Текст книги "На горах Кавказа"

Автор книги: Схимонах Илларион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава 37.

Предостережение от ранней пустыни. Что нужно для правильного в нее поступления

Еще предостережение, и все о том же, по случаю крайнего опасения и боязни, чтоб кто-нибудь, увлекшись красотою пустынного изображения, не оставил своего многополезного в монастыре пребывания, находясь на послушании и трудясь, по силам своим, на общую пользу монастыря, – к чему в особенности склонны молодые монахи и послушники, думающие, по крайнему своему неразумию, что, ускоривши в пустыню, тотчас же и будут причастниками высшего совершенства.

Но сие бывает невозможно. Ибо как в телесной жизни возрастание идет постепенно, так и еще более в духовной, скачки невозможны. Требуется постепенный восход от низшего к высшему, а не наоборот.

Все эти прекрасные и еще многие другие и не в пример лучшие сих пустынные блага, описанные в предыдущей главе, не для всех живущих в пустыне, но достигают их и вкушают только те избранные из них, кои очистили сердца свои предварительною, благочестивою жизнию: в миру ли поживши во исполнении Господних заповедей, или в монастыре под опытным руководством духовных старцев; в искреннем послушании и отсечении своей воли и мудрования, от чего снискивается истинное смирение, без которого спасение ни для кого не возможно.

Потом, в обучении себя внутреннему деланию Иисусовой молитвы, в умении побеждать лукавые помыслы и хранить сердце в чистоте, он должен придти в живое сознание своего падшего и растленного грехом состояния, в котором все силы его существа неудержимо стремятся на зло, противу которого нет другого средства, как то единственное, чтобы соединиться с Господом Иисусом Христом, Который и подает нам вся Божественные силы, яже к животу и благочестию (2 Петр.1,3). Нужно живо сознать ему неизбежную нужду в Божией помощи.

Если же кто без такового обучения поступит в пустыню – по самочинию, легкомыслию и гордому о себе мнению, ложно признавая себя способным, будучи на самом деле совершенно чуждым всех качеств, нужных для сего, то постигает его великое бедствие, потому что вместо спасения он приобретает погибель.

Смотрите, что о сем пишет святой Исаак Сирский:

«Деяние креста – сугубо, сообразно составу естества, разделяему на две части. Одно состоит в терпении скорбей телом; совершается действием душевной силы – ревности, и называется собственно деяние. Другое же, приобретается тонким деланием ума, непрестанным помышлением о Боге и пребыванием в молитве, что совершается силою желания и называется видение.

Первое, то есть деяние, очищает страстную часть души силою ревности; второе же очищает мысленную часть души действием душевной любви и вожделением душевным. Каждый прежде совершенного обучения в первой части, переходя ко второй, увлекаясь ее сладостию, чтоб не сказать леностию, подвергается гневу за то, что, не умертвив прежде уды свои, яже на земле, то есть не уврачевав немощи помыслов терпеливым пребыванием в делании крестного поношения, дерзнул возмечтать в уме своем славу креста. Сие-то значит сказанное древними святыми: «если ум захочет взойти на крест прежде нежели исцелятся чувства от немощи, то постигает его гнев Божий». Восхождение на крест тогда навлекает гнев, когда совершается не первою частию терпения скорбей или распятием плоти, но стремлением к видению, – второю частию, имеющею место по исцелении души. Такового ум осквернен постыдными страстями и устремляется к мечтам и помыслам самомнения. Ему заграждается путь запрещением, потому что он не очистил сперва скорбями ум, не покорил плотских похотений, но от слуха и буквы устремился прямо вперед, в путь, исполненный мрака, будучи сам слеп. И те, у которых зрение здраво, которые исполнены света и стяжали наставников, исполненных благодати – и те бедствуют и днем и ночью; очи их исполнены слез, в молитве и плаче они трудятся день и ночь по причине опасностей путешествия, по причине стремнин более страшных, встречающихся им, по причине образов истины, оказывающихся перемешанными с обманчивыми призраками ее. Божие, говорят отцы, приходит само собою, когда ты не ожидаешь его. Так! Но если место чисто, а не осквернено».

