Текст книги "Черный гусар (СИ)"

Автор книги: СкальдЪ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13

Дорога в Ташкент заняла десять дней. Люди чувствовали себя превосходно. Никто не скрывал радости. Посольству удалось избежать крупных неприятностей, плена, а может и смерти. Аксаков прямо сказал, что нам «сказочно повезло».

«И не поспоришь», – подумал я, старательно пряча улыбку.

Еще в самом начале, уезжая в Бухару, посол Аксаков планировал вернуться в Ташкент до 25 декабря. Рождество мечтали отметить среди своих, но не вышло. Главное, что вообще вернулись.

Кауфман долго беседовал с Аксаковым, а нам приказали оформить рапортом все те сведения, что удалось собрать о Бухаре и их войске. За участие в посольстве нас не наградили, но и не ругали.

Фон Ливена за время нашего отсутствия отозвали в Петербург. Его место занял подполковник Генерального Штаба Дмитрий Николаевич Шафгаузен-Шёнберг-Эк-Шауфус, служивший при Кауфмане офицером по особым поручениям. В Ташкенте я его видел, мы были знакомы, но до личного общения дела не дошло. Мало кто знал, чем он на самом деле занимается. Офицер по особым поручениям – формулировка достаточно емкая, под ней могло скрываться несколько различных функций.

Подполковник вызывал нас в свой небольшой кабинет по одному, сначала Некрасова, затем меня.

– Поручик Соколов? Прекрасно! Фамилия у меня трудная, так что можете сокращать ее до «Шауфуса». С этого дня вы, как один из офицеров разведывательной команды Александрийских гусар, будете подчиняться мне по всем вопросам, связанным с разведкой и сбором сведений.

– Слушаюсь, – если подполковник делает такие заявления, то надо полагать, все согласовано с Кауфманом. Но все же я потом уточню детали.

– Хорошо. Поделитесь вашими мыслями о поездке в Бухару? Какое впечатление произвели на вас крепости и укрепления? Какова сила вражеской армии? Их боевой дух? На кого из вражеских офицеров вы обратили внимание? Каковы настроения среди местных жителей? Какие места наиболее благоприятны для возможных боев вдоль дороги Джизак – Бухара, на ваш взгляд? Еще раз обозначьте на карте колодцы и водоемы с пригодной питьевой водой.

Подполковник буквально засыпал меня вопросами. Спрашивал он неторопливо, обстоятельно, пристально смотря в глаза и делая пометки в своих бумагах. Беседа наша затянулась.

Среднего роста, сухощавый, с русыми волосами и небольшими усиками, одетый в пехотный мундир, брюки и ботинки, он говорил негромко и неспешно. Шауфус имел вид заурядного и ничем не примечательного офицера. Но уже через полчаса нашего общения я понял, как крупно ошибался. Подполковник оказался профессионалом с великолепной памятью.

– Что ж, полагаю, на первый раз достаточно. Вы можете идти, Михаил Сергеевич. Продолжайте служить, как и служите. Я вызову вас, если что-то понадобится, – на прощание он пожал мне руку. Хватка у него оказалась что надо, и что-то мне подсказывало, что и в «наших» делах он такой же цепкий и внимательный.

Выйдя из кабинета, я достал брегет, щелкнул крышкой и посмотрел время. Два часа сорок минут. Именно столько продолжалась беседа. Солидно! Контраст с предыдущим фон Ливеном оказался столь ощутим, что я не смог удержаться и навел справки.

Дмитрий Николаевич родился в 1842 г. Службу начал в Пажеском корпусе, продолжил в Константиновском военном училище, лейб-гвардии Уланском полку и успел закончить Академию Генерального Штаба. Будучи старше меня на четыре года, он уже дослужился до подполковника. Все говорило о том, что и следующее звание он получит достаточно быстро.

В Туркестане Шауфус считался одним из перспективнейших офицеров и был вызван на прямой доклад к императору Александру II в конце 1866 г. В то самое время, когда наш полк находился в Оренбурге.

