Текст книги "Черный гусар (СИ)"

Автор книги: СкальдЪ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава 22

Несмотря на желание цесаревича, близко сойтись с великим князем Николаем Константиновичем мне не удалось. Я был представлен ему, и только. Романов учился в другом классе, виделись мы не часто. Если князь и поддерживал с кем-либо отношения, то это были два-три офицера из его ближайшего окружения. Я был готов поспорить, что он обо мне почти сразу забыл, а лезть ему на глаза и набиваться в друзья не собирался. Хотя, может и стоило, учитывая мою способность.

Зато наметились некоторые подвижки с полевой кухней. У меня появился опыт, да и в Академии нашлись толковые военные инженеры, которым я показал свой проект. К тому же и Баранов нашел время и ознакомился с чертежами. В общем, теперь стоило вернуться в полк, подготовить новые образцы и вновь пройти испытания.

Имелось и еще одно крайне перспективное направление. А именно, ракетные станки. С моей точки зрения они отлично показали себя в Бухарском походе, хотя многие офицеры, такие как Тельнов, Оффенберг и Ухтомский думали иначе. Да и Кауфмана с Головачевом они не особо впечатлили. Но я-то знал, что за ракетами будущее! Правда, в данном направлении сделать ничего не удалось. Ракеты – не полевые кухни, тут требуются углубленные специфические знания, которых я был лишен. По уму требовалось найти толкового инженера, но такой пока не подвернулся. Тем более времени катастрофически не хватало. Так что ракеты подождут, хотя цесаревич вроде как обещал помочь и подходящего инженера поискать.

Два раза в Зимнем дворце проводился бал для высшей родовой знати, собирающий по полторы тысячи человек. Гофмаршальская часть высылала Академии пригласительные билеты, на двадцать и пятнадцать персон соответственно. Их распределяли среди лучших учеников. Я в их число не входил, так что торжественные мероприятия прошли без меня.

Во время учебы особой политической деятельности и вольнодумства среди офицеров не наблюдалось. Все служили Отечеству и царю. А командир Академии, генерал-лейтенант Леонтьев выразил нашу позицию весьма четко и удачно.

– Вы можете поддерживать какие угодно политические взгляды. Но прежде чем так поступить, снимите мундир. Будьте порядочными людьми. Нельзя одновременно служить царю и его врагам.

Испытания доработанной винтовки полковника Бердана прошли хорошо. Одним из требований стал калибр в 4,2 линии, который бы полностью соответствовал будущему пистолету. Американец требование выполнил. После чего Военное Министерство сделало заказ на 500 тысяч единиц, приступив к перевооружению армии. В пехотные полки начали поступать винтовки, а в кавалерийские части – карабины.

В тоже время, по рекомендации американца, прошли испытания револьвера Смит и Вессон образца 1869 г, так же калибром 4,2 линии. Именно им решили вооружать офицеров. Но так как процесс обещал несколько затянуться (одновременная замена винтовок и пистолетов по всей армии стала достаточно дорогостоящим процессом), то офицерам рекомендовалось покупать его на собственные деньги. По возможности, конечно.

Для настоящего времени револьвер считался весьма удачным, надежным и мощным, обладая барабаном на 6 патронов. Армия заказала его в количестве 200 тысяч.

Баранов развернулся хорошо. А когда узнал, кто именно стоит за мной, то дня три ходил, как мешком прибитый, ничего не понимая и отвечая невпопад. Уж не знаю, что он себе надумал, но ко мне стал относиться исключительно тепло и уважительно.

Успокоившись и уложив в голове внезапно открывшиеся перспективы, Владимир Оттомарович начал фонтанировать идеями и энергией, и уже в апреле выкупил подходящее помещение на окраине Петербурга. Так появилась единственная в России, уникальная экспериментальная мастерская по изготовлению телефонов.

В штат Баранов пригласил двух младших инженеров, плотника, металлиста (так называли тех, кто работал с металлом) и сторожа. Все, кроме сторожа и плотника являлись его давними проверенными знакомыми. Младших инженеров, так и вовсе, он выписал из Казани.