И мы, действительно, во всю свою жизнь в пустыне видели и свидетельствуем, что таковые люди терпят несказанное бедствие по своему духовному состоянию, тщету и лишение. Самое верное им изображение представляет неоперившийся птенец, преждевременно выпавший из гнезда.

Вместо того, чтобы взлететь на высоту, согласно устроению своей птичьей природы, он жалким образом влачится по земле, пока не делается снедью зверей. То же самое неизбежно бывает с молодыми монахами и послушниками, которые выходят из монастыря преждевременно, не обучившись духовному делу. Они не только безплодно провождают свою жизнь, но, что всего хуже, делаются неспособными ни к какой другой жизни. Бывает и возвращаются в обитель, чтобы жить, как и прежде, но уже не могут. Снова идут в пустыню и потом опять в монастырь, как трость, колеблемая ветром, клонятся и кидаются на все стороны, но нигде не находят себе успокоения и отдыха, пока в конце предаются отчаянию, в распущенность, нерадение и в плотскую, греховную жизнь.

На виду у нас сии печальные опыты во множестве. Хотя мы и показали пустыню в ее истинном и соответствующем своему назначению состоянии, но в то же время явственно показуем и ее противоположное состояние, чтобы, увлекшись ее красотою, не бросались преждевременно в ее святые объятия. Все равно как, не обучившись начальным наукам, нельзя поступать в высшие классы – учится богословию в академию, потому что там мы понять ничего не сможем.

Всего хуже, когда еще кто один берется за пустынную жизнь. Но горе единому , – вещает Писание (Еккл.4,10). А святой Лествичник говорит: «как не имеющий путеводителя удобно заблуждает на своем пути, хотя бы и весьма был умен, так и идущий самочинно путем иночества легко погибает, хотя бы и всю мудрость мира сего знал!»

Неложные признаки пустынника: природная наклонность к уединению, молчанию, удалению от людей, любовь к молитве, которая настолько объемлет всю его душу, что он ее считает самым первым делом в своей жизни и предпочитает ее всем своим прочим делам, подвигам и упражнениям. Пребывание в ней составляет для него покой, отраду и существо жизни. И она для его жизни – почва, и пристань, и стихия, как вода для рыбы и воздух для тварей земных; глубокое познание своей падшей природы, всецело растленной грехом, ее совершенную неспособность к добру и постоянную наклонность ко злу, а отсюда живое ощущение нужды в Божией помощи и необходимость единения своей души с Господом Иисусом Христом, от Которого только и может быть дана сия помощь.

Вера крепкая, как смерть, в неусыпный промысел Божий. Без нее жить в пустыне нельзя никому. Всецелое надеяние не на себя – вследствии познания своей крайней слабости, – а на Бога; терпение всевозможных лишений и, наконец, полная преданность в волю Божию.

Глава 38.

О сравнительном значении жизни монастырской (общежительной) и пустынной

Вопрос: Какое преимущество имеет пустынная жизнь пред общежительной и какое между ними различие?

Ответ: Великое и несравненное.

Общежитие можно назвать началом и обучением монашеской жизни, а пустыню концом и совершенством. Первому, в полном значении слова, приличествует название духовной больницы и врачебницы, где всякий ревнитель спасения, пришедший из мира, исцеляет свои страсти, душевные недуги и немощи, чтобы, очистившись, соделать дух свой способным к приятию и вселению в себя Божественной Иисусовой молитвы, которая в монашеском житии составляет самый верх и совершенство; пустыня же имеет своею главною и коренною целью именно это самое упражнение или делание Иисусовой молитвы: продолжить, утвердить и упрочить в своем духе и довести ее до совершенства, соделать непрестанною и чрез нее соединить сердце свое со Сладчайшим Искупителем нашим Господом Иисусом Христом, в Котором вечная жизнь и нескончаемое блаженство – есть неотложная задача разумного пустынножительства.

