Текст книги "Зефирка (СИ)"
Автор книги: sillvercat
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Глядя на срач, воцарившийся у порога, Зеф неожиданно чувствует себя виноватым перед Натальей Михайловной – тётка всё-таки старалась, готовила… привезла сюда эту телегу… и не поверила ему. А чего ради она должна верить какому-то сопляку, пидору патлатому, которого первый раз в жизни видит?
Зеф судорожно вздыхает, опустив голову и пытаясь успокоиться. Плетью обуха не перешибёшь, приходит ему на ум очередная бабушкина поговорка. Март не Чекан. Он не злой, не жестокий, Зеф же чует это, не жадный и не садюга, как Чекан, с Мартом наверняка можно поладить, он наверняка будет ласковым… весёлым… он… он…
Сцепив зубы, Зеф отчаянно молотит кулаками подушку, пока не выбивается из сил и не падает навзничь на постель, глядя в полумрак комнаты сухими глазами.
Он не станет подмахивать каждому мудиле, который его захотел, будь тот хоть золотым и с платиновым хуем до подбородка! Зеф хочет сам выбирать себе партнёра. Нет, не то. Его воротит от слова «партнёр». Это же не ёбаный покер! Он хочет наконец влюбиться!
Блядь, ему восемнадцать лет, а он в первый и последний раз влюблялся в школе, В парня классом старше. Без взаимности, само собой. В Андрюху Лычёва, который ещё до армии женился по залёту. А Зеф уехал в нерезиновую, город возможностей, чтобы снова влюбиться или хотя бы нагуляться всласть. Попробовать столичной жизни. Или на телешоу попасть, он же талант, топ-модель, ноги от ушей, рот до ушей. Попал, ага. Сел на горячий камень и начал жить сначала. Спалил себе всю жопу к херам.
Но так ни разу и не влюбился.
Кривясь в болезненной злой ухмылке, он сползает с постели. Чего там ему велел этот гондон Март? Пожрать, помыться, раздеться и ждать его? Ага, щаз!
Он ещё раз обходит всю спальню по периметру, лихорадочно ища хоть какие-то лазейки. Но их нет, разве что вентиляционные отверстия в санузле. Санузел в этой роскошной берлоге тоже роскошный: душевая кабинка – отдельно, джакузи – отдельно. При других обстоятельствах Зеф вдосталь понежился бы в этакой красотище, подливая в ванну побольше вкусно пахнущей пены, но сейчас он мстительно думает, что провонял потом, как скаковая лошадь, и таким останется. Он бы с удовольствием облегчился в шикарный голубой унитаз, не подтирая потом задницы, но увы, он слишком долго не ел, облегчаться нечем.
Вернувшись в спальню, Зеф отодвигает занавеску, чтобы понаблюдать за тускло освещённым двором. Там носится парочка тёмно-бурых псин, по виду ротвейлеров, явно выпушенных на ночь из вольера. Вот только их Зефу для полного кайфа и не хватало… хотя, в любом случае, как бы ему удалось выбраться во двор? Никак.
Зеф снова бухается на кровать. Внутри у него всё противно трясётся, сердце ёкает от каждого звука во дворе или в коридоре. Чтобы не прислушиваться к этим звукам, он включает телик, ища какой-нибудь музыкальный канал. Наконец находит и врубает громкость на полную катушку. Через пару минут он уже заливается во всю глотку, вскочив с постели и подпевая Энрике Иглесиасу и Бритни Спирс. Им обоим ни разу в жизни не доводилось сидеть взаперти и дожидаться, когда их выебут, но они здорово помогают Зефу забыть об этом, накачивая его адреналином от пяток до макушки.
– Oops! I did it again,
I played with your heart,
got lost in the game,
oh, baby, baby!
Oops! You think I’m in love,
that I’m sent from above
I’m not that innocent…
Зеф в упоении встряхивает волосами, копируя Бритку один в один… но когда он, раскрасневшийся и запыхавшийся, разворачивается от телеэкрана к двери, то обнаруживает, что Март уже тут, вошёл, отодвинув руины сервировочного столика, стоит и пялится на обомлевшего Зефа с хищной лыбой во всю рожу, хищной и восхищённой.
«Oops! I did it again…»
В мощном кулаке у него зажаты цветы. Белые розы, беззащитны шипы, штук пятнадцать, не меньше, здоровенные, атласные, красивые, как на свадьбе.