Вначале инженер установил связь между мастерской и квартирой в одном из домов на расстоянии версты. Получилось плохо, мешал шум и какой-то треск, а голоса едва слышались. Второй опыт, прошедший через две недели, во время которых Баранов дорабатывал конструкцию, оказался лучше, но все равно, вызывал вопросы. Третья попытка состоялась через месяц, телефоны разнесли верст на десять. Связь снова оказалась слабой. Владимир Оттомарович тяжело вздохнул и принялся доводить до ума свое детище.

Первые аппараты выглядели… своеобразно. Большие, громоздкие, весом в полпуда*, оборудованные электросигнальным прибором, капсюлем Блэка и элементом Лекланжа, они представляли собой деревянную коробку, которую вещали на стену. В один рожок говорили, а другой подносили к уху. Баранов пока не смог совместить их в единую общую трубку, но зато окрасил в разные цвета, чтобы абоненты не путались. Диск и кнопки отсутствовали. Чтобы начать разговор, приходилось крутить специальную ручку индуктора, накапливая необходимый заряд. На другом конце провода трубку брала так называемая телефонная барышня, которая соединяла с необходимым номером.

Он постоянно торопился, желая показать общественности «сырой» телефон. Дескать, это должно помочь и привлечь внимание общественности. Мне с трудом удалось его образумить. Главным аргументов послужило то, что «Державе» желательно с первого раза заявить о себе внушительным успехом, показав «солидность» компании и продемонстрировать всему Петербургу полностью готовый продукт.

Отношения с Катей Крицкой развивались неспешно. При первой нашей встречи я не заставил ее сердце трепетать от любви. И теперь приходилось что-то придумывать. А так как она оказалась девушкой цельной, серьезной и обеспеченной, то всякие подарки и комплименты успеха мне бы не принесли. Следовало придумать что-то по-настоящему интересное.

– Скажите, Екатерина Олеговна, в чем вы видите смысл своей жизни? – как-то раз поинтересовался я. Мне редко когда удавалось остаться с ней наедине, подобный жест считался весьма интимным, но я всячески искал различные удобные возможности. Да и общение наше пока происходило исключительно на «вы».

В их доме я стал частым гостем. Родители Кати слепотой не страдали и прекрасно понимали мои мотивы. В целом, ко мне отнеслись достаточно спокойно, сделав намек, что я хоть и происхожу из хорошей семьи, но все же мне следует повысить свой статус. Получить, к примеру, подполковника, или два-три ордена.

В тот вечер мне удалось несколько минут побыть с Катей тет-а-тет.

– А вы в чем видите смысл жизни? Ответьте первым, Михаил Сергеевич, тогда и я скажу.

– Как по мне, смысл жизни для офицера заключается в трех вещах – служба своей Родине, честь и целенаправленные усилия в деле развития России и ее народонаселения.

– Поясните, пожалуйста, идею развития России, – в тот раз девушка впервые посмотрела на меня иначе, немного по-другому. И в ее голосе послышался пробуждающийся интерес. Первые два пункта моей жизненной программы звучали достаточно стандартно для большинства офицеров Российской Империи. Но вот третья часть выглядела необычной.

– Бог творит души, которые рождаются на Земле, чтобы прожить телесную жизнь. Прожить ее можно по-разному, потакая своим капризам и удовольствиям, зарабатывая миллионы или безвольно плывя по течению и сетуя на судьбу. Но есть и иной путь – реализовывать свои мечты и устремления, помогать людям, пытаться изменить что-то к лучшему.

– Вы сейчас не шутите? – на меня с немалым изумлением смотрели чудесные голубые глаза.

– Я абсолютно серьезен. Разве я похож на шутника? – и хотя я говорил правду, мне действительно захотелось немного пошутить, чтобы слова не звучали столь пафосно. Но я себя удержал. Что-то мне подсказывало, что в такой момент следовало не менять тона и оставаться серьезным.

