Текст книги "На горах Кавказа"

Автор книги: Схимонах Илларион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Общее замечание о Иисусовой молитве.

Очень худо и не правильно (во вред себе) поступают те из подвижников, ревнующие о духовном, – кои в молитве Иисусовой ищут исключительно одних только духовных утешений, внутренних озарений, сердечных восхищений Богу, словом – высоких состояний.

Все сие строго запрещено святыми отцами, как показующее в человеке пагубное высокоумие, по которому он считает себя достойным сих высоких мер. Таковому будет полезнее вовсе не заниматься постоянною Иисусовою молитвою, а довольствоваться только общецерковною и своим келейным правилом.

Молитва Иисусова обязательно должна быть погружена в покаянные чувства, каковое настроение должно быть не прекращаемым во всю нашу жизнь, согласно учению о сем предмете всех святых отец. При упражнении молитвою, нужно иметь целию, чтоб сокрушением, слезами и умилением очистить сердце от грехов и земных пристрастий, – и сим уготовить себя для принятия Господа Иисуса в чистой небесной неразвлекаемой молитве, в которой и составляется наше с Ним примирение и духовное общение. И только здесь, именно в чистом сердце и глубоком искреннем смирении, с любовью к ближним и могут состояться и действовать высшие меры истинной сердечной молитвы, соединяющей нас с Богом, дающей нам вкусить в Нем вечный живот.

Вот теперь и смотрите, – как не похвально и предосудительно, и как вполне неуважительно к высочайшему предмету молитвы – поступают те ревнующие о сем, кои, не быв в горниле покаяния, и не перегоревши, так сказать, в чувствах тяжкой виновности своей пред Богом, и не омывши греховных скверн слезами искреннего сокрушения, стремятся безстудно туда, где только чистые сердцем зрят Бога. Божие, говорят отцы, приходит само собою. Это – правда. Но только нужно, чтоб место для приятия его было чисто.

Если святые отцы иногда в своих писаниях и запрещают Иисусову молитву, то это тогда только, когда она исходит из неправильных побуждений, то есть когда ищут в ней одних только духовных восторгов, потому что так молящиеся приобретают гордое о себе мнение, и этим наносят унижение на молитву, чему отнюдь не молитва виновна, а их неправильное к ней отношение. Но молитву, производимую в покаянии, смирении, с целью примирения с Богом, умилостивления Его и потом соединения с Ним, везде выставляют, как необходимое нужное средство к вечному спасению. И это не только одним монахам, но и мирским, как сказано на 1-й странице сей нашей книги.

Глава 1.

Восход пустынножителя на горы и поэтическое описание горной красоты, открывшейся его взору

Во время проживания моего в Кубанских лесах, в верховьях р.Урупа – местах безлюдных, тихих и удаленных, пришло мне в одно некое время желание вылезти из своих глубоких трущоб, дебрей и земных пропастей, в коих всегда нахожусь, по обычаю своей пустынной жизни, и взобраться на высочайшие хребты гор, окружающие нашу, сравнительно низменную местность, кои, по местному наречию, именуются «голые горы», потому что там нет никакой растительности, а только одни лишь камни и каменные скалы, утесы и горные шпили; есть, правда кое-где и равнинки, но и они тоже усеяны мелким камнем.

К этому же побуждало меня и нашедшее на меня уныние – страшная болезнь душевная, ведомая лишь безмолвникам, препровождающим, ради любви Христовой, житие свое в горах и вертепах, в совершенном удалении от людского общения.

Да и еще, кроме всего этого, в сердце была какая-то тайная надежда, что, быть может, не встретим ли что-либо особенное, какого-нибудь истинного раба Божия – сотоварища нам пустынника, труждающегося о Имени Господнем в сих многотрудных местах, где редко и едва ли когда-либо проходит даже и нога охотника. Слух о таковых отшельниках, безвыходно живущих в глубине малыми обществами, много раз доходил и до нас, что есть у них там церкви и свои священники и все хозяйственное заведение. И случается, что в иной раз как-нибудь и выйдет оттуда один из них по нуждам своим в мирское селение, а по исполнении, быстро и скоротечно опять возвращается в превожделенное свое уединилище, полное духовного мира и небесной радости. И бывает, по большей части, хождение их по высотам гор, местами трудными и едва проходимыми. Вот такового-то человека встретить и было у нас в сердце тайное предчувствие, и оно, как увидим впоследствии, не обмануло нас. Взяв сухарей, ползли мы рано утром с послушником своим по крутизнам и горным уступам вверх, хватаясь руками за ветви дерев, корни и камни, где только и как можно, перелазя овраги и пропасти и восходя все выше и выше.