В общежитии идет собственно деятельная жизнь, то есть упражнение в телесных занятиях, трудах и работах, способствующих умерщвлению душетленных страстей, в особенности самолюбия и гордыни, и это чрез покорность монастырской власти. Молитва здесь исполняется общая: присутствием при церковных богослужениях, насколько дозволяют дела, на каждого возложенные по послушанию, и исполнение келейного правила. Главною добродетелью здесь считается послушание, полное отсечение своей воли пред своими начальниками, своего мудрования и вообще всякой своей самостоятельности. И эта действительно высокая добродетель есть как бы заклание своей души, и приводит к смирению, без которого ни для кого невозможно спасение.

Преподобные отцы, иже во святых Иоанн Лествичник и Федор Студийский, называют монастырскую жизнь, проводимую в разуме, с полною верою к своим наставникам и отсечением своей воли, подвигом мученическим. И, конечно, ничего нет лучшего для всякого желающего достигнуть духовного преуспеяния и вечного спасения как то, чтобы прожить много лет в монастыре под руководством опытных духовных старцев, навыкнуть внутренней Иисусовой молитве и тогда уже, если есть воля Божия, пойти в пустыню.

В пустыне же имеется в виду отсутствие всех телесных занятий, земного попечения и каких-либо земных развлечений, исключая самого необходимого – без чего не может продолжиться телесная жизнь. Коренное дело сего жития есть, как и выше сказано, непрестанное внутреннее делание Иисусовой молитвы, или просто созерцательная жизнь – в живом и святом Богообщении, чистым умом и просвещенным сердцем, есть, по слову святого Иоанна Лествичника, непрестанная служба Богу. Различие между ними видится в том, что, живя в монастыре обыкновенною жизнию монашескою, мы не имеем возможности так легко, осязательно и наглядно видеть неусыпающий Промысел Божий, бдительно пекущийся о всяком человеке, потому что здесь всякий получает, что ему нужно готовым без всякого труда. Приходит ли время для принятия пищи – он идет в общую трапезу и предложенную пищу вкушает, с благодарением Господа Бога. Равным образом, имея нужду в одежде, идет в рухольную, то есть общий склад монастырских одежд и, что ему нужно, берет свободно и без всякого труда. Отсюда происходит, особенно при нашей невнимательности то, что мы почти совсем не замечаем или даже и не считаем нужным видеть непрестанное действие Всемогущего Промысла Божия, неусыпно пекущегося о всякой твари, особенно же о духовных нуждах разумных существ, кои, по сродству своего духа с Божеством, имеют на то как бы преимущество пред всеми прочими творениями Божиими. Живущий же в пустыне, хотя бы был и крайне невнимателен, но необходимо сие видит, по причине непосредственного соприкосновения с тем и другим. И действительно, опыт здесь драгоценен, непререкаемо убедителен и осязательно видим.

Во славу неисповедимого Божественного милосердия смело свидетельствуем, как на основании всего святоотеческого писания, так частью и от собственного опыта, что решительно никогда не оставляет Господь надеющихся на Него как вообще всех людей, так равно и, даже по преимуществу, тех из них, кои провождают жизнь свою ради Христовой любви и спасения своих душ в едва проходимых дебрях лесных, вертепах и земных пропастях. Хотя я и самохудейший из всех пустынников Кавказа и живу не много лет, но дивную руку Божию всегда видел над собою, во все время своего пустынножительства.

Раз пришлось проходить пустыми, совсем ненаселенными местами.