– Да, на шутника вы не похожи, – ее взгляд остановился на Георгии 4-й степени. Казалось, что лишь сейчас она толком его заметила. – Простите мой эгоизм, Михаил Сергеевич, но я неожиданно поняла, что ни разу не спрашивала вас о том, как вы воевали в Азии. С чем вы там столкнулись? Тяжело ли вам пришлось? За что вы получили эти ордена? – тут она неожиданно сбилась и замолчала.

– Ордена я получил за службу. Шла война. Впрочем, куда лучше ее описал господин Тургенев. Вы разве не читали его книгу?

– Нет, – призналась она. Длинные сережки в ее розовых ушках качнулись из стороны в сторону.

– Так почитайте. Одно ваше слово, и завтра я принесу вам книгу.

– Принесите.

– Договорились. Так в чем вы видите смысл жизни?

– Это сложный вопрос. Пожалуй, я не смогу выразить его тремя-четырьмя фразами, как вы, – она нахмурила брови, замолчала, а затем решилась. – Обещаете не смеяться надо мной? Тогда я поделюсь с вами маленькой тайной.

– Обещаю.

– У нас под Тверью есть большое имение. Село Благовещенское. Вокруг него раскидано несколько деревень. Я хочу построить там школу для деревенских детишек. Папа и мама, не говоря про бабушку, плохо понимают мои мотивы, да и Евгений лишь посмеется, если я ему признаюсь в своей мечте… А что вы думаете?

– Думаю, что это лучшее из того, что я слышал за последнее время. Вы – умница, Екатерина Олеговна, и большой молодец. Если бы хоть десять тысяч богатых человек в России имела схожие мысли, то жизнь могла измениться за десять лет.

Она слушала мои слова и невольно покраснела от удовольствия. Казалось бы, ну что такого необычного она сказала? Подумаешь, школа для детишек. Но учитывая ее возраст и происхождение, все не выглядело так уж наивно. Сначала школа, потом больница, затем, к примеру, какое-нибудь общество защиты матери и ребенка, акушерские курсы, газета на соответствующие темы. Обычно так и начинаются хорошие добрые дела.

В тот день между нами что-то проскочило, какая-то искра или понимание. Общность взглядов. И именно тогда я впервые поцеловал ей руку.

Естественно, у Кати Крицкой имелись поклонники. В их дом частенько заходили гости. Некоторые из них оказывали ей знаки внимания. В большинстве своем они не вызывали моей тревоги, но два человека чем-то занимали молодую княжну.

Первым, как ни странно, оказался Петр Брызгунов, чтец старухи-княгини. Он происходил из захудалого дворянского рода, но был очень умен и терпелив. В Петербург Петр прибыл из провинции с твердым желанием выбиться в люди.

Вторым выступал товарищ Евгения Крицкого – высокий и статный блондин, граф Ростислав Достацкий. Внешне он казался невероятно красивым и обаятельным человеком, да и его ум внушал уважение. Но основным козырем Ростислава считался голос и слух. Он прекрасно пел, и когда расходился, то дамы чуть ли не теряли голову.

Мне хотелось бывать в доме Крицких чаше, но чаще не получалось из-за учебы. Приближалось лето. Случалось и так, что я по две недели не видел Катю.

Начались экзамены. Военная статистика, съемка и геодезия традиционно не являлись моей сильной стороной, но по политической истории, русскому языку и еще парочки предметов я был хорош.

Неожиданно я чуть не провалил экзамен по военной истории. Из билета мне досталась битва под Аустерлицем 1805 г. между Францией с одной стороны и Россией и Австро-Венгрией с другой. Прослушав некоторое время, профессор Каретов прервал меня.

– Опишите положение сторон на 12 часов дня.

Мне казалось, что никакого особого перелома на тот момент не наблюдалось, и я невольно сбился. Как я не описывал ход битвы, Каретова ответ не удовлетворял.

– Точнее, пожалуйста, – смотря поверх моей головы, два раза повторил он.

