Текст книги "Царская охота (СИ)"

Автор книги: shellina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7

Андрей Иванович Ушаков протер усталые глаза, шутка ли почитай двадцать часов уже на ногах, и разложил три признания рядком, перечитал и покачал головой.

– Не сходится что-то. То ли стар я стал, и что-то упускаю, хватку теряю, то ли тут что-то другое, – пробормотал он, снова читая первое признание от лорда Рондо. – Нет, не сходится. Мишка! – в комнату заглянул высокий гвардеец из выделенного государем полка, которого Ушаков сразу заприметил и забрал к себе в денщики. – Леди Рондо ко мне доставь, я сам хочу дознание провести. – Денщик, выполняющий также роль адъютанта и даже иной раз секретаря кивнул и скрылся за дверью.

Ушаков протер лицо. Поспать бы, только вот некогда, дел невпроворот, а людей не хватает. Катастрофически не хватает, хоть плачь. До того дошло, что они с Радищевым друг у друга начали людишек сманивать. Стыдобище какое. Но государь прав, неоткуда их достать. Самим нужно воспитывать, а как воспитывать, ежели присесть иной раз некогда. Приглашать иноземцев? В его Ушакова вотчину, которую он с нуля поднимает? Только подумав о такой перспективе Андрей Иванович едва за сердце не схватился, так оно кольнуло нехорошо. Ну уж нет, только через его труп, какой-нибудь иноземец зайдет в святая святых Тайной канцелярии. Слава Богу дороги начали строить на совесть, можно пока туда-сюда людей перебрасывать и довольно быстро. Это, ежели Сибири не касаться. Но в нее родимую тоже надо как-то попадать, иначе развалится Империя, которую и так как коршуны пытаются со всех сторон по кускам растащить. А государь, хоть и клыки отрастил, да кровь начала Романовская играть, молод еще, шибко молод, а опереться только вот на таких старых пердунов как он Ушаков может. И их задача – во что бы то ни стало дожить до того момента, когда Петр крепко на ноги встанет, когда его собственная свора таких же волчат подрастет, как вон Петька Шереметьев. Вроде бы бабник и балагур, а как глянет иной раз, так мурашки сразу по спине пробегают, сразу становится понятно, с кем он с самого детства игрался, да нахватался привычек странных. Один Петр из Романовых остался, кто фамилию свою правильно по батюшки передать сможет наследникам. Ежели с ним что случится, что тогда? Какой-нибудь Петер-Ульбрихт трон займет и будет свои иноземные порядки пытаться навязывать? Так что надо терпеть. Терпеть и работать в поте лица. Ниче, в гробу потом отоспятся.

Перо выпало из пальцев, и Ушаков встрепенулся, надо же, задремал все-таки. Нужно поспать, никому лучше не станет, если удар от усталости получит. Сам же только что думал, старый дурень, что нельзя пока помирать, не на кого службу оставить. В дверь постучали. Ушаков крикнул, чтобы входили, и увидел Дмитрия Кузина. Мальчик ему нравился. Из народа, но он обладал цепким умом, абсолютной преданностью к Петру и полным отсутствием совести. И Андрей Иванович ценил его за все эти качества. Более того, он именно Митьку видел в перспективе на своем месте, вот только обучить его нужно всему успеть. Митька молча подошел к столу и протянул Ушаков бумаги, которые тот развернув начал читать. Прочитав, поднял взгляд на своего ученика и усмехнулся.

– Долго уговаривать пришлось? – Митька пожал плечами.

– Не очень. Думаю, что, ежели с государем принцессы не было, то дольше бы ломался. А так, даже сам последние пункты предложил внести.

– А ты почему не с ним? – Ушаков слегка нахмурился.

– В Синоде государь, – Митька вздохнул. – Без меня пошел, сказал, что его-то там с трудом терпят, а вопросы нужно важные решить как можно скорее.

– Не люблю долгополых, – поморщился Ушаков. – Все норовят своей блудливой моралью уши загадить, а сами потом в Пост Великий гуся в карася крещут и жрут в три горла. Мало воистину святых людей среди попов, ой как мало. Как думаешь, справится?

– Должен, – Митька осторожно примостился на стуле. – У него разговор-то с попами один – не хочешь слушать, вникать в то, что говорю, вон там стоит корабль, собирайся, поедешь в Америки туземцев в православие крестить. Вот только разрешение бы сначала на свадьбу получил, а там пущай как хочет, так с попами и разбирается.