Хлеб истощился и не виделось никакой возможности утолить голод естественным способом, оставалось ожидать сверхъестественного, и надежда не посрамила. Наступил вечер; осматриваясь кругом, где бы найти удобное место для ночлега, увидел красивое дерево и вокруг его небольшую равнинку, покрытую густо-зеленою травою (дело было летом.) Подошедши под дерево, почувствовал, что ногою наступил на камень и когда хотел отбросить его в сторону, взявши руками, то, к великому своему удивлению, увидел, что это был не малый округ хлеба – мягкий, теплый, как бы только что вынутый из печи.

Это случай один из многих, потому что всего пересказать нет возможности.

Старец Паисий Величковский прекрасно и неподражаемо делает сравнение между жизнию внутреннею и духовною, производимою внутри души своей действием Иисусовой молитвы и жизнию внешнею, почивающею на внешнем исполнении молитвенного правила, то есть на чтении псалтири, канонов, тропарей, акафистов. Таким образом, внешнюю жизнь он уподобляет кораблю, когда тот находится у берега, привязанный веревками, и отдает городу привезенный им из далека груз. Всякий, кто хочет, свободно, без всякого препятствия, входит на него и исходит из него, видит все его положение и что в нем есть; берет, что ему нужно; толпа праздного народа шумно и безцельно толчется на берегу; движение, шум, безпорядок – полное отсутствие какой-либо разумной деятельности, словом – суета, обычная веку сему!…

Но вот этот же корабль, сложивши привезенный груз и наполнившись новыми товарами, отчалил от берега и отправился в глубину моря. Вся суета и толпы народные остались на берегу, а корабль одиноким видится на поверхности необозримого моря. Один кормчий искусно правит его стремление. Идет он и спешит все далее. И уже сокрылся от взора народной толпы. Не видно ничего, а только воздух и небо, да водное пространство – без меры в ширину, без конца в длину – мир и люди остались далеко, а корабль царственно шествует в безпредельном просторе; бьют его волны и ветры и бури кругом, а ему все нипочем. Идет он в глубоком молчании среди водных пространств, в безграничном просторе и кругом его не видать ничего, где бы можно было остановиться утомленному взору, потому что виднеются только водная стихия и небо, да синего моря безграничная даль…

Таковым же подобием было показано Богом в духовном видении скитским отцам в Египте, священное безмолвие ума из жизни великого в молчании Арсения святого, который возлюбил молчание более, нежели кто-либо другой из святых отцов, и Господу угодно было явить нам, что таковое состояние нашего ума Ему угоднее других добродетелей.

Одиноким виделся он на корабле, плывущем по поверхности великого моря. Ненарушимая тишина окружала корабль и наполняла всю страну, распространяясь по необозримому пространству безграничного моря; – нигде ничего не видать, как будто все замерло, – стоит в неподвижности: и воздух, и море и небесная твердь. А Арсении святой, в глубинах и пучине молчания и всеобщей неподвижности, творил Божию службу: чистым умом и просвещенным сердцем, внимая присутствию Святого Духа, Который, исполняя всю вселенную, был с ним в сие время особенным наитием, как видели скитские подвижники, молившие Бога узнать – чье житие выше и более: Моисея ли, иже от разбойников, всех принимавшего и угождавшего ради Христовой любви, или же Арсения, ото всех убегавшего и отсылавшего даже и тех, кои приходили к нему для духовной пользы?

Только нужно знать, что к таковому безмолвию редкие способны. Это есть природное дарование, по которому человек естественно и непринужденно тяготеет внутрь себя и, избегая людского общения и рассеянности, неудержимо стремиться во глубину молчания – во уединение и одиночество. И что для других невыносимо и многоскорбно, этому вожделенно, сладостно и ни с чем несравнимо. Пребывание же с людьми ему тягостно, разговоры и общество невыносимы, потому что здесь необходимо подавляется суетою и молвою жизнь духа, что и томит его нестерпимою тягостию; и он ищет безмолвия, как рыба воды, или как иссохший от жажды – капли воды. В молчании дух наш свободно простирается и идет к Богу, невозбранно устремляя к Нему всю свою силу, и соединится с Ним – единением неизреченным и таинственным.