– Личный доклад императору о положении дел в Туркестане! Думаешь, его случайно выбрали на подобную роль? – спросил я у Андрея, когда уже вечером мы обсуждали наши беседы тет-а-тет с подполковником.

– Ясно дело, не случайно. Да и ладно, нам-то что? Будем служить, как и служили. Если только Шауфус чего-нибудь нового для нас не придумает, – немного легкомысленно ответил Некрасов. – А он приказал написать рапорт о нашей поездке. Писанину я не особо жалую, и если он продолжит нас эксплуатировать, то выскажу всё, что думаю. Я ему не штабной писаришка!

Я промолчал, друг имел право на собственное мнение. Но мне разведка и все, что с ней связано, всегда нравились. Не случайно же, еще в Чугуеве, я попросил полковника Дику назначить меня в разведывательное отделение. Неужели Шауфус действительно один из тех серьезных профессионалов, кто стоял у истока русской разведки? И хотя пока что Российская Империя разведывательные и шпионские игры освоила плохо, чувствовалось, что это время приближается.

В общем, я решил ждать и наблюдать. А жизнь тем временем продолжалась. Посол Аксаков уехал в Петербург. Жаль, но с ним отправился и Петр Пашино. Мы с ним расстались друзьями.

В течение следующих месяцев обстановка медленно и неуклонно накалялась. На границе все чаще стали появляться различные бухарские шайки. Первый, третий и четвертый эскадроны продолжали оставаться в Ташкенте, второй – в Джизаке, а два резервных перевели в Чимкенд и Туркестан.

В начале апреля эмир Музаффар сделал то, что от него давно ждали – объявил газават, священную войну против неверных и разослал послов в Турцию, Кашгарию, Коканд, Афганистан и Хиву. Он также отправил людей в Британскую Индию, надеясь, что они пришлют специалистов и инженеров. С Британией он, конечно, погорячился, англичане в такие склоки не влезали. Они предпочитали действовать по китайскому трактату «Тридцать шесть стратагем»: юлили, запутывали, давали двусмысленные обещания, убирали противников чужими руками. Или занимали позицию мудрой обезьяны, которая спокойно сидит на дереве и наблюдает за битвой двух тигров в долине.

Мой товарищ Каразин нарисовал забавный шарж: посередине замер испуганный эмир Музаффар, справа от него рычит русский медведь, а слева скалит зубы английский лев.

Бухара пыталась создать антироссийскую коалицию, но у них ничего не вышло. Британия специалистов отправила, но не более, а Среднеазиатские правители предпочли занять выжидательную позицию. К тому же Искандер-хан, командир воинственного отряда из Афганистана, не получив жалования, перешел на нашу сторону – но это случилось чуть позже.

Кауфман не стал медлить. После посольства Аксакова он отправил к эмиру два письма, но ответа так и не дождался. Не став тянуть время, он собственноручно возглавил войско и 14 апреля выдвинулся на Джизак. Его правой рукой стал генерал Головачев, а в Ташкенте остался командовать генерал Дандевиль.

К весне 1868 г. войска Туркестанского края насчитывали чуть более восьми тысяч солдат и офицеров: полк гусар, 6 батальонов пехоты, 19 сотен Уральских, Оренбургский и Сибирских казаков, роту саперов и 177 артиллерийских орудия, включая ракетные станки. В это число входили 280 офицеров, тысяча унтер-офицеров, казаки, артиллеристы и солдаты. Имелась и небольшая Аральская флотилия. Трудность заключалась в том, что все эти подразделения охраняли города и крепости, и были разбросаны на огромной территории от Казалинска до Ташкента. Снять их с места и оставить объекты без охраны не представлялось возможным. Так что в поход смогла выступить лишь половина из указанных сил.

Войско состояло из трех полных эскадронов Александрийских гусар (с еще одним мы соединились в Джизаке), двенадцати рот стрелковых батальонов, дивизиона нарезной артиллерии, роты ракетных станков с обслугой, полуроты саперов и шести сотен казаков. Незамедлительно сформировали инженерные парки и подготовили запас снарядов, амуниции и перевязочных материалов. С многочисленным обозом находились и сестры милосердия.