– Так правда, что сегодня ночью в окошко к невесте лазил? – Ушаков лукаво усмехнулся.

– Правда, чуть комнату не выстудил. Пришлось несколько раз заходить, пока не вернулся, окошко прикрывать.

– Ну, это хорошо, дело молодое. Авось, Бог даст, наследника скоро дождемся, – они переглянулись и синхронно перекрестились.

В дверь снова стукнули, и заглянул Мишка.

– Леди Рондо здесь, сейчас на дознание, али пущай ждет?

– Давай сюда, – Ушаков махнул рукой и повернулся к Митьке с задумчивым видом. – Вот что, Дима, посиди-ка ты со мной, послушай, может я пропущу что-нибудь, все-таки возраст, да и не спал долго, – Митька в который раз кивнул, и отодвинулся в тень вместе со стулом, а Ушаков в этот момент поднялся и широко улыбаясь распахнул объятья, словно хотел обнять вошедшую, нервно оглядывающуюся по сторонам, женщину. – Леди Джейн, ну что ж ты, голубушка, проходи, присаживайся. Тебе удобно? – она скованно кивнула, садясь на жесткий стул, а в этом кабинете, который уже оброс такими легендами, что заходить сюда было страшно, других не было. – Точно удобно? Ты говори, не стесняйся, голубушка, а то разговор нам долгий предстоит, нам же важно, чтобы ты не устала, ведь так?

* * *

Весь день Филиппа провела, как на иголках. Ей до сих пор не верилось, что она решилась провести ночь с мужчиной, даже, если этот мужчина скоро станет ее мужем. О том, что было ночью, она старалась не думать, чтобы каждый раз не краснеть, когда ее взгляд падал на широкую кровать. Хватит и того, что Марго знает.

Утром, когда Филиппа нежилась в ванной, вот этот обычай, возведенный в приказ, ей очень нравился, недаром Петр назвал ее когда-то русалкой, Марго зашла как обычно в комнату и подошла к кровати, чтобы поправить ее. Девушка долго смотрела на сбитые простыни, и на другие следы того, что ее госпожа провела эту ночь не одна.

– Думаю, что лучше сменить простыни, – пробормотала она.

– Что? Что ты там бормочешь? – Филиппа вышла из ванной, завернувшись в пеньюар, а с ее длинных распущенных волос на ковер капала вода.

– Я говорю, что нет ничего лучше свежего постельного белья, вам так не кажется, ваше высочество? – и она ловко содрала злополучную простынь, смяв ее при этом в комок. Филиппа вспыхнула и отвела взгляд, мучительно соображая про себя, что же будет делать, если новость о ее падении вырвется за пределы этой комнаты. – Его императорское величество очень красивый, правда? – паршивка лукаво улыбнулась. – Такой сильный, наверняка очень выносливый.

– Марго, прекрати, – Филиппа поднесла ладони к щекам, которые горели так, что даже синяк стал не слишком виден.

– О, ваше высочество, я не думала, что слушать о достоинствах вашего жениха вам так быстро наскучит. Но, он действительно очень красив. Наверняка вокруг вьется много дам, желающих скрасить его одиночество, которое, если честно, на мой взгляд слишком сильно затянулось.

– Откуда ты… – Филиппа села за туалетный столик. – Брось это белье, позже унесешь и постираешь. А сейчас, расчеши мне волосы.

Марго посмотрела не нее с удивлением, обычно после купания Филиппа сама высушивала и расчесывала волосы, которые струились по спине до самой талии. Но приказ есть приказ, и она взяла чистую тряпицу и принялась осторожно промокать длинные черные волосы, чтобы избавить их от остатков воды. И лишь затем взяла в руки щетку.

– Вы хотите, чтобы я вас просто расчесала, ваше высочество, или сделать прическу? Заплести косу? – Филиппа посмотрела на нее в зеркале. По плечам побежали мурашки, то ли холодные капли воды с волос попали на кожу, то ли это от того произошло, что она вспомнила как совсем недавно другие руки, очень мужские, крепкие, расплетали ее косу.

– Знаешь, в древности был обычай, что с распущенными или как-то уложенными волосами может ходить только замужняя женщина. Девушкам было положено носить косы, и в первую брачную ночь жених их расплетал, – прошептал ей тогда Петр.