Наконец я вспомнил, что к этому моменту часть войск союзников было отброшена к прудам, и вышла на лёд, по которому Наполеон приказал стрелять из пушек. Восстановив ключевую деталь, я встряхнулся, и дальше пошло легче. Каретов больше трудных вопросов не задавал.

Второй год в Академии назывался «старшим». После успешной сдачи экзаменов нас еще раз вывезли в поле, где мы две недели решали различные тактические и стратегические задачи, проводили топографические съемки.

Офицеры, окончившие Академию по 1-му разряду, получали следующий чин. Те, кто прошел по 2-му, выпускались тем же чином, а по 3-му в Генеральный Штаб не переводились. Первые десять учеников по итоговым оценкам имели право на назначение в Петербургский военный округ. Также им выдавались золотые и серебряные медали.

Я закончил Академию по 2-му разряду. Ни медаль, ни очередное воинское звание, ни различные премии за блестящее освоение тех или иных дисциплин мне не полагались. Но зато теперь я числился офицером Генерального Штаба. Передо мной открылась прямая и широкая дорога.

Офицеры выпуск отмечали шумно. Тем более, самые успешные, включая великого князя Николая, получили очередное воинское звание. После официального банкета и бала в стенах самой Академии был снят главный залов в «Новопалкине», на углу Невского и Литейного проспектов.

Ресторан выглядел как музей. Высоченные потолки, лепнина, внушительные окна, выложенный мозаикой пол, хрустящие белоснежные скатерти, сверкающие приборы и безупречно вышколенные официанты.

Ужин прошел превосходно. Беспрерывно раздавались тосты за будущую службу, за грядущие победы России и за боевое братство. И хотя друзей в Академии я не приобрел, со многими из них установились хорошие товарищеские отношения. А в будущем все это неизбежно пригодится.

Выпуск состоялся, но учеба не закончилась. С 1869 г. для совершенствования практических навыков будущих генштабистов был учрежден дополнительный курс, который длился шесть месяцев. Таким образом, успешно сдав экзамены в июне, я продлил свое нахождение в Академии до конца года.

На дополнительном курсе каждый из нас разрабатывал три темы: по военной истории, по военному искусству и по стратегии. По итогам разработки тем слушатели делали краткие доклады перед специальной комиссией, после которых получали итоговые баллы, как за письменную тему, так и за устный доклад.

Владимир Оттомарович практическим месяц не вылезал из мастерской, осунулся, похудел, но зато получил вполне удовлетворительный результат, Баранов наконец-то закончил телефонный аппарат, который мы назвали «Державный». Телефонный кабель протянули по крышам домов. Там, где такая возможность отсутствовала, пришлось устанавливать деревянные столбы. Жители наблюдали за рабочими и инженерами и ничего не понимали. Поползли противоречивые слухи.

27 июля 1870 г. состоялся судьбоносный звонок между Аничковым дворцом и Зимним. Цесаревич Николай Александрович поздравил с именинами свою матушку, императрицу Марию Александровну.

Что творилось в тот день, и в последующую неделю в Петербурге, словами не передавать. Толпы зевак жадно ловили новые слухи. Как же, в России осуществили первый в мире телефонный звонок! Качество звука оказалось приемлемым, собеседники слышали друг друга, хотя и с некоторыми помехами. Практически все газеты писали о чуде и о невероятном техническом прорыве. Баранова завалили поздравительными письмами и телеграммами. Причем писали и из-за границы. Царская семья официально заявила, что теперь «Держава» – поставщик двора, и что в ближайшее время фирма установит подобные телефоны для всех членов царской семьи.

Акции и стоимость «Державы» за двое суток подскочили на тысячу процентов, и продолжали расти. Заказы посыпались со всех сторон. Сразу появились желающие войти в долю и «помочь». И не будь у Баранова такой влиятельный покровитель, как цесаревич Николай, его бы моментально перекупили. А так он ходил с гордо поднятой головой и на все предложения отвечал, что его предприятие ни в чем не нуждается.