Первая брачная ночь, хуле.
Зеф пятится от него, пока край кровати не упирается ему под коленки. Тогда он, опомнившись, вырубает телик и задиристо интересуется:
– Ты, может, и колечко принёс?
Щёки у него уже не горят, он чувствует, как от них отливает кровь.
Март медленно качает головой и так же медленно говорит:
– Ну ты крут…
Зеф не чувствует себя польщённым. Он снова – загнанная в угол крыса. Ему некуда отступить, некуда бежать. Синие глаза Марта горят вожделением, когда он бросает розы прямо на постель и приказывает:
– Раздевайся!
И, видя, что Зеф застыл, как вкопанный, продолжает с колкой усмешкой:
– Давай, давай. Ты же нарочно выёбывался тут, чтобы я заценил? Ну так я заценил. Теперь покажи, что ты ещё умеешь.
Что он ещё умеет?!
Зеф дёргается от этих слов, как от удара, и беспомощно мотает головой. Глаза Марта темнеют от злости. Теперь Зеф чувствует, что от него разит спиртным. Не совсем уж убойно, но ощутимо.
Он на миг переводит взгляд на бутылку «Бейлиса», откатившуюся в угол комнаты. Ему бы, наверное, самому стоило напиться – чтобы легче перенести то, что сейчас произойдёт.
– Послушай, Март, – торопливо выпаливает он, переломив себя, забыв, что не собирался просить, умолять о пощаде, но сердце у него заходится от стыда и тоски. Он не хочет, не может! – Март, пожалуйста, я не могу так, ты опять всё неправильно понял, я не специально…
– Почему, я всё понял: ты просто хочешь, чтобы тебя дрессировали, как любая сучка, – с пренебрежительной ухмылкой заявляет Март и вскидывает руку, поймав Зефа за растрёпанные пряди. Тот даже не успевает увернуться. – Как там Чекан давеча сказал? Это не морока – твою гриву на кулак мотать? Точно.
Держа оцепеневшего Зефа за волосы, он с такой лёгкостью сдирает с него джинсы, трусы и футболку, словно всё это сшито из туалетной бумаги.
Сознание Зефа раздваивается. Голос рассудка, который ещё, оказывается, не заглох, требует подчиниться Марту. Блядь, этот волчара пришёл сюда один, а не со сворой, он пьян, он продержится от силы десять минут и сольётся, почему бы не перетерпеть сраных десять минут?! Почему бы не попытаться словить немного кайфа?! Но большая часть его сознания просто орёт от ужаса, и Зеф тоже орёт, корчась в крепких руках Марта:
– Нет, нет, нет, нет!
На самом деле он не орёт, а надрывно шепчет. Тело деревенеет и снаружи, и изнутри, он зажимается, как каменный, и Март, вдалбливая свой здоровенный дрын в его нутро, бормочет со свирепой досадой:
– Ты чего творишь, а? Раскурочу ведь к херам! Расслабься, ну! Расслабься, дурак!
Но Зеф только мотает головой: «Нет, нет, нет», хотя его волосы трещат в пятерне Марта, распёртую задницу печёт огнём, а в коленки впиваются шипами ебучие розы.
К счастью, всё заканчивается даже быстрее десяти минут. Март и вправду слишком пьян и перевозбуждён, он себя не контролирует. Он двигается резкими рывками, хрипло стонет Зефу в ухо и под конец суёт пальцы в его полуоткрытый от немого крика рот. Это не самая лучшая его идея. Вернее, совсем херовая, ибо Зеф тут же впивается зубами в эти пальцы изо всех сил и с величайшим наслаждением. Март матерится и рычит от боли, наконец спуская Зефу в задницу, а тот, с трудом разжав сведённые судорогой челюсти, ждёт неминуемого удара. Но Март опять его не бьёт. Он поднимается с постели, выпустив Зефа. С пальцев его капает кровь, он машинально поправляет штаны здоровой рукой и говорит тихо и растерянно:
– Да ты ебанулся совсем. Я же не так хотел. Я хотел по-хорошему…
Зеф кое-как усаживается на развороченной постели, на проклятых розах, и яростно сплёвывает кровь. По-хорошему?!