– Я знаю, – просто ответила она тогда, закрывая глаза, наслаждаясь этой странной лаской. Но сейчас Марго ждала ответа, и Филиппа покачала головой. – Уложи в пучок, косу не надо, больше не надо. Так откуда ты узнала, что его величество долгое время был один, и никто не скрашивал его одиночества?

– Все оттуда же, где белье стирают. Я же вместе с вами русский язык изучаю, – Марго провела щеткой по волосам своей госпожи и принялась делить их на пряди, продолжая болтать. – Прачки все время говорят, что постель его величества чистая, то есть, к себе он никого не приводит, и вся остальная одежда только после ассамблей, ну, балов, пахнет женскими духами, а во все остальное время – ни-ни. И я подумала, не голым же его величество приходит к своей даме, значит, у него никого нет. Ходили какие-то слухи, которые в газете потом опровергали, что кто-то был, давно, и вроде бы точно, но давно это было.

– О, Господи, – прошептала Филиппа по-русски. – Что еще говорят про его величество низшие слуги?

– Что он изменился. Очень. Раньше, когда с Иваном Долгоруким путался, никто не верил, что толк из государя выйдет, но после того, как сестра его умерла, словно подменили его величество. Долго он траур носил, все сестрицу свою поминал, а потом сам едва-едва не умер, по краю, говорят, ходил. И после вообще другим человеком стал. Долгорукого от себя отстранил окончательно, Верховный Тайный совет разогнал. Да и вообще… – Марго задумалась. – Не любит его величество излишеств, а вот картофель действительно очень любит и часто его заказывает поварам. – И Марго тихонько засмеялась.

– Все, хватит, дальше я сама, – Филиппа протянула руку, в которую Марго тут же вложила щетку, и, подхватив простынь, выбежала из спальни. – Господи, если даже прачки знают кто с кем спит, то что вообще слугам о господах не известно? – кое-как расчесав свою гриву, она уложила волосы в пучок. Вернувшаяся из прачечной раскрасневшаяся Марго помогла ей одеться. После чего Филиппа отпустила служанку, взяв первую попавшуюся книгу, попробовала читать, но практически не понимала написанного. Ее мысли все время возвращались к слугам. Поняв, что ничего прочитать не сможет, она отложила книгу и подошла к окну, за которым в это время резвилась вьюга. Она слышала о том, что герцогиня Ангулемская любит общественные бани в всегда ходит туда в сопровождение слуги, которого даже за мужчину не считает, щеголяя перед ним полностью обнаженной. А сколько еще таких примеров, когда господа знали только личных слуг, а вот кто им готовил пищу, прибирал в комнатах, стирал белье, они даже не представляли. Филиппа могла бы поклясться, что половина из ее знакомых вообще думает, что их платья приводятся в порядок сами собой, или маленькими проказливыми духами, которых кельты называют фейри.

Так и прошел ее день в смятении, а от мыслей к концу дня начала болеть голова. Марго постоянно заглядывала в маленькую гостиную, спрашивая, не нужно ли ей чего, но неизменно получала отрицательный ответ. Да во время обеда, который состоялся здесь же в комнате, она практически ничего не ела, просто кусок в горло не лез. И когда дверь открылась, а гвардеец, который стоял снаружи вытянулся во фрунт, Филиппа уже довела себя до белого каления. В ее маленькую гостиную стремительно вошел Петр, за ним бежал этот его рыжий секретарь, который ей платье принес с диадемой, а уже последним вошел господин в годах, но все еще сохранивший прямую осанку и ясный, немного пугающий взгляд. Филиппа сделала книксен, приветствуя всех скопом, а мужчины в ответ поклонились. Моргнув, она села на маленький диванчик, а Ушаков и рыжий сели в кресла. Петр же подошел к темному окну и там остановился, стоя к ним боком, глядя в черную гладь, и сцепив руки за спиной. Интересно, что он там видит?

– Ваше высочество, хоть мы и пришли к вам, но я боюсь разочаровать и вас, и государя, Петра Алексеевича, потому что не могу ответить на вопросы, касаемые этого жуткого происшествия. Но все же я пришел сюда с надеждой, что именно вы сможете мне помочь разобраться. Я могу задать вам один вопрос? – Ушаков решил, что лучше говорить на языке принцессы, чем тратить время, дожидаясь, когда она переведет все, что было сказано.