Наследник подсуетился и протолкнул Высочайшее утверждение «Об устройстве городских телефонов». Его направили в Кабинет Министров. Фактически в России появилось новое ведомство.

Прямо сейчас аппараты «Державные» могли себе позволить исключительно состоятельные граждане. Само устройство стоило 60 рублей, а абонентская плата в год составляла 250. И это при том, что дорогая шуба в престижном магазине в центре Петербурга обходилась в 65 рублей.

Баранов перенес контору на Большую Конюшенную, в четырехэтажный дом Жадимировского. Место считалось одним из фешенебельных районов столицы. «Державе» сдали в аренду несколько просторных комнат, а нанятый художник нарисовал внушительную и в чем-то даже симпатичную вывеску. В газетах появились объявления об оказании услуг по установки телефонов. Желающих оказалось так много, что пришлось срочно расширять штат – набирать рабочих, бухгалтеров, девушек, которые сидели на коммутаторах и соединяли клиентов, и всех прочих.

Наметился дефицит материалов. Баранов отправился в Германию оформлять новый заказ, но мы с ним понимали, что переплачиваем лишние деньги. По уму требовалось заложить небольшой заводик по производству хотя бы некоторых из необходимых деталей.

Номера пока присваивались четырехзначные. Кроме царской семьи, «Державный» телефон захотели поставить себе министры и главы ведомств, руководители правления банков и железных дорог, а также самые влиятельные и богатые люди. Хмелёв получил его одним из первых и очень гордился этим фактом. Я хотел «осчастливить» и Крицких, но затем передумал – моего бы жеста не поняли, он поставил бы их семью в неловкое положение.

Иметь такой телефон дома стало модно и престижно, он стал синонимом преуспевающей и уважаемой семьи.

Полпуда* – восемь килограмм.

Глава 23

Дополнительный курс закончился перед Рождеством. По сравнению с летними экзаменами, особых трудностей он не вызвал. И теперь я облегченно вздохнул. Учеба в Академии закончилась. На сей раз окончательно.

Вместе с Полиной мы направились в гости к Крицким. Я хотел помочь сестре немного развлечься, тем более, рассчитывал, что две девушки могут подружиться. Таким образом, у меня появится возможность знать, что происходит вокруг Кати.

– Право, Миша, удобно ли принять их приглашение? – сомневалась Полина, пока мы усаживались в ландо. Сестра выглядела мило – шубка, изящная меховая шапочка, манто и сапожки делали ее похожей на какую-то иностранку.

– Конечно, удобно. Крицкие – прекрасные люди, а я неравнодушен к Екатерине Олеговне. Думаю, она тебе понравится.

Полина знала о моем увлечении. И если я к нему относился серьезно, то и она заняла схожую позицию.

В доме Крицких было шумно и весело. Гостей собралось человек тридцать, не меньше. Здесь же находился и Евгений, и Петр Брызгунов, и Ростислав Достацкий. Его сильный голос доносился через две комнаты.

– Михаил Сергеевич, мы рады вас видеть, – нас встречала хозяйка дома, Елена Федоровна. Я быстро представил Полину. Сестра произвела приятное впечатление. Парочка офицеров, включая Евгения, так и вовсе, явно ей заинтересовались.

Главное, что нашему визиту обрадовалась Катя. На праздник девушка надела замечательное бежевое платье, которое удачно сочетались с ее волосами и глазами.

– Моя сестра, Полина Сергеевна. Надеюсь, вы подружитесь, – со значением добавил я, представляя их друг другу.

Поначалу девушки чувствовали себе скованно. Да и мой тон казался несколько фамильярным, подразумевая основания, которые Крицкая мне еще не дала.

Около часа продолжалась обычная светская беседа. Говорили гладко, красиво, но глубокие и важные темы не поднимались. Мне подобное не особо нравилось, такие разговоры казались пустым времяпровождением. То ли дело наши офицерские пирушки! Там веселье, и шутки, и забавные рассказы. Да и пари иной раз заключались совершенно дикие.