Регулярная армия Бухарского эмирата могла похвастаться пятнадцатью тысячами воинов: 12 батальонов пехоты, 3 тысячи кавалерии и 150 орудий. Кроме того, к ним присоединилось многочисленное ополчение из местных жителей. Воевали они плохо, но их общая численность достигала восьмидесяти тысяч человек.

Как и всегда, мы с Некрасовым занимались разведкой. Нашу команду усилили до двадцати гусар. Впрочем, и казаки охраняли двигающееся войско. Так же были высланы боковые и тыловые разъезды. Кроме того, конные джигиты следовала вдали, справа от дороги, едва виднеясь на горизонте. Но на сей раз подполковник Шауфус дал нам более конкретные указания – теперь мы не только охраняли полк и армию от возможного нападения, но и собирали сведения о противнике, местности и погоде.

Войску потребовались сутки, чтобы переправиться через Сыр. Паром безостановочно скользил от одного берега до другого.

Пришли первые радостные известия. Командир Джизакского отряда полковник Абрамов докладывал, что ночью 14-го апреля большая шайка бухарцев под командованием Ахмата, старшего сына чилекского бека Омара, напала на их лагерь. Войска поднялись по тревоге, открыли огонь и пушечную стрельбу, а с рассветом перешли в атаку. Наш второй эскадрон с двумя сотнями казаков преследовал их 15 верст, совершенно разбил, а самого Ахмата взял в плен. Неприятель потерял более трехсот человек, с нашей стороны погиб один казачий офицер, три рядовых казака и один гусар. Пали шесть лошадей.

Известие вызвало радость – было приятно, что война началась хорошо. Это посчитали благоприятным знаком. Кауфман так же не скрывал удовлетворения. А радость генерал-губернатора означала, что за столь смелые и удачливые действия последует награда.

Во время одного из разъездов нам навстречу попался вражеский отряд. Их по первым прикидкам насчитывалось свыше двух сотен, и мы не решились вступить в бой при таком соотношении. Наблюдали мы за ними издалека, но и они нас заметили. Послышались крики.

– Урус! Урус! Мир! Мы к вам! – нам кричали на таджикском и узбекском, демонстрируя пустые руки и хитрые загоревшие лица.

– Засада? – предположил Некрасов, оглядываясь по сторонам. То, что нас могли обмануть, было вполне вероятно. В Азии обманывали все и всех.

– Смотри, к нам парламентер едет, – заметил я. – Козлов, приглядывай по сторонам на всякий случай.

– Слушаюсь, вашбродь. Гусары, разомкнись! Отставить разговоры!

Команда остановились, позволив парламентеру приблизиться. Им оказался важный и спокойный афганец, без оружия и с улыбкой на устах, которая должна была нас успокоить.

– Мой повелитель Искандер-хан поссорился с лживым и порочным эмиром Музаффаром! – начал посланник. Говорил он с таким важным видом, словно предложение его господина должна было осчастливить не только Кауфмана, но и всю Россию. – Услышав о доблести и благородстве наместника Белого Царя, он решил перейти под его руку.

– Вот как? Отрадно подобное слышать. Пусть Искандер-хан приблизится к нам со своими ближними слугами, а все прочие остаются, где и стоят, – Некрасов язык знал плохо, да и особым желанием его изучать не горел. Пришлось изъясняться мне. Несмотря на мои скромные навыки, парламентер меня худо-бедно понял.

Посланник ускакал и уже через пять минут вернулся, представляя нам своего повелителя, разочаровавшегося в бухарском эмире. Искандер-хан с виду оказался очень благородным человеком. Люди с подобной внешностью в Азии мне уже попадались. Они были редкостью, но все же встречались. Белое, красивое лицо, умный, любознательный взгляд, полная достоинства и внутренней силы осанка. Одет он был в богатый кашемировый халат поверх малинового шелкового бешмета. Голову прикрывала изящно сложенная чалма. Сидел афганец на прекрасном сером аргамаке, в седле, вышитом серебряной нитью.