На тумбочке у кровати красуется здоровенная пепельница в виде конской упряжки, изделие какого-то чугунолитейного завода, весом килограмма в полтора, не меньше. Зеф хватает её, оскалившись, и размахивается. Пепельница вполне способна проломить Марту его тупую башку. А тот даже не отшатывается, стоит и смотрит Зефу в лицо, бледный, встрёпанный и совершенно протрезвевший. Глаза у него совсем чёрные, потрясённые. Пацанячьи глаза, словно он одногодок с Зефом… и тот, встретив его взгляд, наконец со всего размаху швыряет чёртову упряжку в зеркальный шкаф у двери.
Бац! Дзынь! Осколки разлетаются по всей комнате, прибавляя картине сюрреалистичности: жрачка на полу, кровь на ковре, белоснежные лепестки раздрызганных роз на постели, Зеф в чём мать родила, а теперь ещё и зеркало вдребезги. Красота. Сальвадор Дали отдыхает.
Двое громил Марта – один из них, обладатель хриплого баса по кличке Бухара, был недавно в парикмахерской Зефа – влетают в комнату и охуевают.
Зеф бы тоже охуел на их месте, чего уж там.
Опомнившись, Март без единого слова оттесняет их за дверь и выходит сам. Зеф слышит, как Бухара возмущённо гудит:
– Да ты совсем ебанулся с этим шпанёнком, Март. Ты глянь, каких делов он тут понаделал. Баб тебе мало, что ли?
– Заткнись, Бухара, – устало отвечает Март, и замок защёлкивается.
Зеф ничком валится на постель и начинает тихо ржать, прижав ладонь к животу. Ему кажется. что там всё рвётся, и кишки сейчас вывалятся наружу, так ему больно. Но он не может не ржать. Это всё и вправду до ужаса смешно.
Проржавшись, он спускает с кровати босые ноги и ковыляет в ванную, стараясь не наступить на осколки – ковыляет медленно, как дряхлый старик. В ванной он кое-как залезает под душ и стоит долго-долго, смывая с себя кровь, сперму и просто греясь. Но согреться никак не может, хотя вода – почти кипяток. Зубы у него стучат.
Наконец он закручивает кран и, завернувшись в большое махровое полотенце, на подгибающихся ногах возвращается в комнату. Ноги – как варёные макаронины. Резиновые варёные макаронины, что тоже смешно.
Он не хочет искать содранное с него Мартом барахло. Нет сил. Но его сил хватает на то, чтобы сесть на ковёр и осколками разбитого стекла, зеркала – плохая примета! – и найденными в ванной маникюрными ножницами обрезать прядь за прядью свои всклокоченные влажные патлы, которые так любят мотать на кулаки разные гондоны. Обломитесь теперь, суки. Фигвам, народная индейская изба.
Зеф стряхивает с онемевших пальцев последнюю срезанную прядь – сюра в спальне прибавилось на порядок – и сворачивается калачиком на постели. Последним усилием он сметает с неё цветочные останки и натягивает на голову пуховое стёганое одеяло. Его опять знобит так, что зуб на зуб не попадает, одеяло кажется неимоверно тяжёлым, однако через несколько минут он всё-таки проваливается в сон. Или в обморок. И ему почти хорошо.
«Я хотел, чтобы было по-хорошему…»
*
Первое, что видит перед собой Зеф, очнувшись, – физиономию Марта. Физиономия бледная, на скулах, заросших щетиной, перекатываются желваки, синие глаза запали.
Занавески на окнах раздёрнуты, и солнце заливает светом бардак, царящий в комнате. Зеф болезненно жмурится.
– Зефирка, ты чего? – шёпотом спрашивает Март. – Тебе плохо?
«Нет, блядь, мне охуенно!» – хочет ответить Зеф, но не может.
Ладонь Марта, которая вдруг ложится ему на лоб, кажется очень холодной. Это приятно, но Зеф упрямо дёргается, пытаясь отстраниться. От этого движения в его несчастной башке всё бултыхается.
Он открывает рот, но оттуда вновь не вылетает ни звука. Губы сухие и растрескавшиеся, как солончак в пустыне, голос сорван в дым от вчерашних воплей.
– Ты чего с собой натворил? – продолжает испуганно допытываться Март, и Зеф вспоминает, что ночью чуть ли не под корень обкромсал себе волосы.
Он откашливается и кое-как выдаёт хриплым полушёпотом:
– СПИД у меня, последняя стадия, волосики и повылазили к хуям, а ты меня без резины драл, вот незадача-то. Пиздец тебе, Март.