Но зато во время таких разговоров я мог любоваться Катей и её игрой на рояле. Она часто зачесывала назад свои гладкие волосы, а приподнятые уголки губ придавали ее лицу слегка высокомерное выражение – так она показывала недовольство. В те же моменты, когда она задумывалась, то становилась отстраненной и напоминала суровую римскую богиню. Но в остальное время Крицкая и выглядела милой, и являлась такой на самом деле. Играть на публику она не любила.

Вечер прошел хорошо. Не считая Достацкого, конечно. Когда он начал петь какую-то арию, я сумел увести Катю и поговорить с ней в одной из свободных комнат.

– Через четыре дня я уезжаю в Москву, а оттуда направлюсь в Ташкент, Екатерина Олеговна, – напомнил я. – Мне очень жаль вас покидать.

Она стояла молча, наклонив голову, перекручивая на пальчике перстень и не поднимая глаз. От нее тонкой нотой пахло цветочными духами.

– За прошедшее время вы стали мне дороги. Могу ли я рассчитывать на вашу симпатию? – мой вопрос звучал не только настойчиво, но и преждевременно. Но как сказал Илья Репин – военные быстро и храбро женятся. Прямо сейчас жениться я не собирался, просто хотел внести некоторую ясность. Стоило ли мне изводить себя, находясь за тысячи верст? Лучше сейчас услышать твердое «нет», чем потом мучатся несколько месяцев без всякого толка. К тому же и Катя не была полностью свободна. Ее бабка, несносная старуха-княгиня, обладала внушительным личным состоянием и могла завещать его кому угодно. Она завещала его внучки, но с тем условием, что та не выйдет замуж до 21 года. Так вредная старуха пыталась удержать рядом с собой хоть кого-то, кто мог ее терпеть.

– Можете… – ее ответ прозвучал еле слышно, она говорила шепотом и густо покраснела.

– Катя! – я наклонился и поцеловал ее в щеку. Глаза девушки испуганно расширились, она перевела взгляд на закрытую пока дверь комнаты. Но меня не оттолкнули. Следовало продолжать атаку. Приподняв её подбородок, я поцеловал княжну в губы. Она ответила нежно, но неумело, и сразу же отстранилась, глубоко вздохнув.

– Сюда могут войти, – напомнила она.

– Верно. Но теперь я поеду в Азию, зная, что меня здесь ждут, – я не удержался и еще раз быстро поцеловал ее в щеку. – Я буду тебе писать.

В залу я вернулся один, Катя пришла чуть позже, предварительно заглянув к себе в комнату и немного успокоившись. Тот Рождественский ужин я запомнил надолго. Мне все казалось каким-то волшебным, сияющим, чистым.

В России в те времена было не принято делать девушкам слишком дорогие или личные подарки. Так что мои бухарские безделушки остались дожидаться лучшего часа. Я не постеснялся бы преподнести ей колье или кольцо, но подобный жест скомпрометировал бы прежде всего Катю. Поэтому перед отъездом я подарил ей альбом для творчества, в обложке из прекрасно выделанной козьей кожи. А она тайком передала мне свою фотографию, сделанную в фотоателье «Светопись». С ее стороны это был весьма смелый жест.

Перед тем, как покинуть столицу, я долго беседовал и с Хмелёвым, и Барановым, обсуждая наше общее будущее.

В Петербург из очередной поездки возвратился Дмитрий Пашино. Удивительный он был человек! Ученый, путешественник, археолог, писатель, дипломат, этнограф, переводчик и педагог. А еще тесно сотрудничал с военной разведкой, но об этом знало всего несколько человек. Пашино обдумывал идею организовать в столице газету «Азиатский вестник». Мне он подарил свою книгу «Туркестанский край» с подписью и пожеланием доброго здравия и верных друзей. А я вручил ему деревянную лакированную коробку с револьвером «Смит и Вессон», патронами и всем необходимым для ухода за оружием.

