туда, откуда я и пришел. Туда, где меня ждет еще не потухшая искра.
========== Глава 5. ==========
И, вроде бы, пару недель мы жили вновь хорошо, не заботясь о всяких мелочах. Все было, как и всегда: мы ругались, мирились, будили друг друга, прогуливали школу, но… Даже в те дни я ощущал тяжесть в груди и прекрасно понимал, что широкая улыбка Кагами является натянутой. Он начал щуриться, вновь перестал спать по ночам. Его аппетит вновь начал пропадать, он начал давиться во время приема пищи. А я смотрел на него, смеялся, подшучивая, говоря, что он стареет. Но на душе мне становилось дико хреново от мысли, что не очень-то много у нас времени осталось.
– Итак, до какого ряда видите? – высокая пышногрудая девица указала ладонью в сторону плаката с набором рандомных букв английского алфавита, что становились все меньше и меньше с каждой строчкой, уходящей вниз.
Кагами сощурил глаза, за что сразу получил замечание от девицы. Выдохнув, рыжеволосый поправил на переносице жутко неудобные очки.
– Я же сказал, после третьей строчки все размыто вижу.
Девушка вскинула брови, поправила русые волосы, перекинув их через плечо, хмыкнула, проходя мимо форварда Сейрина, наклонилась, вытаскивая новые линзы, сменила их юноше.
– Вот так лучше? Если да, то читайте…
Да черт возьми. Они уже задрали. Уже второй час таскаемся по клинике, чтобы тупо проверить зрение Кагами. И ладно бы просто отпустили, дав рецепт. Нет, надо проверить все, потыкать в глаза ему, повставлять какое-то дерьмо, якобы рассматривая получше. Да, блять, что там рассматривать? Глаза не видели? Хотя что я понимаю в медицине…
Сидя в кресле с самым хмурым выражением лица, уже полчаса наблюдаю за этой парочкой. А девица ничего такая, сисястая, задница неплохая. Но юбка коротковата для медсестры. Даже слишком. В таких обычно щеголяют в порно-фильмах. Никак не по больницам, в которых бывают и дети, и старики. Еще и блузку на груди расстегнула… Это, типа, для чего? Чтобы пациент получше разглядывал сиськи, а не буквы? Какое же это тогда, блять, лечение?
Хотя кто бы говорил. Я же и сам люблю попялиться на сиськи, что скрывать. Но сейчас, самому не ясно почему, меня мало интересовали женские прелести. Взгляд был прикован к рыжеволосому парню в нелепых, неудобных очках, которые он то и дело поправлял, недовольно фыркая, отвечал на вопросы девушки. А девица-то явно на него запала, раз вертит перед его носом задницей. Или нет? Или это шлюшьи инстинкты? Да хрен этих девушек поймешь.
– Итак… – произнесла, наконец, девица, выпрямившись, перекинув через плечо светлые волосы, заглянула в блокнот, в который записывала все результаты. – Зрение у Вас не ахти. Как Вы вообще без очков ходили раньше? Минус пять – далеко не малый результат.
Минус пять? Что?.. У Кагами, как я помню, всегда было идеальное зрение. Неужели за две недели он смогло так регрессировать? Вроде бы, я читал, что возможно резкое ухудшение зрения при этой болезни, но… Да уж, далеко не самая радостная новость на данный момент. Это значит, что смерть небольшими шагами продвигается вперед, подкрадываясь к Кагами.
Я только сейчас заметил, что он действительно выглядит достаточно хреново: щеки стали более впалыми, под глазами вновь возникли мешки, кожа побледнела, волосы несколько выцвели, теряя свой огненный окрас, осанка стала сутулой, на руках начали проявляться вены… Это выглядит жутко. Особенно когда ты привык видеть его вечно полным сил, улыбчивым и самоуверенным.
Но даже сейчас на губах этого парня улыбка. Натянутая, но улыбка. Бросает на меня взгляд, неловко усмехается, поднимаясь со стула, убирает в сторону эти нелепые очки и, взяв рецепт, кратко кланяется девушке. Джентльмен хренов.
Поднявшись с кресла, не дожидаясь парня, выхожу из кабинета, взъерошив короткие волосы, направляюсь на выход. Меня далеко не радует открывшаяся перспектива. У Кагами довольно большой минус, а значит в любом случае нужно покупать очки. Очки стоят денег, а, учитывая большой минус, еще и немалых. Откуда семнадцатилетним подросткам найти деньги, если на пожрать только хватает? Верно, нужно искать работу. Кагами с его болезнью лучше сидеть дома, мало ли, еще приступ случится. А на какую работу примут меня? Уборщиком разве только, ну, или листовки раздавать. Официантом можно, но у них зарплата ни шибко большая.
Одним словом – дерьмо. На плечи падают одна проблема за другой, что явно не радует. Глянув через плечо, протягиваю руку плетущемуся позади Тайге.
– Эй, слепень. – Усмехнувшись, беру парня за запястье и иду к ближайшему салону оптики. – Очки тебе не пойдут.
– Откуда тебе знать, Ахомине, – хмыкнув, рыжеволосый одернул руку, толкнул меня в бок и сам первый зашел в оптику, поправляя свою шевелюру, подошел к стойке, за которой стоял высокий мужчина и протянул ему рецепт. Мужчина, приветливо улыбнувшись, кивнул парню в сторону стеллажей, говоря, чтобы он выбрал оправу.
