Текст книги "Хищева невеста (СИ)"

Автор книги: Сестренка близнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Коснулось чего-то на диковинной вещице на запястье Чудище, делает к ней шаг, да как подхватит супружницу на руки, к сердцу прижмет. Пискнула Пёся испуганно, решив, что долг супружеский Зверь решил потребовать. Нет, стоит спокойно, дышит размеренно – грудь еле-еле под ладонью ходит – жвалами страшными слегка пощелкивает, жену к себе прижимает. А от тела его жар такой пышет, что с печкой раскаленной не сравнить. Сообразила Пёся, что греет ее супруг любимый, сама к нему прильнула, руками за шею обвила благодарно.

Косички черные по запястьям скользнули, холодом от них веет. Заурчал Зверь, глаза прижмурив, похотливо жену к себе прижимая и поглаживать по спине и ногам длинным начиная. Испугалась Пёся, но виду, что боится, не подает, отвечает, смущаясь:

– Первым ты будешь, Чудушко мое…

Наклонил голову Зверь, фыркнул – и перестал лапами водить, приобнял девку, греться позволяет, но больше по бокам Пёсиным не гладит. То ли испугался, то ли смутился – не понять по морде страшной. А Пёсю и смех разбирает, и обида. Неужто даже для Зверя Лесного страшная она?

Согрелась Пёся – одежа высохла, знобить перестало. С рук спустил ее Чудище страшное, шипит о чем-то. Понять не может Пёся, слезы на глаза наворачиваются – просит ее муж, а она и понять не может, что нужно ему.

– Не понимаю я язык твой, Чудушко! – Бормочет девка. Фыркнул неожиданно Зверь, супружницу свою в спину подталкивает к пещере. – Никуда я не уйду, родной мой…

Наклонился немного Зверь, поклон обозначив. Мол, молодец, жена, сообразила! Маску свою чудную надевает. Желтым глаза блеснули, растворилось Чудище, одни лишь блики, как на реке в день солнечный остались. Развернулся Зверь и только и слышала Пёся, как муж ее страшный на дерево запрыгнул – да и пропал. По делам своим чудищным ушел.

Вздохнула Пёся и полянкой перед пещерой занялась. Веток собрала, мху нащипала. Вчера недосуг было, но сегодня надо костерчик устроить. Ленту узкую на ветку навязала, как тетиву на лук, присела – и начала быстро-быстро веточку в мох сухой вставленную вертеть. Скоро лизнул огонек рыжий пищу ему предложенную аккуратно, пробуя, чем угостить его пытаются. Распробовал – да как набросится на мох и палочки ему предложенные. Разгорелся костерчик с пещерой рядом – на душе повеселело.

Знает Пёся, где у кого из деревенских силки поставлены – у Тишки рядышком как раз три стоят.

– Прости, Тишечка, но мне оно нужнее будет! – Бормочет Пёся, зайца пойманного из петли вынимая. Один всего зверек попался – не повезло Пёське.

Пока к пещере Чудищной возвращалась, ягод еще в подол насобирала. Ягодами этими сама перекусила – вчера ни росинки маковой во рту не было – а зайца для Чудища оставила. Голодный муж вернется, а жена должна уж ужин приготовить. Тяжко Пёсе без ничего жить – только за ножом потянулась тушку заячью разделать – вспоминает, что ни ножа у нее, ни котелка, соли – и той нетути. Трав только пряных набрать удалось.

В заботах день проходит – шкуры волчьи, что Чудище домой притащило, Пёська в речку окунула, шерсть промыла, на ветках развесила, чтоб высохли на солнце, веткой острой кое-как от плоти оставшейся звериной почистила. Головы звериные даже трогать не рискнула – Зверя это, нельзя жене в вещи мужнины лезть. Солнышко уж к горизонту клонится, тревожится Пёся – вдруг Чудище ее с охотниками столкнулось, вдруг зверям на зубы попало?

Напрасны тревоги Пёськины оказались – спрыгнуло с дерева тяжело Чудище, шатается, как пьяное. Бросилась к нему Пёсенька… А Чудище ее вдруг как под мышки подхватит! Покружил он девку, на ноги поставил – доволен, видать, без меры. Сбросил со спины связку какую-то, а потом жене показывает, шипит да жвалами щелкает. Взглянула Пёся – и крик едва сдержала. Девять черепов, словно яблоки на нитку нанизанные, Зверь супружнице своей кажет. Но справилась со страхом своим девка, присмотрелась – ни одного знакомого. Сердечко снова защемило сладко – какой же муж у нее хороший! Коли взял жертву – так больше на деревню не нападает!