У Марта делается такое лицо, что не ржать невозможно. Зеф и ржёт, уткнувшись лбом в подушку и морщась от боли. Болит всё – от макушки до жопы.
Что-то звякает, и перед носом у него возникает кружка с соком – значит, не весь вчера вылился, вот чудеса. Большая ладонь Марта осторожно приподнимает ему голову.
– Давай, пей, – тихо говорит тот. – Попей, Зефирка.
Зеф жадно глотает прохладную вкусную жидкость, и в башке у него чуток проясняется. Март ставит пустую кружку на тумбочку и принимается запелёнывать его в одеяло, как какого-то пупса. Зеф пытается протестовать, но тут Март одним движением поднимает его на руки. Комната плывёт, покачивается, голова снова кружится, и Зеф торопливо закрывает глаза.
– Куда ты меня прёшь? – еле шевеля языком, интересуется он.
– К себе, – хмуро отвечает Март, вынося его в коридор. – Врача вызову. У тебя температура – сорок, не меньше.
– Чего ты паришься вообще? – бормочет Зеф, перекатывая пылающую голову по его широкому плечу. – Сдохну – закопаешь в саду, ландыши посадишь. Я ландыши люблю… а не эти твои сраные розы, они колются.
– Помолчи, а? Птица-говорун, – шёпотом просит Март, ногой открывая какую-то дверь. Глаза у него странно блестят, и тут Зеф опять вырубается.
*
Новый кадр этого паскудного сериала – снова ночь. С усилием приподняв горящие веки, Зеф видит только свет маленького ночника в изголовье кровати – такой же широченной, как и та, что осталась в гостевой. Март лежит на боку лицом к нему, полностью одетый, в белой мятой рубашке и джинсах, глаза его плотно закрыты, лицо – совершенно замученное. Зеф понимает, что это он его замучил. Но ему некогда особо злорадствовать, его тошнит.
Не поднимая головы, он медленно ползёт к краю постели, гадая, сумеет ли самостоятельно добраться до толчка или ему проще свеситься с кровати и заблевать Марту ковёр в его распрекрасной спальне.
Но тут Март вздрагивает и приподнимается на локте, глядя на Зефа своими запавшими тревожными глазами.
– Тошнит… – сглотнув, невнятно объясняет тот.
Март слетает с постели и стремительно исчезает, возвратившись с пластиковым синим тазиком, который и подставляет Зефу под нос, обхватив его поперёк груди свободной рукой.
Зефа позорно выворачивает, как собачонку, нажравшуюся помоечных объедков, желудок горит, во рту – гнусный вкус желчи. Ему хочется умереть прямо здесь и прямо сейчас. И пускай Март в самом деле закопает его в саду, а сверху посадит ландыши.
Март укладывает его обратно в постель, выносит тазик, вытирает Зефу рот, даёт попить воды. Сам возюкается, прислугу не зовёт, хрен знает, почему. Совсем ебанулся, как Бухара говорил. Зеф жадно пьёт, расплёскивая воду за вырез футболки. Футболка не его, а, наверное, Марта: серая, широкая, доходящая Зефу почти до колен. Больше на нём ничего нет.
– Врач предупреждал, что тебя может тошнить. Это побочка от лекарств, – успокаивающе поясняет Март, присев на край постели.
– Что со мной такое вообще? – хрипит Зеф, и Март, поколебавшись, нехотя отвечает:
– Врач сказал, раньше это называлось – нервная горячка. Ничего, отлежишься.
– Ну хоть не родильная, – через силу хмыкает Зеф, вспомнив Джером Джерома, и Март тоже криво ухмыляется. А потом, протянув руку, приглаживает Зефу вихры, и тот опять непроизвольно отдёргивает голову.
– Я не трону, – устало говорит Март, отняв руку, и вновь укладывается рядом, не касаясь Зефа. Благо, кровать тут даже шире, чем предыдущая. Взгляд у него совершенно непонятный – испытующий и сожалеющий одновременно.
– Хотел спросить, – вдруг с запинкой произносит он. – Как так у тебя всё получилось с Чеканом? Ты же не проститутка, как он расписывал.
А, вот оно что! Не проститутка, значит! Охуеть, открытие! Зефу впору чувствовать себя удовлетворённым, но всё, что он чувствует – это горечь, такую же мерзкую и пронзительную, как привкус желчи на языке.