Встретился и с цесаревичем. Романов не считал нужным скрывать недовольство. Наследник желал видеть меня в собственной свите. И хотя подобное было не только великой честью, но и давало ряд преимуществ, я снова отказался.

– Я продолжу служить в рядах Бессмертных гусар, Николай. И отправлюсь в Азию. Через полтора года начнется Хивинский поход. Он предоставит мне необходимые возможности.

– Как-то у тебя все просто выходит.

– А что усложнять? Жизнь не так проста, как кажется, она гораздо проще!

– Хорошо сказано. Я запомню… Что ж, поезжай, – сомнения в голове Романова никуда не исчезли. Мы с ним долго беседовали в тот день, обсуждая различные нюансы. А под конец снова сыграли в шахматы.

– Я не могу сказать, сколько денег сумела сэкономить Россия благодаря твоим советам. Но твой вклад оказался весьма велик. За один лишь телефон вам с фон Барановым можно смело давать графское достоинство, – отметил цесаревич. – Но подарок тебе я хочу преподнести от себя, от души. Возьми, пригодится, – и он вручил мне золотой портсигар. – Он хорошо будет сочетаться с твоим брегетом.

– Спасибо, – я не стал отказываться и говорить, что недостоин ничего подобного. Достоин, и еще как. Хотя, наверное, за минувшее время мне можно было сделать и больше.

– Возможно, если император не станет возражать, то и я через год доберусь до Ташкента, – поделился планами мой друг.

– Приезжай, конечно. Ты же должен знать, как живут твои Азиатские подданные.

Мы с Архипом сели на поезд. Хмелёв забронировал для меня место в 1-м классе, и за билет я не платил. В Москве провел последнюю неделю из положенного отпуска. А затем отправился на восток, по уже известному маршруту – Саратов-Уральск-Оренбург. Жаль только, что «чугунку» в том направлении только начинали строить.

Оренбургские степи занесло снегом, ударили морозы. Казалось, мы никуда не едем, а стоим на месте, так вокруг все было однообразно и скучно. Простывшие верблюды кашляли, киргизы напевали свои заунывные песни, поземка заносила дорогу, а по ночам выли волки. Правда, путники на тракте стали встречаться чаще.

Кутаясь в медвежью шкуру, я думал о Кате, о своей жизни, друзьях, гусарах Смерти и о будущем. Что готовила мне судьба? Да и моя способность… Почему я использую ее так редко? Может, имеет смысл попытаться хоть кого-то сделать чуть лучше, внушив мысли о совести, честности, сострадании? Ответа я не знал, но что-то подсказывало, что нельзя без весомого повода влезать в чужие судьбы. Человек имеет право на свободу воли. В том числе он имеет право совершать ошибки и набивать себе шишки. И я окончательно для себя решил, что воздействовать на людей буду лишь в самых крайних, можно сказать, критических, моментах. Или тогда, когда от влиятельного человека зависит судьба других или благо страны.

До Ташкента добрались в конце февраля. Высадились на почтовой станции. Отдав распоряжение насчет багажа, я взял извозчика и проехал по городу. Снегирев сидел рядом с кучером.

За минувшие два с половиной года Ташкент изменился. Генерал-губернатор Кауфман показал себя талантливым администратором. Появились новые здания и целые кварталы, на улицах стало немного чище и спокойней. По крайней мере, так мне показалось. На встречу попадались не только мусульмане и евреи, но и люди в европейских костюмах и русской одежде. Раньше их было меньше. Вечерело, на город опускались сумерки. Несмотря на зимний месяц, в воздухе уже чувствовалось приближение весны.

Там, где раньше стояла временная казарма Александрийских гусар, теперь возвышалось основательное кирпичное здание.

– Ваше благородие, с возвращением! – первым меня приветствовал вахмистр Нерон Давыдович. Он и еще несколько гусар как раз откуда-то возвращались. Судя по их красным лицам и чистой одежде, они посещали баню.

– Рады вас видеть, ваше благородие! Как добрались? – послышались многочисленные голоса.