По слабости сил, с великим трудом лишь вечером достигли границы, где кончается растительность и начинаются скалистые утесы и остроконечные шпили, выдающиеся в воздухе своею возвышенностью над всею страною, и как бы бдительные стражи неусыпно надзирающие всю окрестность. На многие из них взобраться уже нет никакой возможности, так как они отрубом и вертикально устремляются вверх, а на некоторые и еще возможно взойти по причине уступов и отлогости сторон.

Усмотревши удобное место, сели мы для отдохновения, а пожалуй скорее для ночлега. Обозревшись же, увидели себя на страшной высоте, превыше всего видимого пространства, вся окрестная страна была у нас под ногами.

И вот открылся очам нашим поразительный вид горных хребтов и восхитительно живописная красота местности на все стороны и по всему протяжению до самого горизонта, куда только достигал глаз. Зрелище было воистину неописуемое, подобного коему едва ли еще где-нибудь можно видеть, потому что природа Кавказская исключительная, своеобразная и единственная, пожалуй на всем шаре земном. Солнце клонилось к западу и своими лучами золотило всю страну: и вершины гор, и глубокие пропасти, зияющие мраком и наводящие страх, и небольшие, между горами кое-где видневшиеся, полянки, покрытые зеленью.

Нет возможности изобразить расположение гор, их великое пространство, красоту и чудное разнообразие, поражающее зрителя удивлением, выше всякого слова и мысли. Горы представляли из себя какие-то разнохарактерные колонны, чрезвычайно красивые и весьма неуклюжие, и тянулись длинным рядом, который иногда вдруг и как-то смело прерывался страшною пропастью, другою и третьею; потом опять начинался и снова тянулся до новой пропасти, а там в дали исчезал за новыми высотами гор. То показывали вид изуродованный, перемешанный и до крайности разнообразный, так что форму их очертания невозможно передать никаким словом. Они похожи на то, как, если бы, в сильном трясении вдруг обратились в застывшее состояние. И каких только странных видов тут не было для взора!… То, как два брата, любезно обнявшись, идут по дороге: так две скалы, переплетшись, друг с другом, стояли на чистом местечке под стеною горы. А то, как бывает в драке, один, поборовши другого, становится ногами своими на груди его, так точно и здесь – одна скала стоит на другой, показуя своим воинственным видом как бы одоление и попрание соперника своего. Там видится, как будто охотник, наклонившись, метит устрелить зверя в добычу себе. То, столпившись в одни кучу, группа небольших курганчиков, напоминает семейство птенцов, их же кокош собирает под криле свои. А вот, в стороне от них, виднеется неизмеримой величины обширная гора, и она привлекает внимание своею великою, паче меры, огромностью; правильным и красивым очертанием, выдаваясь посреди всего окружающего ее, она победоносно и как-то величаво возносит почти к облакам свой исполинский остов и могучую главу и видимо господствует над всем множеством окружающих гор, будучи им как бы царица, или якоже мать. Иные горы являют подобие величественных соборов, увенчанных главами, а другой шпиль, как стрела идет вверх, без сомнения показуя этим человеку путь к небесам; в другом месте скала являла подобие медведя или черепахи, а то принимала безформенный вид или же просто лежала груда обыкновенных камней.

На более низких местах и как бы отступивши от гор, виднелись более спокойные пространства, покрытые зеленью, и по ним были разбросаны пасущиеся стада азиатов; издали они показывались черными точками, медленно движущимися по зеленому фону. По окраинам некоторых сторон тамошнего пространства стройно и красиво стояли длинные ряды дерев, как бы посаженные искусною рукою. Они похожи были на то, как бывает на войне, когда уготовляясь на брани, стоят полки против полков. До слуха, чуть доносился слабый звук реки Урупы, текущей внизу у подошвы гор.