Святые отцы не находили достаточных слов, чтоб достойно восхвалить сию великую добродетель, и это достоублажаемое и всем вожделенное состояние души, когда она, пребывая в нем, устремляет к Богу свои внутренние силы.

Святой Исаак Сирин пишет: «если положишь на одну чашу весов все дела твоего жительства, а на другую молчание (конечно, разумное, богомысленное), то знай, что оно перетянет духовною полнотою и тяжестью все твои подвиги».

Не менее похваляет его и святой Лествичник и вообще все святые отцы: «муж молчалив – мног в разуме». Любитель молчания приближается к Богу и, тайно с Ним беседуя, просвещается от Него.

И Святое Писание дает молчанию великую похвалу: исцеление языка – древо жизни, храняй же его – исполнится Духа .

Святой апостол Петр поставляет молчание отличительною чертою внутренней жизни и потаенного человека (1 Петр.3,4).

Действительно, безмолвие, заключая человека в самом себе и сосредоточивая его внутреннюю деятельность в нем самом, сообщает ему полноту внутренней жизни и особенную силу и крепость духа и служит наилучшим средством к преуспеянию в совершенстве и к возрастанию внутреннего человека.

Это состояние достоублажаемое и многовожделенное. Но мало обретается таковых мужей, и они избранные от людей, посвященные в тайны святого безмолвия, во глубинах которого обретают Бога.

Потому, когда сей великий муж – Арсений святой – молил Бога, находясь в царских палатах, и когда пришел в скитскую в Египте пустыню: «Господи! Научи меня, как спастись?», – то Всеведущий, видя его природную наклонность к молчанию, сказал ему: «молчи, бегай людей и от всех удаляйся, это – корни безгрешия».

И действительно, ни один из святых угодников Божиих так не удалялся от людей, как сей, неподражаемый в своей добродетели – великий муж.

Святые отцы в своих писаниях о духовной жизни очень часто приводят его в пример, называя его равноангельным и приводят из его жизни поражающие примеры.

Пришли однажды посетить Великого Арсении патриарх с одним начальником из Александрии. Святой сидел и не говорил ни слова. Патриарх, прерывая молчание, говорил: «отче! скажи нам слово на пользу».

Арсений отвечает: «а послушаете ли меня, когда я скажу оное?». Те обещались. Святой муж говорит: «если услышите где пребывает Арсений, то к месту тому не приближайтесь». И более не говорил ничего. С тем и ушли высокие посетители. В другой раз случилось, что пришедший послушник постучал в келлию святого отца, конечно, желая услышать от него слово спасения. Арсений же, думая, что это его служащий, отворил дверь. И когда увидел, что то был не он, упал лицом на землю и лежит.

Пришедший просит: «встань, отче!» «Не встану, – отвечает святой, – пока не уйдешь!»

Чем объясняются такие поступки, по нашему мнению, чуждые братской любви?

Его невыразимою любовью ко Христу, от Которого не мог отлучиться даже и на одно мгновение.

«Люблю вас, – говорил он собратьям своим, в оправдание своих поступков, – но не могу быть вместе с вами и с Богом. На небеси у всех одна воля, хотя там миллиарды небожителей, а люди каждый имеет свою волю».

Раз заметили его – разговаривает с пустынниками, спрашивает о помыслах. Братия, удивившись, говорит ему: «как ты, изучивши все науки и хорошо зная языки греческий и римский, ищешь совета у сих некнижных людей».

«Правда, – отвечает великий муж, – что я изучил всю мудрость века сего, но еще не знаю и букваря той высокой науки, коей причастны сии, на вид бедные мужи».