– Задавайте, граф, – Филиппа сложила руки на коленях. Она была готова к любому вопросу, даже к тому, что ее в чем-нибудь обвинит этот совсем не страшный на первый взгляд господин.

– Ваше высочество, может быть, вы слышали что-нибудь о Джоне Картерете?

– Что? – она моргнула, потому что явно не ожидала ничего подобного, но быстро взяла себя в руки и уточнила. – Вы имеете в виду графа Гренвелла?

* * *

Заседание Синода прошло с переменным успехом. При этом разрешение на брак было мною получено моментально, я даже рта не успел открыть. Они сами настаивали, исподтишка разглядывая мой синяк. Про покушение уже знали многие, и представители Синода в том числе. И им нужен был наследник престола. Поэтому, как только я вошел в зал собрания, на меня тут же насели уважаемые архиепископы с просьбой сообщить, когда готовиться к торжеству, и кто будет венчать молодых? В ответ я развел руками и сказал, что пока не знаю, а дату позволю выбрать невесте и ее придворным дамам, приказ о назначение которых я как раз подписал, пока быстро ел наспех сделанный бутерброд перед этим заседанием. Как и все приготовления к свадьбе дата будет отдана на откуп дам, я лишь сообщу в каком соборе состоится венчание, и кто будет тот счастливчик, сотворивший над нами таинство брака. В общем-то я выбрал, по собственному мнению, лучшую тактику, выделить деньги и тихонько отползти в сторону, чтобы ни дай Бог не помешать женщинам планировать и готовить саму свадьбу. Об этом мне еще предстояло сообщить Филиппе, только уже не сегодня. Думаю, что завтра, когда собственно и представлю ей ее фрейлин.

Так что вопрос о разрешение на свадьбу отпал сам собой, а вот дальше начались трудности. Первый вопрос был посвящен выведению с территории Кремля всех монастырей. И не просто их выведение, а соединение с уже существующими. Естественно, под выделение большей площади на размещение построек. Пусть даже монастыри будут разные и игумены у них будут у каждого свой, мне было без разницы. Хоть стену пускай строят между наделами, лишь бы два монастыря находились на единой огороженной территории. А вот зачем мне это понадобилось, то уже второй и третий вопросы, как бы и не последующие. Всего на территории Кремля располагались следующие монастыри: Чудов Михаило-Архангельский монастырь, его я планировал перебросить к Новоспасскому; Вознесенский тут сам Господь велел с Новодевичьим объединить; Троице-Богоявленский монастырь, тут тоже без вариантов – к Троицо-Сергеевой лавре; и Афанасьевский монастырь в Кирилло-Белозерский. Тем более, что последние два являлись подворьями тех монастырей, куда я хотел их возвернуть. Вот здесь Синод немного попыхтел, но я молча указал на свой синяк и категорично заявил, что территория Кремля будет перестроена и закрыта наглухо, снова став резиденцией императоров. Это будет максимально защищенная территория, потому что я еще раз не хочу ни сам подвергаться опасности, ни подвергать ей свою будущую жену и детей. Ну а те, кто не согласен… Все согласились, что да, это логичный выход из положения, тем более, что соборы я убирать не собирался. Вот только их все проверят, и, если среди них найдутся ветхие, в которых будет находиться небезопасно, то я их демонтирую, потому что мне людская жизнь как ни крути дороже. А вот патриарший дворец, увы, пойдет под мои личные нужды. И да, именно в одном из соборов Кремля, скорее всего, состоится бракосочетание, если, конечно, не в соборе Пресвятой Богородицы, хотя вряд ли, потому что я думаю полностью его реконструировать, в камне, чтобы не сгорел ненароком.