Во всем пространстве вокруг нас царствовала мертвая тишина и совершенное молчание: то было отсутствие всякой житейской суеты. Здесь природа, вдали от мира, праздновала свое успокоение от суеты и являла таинство будущего века. Просто сказать – это было царство духовного мира и безмятежности, – новый мир не в пример лучше того, в коем живут люди – освобождение души от всего вещественного, земного и плотского, свобода духа, жизнь, свойственная его невещественной природе; это был нерукотворный храм Бога живого, где всякий предмет глаголал славу Его и исполнял Божию службу своим безгласным, но вразумительным вещанием, проповедуя Его всемогущество, присносущую силу и Божество. Оглянулись мы назад и были поражены новым необычайным явлением – цепи снеговых гор тянулись по черте горизонта и, залитые лучами солнца, показывались пламенеющими.

Явление дивное и весьма очаровательное!!! Там же виднелась и знаменитая на всем Кавказе гора Эльбрус, снеговая вершина которой золотом горела в лучах вечернего небосклона.

В общем же пред нами была картина красоты неописуемой! Книга природы раскрывала нам здесь одни из роскошных страниц и мы видели и всюду читали явленнейшие силы Божии и чрез рассматривание твари познавали невидимые Божии совершенства (Рим.1,20). Необъятный простор пространства, как безбрежное море, разлившийся на все стороны, поражал нас своею величественностью и уносил мысль куда-то далеко за пределы всего временного. Он напоминал о безконечном всемогуществе Божием и Его неограниченном владычестве, вседержавной силе и вездесущии, и вливал в нас ощущение страха и благоговения, коим безспорно и безусловно обязана Ему всякая тварь, как к Отцу природы и Содетелю всяческих.

Безмолвие гор и удолий порождало новое чувство – то было состояние неисповедимой тишины и покоя, коими объяты были все наши душевные чувства и расположения, – то была тихая и духовная радость – был глас хлада тонка, идеже Господь (3 Цар.19,12).

И действительно – Дух Божий, Иже везде сый и вся исполняяй и содержай всю тварь видимую и невидимую, как-то ближе и ощутительнее слышался сердцу и более полным наитием наполнял все внутренние силы души, чего прежде с нами не было никогда.

И так мы сидели и молчали, смотрели и удивлялись и священным восторгом, питали сердца свои переживая те возвышенные минуты внутренней жизни, когда человек ощущает близость незримого мира, входит в сладкое с ним общение и слышит страшное присутствие Божества. В это время, исполняясь святыми чувствами, он забывает все земное. Сердце его, разогреваясь подобно воску от огня, способным делается к восприятию впечатлений горнего мира. Оно пламенеет чистейшею любовию к Богу, и человек вкушает блаженство внутреннего Богообщения, слышит в чувстве своем, что не для земной суеты, но для приобретения вечности даются ему короткие дни земного бытия.

Испытав это возвышенное и духовное состояние, невольно предлагаешь себе благоговейный вопрос: зачем Всевышний Господь укрыл славу Своего премудрого Творчества так далеко от мира – в местах недоступных, посреди гор и вертепов и пропастей земных?… И зрят ее только немногие насельники пустыни, уединенные отшельники… Мы же говорить об этом не находим благоприличным, чтобы вместо пользы не причинить вреда и тем, кто живет в пустыне и кто не имеет возможности к сему, хотя бы и желал, а более всего тем, кои признают этот образ жизни совершенно неполезным, не понимая его содержания и внутренней силы. Лучше всего всякий пусть смотрит на этот вопрос по мере своего умственного кругозора.

Глава 2.

Замечательная встреча со старцем пустынножителем, и начало беседы с ним о духовном деле

Итак, пребывая в состоянии духовной восторженности и упоеваясь созерцанием красот Божиих, щедрою рукою разлитых по лицу пустыни, мы обратили внимание вниз и с удивлением заметили вдали идущего человека с большою котомкою за плечами; медленными и утружденными шагами, поникши головой, спускался он по горной наклонности в глубокую сожженную котловину. Иногда виден был весь, выходя на вершины холмов, иногда совсем исчезал, погружаясь в пропасти и низменности между холмами, то опять показывался и двигался по направлению к нам.