– От имени генерал-губернатора и Александрийских гусар мы приветствуем вас, – я говорил по-таджикски. Некрасов молчал.

– Я рад видеть верных воинов наместника, – Искандер-хан приложил руку к чалме. – Не проводите ли вы меня к нему?

Так мы и сделали. Афганец не возражал, что его людей для безопасности заставили двигаться позади. Они выглядели бедно, у многих даже отсутствовала обувь. Длиннополые кафтаны, синие сюртуку, детали экипировки английских войск, красные куртки бухарской пехоты, старые русские шинели – воинство Искандер-хана вид имело разбойничий и не слишком воинственный.

– Скажи, благородный воин, – обратился хан ко мне, с любопытством оглядывая нашу форму и коней. – Это вы и есть? Те, кого прозвали Кара Улюм?

– Кара Улюм? – я некоторое время соображал, что же он имеет в виду, пока меня не осенило. Это же Черная Смерть, не иначе. Ого! Значит, слух о черных гусарах уже разошелся по Средней Азии. Великолепно!

Стараясь не улыбаться и сохраняя серьезность, я важно кивнул.

– Да, так и есть. Нам приятно, что уважаемый хан о нас уже слышал.

– Слышал, слышал, – тот уважительно поцокал языком, оглядывая гусар.

– Что он говорит? – Андрей требовательно дернул меня за руку.

– Язык надо учить, Некрасом-бек, – засмеялся я. Искандер-хан, хоть ничего и не понял, из вежливости заулыбался, показывая крупные белые зубы. – Говорит, что ушел от эмира и хочет служить наместнику.

– Небось, денег ему не заплатили, вот он и разочаровался, – предположил Некрасов, откидывая мысли о всяких «высоких материях» и якобы пострадавшей чести хана. Впоследствии выяснилось, что Андрей попал в точку.

Через час мы приблизились к войску и сдали хана с рук на руки Кауфману. Генерал нас поблагодарил и повел рукой, приглашая афганца к беседе, для чего на берегу ручья быстренько расстелили ковры и поставили самовар. Слуги поддерживали хана под руки и помогли ему слезть с коня. Добравшись до ковров, он с достоинством сел на пятки.

Беседа с командующим войском заняла около получаса, но окончания ее мы не застали, вновь выдвинувшись на дорогу. Как нам впоследствии рассказали, Искандер перешел на службу к Белому Царю. За свою верность он выторговал жалование: три рубля в сутки самому хану, рубль его старшему помощнику, остальным офицерам по пятьдесят копеек, а всем «аляманам» т. е. рядовым, по пятнадцать копеек.

Войско продолжило движение. С помощью казаков мы взяли нескольких «языков». Ситуация прояснялась. Садык-бек с шестью тысячами киргизов стоял в укрепленном селении Ата на склонах Каратаутских гор, а еще один, Хайдар-бек, с отрядом в тысячу, занял дорогу сразу за Джизаком.

В Джизаке нас с радостью встречал 2-й эскадрон под командованием князя Ухтомского. Я их не видел с того времени, когда возвращался с Бухары. За минувшее время часть офицеров успела получить отличия и повышения. Они устроили нам небольшую, но веселую пирушку.

Лазареты в Джизаке оказались переполнены. И не сколько от ран или последствий боев, а от элементарной дизентерии, горячки и реакции на климат. Многим крайне тяжело давались переходы в жару и отсутствие воды. Не в силах терпеть жажду самые несознательные и глупые солдаты пили из первых попавшихся по дороге луж. И конечно, подхватывали понос или еще чего хуже.

У войска имелся огромный обоз с запасами, да и водяные команды безостановочно подвозили воду, но ее все равно не хватало.

Кауфман требовал от эмира и беков повиновения, но те начали хитрить и тянуть время, каждый день обещая, что вот завтра, обязательно, Музаффар пришлет мирное соглашение. Все было ясно, бухарцы собирали силы вокруг Самарканда. К тому же, как сообщали лазутчики, из Шахрисабса вышел или должен был вот-вот выйти крупный отряд на помощь бухарцам.