– У меня с ним ничего не получилось. Он, наверно, вампир или ещё какая-то нежить… – с трудом говорит Зеф, сам понимая, как дико звучат его слова. – Он просто так не может никого трахнуть. Сперва ему надо, чтобы человек от страха заходился. У него специальный подвал есть в гараже. И подручные. Двое. Они меня сперва и мудохали. А он просто стоял, смотрел… и дрочил. В костюме этом своём от Версаче. И в шарфе… А потом он меня этим шарфом придушил, шнуром каким-то взнуздал… и взялся за меня сам… по-всякому. Смеялся. Радовался.
Зеф больше не может говорить. В ушах у него звенит металлический смех Чекана. Он умолкает, задохнувшись, будто белый шарф Чекана вновь перехватывает ему горло. В несколько фраз он уместил все свои ночные кошмары трёх последних месяцев, о которых не рассказывал никому. Ни одной живой душе.
Подвал с крюками в стене, как в кино про инквизицию, залитый светом длинных узких ламп. Подвал, в котором воняет пылью, плесенью и рвотой, от углов которого эхом отлетают крики. Белые ледяные пальцы Чекана, почти ласково скользящие по его заднице, по спине, вцепляющиеся в волосы. И удивлённые жадные взгляды Чекановых подручных.
Зеф судорожно зажмуривается, будто бы снова увидев всё это.
Март верит ему сразу и безоговорочно – это заметно по его потрясённому, побледневшему лицу.
– Я ничего про него не знал, – с усилием заканчивает Зеф, облизав губы. – Не знал. Мы в клубе познакомились… он сперва просто подкатил ко мне, но я отказался… чуял в нём что-то тухлое… тёмное что-то. Но мне деньги позарез нужны стали, я сдуру в одну историю влип… – он кое-как усмехается, – в общем, идиот… а он… Чекан… мне штуку баксов предложил, чтобы, типа, все проблемы мои решить. Штуку за ночь. И я взял. Так что так мне и надо, – со стоном вырывается у него то, о чём он всё это время отчаянно думал. – Я и вправду проститутка. Так мне и надо.
Март кладёт руку ему на плечо, но Зеф снова пытается отпрянуть. Жалость Марта ему не нужна. В конце концов, тот прошлой ночью сам его изнасиловал, жалельщик!
– Твоя семья где? – вдруг спрашивает Март, легонько прижимая его к постели.
– Уже нигде, – вяло отвечает Зеф, отказавшись от попыток вырваться. – Отец на Севере, на заработках. Последний раз из Де-Кастри писал. Мать давно умерла. А бабушка – в прошлом году. Дом мне оставила. Так эти уроды его спалили, когда меня искали. Чекана до чертей закусило, что я сбежал.
– А как ты сбежал? – спрашивает Март, не отпуская его плеча. Даже поглаживает легко, как щенка, которого не хочет отпугнуть.
– Повезло, – поясняет Зеф, снова облизнув спёкшиеся губы. – Когда я отрубился, они меня там и бросили. В подвале этом грёбаном, в гараже. Наручники слабо закрепили, и не в размер они мне оказались, – он крутит запястьем. – Рука тонкая. Я прочухался и вывернулся из них. Отцепил. Там две тачки стояли, в одной ключи зажигания остались. Я туда залез и сидел там. Внутри. Старался не вырубиться. Ждал. И дождался… один из них… из его псов… вернулся, дверь отпер и зашёл. Ну, я и дал по газам. Чуть не сбил его, но не сбил всё-таки. Гнал как чёрт. Тачку потом у метро бросил. В ментовку не пошёл: у него там всё схвачено, говорят, у Чекана-то. Да и кто меня послушает – я же бабло у него взял, пидор рваный. А в Москве затеряться легко. Я и затерялся. В общагу не вернулся, чтобы никого не подставлять, вообще на дно лёг. Только ненадолго. Всё равно нашли. Он нашёл… и ты.
Зеф опять замолкает, отстранённо удивляясь, как ему хватило сил всё это рассказать.
– А я узнал, что Чекан какого-то пацана ищет, как очумелый, и решил найти раньше него. Посмотреть, что за пацан, – задумчиво произносит Март. – Ну вот, посмотрел.