Поразительно, а вместе с тем и весьма умилительно было видеть человека в сих пространствах безлюдной страны, где, как известно нам, кроме разве охотника, и то не в это время, никогда не бывает людей. Всматриваясь ближе, заметили, что это был человек, принадлежащий к нашему монашескому званию, и весьма обрадовались, надеясь узнать от него много полезного, касательно своей пустынной жизни. Когда же он был от нас недалеко, мы приветствовали его обычным между монахами приветствием: «благословите, батюшка»!

– Бог благословит! – послышался искренний и братский ответ.

– Садитесь, пожалуйста с нами, – сказали мы, – вот кстати, у нас и чай готов!

– О! Это хорошо, – отвечал незнакомец, – а я так притомился, что чуть жив!

– Куда Бог несет? – спросили мы.

– Да ходил в монастырь (Зеленчукский) по своим духовным нуждам, а теперь иду в свою пустыню.

И затем пришедший пустынник в совершенном изнеможении повалился на землю, снял шапку и лег, растянувшись на земле во весь рост и положивши голову на сумки, как делают вообще все пустынники. Мы воззрели на него: это был старец уже глубоких лет; пот, как весною ручьи, лился по лицу его, и он был весь мокрый и покрыт пылью. Потом он рукою утер лицо свое и прославил Бога, сотворив благодарственную Господу Богу молитву, говоря: Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!

– Уморились, батюшка? – спросили мы.

– Да, уморился очень сильно, шел целый день, а жар нестерпимый и воды нет.

– Ну, а далече отсюда ваша пустыня?

– Да, пожалуй, дня три нужно идти – около Аксибая, на Черной речке.

– Много вас там?

– Там много пустынников.

Полежавши немного, старец поднялся, и мы ближе и яснее снова увидели, что это был муж высокого роста, сухой телом, как скелет мертвеца; длинная и седая борода его досягала до пояса, волосы на голове совершенно белые, как снег на горах и опускались на плечи, а по средине головы плешина; подрясник, весь истертый, был покрыт заплатами и издавал запах удушливого пота; лицо его показывало вид крайнего изнурения; впалые щеки и изсохшие уста. – Но при всем том на нем видимо лежала печать духовного освящения; глаза старца проливали неизъяснимую приятность и светились добротою, искренностью и сердечным благорасположением; весь его вид внушал невольное уважение и вызывал на откровенность.

Старец придвинул к огню лежавший неподалеку деревянный чурбак и сел на нем, греясь.

Мы прочитали молитву, а старец благословил чином монашеского обыкновения. Стали пить чай с сухарями. В это время началась между нами та замечательная беседа, которая глубоко вошла в мое сердце, как обыкновенно бывает с нами от слышания о предметах великих, дивных и превожделенных. Я спросил старца:

– Давно живете в пустыне?

– Вот уже десятый год кончается.

– А раньше где жили?

– Жил в монастыре 20 лет.

– В каком?

И тогда я вседушно и радостно, со всем усердием обратился к старцу и начал предлагать ему различные вопросы, касательно духовной жизни.

– Ну что, брате, ради Господа скажите, что самого лучшего вы приобрели в пустыне?

Лицо старца просветилось и духовный свет заблистал в очах его: прост бо бяше естеством, – и того ради бе в нем дух Божий.

Видно было, что этим вопросом старец получил удар в самый центр своей внутренней жизни и вся его духовная природа пришла в движение. Да и в правду, как мы узнали после из его разговора, что если кто соединил свое сердце с Именем Господа Иисуса Христа, или, что то же, выражаясь монашеским языком, приобрел Иисусову молитву, тому всякое напоминание о ней приводит его душу в духовный восторг.

Старец отвечал:

– Господа Иисуса Христа стяжал сердцу своему, а в Нем, без сомнения, и вечную жизнь, осязательно и неложно слышимую в сердце моем. Как и написано о сем во Святом Евангелии: в Том живот бе и живот бе свет человеком (Ин.1,4). Также и во многих других местах Священного Писания возвещается сия радостнейшая истина, например: имеяй Сына Божия (конечно в сердце своем), имеет живот, а не имеяй Сына Божия – живота не имеет (1 Ин.5,12). И Сам Господь говорит о Себе: Аз есмь путь, истина и живот (Ин.14,6). Еще: Аз есмь воскресение и живот (Ин.11,25).