Погода стояла отличная. Правда днем порядком донимала жара, но зато прохладные ночи казались сказкой. К тому же, теперь среди разведывательной команды находился и мой верный Архип. А с ним жизнь выглядела куда лучше. Он и палатку мог поставить, и ужин приготовить, и коня почистить, и форму подшить, и вообще, был незаменимым человеком. Понятное дело, я его всячески поддерживал, по-товарищески делил еду и вино, а недавно подарил шикарную шаль, которую тот собирался отослать матери.

Дождавшись, когда к Джизаку подойдут четыре роты 6-го батальона и взвод облегченной батареи, Кауфман приказал выдвигаться дальше.

Как назло, ночью 26 апреля пошел сильнейший дождь со шквальными порывами ветра, а к рассвету вообще налетел ураган. Десяток офицерских палаток сорвало и подняло в воздух. Юрта Кауфмана, в которой генерал-губернатор лишь ночевал, также устремилась в небеса. Люди проснулись и, ругая погоду, принялись торопливо одеваться под холодным проливным дождем.

К семи утра дождь прошел, ураган утих, небо прояснилось. Но потоки промыли дорогу до такой степени, что войско едва двигалось. Обоз, так и вовсе, несколько раз застревал.

– Мы ползем, как вши по мокрому тулупу, – категорически высказался Некрасов.

Выдвигаясь вперед, мы проскакали вдоль строя, везде наблюдая одну и ту же печальную картину. Грязные солдаты ругались и толкали застрявшие телеги. Мне-то, на коне, было легко, а вот пешим бедолагам пришлось как следует пропотеть. Внимание привлекали полевые кухни, находящиеся при Александрийском полку. Я с нетерпением ждал, как они себя покажут и каков будет итоговый вердикт.

Временами дорогу пересекали распухшие от дождя речушки. Войско переходило их по пояс в воде. Да и нам приходилось поднимать ноги, чтобы не набрать в сапоги воды.

В Яна-Кургане показались вражеские всадники. Их было много, не меньше тысячи, но в бой они не торопились, лишь кричали и перемещались без всякой системы, стремясь нас напугать.

Два эскадрона гусар и три сотни казаков, одной из которых командовал мой друг Гуляев выдвинулись вперед. Неприятель сразу же отступил, не желая принимать боя.

Лазутчики сообщали, что Самарканд волнуется. Большая часть населения с нетерпением ждала русских, готовая присоединиться к России, но духовенство и знать продолжали призывать к войне и каре на головы нечестивцев. Слухи продолжали поступать противоречивые. Кто-то говорил о восьми тысяч врагов, а другие о том, что их не меньше пятидесяти тысяч и что отряд из Шахрисабса уже завтра подойдет к ним на помощь.

Самаркандские беки прислали письмо, в котором просили не идти дальше Яна-Кургана с тем условием, что мирный договор будет на днях выслан. К первому письмо приложили печати пять беков. Ко второму – девять. Третье, на третий день, заверило пятнадцать беков.

– Желание выиграть время бухарским эмиром становится все более ясным, – сказал Кауфман на завтраке, на который пригласил нескольких офицеров. – Ждать более мы не имеем права. Промедлим и встретимся не с пятьюдесятью тысячами неприятеля, а со ста пятьюдесятью.

Дорога шла перевалами через несколько возвышенных кряжей. День выдался жарким. Солнце казалось белёсым раскаленным пятном, посылающим убийственные лучи. Всех мучила жажда. Мы остановили, досмотрели и пропустили к отставшему войску джигита из Самарканда. Он вез письмо Кауфману, в котором беки сообщали, что из Бухары движется посольство.

И действительно, через некоторое время перед командующим предстал мирза Шамсутдин, который ранее два раза был в Ташкенте. Я его видел, он производил впечатление начитанного и честного человека. Но вместо деталей мира мирза достал какой-то путанный документ, составленный на персидском, арабском, турецком и таджикском языке одновременно и поднес его командующему, заверив, что завтра приедет посланник и привезет окончательный договор с печатью эмира. Мирза просил принять подарки и возвратиться в Яны-Курган. Документ, как могли, разобрали, Оказалось, что это хоть и мирный договор, но переделанный эмиром по своему, а вовсе не тот, который ожидал командующий.