Он слегка улыбается. Вокруг глаз собираются морщинки, на левой щеке обозначается ямочка, которой Зеф раньше не замечал.
– А ты зачем сам в «Светоч» полез? – с некоторым проблеском любопытства осведомляется он, вспомнив, как понаехавшие на его вызов «соколы» валяли Марта по асфальту вместе с остальными гоблинами.
– А я вообще всё сам люблю делать, интересно же, – весело объясняет тот и тут же серьёзнеет, заглядывая Зефу в глаза. – Ты почему раньше не рассказал мне всё, как было, с самого начала?
Услышав такое, Зеф натурально звереет, подскочив на постели. Почему он не рассказал?!
– А ты бы слушал?! Ты бы поверил?! – яростно цедит он, сжимая кулаки. – Ты, крутой! Поверил бы какому-то пидору малахольному? Может, ещё и заступился бы за меня?!
– Заступился бы, – негромко говорит Март, пока Зеф, трясясь всем телом и кутаясь в одеяло, отползает от него как можно дальше. – По крайней мере, у нас всё по-другому тогда было бы.
«У нас», слыхали?!
– Да пошёл ты! – хрипит Зеф срывающимся голосом, засовывая голову под подушку. Глаза у него болят от непролитых слёз, распухшее горло сжимается, но он не может позволить себе разреветься при Марте. Ни в коем случае, лучше умереть.
Март больше не трогает его, ни слова не говорит и, кажется, даже не шевелится. Поэтому Зеф наконец медленно погружается в сон. Ему кажется, что в этом доме он только и делает, что так или иначе валяется в отключке. Но его замученный полудохлый организм снова требует покоя.
*
Проснувшись в очередной раз, Зеф обнаруживает себя в одиночестве. Вторая половина постели примята и пуста. Со спинки стула свисает влажное полотенце. Разит мятной пеной для бритья и хорошим парфюмом. Его величество Марат Львович Первый соизволили отбыть на какую-то свою бандитскую работу… или чем он там занимается, когда не ловит малахольных пидарасов по парикмахерским.
Зеф мрачно ухмыляется и выбирается из постели, глянув на неё почти с отвращением. Потом он подходит к огромному, в полтора его роста, зеркалу в простенке – тут оно хотя бы целое, не разбитое. И… в упор себя не узнаёт.
– Душераздирающее зрелище, кошмар, – констатирует он голосом ослика Иа, потерявшего собственный хвост. В зеркале отражается тифозный больной, выживший чудом. Жертва локального конфликта. Узник концлагеря. Последний уцелевший выродок постапокалипсиса. Хуй знает кто в нём отражается, в этом зеркале.
Щёки провалились, губы запеклись коркой, остатки волос вздыбились, словно от ужаса. Зенки – как плошки, занимают пол-лица или даже больше. На той площади тощего тела, что не прикрыта серой футболкой Марта, там и сям темнеют синяки.
Пиздец.
Одно хорошо: пожалуй, Чекану Зеф в таком вот ушатанном виде и не понадобится. Да тот вообще его не узнает!
На спинке кровати висит Зефово барахло, тщательно отстиранное и даже отглаженное – вплоть до труселей и носков. Он надеется, что это хотя бы не Март постарался. Он стягивает с себя его футболку и кладет на подушку. Переодевается в своё шмотьё. Кроссовки исправно дожидаются его у порога. Дверь не заперта.
Пора валить, вот только куда?
Выйдя в коридор, Зеф бредёт на запах еды, распространяющийся по дому. Запах чего-то печёного и ужасно вкусного. Как когда-то дома, у бабушки.
Он вдруг ощущает такой волчий голод, что слюни почти бегут у него по подбородку. Он не помнит, когда в последний раз ел. Он не замечает, как проскакивает коридор, лестницу и холл. Повинуясь волнам этого чудесного запаха, он безошибочно влетает в кухню, где около плиты хлопочет Наталья Михайловна – сама словно сдобная, румяная, в своей кружевной наколке и переднике. Она поворачивается и потрясённо смотрит на Зефа. Противень в её руках дрожит и накреняется. Того и гляди, горячие, благоухающие плюшки с корицей посыплются на пол.
– Здрасьте. А можно мне плюшку? – проглотив слюну, торопливо спрашивает Зеф.