Пока Синод завис, снова предавшись мечтам о свадьбе, я перешел к вопросу о том, за коим чертом мне понадобилось укрупнять монастыри, а в тех, что в список не попали, просто делать специальные пристройки, которые будут отгорожены как от самого монастыря, так и от внешних контактов. А нужно все это было для создания полноценных фильтров для паломников, чтобы предотвратить трагедию Новодевичьего. Когда кто-то начал открывать пасть по поводу, что это не дело, я жестко напомнил, кого в монастыре потерял и едва не потерял. А с паломниками ничего не случится, поживут отдельно: церквушку им туда, мощи поцеловать в дверях на выходе, когда положенный карантином срок отсидят, заодно все грехи замолят, и до свидания. Неча бродить где попало и заразу разносить, и вообще, а многоуважаемые члены Синода уверены, что этот не происки Дьявола были, не только святых сестер погубить, но и невесты меня лишить, без которой мне свет не мил… Ну, это для пущего эффекта было сказано, а если по факту, то без нее мне наследника никак не родить, вот потому что. Поорали мы друг на друга знатно, но, вроде бы пришли к консенсусу, который опять едва не нарушился, когда я велел указом своим обязать все монастыри без исключения принять на работу как минимум трех медикусов. На вопрос, где их взять, я ответил, как любое начальство всех времен и народов – где хотите, но они должны быть наняты, потому что, а кому как не монахиням и монахам обучаться быть сестрами и братьями милосердия, дабы помогать медикусам в уходе за больными, но только теми, что не заразные? Потому что я планировал при каждом монастыре организовать больницы. Мы это с Бидлоо и Лерхе проговорили, и они согласились помочь. Ну как помочь: Бидлоо составлял список необходимого, а Лерхе сел за стол, придвинул к себе стопку бумаги и начал писать письма своим друзьям, знакомым и тем, о ком только слышал, приглашая от моего имени на работу. Работа их будет заключаться не только в пользовании больных, но и в обучение тех молоды людей, кои изъявят желание посвятить себя медицине. В условия обучения входило: грамотность, и год грязной работы в качестве брата милосердия. Само обучение, кормежка и проживание за счет государства, но за это юный лекарь обязан был отпахать на государство не менее семи лет, прежде, чем о частной практике думать. Оплата опытных лекарей – только за государственный счет. Принимать всех, дабы молодые дарования учились непосредственно у постели больного. Плюс частый обмен опытом, путем обмена одних юнатов на других из соседних больниц. Во сколько мне это обойдется, я думать пока не хотел, но что делать, не хочешь эпидемий и боишься микробов, и не так раскорячишься.

Ну это полбеды, с тем, что подобное в принципе является их обязанностью, члены Синода кое-как согласились, как согласились и с тем, что имеют возможность, если не открыть школы на территории монастырей, то вот предоставлять учителей из числа монахов вполне себе могут.

Далее шел спор насчет грамотности самого духовенства. Мне до сих пор интересно, как именно четверо уже не молодых архиереев могут так орать? Вот тут я почти полностью проиграл, выторговал лишь то, что проведется нечто вроде проверки каждого, священнослужителя, с целью определить масштаб бедствия, ну или ткнуть мне в рожу, что все попы – просто кладезь познания, а я Фома неверующий. Ну, и ладно, я и не надеялся, что мне все пропихнуть удастся.

Из последнего спора я вышел как с поля боя. Желание было одно – глотнуть чего-нибудь покрепче. Сдержался, кое-как сдержался, тем более, что здесь я стоял на смерть. А виной тому были простые правила, составленные Лерхе со товарищи. Они достаточно наблюдали за одной из самых опасных болезней, чтобы прийти к определенным выводам. Правила были элементарные, но сегодняшняя битва была отнюдь не последней, это было только начало, но мне было важно заставить именно попов начать выполнять эти правила, и тогда с простым людом будет гораздо проще. Во-первых, каждый монастырь, каждая обитель должны быть оснащены канализацией и водопроводом. Прокурорские от Синода проследят, чтобы это распоряжение было выполнено, потому что на него опять-таки выделялись средства. Во-вторых, приказ о ежедневных омовениях… Вот что мне не нравится в Синоде – это этакий признак демократии, чтоб их. Я голос сорвал, приводя в пример христиан древности, которые эти правила соблюдали и ничего, вполне себе святые по всем правилам канонизированные. А игумены пускай водопроводы хоть Иорданью обзовут и ежедневно освещают, лично мне без разницы, потому что я буду проверять. Лично. Не предупреждая. Просто заваливаться в любой монастырь, заходить в общую молельню и нюхать. Что будет потом оставил каждого додумывать самостоятельно. На фоне омовений и мытья рук три раза в день с мылом, смена воды в купели со святой водой и ежедневные проветривания келий – просто проигнорировалась, как несущественные. И вот настала очередь последнего на сегодня, из-за чего меня вполне могут прямо сейчас на костер потащить – прививка. Когда я закончил говорить хриплым голосом, напоследок сказав, что проводиться процедура будет только в присутствии медикуса, наступила тишина. И в этой тишине прозвучал одинокий голос.