– Воин ты великий! Никогда такого храброго и сильного я не видела! – Ласково говорит ему Пёся. Плечи Чудище расправило, грудь – колесом, рассказывает ей что-то, захлебываясь.

С другого плеча свалил тушу оленью небольшую, супруге своей предлагает. Не растерялась Пёся:

– Ножа-то у меня нет, а рвать когтями не умею я!

Нахмурился Зверь, замолчал, смотрит подозрительно. Смутилась Пёся. И вдруг… Вытаскивает из ножен на поясе нож большущий Чудище и супружнице своей протягивает. Потрошить-то зверей не сложно – давно навострилась Пёська и свиней колоть, и овец резать – норовили люди всю работу гадкую и грязную на дочь седьмую свалить. Потроха девка вычистила, с ребер лучший кусок филейный срезает. Костерчик, камнями укрытый, слегка распалить, поджарить с барбариса ягодами – и мужу предложить!

Тот от черепа чужого оторвался, смотрит на мясо удивленно. Однако взял, в глотку закинул, жвалами себе помогая. Прижмурился, вылизывается, как котик, сметаны умыкнувший, на жену с восторгом смотрит. Снова поклон Пёськин передразнивает.

– Не сложно приготовить! – Смущенно улыбается Пёся. – Кушай на здоровье!

Еще раз мурлыкнул благодарно, нож свой забрал, опять череп чистить взялся. Закатывается Солнце, в сон Пёсю, оленины наевшуюся, ягодами и хлеба свадебного последним куском закусившую, клонит. А Зверь словно и не утомился – чистит и чистит черепа. Наконец, когда Луна уж светом своим лес посеребрила, закончил – волчьи черепа да человечьи, в пещеру забирается. Встала Пёся у порога, мнется. Можно ли войти? Увидел ее колебания Зверь, фыркнул, лапой махнул, приглашая. Вошла к нему Пёся. Лежанка в углу шкурами укрытая – и черепа!

Завалился Зверь на лежанку, на живот лег. Рядом Пёся аккуратно присаживается. День да ночь прошли – а спина у Чудища зажила вся, только шрамы тонкие да легкие остались. Дивится этому жена чудищная, спину звереву легко поглаживая, полосочки светлые осматривая.

– Ох и живучий ты, Чудушко мое!

Ворчит Чудище одобрительно, позволяя рукам девичьим спину свою гладить. Потом на бок ложится и к себе под живот девку укладывает. Проворчал что-то, и глаза диковинные закрыл. Да и Пёся почти мгновенно в сон провалилась.

====== VIII. Гости всякие и разные ======

Просыпается Пёся на рассвете – солнышко уж легонько лучиками девичьи пятки босые щекочет. Нет в лесу петухов, не будит ее никто. Хорошо самою себе хозяйкою быть, мужу лишь кланяться, ворчания злобного не слушать! В пещерке туман утренний клубится, за ноги голые Пёсю хватать пытается. Но не зябнет девка – муж, словно печка, горячий, сопит сонно и к себе прижимает – не шевельнуться. Улыбнулась Пёся, Чудищу в лицо своему заглядывая. Расслабился он слегка, спит спокойненько с женою рядом.

Какой же он! Вроде и страшный, словно Боги Изначальные ящерицу да паука между собой соединили, помешали, а потом на ноги человеческие поставили и отпустили. Но вот чего Боги ему не пожалели – так разума его, острого, хоть и странного. Да доброты вволю отмерили. Коли б деревенскому какому жена попалась, не говорящая, да не понимающая – он бы точно колотить начал, чтобы понимать научилась. А Чудище, хоть и Зверь лесной – а ещё ни разу руку на нее не поднял, наоборот, обогрел да к себе поближе уложил!

Вылезти аккуратненько, чтоб мужа не будить, Пёся попыталась из-под лапы его. Но только двинулась супружница зверева, тут же глаза свои странные Чудище открыл, глянул слегка сонно на девку. Замерла на миг Пёся, засмотревшись – впервые так близко увидела их и рассмотреть смогла. А ведь глаза-то у него почти человечьи, глубоко посаженные, зелёным светятся, но человечьи – разум в них плещется не звериный, мысли мелькают да чувства разные.