Он, почти не жуя, заглатывает три плюшки подряд, как пылесос всё в том же в мультике про Карлсона, пока Наталья Михайловна жарит ему омлет с ветчиной. Омлет он тоже заглатывает, не жуя. Пьёт чай с мятой из огромной кружки, на боку которой нарисованы рождественские олени, и зачерпывает столовой ложкой вишнёвое варенье прямо из литровой банки.
У него ничего не болит. Он наелся. Слава тебе, Господи.
Он ни о чём не спрашивает Наталью Михайловну, но та вдруг сама быстро говорит:
– Я позвонила, куда ты сказал. В твою парикмахерскую.
Зеф поднимает на неё недоумевающие глаза – она комкает в руках полотенце, круглые румяные щёки её побледнели, глаза налились слезами.
– Я убирала потом в гостевой спальне, – дрожащим шёпотом объясняет она и всхлипывает. – Пожалуйста… прости меня!
– Не плачьте! – в панике бормочет Зеф, вскочив со стула. Боже, она плачет из-за него! – Вы что! Не надо!
У него опять болят глаза, и горло начинает саднить от неминуемо подступающих рыданий. Это никуда не годится! Он сейчас раскиснет тут, расквасится, распустит сопли и будет реветь до икоты, до судорог, а ведь Март того и гляди вернётся, и тогда Зеф потеряет возможность сбежать!
– Вы меня выпустите отсюда? – несколько раз с усилием сглотнув, спрашивает он, и Наталья Михайловна решительно кивает в ответ.
– Пойдём, – говорит она, спеша впереди него в холл, а потом через широкий двор, ярко освещённый полуденным солнцем – к высоким, каким-то средневековым воротам, которые Зеф видел из окна спальни. Собаки, разморённые жарой, лениво погавкивают в вольере, и Зеф, спохватившись, озабоченно спрашивает:
– Вам ничего за это не будет? Ну… за то, что вы меня выпустили?
Женщина качает головой и твёрдо отвечает:
– Марат Львович меня ценит. А если даже уволит… мне всё равно.
– Спасибо! – горячо шепчет Зеф и чмокает её в круглую горячую щёку. – Спасибо, спасибо!
Он так торопится выскочить за ворота и припустить по обочине грунтовой подъездной дороги, что не просит у Натальи Михайловны ни денег, ни телефона, чтобы позвонить Лёке или Розочке. Он даже примерно не представляет, где сейчас находится. В общем, это опять его коронный долбоебизм, но не возвращаться же! Он свободен, а это главное! Сейчас он проголосует какому-нибудь водиле и на перекладных доберётся до «Светоча»… а потом… он подумает об этом потом.
Зефу вдруг приходит на ум, что Март наверняка сильно расстроится, увидев, что он сбежал. Разозлится, конечно, но больше расстроится. Зеф это точно знает. Март угрызается совестью.
Ну и фак в кулак! Зеф встряхивает головой, прогоняя эти никчемушные мысли. Расстроенный или нет, Март в любом случае бросится за ним в погоню. Значит, надо побыстрее уносить отсюда ноги.
Встав у обочины, он машет приближающейся белой с красным фуре. Шоферюга его возьмёт, не откажет, дальнобоям всегда скучно в дороге и хочется потрындеть, а уж по части трындежа Зефу нет равных.
Он лишь мельком замечает несущуюся навстречу чёрную «тойоту» – замечает, только когда уже поставил ногу на подножку кабины, дверцу которой распахнул перед ним добродушный, пожилой и небритый водила. Тачка, оказывается, развернулась, и стремительно фуру догнала.
– А ну-ка, ходи сюда, козявка, – ухмыляясь, велит Зефу вывалившийся из «тойоты» золотозубый верзила, и Зеф мгновенно его узнаёт. В «Светоч» за ним приезжали другие гондоны. А вот эти двое – из чекановского гаража. Его палачи. Второй, рыжеватый, коренастый, похабно лыбясь, становится рядом с первым.
– Лезь в машину, красава, хозяин с тобой не закончил, – непререкаемо распоряжается он. – Патлы обкорнал, думал, мы тебя не узнаем?
Помертвевший Зеф переводит отчаянный взгляд на водителя фуры, и тот, кряхтя, лезет под сиденье, а когда выпрямляется, в руке у него оказывается монтировка.
– Вы чего, мужики? – хмуро бросает он, но облегчённо выдохнуть Зеф не успевает, потому что коренастый говнюк выхватывает из кармана ствол, тускло блеснувший на солнце воронёной сталью.