– В этом есть истина, братья, – встал со своего места Епифаний митрополит Коломинский, заменивший Смолу, отправленного мною в Южную Америку. – Я сам видел, как черная смерть выкосила всю деревню, и только одна семья выжила и даже почти не болела. И они в голос утверждали, что знали о том, что придет зараза, потому как коровка на вымени ее следы однажды принесла. Пока лечили кормилицу, эта зараза каждому домочадцу от мала до велика на руки запрыгнула, и вскорости исчезла, но, когда пришла оспа, чаша сия минула сей дом. Что это как ни милость Божья во избавление от страшной кары, посланной на нас за грехи наши? И государь, Петр Алексеевич, сам тому пример привел, что случайно с телка махонького на руку ему зараза прыгнула, но выжил в итоге государь, несмотря на то, что враги хотели извести его, прислав в дом этого Иуду Сережку Долгорукого со следами черной смерти на ручищах?

– Складно говоришь, Епифаний, – с места поднялся приехавший недавно с Галиции Фиофилакт Лопатинский. – Складно и есть в твоих словах истина, что Господь наслал на нас черную смерть и он же послал избавление, нужно было только увидеть его и взять, а что это, коли не испытание верой? Я за то, чтобы попробовать.

Я устало вытер пот со лба. Ну слава Богу, хоть не о всем, но договорились. А вот теперь ваша очередь донести все сказанное до своих подчиненных, с которыми у вас подобие демократии процветает. Ох и ор на всю Империю подымется, мама не горюй, но это уже проблема архиереев, а не мои.

В комнаты Филиппы я шел и чувствовал, что волнуюсь. Но, как оказалось, волновался не только я. Она была немного бледнее обычного и стояла прямо напротив дверей, словно весь день вот так прождала, когда мы придем. По дороге Ушаков вкратце поведал мне, что выяснить пока что удалось мало чего и утром будет сведений побольше, вот тогда и поговорим более конкретно.

Андрей Иванович сел прямо и уже не сводил взгляда с моей принцессы, когда она упомянула, что, возможно, знает какого-то там английского графа, который так заинтересовал его.

– Ваше высочество, что вы можете сказать про этого графа Гренвелла? – она задумалась на мгновение, а затем ответила.

– Я никогда не была с ним знакома лично, только слышала, как о нем говорил в свое время отец, – она поморщилась, словно ей лимон подсунули, когда разговор зашел о ее отце. – Знаю только, что он категорически настроен против Уолпола, и абсолютно предан Ганноверам.

– Соперник Уолпола, значит, – проговорил Ушаков и глубоко задумался. – Вот что, мне надо подумать. Это, вроде бы такое простое дело о покушение на венценосных особ, в котором почти все участники выяснены, кроме тех, кто непосредственно принимал участие в засаде, но их ищут, и скоро найдут, приобретает какой-то слишком уж запутанный характер, – последнее он добавил с таким зверским выражением лица, что даже я вздрогнул, хотя и смотрел на него в темном отражение на окне. Ушаков же встал, глубоко задумавшись, и направился к выходу. Митька, повинуясь моему взгляду пошел за ним. Мы остались с Филиппой наедине.

– Я хотела поговорить с вами, ваше величество… – я быстро шагнул к ней и приложил палец к губам.

– Ш-ш-ш, не сейчас, – проговорил я шепотом. – Я сорвал голос, когда кричал на очень твердолобых старцев, и теперь мне желательно молчать. И, Филиппа, меня зовут Петр, это очень легко запомнить. Встретимся завтра, хорошо? – она молча кивнула, я же, не удержавшись, поцеловал ее перед тем как уйти. Лишь выйдя в коридор, я потер саднившее горло. Вот ларингита у меня еще вообще никогда не было, хорошо еще я не пытаюсь петь, вот была бы трагедия. А еще меня мучит вопрос, что же такого нарыл Ушаков, что заставило его уйти, даже не окончив доклад. Надеюсь, завтра голос хоть немного вернется, ведь я с него с живого не слезу, пока он мне все свои догадки не озвучит, потому что я один в той комнате стоял сейчас как идиот, совершенно не понимая, о каком графе вообще идет речь.