– Козлов! Петрушин! Агафонов! – обрадовался я старым товарищам. – Как вам служится, люди*?

– Согласно должности, я в полном порядке, да и остальным грех жаловаться, – солидно и неспешно ответил Цезарь. – А что, ваше благородие, вы снова разведывательным отделением будете командовать? Хорошо, чтобы так оно и было. Мы с вами где хошь готовы воевать!

– Посмотрим. А что офицеры? – спросил я.

– Так это, недавно ведь открыли новый офицерский клуб. Значится, все господа там, – быстро ответил Петрушин. Он всегда ловко соображал, и в бою, и в разговорах.

– Ясно. Что ж, ребята, повезло вам, первых я вас встретил. Вот, возьмите, выпейте за моё здоровье, – я дал Козлову три рубля.

– Премного благодарен, храни вас Бог! – вахмистр расплылся в улыбке, от чего его разбойничья рожа приобрела какое-то непонятное, одновременно добродушное и суровое, выражение. Его товарищи хором выразили свое полное удовлетворение.

Дежурный, им оказался молодой корнет Юлианов, которого раньше видеть мне не доводилось, подтвердил, что все офицеры в клубе. Туда я и направился. Со мной, чтобы показать дорогу, корнет отправил одного из гусар. Снегирев остался в казарме.

В Азии темнело быстро. По улицам мы пробирались чуть ли не ощупью. С ближайшего минарета слышался протяжный азан – призыв муэдзина к вечерней молитве.

Клуб так же был новый, построенный «глаголем» – так тогда называли форму, схожую с буквой «Г». В окнах уютно горел свет. У коновязи виднелись силуэты четырех лошадей, в стороне стояла повозка.

– Мишель! – первый меня заметил Некрасов, едва я переступил порог и оказался в общем зале. Офицеры лишь начали собираться. Это было легко определить. К полуночи в любом офицерском клубе любого города обычно так накурено, что табачные волны напоминали кисейные занавески. А сейчас воздух казался относительно свежим. У буфетной стойки стояли два чисто одетых денщика и несколько нанятых официантов. Блестело стекло фужеров и рюмок. Внушительный, на ведро, самовар, начистили до зеркального блеска. Смех и гул голосов заглушал все прочие звуки. Доносились запахи одеколона, жареного мяса и вина. – Мишель приехал, чертяка ты наш героический! Как же я рад тебя видеть!

Некрасов подлетел и сгреб меня в объятья. Самохвалов схватил за руку и с жаром принялся её трясти. Эрнест Костенко широко улыбался. Подходили друзья, товарищи, другие офицеры. Поднялась кутерьма, а Тельнов первым делом сунул мне рюмку с водкой.

– Выпей с дороги и скажи тост, Миша! – велел он.

Я оглядел собравшихся. На меня смотрело три десятка глаз, не считая нижних чинов и лакеев. На многих лицах читалась дружба и симпатия, кто-то смотрел с любопытством, а новички пока еще не определились, как им со мной вести. И даже «кислая» физиономия Льва Горлова казалась не такой уж противной.

– Мы, гусары, существа ранимые, кривоногие и прямоходящие! Так давайте сами за себя и выпьем! И за наш великолепный полк! За Бессмертных гусар! За Кара Улюм!

– Ура! – послышался рев, от которого задрожали стекла.

– А как там поживает поручик Ржевский? – закричал Самохвалов.

– Лучше всех! Стал недавно полковником, но так увлекся празднованием, что под утро вновь очнулся поручиком. О нем после, господа.

Первым делом я нашел полковника Оффенберга и доложил о приезде.

– Весьма рад твоему возвращению. Весьма! – сказал барон, пожимая мне руку. – Отдыхай, ешь, пей. Завтра я приму твой официальный рапорт.

Мне всегда нравилось, что у нас нет ненужной бюрократии и формализма. Подобное отношение импонировало мне с первых дней, со времен покойного ныне полковника Дики. Боевое братство, честь и доблесть превыше всего. Все остальное – ерунда.