Услышавши такие неожиданные и поразительные слова, мы весьма удивились, что нашли именно то, чего искали; ближе придвинулись к старцу, более изострили слух свой и все внимание свое утвердили на лице его, а сами превратились в духовный интерес своим существом, по слову Святого Писания: расшири уста твоя и исполню я (Пс.80,11), и рекою полились наши вопросы.

– Каким способом? – поспешно спросил я.

Старец отвечал:

– Чрез непрестанную молитву ко Господу нашему Иисусу Христу, обыкновенно называемую монашеским нарчием «Иисусову», которую я производил, согласно учению святых отец, в продолжении многих лет по заповеди, данной мне еще в юности моей великим отцем и учителем благочестия, когда я, выходя из мира, шел в монастырь, чтобы проводить монашеское житие. Конечно, – при этом старался по силам своим пребывать в исполнении и всех прочих заповедей Господних, в особенности же в трех из них главах: любви, смирении и целомудрии, без которых, по слову святого апостола, никто же узрит Господа (Евр.12,14).

– Как? – еще с большим и возрастающим интересом мы продолжали расспрашивать.

– Почти 15 лет, – говорил старец, – я исключительно занимался произношением устной молитвы, живя в это время в монастыре и занимаясь исполнением разных дел, возложенных на меня по послушанию. Во время сего упражнения, помню, я вовсе не обращал внимания на ум и сердце, довольствуясь только одним словесным выговором молитвенных слов: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного, каковая молитва называется устною, словесною, наружною, телесною и в порядках молитвенного обучения и труда, как известно, занимает низшую, первоначальную степень.

Потом, по истечении означенных лет, она сама собою перешла в умную, когда, то есть, ум стал держатся в словах молитвы, при зрении в них Господа. Что составляет, по учению святых отец, вторую степень молитвенного упражнения, и молитва здесь называется умною, умственною или просто душевною. Святой Иоанн Лествичник называет это состояние молитвенного дела уже довольно высоким, похваляет его, потому что на этой степени ум наш, будучи по природе своей рассеянным, разбитым и разлитым по предметам и вещам мира сего, собирается в себя и, держась в словах молитвы, пребывает как бы у себя в доме, чуждым бывая всех помыслов, кои вообще так мучительно тиранствуют душу всякого человека, необновленного сею молитвенною благодатью. Это разбитое состояние нашего ума можно изобразить подобием человека, находящегося в волнующемся море.

И как сей, будучи во власти волн, не имеет возможности стать на точку неподвижности, так и ум наш, не имея в себе, точки опоры – Христа, тоже бывает волнуем и обуреваем всевозможным движением помыслов. Но вот сей из моря вылазит на скалу и бывает спокойным, а этот, вперив Христа в сердце, по выражению церковной песни (служба Василию Великому), удерживает свои помыслы.

А затем открылась, милостью Божиею, и сердечная молитва, которая, по согласному всех святых отцев учению, составляет в духовной жизни и вообще во всех исправлениях монашеских венец, славу и совершенство, потому что существо ее есть теснейшее соединение нашего сердца – вернее слитие всего нашего духовного существа – с Господом Иисусом Христом, явственно осязаемом, в пресвятом Его имени.

Это возвышенное и преестественное состояние, по разуму Богомудрых мужей, составляет последнюю степень и край стремлений всякого разумного существа, созданного по образу Божию и естественно, по природе, стремящегося к своему высочайшему Первообразу.

Здесь составляется то сердечное с Господом сочетание, в котором Господь проницает дух наш Своим присутствием, как луч солнца проницает стекло, и этим дается нам вкусить несказанное блаженство святого Богообщения. На, этой степени, по слову святого Исаака Сирского, духовная природа наша достигает высшей степени своего совершенства, простоты и духовности, потому что здесь полнота духовной жизни.

Человек вступает в область безконечного света, в котором, по слову святого Макария Великого, живет, действует и гражданствует, а потому здесь конец всем подвигам и трудам, и мы, получая свободу, пребываем в Боге и Бог в нас. Это есть то Божественное единение, о котором говорит Сам Спаситель: иже будет во Мне и Аз в нем, тот сотворит плод мног (Ин.15,5), якоже розга не может плода сотворити о себе, аще не будет на лозе, тако и вы, аще во Мне не пребудете (Ин.15,4).