Кауфман подарки не принял и приказал войску двигаться дальше. Кажется, весь этот спектакль начал его утомлять. Шамсутдин от горя чуть бороду себе не вырвал.

1-го мая, миновав пару брошенных аулов и урочищ, гусары выехали к переправе через Зеравшан. Многочисленная конница, так и не принявшая боя за все эти дни, отошла на противоположный берег. Но на нашей стороне реки остались отряды Садык-бека и Хайдар-бека, расположившиеся в четырех верстах ниже по течению.

Зеравшан можно было перейти вброд на отрезке, протяжённостью в три версты. Выше по течению в реку впадал полноводный приток, а ниже русло сужалось, набирая глубину и увеличивая скорость течения. Для переправы подходил лишь этот участок.

До неприятеля было около трех верст. На высотах за бродом стояли орудия в количестве тридцати двух штук. Двадцать из них сгруппировались по центру, остальные прикрывали фланги. Едва мы приблизились, они открыли огонь. Но неприятель стрелял отвратительно, снаряды долетали плохо, да и разброс оказался просто чудовищный.

– Если мы тут покрутимся до вечера, то бухарцы сами себя оставят без боеприпасов, – пошутил Андрей, хладнокровно держась в седле и внимательно осматривая вражеские позиции.

Некрасов, как и многие гусары, любил браваду. Он обожал с самым беспечным видом находиться под огнем, покуривая папироску и рассуждая о высоких материях, в то время, как вокруг земля вокруг взлетала в воздух. Меня такая черта одновременно и восхищала, и раздражала.

Смелость великая вещь, и крайне полезная. Тем более, когда командир показывает личным примером, что плевать ему на вражеские пули и снаряды. Тогда и нижние чины волей-неволей берут с него пример. Но все же подобное поведение выглядело рискованным. Кто будет побеждать, кто поведет гусар в бой, если тебя так глупо ранят или убьют? Я считал, что в офицере должно в равной степени сочетаться и смелость, и осторожность. Офицер должен себя беречь, но не из-за страха потерять жизнь, а из-за ответственности перед полком и своей страной.

– Мимо! – Андрей рассмеялся, когда очередной снаряд пролетел со свистом и взорвался в саженях тридцати от нас.

А между тем бухарцы окончательно озлобились, видя полное к себе пренебрежение. Они что-то кричали и суетились вокруг орудий. Я поманил их рукой, мол, давай, иди сюда, пообщаемся. Неожиданно Архип расстегнул ремень, привстал в седле и, приспустив брюки, показал им задницу. С той стороны берег буквально взорвался от возмущения и желание покарать неверных.

Для порядка отчитав Архипа, мы продолжали осматривать позиции неприятеля, запоминая детали. Между высотами склон опускался, образовывая седловину. Именно там, по центру, пролегала дорога на Самарканд. Справа местность казалась совершенно открытой. Слева виднелись топкие поля, густые ряды абрикосовых деревьев и тополей. На самой высокой горе виднелась древнее сооружение, часовня святого Чапана, покровителя пастухов.

Холмы сплошь покрывали густые массы конных бухарцев. Тут и там мелькали бунчуки и значки. Гремели барабаны, стучали бубны, гундосо выли трубы. Ближе к воде стояли цепи пехоты, а в просветах молодцевато гарцевали одинокие наездники, размахивая саблями и что-то крича.

Позиция бухарцев выглядела сильной, пехота и артиллерия стояли хорошо, но вот конницу их командующий разместил бестолково, без особого понимания.

Наше войско спокойно подходило по дороге и занимало заранее определенные позиции на границе поражения вражеских снарядов. Первыми, двигаясь в авангарде, к месту будущего сражения подошли гусары. В белой форме, белой папахе, на белом коне вперед вылетел полковник Пистолькорс, командир всех казаков. Показалась сотня хорунжего Гуляева. За казаками «подтянулась» пехота и артиллерия.