Проворчал что-то Зверь, зевнув от души, и на Пёську смотрит вопросительно.

– И тебе доброе утро! – Подумалось почему-то Пёсе, что про ночь прошедшую ее спросили. – Горячий ты, как камень на Солнце нагретый – давно так сладко не спала!

Вздохнул Зверь, глаза закатив, лапу убрал и машет, мол, иди отсюда! Ну чисто бабушка Ивушка, когда дела Пёськины сделаны и идти гулять ей можно. Дважды предлагать Пёське и не надо – встала, рубашечку поправив. На секунду снова на мужа своего засмотрелась.

Сидит Зверь, череп один взял, в пальцах крутит, когтем длинным, черным узор какой-то режет по кости. Не удержалась вдруг Пёся – подошла к нему быстро и – чмок мужа в бровь крутую, только щетина черная да острая губы и кольнула – и вон из пещеры, порыва своего смутившись. Зашипел ей вслед муж о чем-то, удивленно, кажется, но не оглянулась Пёся – стыдно перед самой же, что в Зверя страшного влюбилась, что девчонка сопливая, малолетняя. К сказкам любовь до добра не доведет!

До реки Пёся добралась, поуспокоилась немного. Водицей студёной в лицо плеснула, умываючись, в сторону деревни своей пошла, ягоды в подол оборванный собирает, песенку негромко под нос поет.

– Пёська!

Вскинулась девка – а к ней Чуж, словно лучик солнечный, метнулся быстро, обнял за живот. Удивилась Пёся, аж слезы на глаза навернулись от счастья – важна она кому-то хоть была! Обняла в ответ мальчонку.

– Ты что в лесу-то делаешь, Чужик?

– Тебя ищу, чего ж еще-то? – Гордо фырчит паренек. – Подумал я, что сказки это про чудовищ всяких! Решил тебя найти вот, и обратно привести! И пусть видят – не нежить ты, а Пёська обыкновенная! Ты как из пут-то выбралась?

Засмеялась девка.

– Не сказки это, Чуж! Муж у меня и правда Зверь лесной – он меня от веревок и освободил.

Глаза у Чужа – словно два рубля золотых.

– Так не врут сказки?!

– Не врут! – Кивает Пёся. – А ты домой беги – не любит муж мой гостей! Не говори никому, что живая я, лады?

– Но почему ж не сказать-то?

– Решат, что нежить ты, раз меня видел! – Пугает мальчонку Пёся. – Ни слова! Наш секрет, лады?

– Лады… А может, ты меня с собой заберешь? – Вопрошает Чуж. Взлохматила волосы парнишки рукой девка.

– Не могу, Чужик, не возьмет тебя любимый мой! Давай, беги домой скорее!

Убежал Чуж – только пятки засверкали. Засмеялась тихонько Пёся и домой возвращается. Села на камень у реки, ягоды собранные по одной клюет. И вдруг – слышит шепот человечий:

– Девица-красавица…

Оглянулась Пёся, не увидела никого.

– Под дерева корнями я! – Снова слышит Пёся. Присмотрелась к иве, на берегу растущей – и правда, сидит ребятенок смуглый, черноголовый, к траве жмется, мешок какой-то на спине болтается.

– Кто ты? – Пёся вопрошает. – Уходи! Тут Чудище живёт.

– Да знаю я, девица, про Чудище! Как звать тебя мне?

– Пёсей кличут, а ты кто таков будешь?

– Дубком зовут, – кивает неустанно мальчишка, оглядываясь.

Нос Пёся морщит – поняла уж, откуда прибежал. В лесу давно, аж до того ещё, как предки Пёськины сюда пришли, жили тут укуйники, как звери дикие, в лесу – в холмах пещеры рыли, рыбачали да зверье били, не сеяли, не пахали, животину полезную не водили. Дикари, что и скажешь!

Улыбнулась мысли своей Пёся – а ведь и она сейчас не лучше живёт. Вместо избы – пещера, вместо коровки с молочком да творожком – оленя туша…

– Зачем пришел, укуйник?

– К тебе пришел, хозяюшка! – Кланяется, как может, Дубок. – Просить пришел!