Необыкновенно красиво у святых отцов сравнивается пустынное житие с жизнью пастухов, которые на высочайших горах и едва доступных скалах пасут свои стада. И как пастух, поднявшись в заоблачную высоту, не бывает видим никем из пребывающих долу – в низменных местах, так и пустынник, удалившись в безлюдные места и в незаходимых дебрях основавши свое жилище, одиноким пребывает и чуждым всего здешнего мира. Никто не знает и не видит – в чем проходят дни его жизни, и только один Всевидящий зрит, как взор ума его устремлен к будущему веку, и вся внутренняя его благословляют сладчайшее и всезиждительное Имя Спасителя Своего, Господа Иисуса Христа, – в чем и состоит его всегдашнее и неотъемлемое блаженство. Пастух, пребывая на горных вершинах, вдыхает чистейший воздух, пьет воду из живых источников, ароматом райских цветов услаждает чувство обоняния своего; радуется и веселится в одиночестве своем, окруженный стадом безсловесных животных. Точно так же и пустынник, одинокое избравши житие, сидит в глубине лесов, окруженный на все стороны безлюдным пространством на многие сотни верст. Или же привитает на скале, и аки орел на птенцы своя вожделе. И как пастух зрит далече с высоты заоблачные окрест сущие и внизу лежащие поляны и все, что на них ходит по высотам земли, тако и безмолвствующий житель пустыни издалече зрит подступающие к нему помыслы и посекает их огнепламенным мечем Слова Божия – сиречь Иисусовою молитвою.

Или же вот опять другой пустынник приютился в расселине горы, как филин; пьет воду из близ текущего источника, а в час вечерней прохлады, когда солнце золотит последними лучами верхи гор и всю окрестность, взбирается обыкновенно на один из высочайших шпилей, и под ногами его вся видимая окружность. А он вверху, как царь обширнейших стран, превознесенный державою, владычеством и высотою положения своего, покоится в воздушном пространстве, посреди облаков, как бы на мягком ложе, повитый белоснежными пеленами. Но внутренний взор ума его устремлен к небу, где Престол Вседержителя, окруженный Небесными Силами, и сердце его неудержимо туда же стремится к Живущему во веки веков – Всеблагому Существу, пред славою Которого смежают очи свои пламенные Херувимы, взывая друг ко другу: Свят, Свят, Свят Господь Бог, Саваоф, полны суть небеса славы Твоея .

В это время блаженного состояния счастливый житель пустыни забывает все дольнее, весь мир со всею его суетою, заботами и прелестью, влекущей ко греху. Он переживает блаженство премирного состояния, кое есть достояние будущего века; вкушает полную чашу истинного счастья никому неведомую, кроме подобных ему. Раскрываются его внутренние очи сердца, и он входит в общение с духовным миром, и что сокрыто от всех живущих по духу века сего, он делается свободным и легким обладателем. И кто может познать его внутреннее состояние?!…

Здесь нужным видится сказать, что напрасно люди, как замечается к прискорбию даже и монашеского звания, неправильно судят о всем пустынножительстве, называя его жизнью безплодною и праздною не соответствующею своей цели. Конечно, никто не будет спорить, что во всяком обществе людей, и даже пожалуй в каждой семье, есть члены – более или менее оправдывающее свое положение, и есть другие, сему противоположные. Зачем же смотреть только на последних и жизнью их определять общее дело?… Это не справедливо!… Если на дереве есть хотя три плода, то его уже нельзя назвать безплодным. Потому, можно сказать, что небезопасно рассуждать о жизни пустынной кроме только тех, которые самым опытом и действительностью проводят при Божией помощи, сию жизнь. Все равно, как и пребывающий во граде, в стенах дома своего, не может управлять вдали происходящими, военными действиями на поле брани.

Но здесь опять-таки необходимо оговорить, что только разумная жизнь в пустыне привлекает на себя благословение Божие и все те величайшие блага, какие ей принадлежат неотъемлемо. Кто себя достаточно подготовил предварительною жизнию – в монастыре ли, или в миру: умалением страстей, образованием сердца в молитве, а главное смирением и полным сознанием своего греховного растления, своего безсилия в деле спасения и чувством нужды в Божией помощи.