Ну, как обычно, я не при делах. Завалившись в небольшое кресло, закидываю ногу на ногу, подпираю щеку рукой и хмурым взглядом сверлю спину форварда, порой раздраженно выдыхая. Да возьми ты самые обычные, мать твою, я подросток, а не миллионер. Только бабские не бери, мне ж стыдно с тобой на люди выходить будет.
Какова же была моя радость, когда Тайга остановился возле прилавка, держа в руках обыкновенные очки в черной оправе. Удивительно, что они ему очень даже идут. Похожие у Мидоримы, если присмотреться. Только модель несколько другая. Или точно такая же? Да черт его знает. Не разбираюсь в этих мелочах.
– Отличный выбор, – с натренированной многими месяцами работы улыбкой произнес мужчина, который, пожалуй, повторял эту фразу по триста раз в сутки каждому покупателю. – Я могу предложить Вам модель подороже, но комфортнее и…
– Не надо ему подороже, он у нас мальчик неуклюжий, разобьет еще, – сварливо произнеся, подскакиваю с кресла, подхожу к рыжеволосому и окидываю взглядом. – Примерь еще раз.
Кивнув, форвард послушно нацепил на переносицу очки. Нет, все-таки, ему действительно идет. Хоть умнее начинает казаться.
Усмехнувшись, бросаю короткий взгляд на продавца, который уже подобрал модель линз и теперь с умным видом высчитывал общую сумму.
– Если берете, то с вас восемь тысяч йен.
Сколько, блять. За кусок пластика со стеклышками восемь тысяч? Охренеть. Теперь понятно, почему все люди, занимающиеся этим делом, такие богачи. Но выбора и нет.
Выдохнув, залезаю в сумку, вытаскиваю кошелек, роюсь в нем, облизываю нервно губы.
– У меня только шесть. – Подняв голову, смотрю сначала на парня, затем на продавца, скептически рассматривающего нас. Эй, если ты посмеешь еще раз бросить на Тайгу насмешливый взгляд, я обещаю, что от твоего зажравшегося личика не останется ничего, кроме кровавого месива.
Подумав, мужчина цокнул языком, улыбнулся, подпер щеку рукой и сообщил, что мы в таком случае он не имеет право продать нам очки.
Да блять. Тебе трудно, что ли? Может быть, тебе сообщить, чем болеет этот пацан рядом со мной? Я уверен, ты даже не слышал об этой болезни.
– Я могу доплатить, – Кагами, хрен ты моржовый, что ты раньше-то не сказал, я уже думал на работу устраиваться? Рыжеволосый порылся в карманах, вытащил смятые купюры и протянул мужчине, который, брезгливо поморщившись, взял деньги, проверил их на свет, убирая в ящик на столе, натянул улыбку и посоветовал прийти через два часа, когда линзы будут готовы.
Клянусь. Я хочу разбить ему харю.
– Йо, Аомине-чи! – О нет. Убейте меня. Только не сейчас. Только не он. Он же не заткнется, пока я трубку не положу. – Я завтра приду на ваш с Кагами-чи матч. Надеюсь, вы подготовились, потому что я уже сто лет не видел вашей игры и хочу посмотреть. Кстати, Аомине-чи…
Что-что? Какой матч?.. Вот же блять. Я и забыть успел о нем… Команда давно на меня хрен положила, сказав, что я все равно приду, если захочу. Да и Момои прекрасно понимала, что я всегда готов погонять мяч по полю. Изначально ведь все равно ясно, что победит Тоуо, ведь в нем играю я. Пока есть я, победа всегда за Тоуо.
А что с Кагами? Почему я ни разу не видел его уходящим на тренировку? Да что там, он из дома-то не выходил, что уж говорить о тренировках командных. И почему ему никто не звонил? Или это я не слышал, чтобы ему звонили? В отличие от Тайги я выходил на улицу: то в магазин, то погулять, то с мячом побегать. В любом случае, все ой как дерьмово складывается. Тайга сейчас в очках и потерял мышечную массу, а значит, что его способности тоже поубавились. Следовательно, хорошо сыграть он не сможет. Сомневаюсь, что он сможет в таком состоянии перехватить фирменный пас Тетсу, что уж говорить про данки.
– ..эй, Аомине-чи, ты меня вообще слушаешь?! – порой мне кажется, что Кисе хуже любой бабы. Даже Момои так не трещит по телефону, как болтает он. Может быть, ему было суждено родиться девушкой? Думаю, из него вышла бы шикарная баба: длинноволосая блондинка с объемными формами, длинными ногами, сияющей улыбкой…
– Ахомине, ты там в секс по телефону позвонил что ли? Кровь вытри из носа, – услышав недовольное ворчание Кагами, который все это время сидел в кресле и читал какую-то книгу, быстро вытираю алую струйку с губ. Так, нельзя представлять подобное, учел.
– Ладно, в общем говоря, ждите меня завтра. Пока-пока, Аомине-чи. – Убираю телефон в сторону и откидываюсь на спину. Никто не знает, что мы с Кагами живем вместе. Никто не знает, что мы с Кагами любовники. И никто не знает, что у Кагами серьезное заболевание.
– Эй, Тайга.
– Чего тебе?
– Почему ты молчал о том, что у нас завтра матч? Обычно ты трещал об этом без умолку, говорил, что любой ценой сможешь победить меня в этот раз. Так что в этот раз? – подсев на подлокотник кресла, кладу подбородок на голову парня и вскидываю брови. – Ты же понимаешь, что в твоем состоянии на поле нельзя выходить?