– О чем?

– Благодарность нашу мужу своему передать! – Улыбается во весь рот укуйник. Вытащилась на него Пёся.

– Откуда знаешь, что за Зверем я замужем?! И как узнал, где пещерка наша?!

– У нас-то глаза по лесу всему есть! Видели мы, как в жертву тебя ему принесли, как тебя сюда он приволок.

– А благодарность за что? – Не удивляться решив, спрашивает Пёся. Оскалился Дубок.

– Люди злые вчера пришли! Все разграбили, шкуры забрали, жемчуг отняли, еду загребли, даже предков черепа забрать хотели! Грабители, как есть! Мужчины на охоте были почти все, а много ль девки отбиваться смогут? Снасильничать Шойку попытались – бой-девка, одного так скалкой отоварила… А муж твой дивный увидел, как обижают нас – и налетел с ревом да рыком на злодеев! Я сам под домом прятался, видел в щелочку, как начал он с разбойниками гадкими махаться! Всех перебил, головы у них отрезал, кожу снял да на ветку тела рядочком и развесил! Наверно, чтоб знали все – село наше под защитой Чудовища лесного!

– И что ж? – Обиду в душе чувствует Пёська, злость да ярость кислую. – Тоже девку пожертвуете? Шойку эту вашу отдадите?

– Не-е-е! – Ухмыляется Дубок. – Не слепые чай! Любишь ты Чудище свое, а девки наши – боятся только, ревмя ревут, не желают в лес идти, с чудищем жить! Не будет счастья семейного, коль жена мужа боится! Так что мы собрали, что могли – и тебе принесли! Не знали, что дарить, так что всего, что было, притащили. А ты уж сама время да подарок подходящий найди, мужа от нас поблагодарить!

И мешок свой заплечный Пёсе протягивает. Взяла девка, кивает:

– Отблагодарю, слово даю!

– Вот спасибо, Пёсенька, девица-красавица, хозяюшка лесная! – Радуется Дубок. Расцвела от похвалы Пёся, улыбается, кивает.

– А не страшно ли к зверевой жене идти было?

– А мне-т чего бояться? – Хихикает укуйник мелкий. – Известно всем – детишек младых, стариков старых да девок красных не трогает Чудище лесное, а ты и вовсе человек обычный, голову не откусишь!

– Ну спасибо тебе и племени твоему, Дубок, от меня, и от Чудища за жертву вашу!

Засиял укуйник, снова поклонился и прочь кустами пополз. Раскрыла мешок Пёся – и крик счастливый еле сдержала. И горшочки глиняные, и ножи острые, ниток моток, холста свёрток, мехов – пук целый… Видать, все ценное в деревне собрали да принесли, за спасение благодарить. Даже солюшки в мешочке немножечко есть и трав сушеных, для лечения подходящих положили!

Вот и вышло – как вылез из пещеры Зверь, с черепами вражескими наигравшись, так и встретил его запах вкусный, на углях мяса с приправами в горшочке томящегося. Пёся и сама успела слюною три раза захлебнуться, пока готовила.

– Отведай, родной мой! – Мужу на блюде деревянном, укуйниками притащенном, кусок здоровенный оленины горячей Пёся протягивает.

Обнюхал мясо Чудище, язык свой длинный вывесил, лизнул осторожненько, подливу пробуя. Глаза вытаращил удивлённо – и как на мясо набросится! Смех Пёся едва сдерживает – сразу видно, не было жены ласковой да заботливой прежде, не пробовал он еды горячей и вкусной.

Доел он – и жену как притянет к себе поближе! Поднял, устроил на колене, мордой в волосы ткнулся, заурчав тихонечко. Чувствует Пёся, что тает сердечко девичье от ласки такой неуклюжей, душевной и искренней. В ответ прижалась к мужу своему… И поцеловала всё-таки в кончик жвала страшного. И не противно вовсе оказалось!

====== IX. Битва ======

Перед сном Шуш думал о самке. Много думал. И никак не мог прийти к определенному выводу относительно всего этого положения. Ему нравилась она, нравилось то, как она охотилась, но… Она уманка! А потянет ли она спаривание с яутжа – вдруг у нее половой аппарат устроен по-другому? Или он просто… Так сказать, порвет ее? А возможны ли у них общие потомки? Обманывать самочку, обещая ей детей, чтобы в конце концов оказалось, что она не сможет от него родить? Фу, гадость какая! Если воин бесплоден – он никогда не будет претендовать на самку. Зачем ему занимать женщину, если он не сможет оставить потомство?