Мы с Некрасовым подскакали к полковнику Дике, кратко обрисовали ситуацию и стали ждать генерал-губернатора.

– Кажется, денек обещает быть славным, – к нам приблизился Пистолькорс с адъютантами и вестовыми. – Пора преподать бухарцам урок и сбросить их с этих высот.

– Именно так, – подтвердил Дика. Два полковника разговорились.

На высотах за рекой беспрерывно совершались какие-то бесцельные движения. Вся разноцветная масса мелькала как калейдоскоп. Бухарцы временами открывали беспорядочную стрельбу в нашем направлении, и так же неожиданно ее прекращали.

– Пугают, черти, – усмехнулся полковник Дика. Вместе с Пистолькорсом они решили еще раз осмотреть поле боя и проскакали вдоль реки. – Хотят быстрее в бой вступить.

– Так и мы хотим, – пробасил Пистолькорс.

Он был прав. Русской пехоте так же не терпелось начать дело. Люди слишком устали за переход, чтобы спокойно стоять на солнцепеке. С нашей стороны временами у кого-то не выдерживали нервы и раздавались одиночные выстрелы.

Подошедший последним обоз начал в ускоренном порядке возводить вагенбург*. Командующий ясно дал понять мурзе Шамсутдину, который продолжал оставаться с нами, что если через час его соплеменники не очистят высоты и не отойдут, он даст приказ идти в атаку. Посланец принялся молить о пощаде, подождать еще некоторое время, а под конец выпросил разрешение ехать к бекам, дав торжественное слово, что через час высоты будут очищены.

– Врет, мерзавец! – только и заметил полковник Дика, наблюдая как мурза Шамсутдин со свитой переправляется на другой берег.

– Конечно, врет, – согласился Оффенберг. – Думаю, боя не избежать.

– А нам того и надо, – добавил Веселов.

Едва мирза переправился, к нему подскакало несколько всадников, что-то сказали, и сразу же помчались в разные стороны. На высотах началось движение. Но бухарцы не отошли, а напротив, группировались, готовясь к неизбежному бою.

Генерал Головачев три раза подъезжал к Кауфману, прося позволения начать атаку. Но получил он его лишь тогда, когда последняя минута, отпущенная бухарцам на уход, истекла. И командующий дал свое разрешение.

– Начинайте! С Богом! – сказал он.

Войска почти сразу открыли стрельбу, артиллеристы принялись за дело. Центр оставался за пехотой, полковник Абрамов двинулся слева, около притока, а нам же выпала судьба атаковать неприятеля по правому флангу.

Строй наш уже стоял и ждал приказа. У гусар горели глаза. Злые кони грызли мундштуки и рыли копытами землю. Но вначале перед нами в бой пошли роты 1-го Туркестанского батальона под командованием Назарова, отвлекая внимания на себя. Гусары из последних сил сдерживали нетерпение.

На реке завязался бой. Бухарцы пытались помешать переправе Несколько человек упали в воду, их понесло течением. Произведя два или три залпа, русские взялись за штыки и практически сразу откинули неприятеля, захватывая плацдарм.

Люди проверяли сабли и карабины, оглядывались на генерал-губернатора Кауфмана и ждали, когда же нам будет позволено выдвинуться. Но на холме военачальника царило спокойствие, только стекло его подзорной трубы раз за разом отбрасывало солнечные лучики.

Все понимали, что нас хотят ввести в бой в самый благоприятный момент, когда неприятель отвлечется и не может встретить нас полной силой. Так было правильно, но сил ждать уже не оставалось. Волнение всадников предалось и скакунам. Они ржали и беспокойство переступали.

– Атакуем! Марш! Марш! – наконец, получив разрешение от командующего, полковник Дика привстал в седле и махнул саблей, показывая направление. Ротмистры сразу же повторили приказ и вся наша лава, стремительно набирая ход, выдвинулась к броду.

Чисто и горделиво запели трубы. Гусары Смерти устремились в атаку. Земля задрожала от слитного топота пяти сотен коней.

Вагенбург* – передвижное полевое укрепление из повозок. Использовалось русскими войсками в Средней Азии.