И вот в конце концов выходит, что восхваляя пустынножительство, каково оно есть в своем истинном виде, по существу своему и по своей внутренней деятельности, мы должны признать, что оно есть удел далеко не многих людей, но только избранников Божиих, каковые есть во всяком роде и роде, именно тех, кои, по своим сердечным склонностям, душевному расположению и по природным качествам, имеют к этому роду жизни неудержимое влечение, но и им необходимо, повторим снова вышесказанное, многое обучение духовное, предварительное, которое, конечно, всего лучше и удобнее исполняется в монастырской жизни, которая обыкновенно всем своим строем и течением приготовляет к пустынной жизни.

Всякий, кто бы пожелал узнать сии условия, пусть прочитает в книге у святого Лествичника главу о безмолвии, и, по сличении своего внутреннего состояния с тем, что там сказано, смотрит – можно ли ему пойти в пустыню?

Видим в писаниях святых отцов, что они с особою заботливостью предостерегали и всячески усиливались удержать всякого, особенно из молодых монахов и послушников, от преждевременного поступления в пустыню, в которой сокрыто целое море недоведомых таинств, и всякий неискусный здесь неизбежно заблуждается.

Но где бы человек ни жил – в пустыне ли, в монастыре, или в миру, для спасения его необходимо ему иметь некоторые главные по всему неизбежные добродетели, служащие основанием для всех прочих. Это, прежде всего, сознание своей крайней немощи и совершенного безсилия в творении добрых дел, по причине растления грехом всего своего существа, каково оно есть в своем настоящем состоянии, не обновленное Христовою благодатию. Видится, что весь неуспех наш в духовной жизни зависит именно от несознания сего общего достояния нашего. И причина сему – высокое о себе мнение, гордость, – более всего ненавистные Богу. От этого все зло в нашей жизни. Эту добродетель, то есть зрение своих грехов можно назвать коренною на основании свидетельства святых отцов.

Святой Максим Исповедник говорит: «основание всякой добродетели есть познание человеческой немощи». Петр Дамаскин учит: «ничего нет лучше, как познать свою немощность и неведение, и ничего нет хуже, как не сознавать этого». Златоуст: «тот только и знает себя наилучшим образом, кто думает о себе, что он ничто».

От сего сознания естественно происходит чувство нужды в высшей помощи, побуждающее возносить молитву к Всемогущему Создателю, Который никогда не оставит разумное создание Свое, когда оное прибегает к Нему, пораженное болезнию греха. А молитва должна быть неотменно сопряжена с верою в Бога, – иначе для чего и молиться, если не веровать, что будем услышаны; получая же по вере просимое, человек начинает любить Господа, как любвеобильного Отца, сущую Благость и безконечное Милосердие. Но как в доме нужны двери, нужна и печка, пол и потолок, окна и крыша, так и в деле спасения необходимо нужна прежде всего молитва, непосредственно соединяющая нас с Господом Иисусом Христом, а чрез Него с Богом Отцом и Святым Духом; нужны и прочие добродетели: смирение и неразличное с ним печальное, сетующее о грехах своих болезненное сердце. О необходимости сего святой Лествичник говорит: «какие бы мы великие не проходили подвиги, но если при этом не имеем болезнующего сердца, то все они суетны и безполезны».

Нужна любовь ко всем – искренняя и нелицемерная, так же целомудрие – чистота души и тела. Без этого, по слову святого апостола, никто не узрит Господа (Евр.12,14). Нужна нестяжательность, то есть безпристрастие к вещам. Это даст нам свободу в шествии по пути добра, облегчая нашу душу от тяжести вещества. Но всего выше молитва. На всех сих добродетелях она покоится как глава, и без них состояться не может, а она соединяет нас с Богом, где и находится конец всем нашим духовным стремлениям.