– Вали отсюда нахер, дядя, если не хочешь жмуриком в кустах остаться, – ласково щерясь, советует он дальнобойщику, а тот растерянно смотрит то на пистолет, то на Зефа.
– Вон там, обратно по трассе, будет проезд к большому особняку. Грунтовка, – задыхаясь, быстрым полушёпотом говорит Зеф побледневшему шофёру. – Я оттуда пришёл. Пожалуйста, скажите его хозяину, что меня забрал Чекан. Он поймёт. Пожалуйста!
Грубые лапы Чекановых мудил сдёргивают Зефа с подножки фуры и швыряют к «тойоте», заталкивая на заднее сиденье. Он успевает с яростным удовольствием лягнуть мудил пару раз, и ему похер, что он огребает от них ответных пиздюлей.
Он в последний раз оглядывается на фуру. В кабине маячит бледное лицо шофёра. На горизонте виснут тёмно-багровые тучи, налитые до краёв дождём, будто кровью.
Зеф не знает, отправится ли дальнобойщик к Марту или плюнет на всё и просто поедет своей дорогой. Этот водила и Март – последняя Зефова надежда. Больше ему некого ждать, некого звать на помощь.
Что его точно ждёт, так это неописуемый пиздец, при одной мысли о котором его, будто крышкой гроба, накрывает чёрным мороком.
Нет, этого не будет, и точка, решает Зеф. Лучше он просто умрёт. Разобьёт себе башку об стену клятого гаража. Перегрызёт себе вены. Кинется на пистолет или под машину. Что угодно, но он больше не даст Чекану над собой измываться.
Эта мысль придаёт ему сил. Его палачи, чьи бритые затылки маячат над спинками передних сидений, лоханулись, когда не надели на него наручники, не связали и не запихнули в багажник. Они, видимо, сочли, что Зефа парализовало от ужаса. Они даже не заблокировали заднюю дверь, ёбаные гондурасы! Зато они ликующе отзваниваются своему выродку-хозяину, отчитываясь о поимке Зефа. Точно, ждут премии в размере оклада, суки. Но Зеф им такой радости доставлять не собирается. Он прикрывает глаза, изображая полнейшую разбитость и шоковое состояние. Для этого ему даже стараться не надо. Но в башке у него всё кипит, напряжённо ища выход из этого пиздеца.
Даже если вас съели, у вас всё равно остаётся два выхода, как известно.
– Слушай, – внезапно говорит золотозубому коренастый, в этой паре он явно ведущий орангутанг. – Скоро пост ГАИ, этот петушок там ничего не отмочит?
Оба оглядываются на Зефа, который растёкся по сиденью и так старательно прикидывается ветошью, что им уже можно вытирать грязь с лобового стекла.
– Куда ему, он уже обоссался, – презрительно бросает золотозубый и врубает «Авторадио».
– Комбат батяня, батяня комбат! – гаркает из колонок Расторгуев.
Зеф весь подбирается. Сердце у него стучит где-то в горле, и туда же стремительно поднимается желудок. Похоже, что всем его органам стало тесно внутри.
Он дожидается, когда «тойота» начнёт плавно притормаживать перед постом ГАИ – маленькой кирпичной будкой с красной крышей. Оттуда никто не выходит, видимо, продавцы полосатых палочек всё продали и пока что не очень нуждаются в бабле. Всё, что остаётся сделать Зефу – распахнуть дверцу тачки и на ходу выброситься из неё, стараясь скатиться на обочину. Когда ему это удаётся, и он, непроизвольно зажмурившись и обдирая локти, катится по асфальту, то понимает, что полдела сделано.
Над дорогой повисает густая матерщина, когда оба охуевших от неожиданности бандерлога вываливаются из затормозившей «тойоты». Зеф сидит на асфальте, очумело тряся головой и пытаясь прийти в себя.
Гаишники, увидев такой беспредел прямо перед своей будкой, тоже охуевают. Они выкатываются наружу и бегут к «тойоте», пока Зеф на четвереньках отползает в сторону.
– Что за дела?! – кричит подбегающий первым гаишник и хватается за автомат.
– Командир, послушай, парень накосячил! – торопливо заверяет его золотозубый. – Сейчас мы его заберём. Сколько ты хочешь?