В итоге, вместо того, чтобы спокойно спать и набираться сил перед новой охотой, Шуш полночи потратил на изучение уманской анатомии из типового справочника о них, сохраненного в маске. Узнал, кстати, много чего интересного. Пожалуй, не порвет… Но определенно, это будут невероятные ощущения. Шуш потряс головой и принялся за генетику, начав крутить варианты сочетания человеческой яйцеклетки и яутжийского сперматозоида. В итоге, согласно расчетам вышло, что ребенок у них вполне может получиться, с черными волосами вперемешку с рецепторами, зачатками жвал, редуцентами когтей и частично чешуйчатых. Однако ребенок должен быть великоват для вынашивания человеческой самкой. Но его самка была очень высокой для своего вида и широкобедрой (какие бедра, ах!), так что скорее всего она спокойно выносит и родит ему ребенка…

Шуш тряхнул головой. Он не имеет права претендовать на ребенка уманки! Он может один раз помочь ей с оставлением потомства, но ребенок не будет считать его отцом, а Шуш его – сыном! Яутжа завертелся на своей лежанке. Пёся зайти в пещеру не захотела, устроившись на улице, хотя Шуш уже был не очень против – она вела себя вежливо и… Какую она ловила дичь, ммм… Вот бы она устроилась рядом… А потом, может, Шуш намекнул бы ей, что у них получатся очень сильные для ее расы дети…

В общем, выспаться Шуш не успел – все думал и анализировал. Выбравшись из пещеры с восходом местного светила, он потянулся изо всех сил, пытаясь разогнать усталость. Самка куда-то ушла, но стоило Шушу прислушаться, как он разобрал плеск воды – наверное, самка около реки. Лекарство от неправильных мыслей было одно. Шуш встал в боевую позицию. Вдох-выдох. Несколько минут Шуш молчал, не шевелясь, растворяясь в окружающем лесу, сливаясь с природой, готовя себя к полноценной тренировке. Прыжок-удар-блок-прыжок-удар! Тренировка началась. Шуш впал в боевой транс, чувствуя, как по телу растекается блаженство физических нагрузок. Он прыгал, бил наотмашь, заставляя мышцы звенеть от напряжения. Так как Шуш выбрал самую тяжелую тренировку из всех возможных – уже через двадцать минут он почувствовал легкую, приятную усталость и плавно всплыл на поверхность сознания, пробуждаясь от боевого транса.

Самка стояла на краю поляны и смотрела на него, приоткрыв рот. Шуш немного смутился – никто прежде не смотрел за ним во время тренировок. Как будто он сам не знает, что порой может совсем задуматься во время тренировки и вместо разминки начать выписывать что-то похожее на танец. А ведь танцевали только перед самками, которые согласились на спаривание! И то не всегда! А он, увлекшись, мог начать приплясывать просто так! Позорище!

Уманка что-то мурлыкнула (Шуш мимоходом удивился тому, что изначально ее голос казался неприятным и даже раздражающим, а сейчас уже – вполне милый) и протянула ему добычу, похожую на вчерашнюю. Шуш с удовольствием проглотил и пару раз моргнул, внимательно разглядывая самку. Она была вся зеленая от холода, а одежда и вовсе фонила синим – едва-едва рассмотреть можно было на фоне окружающего леса. Не дело – заболеет еще! У уманов довольно хлипкая иммунная система.

Шуш увеличил обогрев на своей сетке, сделал к самке шаг и поднял на руки, прижав к груди, словно детеныша, который еще не может ходить – возился он пару раз с такими. Сначала уманка испугалась, но потом даже расслабилась, почувствовав тепло. Шуш про себя усмехнулся – кажется, ей нравится. И в этот момент самочка применила запрещенный прием. Она обвила его руками за шею. Да, рецепторы только мимоходом скользнули по ее запястьям, но и этого хватило, чтобы исторгнуть из груди самца утробный рык удовольствия. Лапы сами, против воли принялись скользить по соблазнительно-хрупкому телу, по роскошным изгибам, по шелковой шкурке, которую так и хотелось слегка царапать и вылизывать…

Шуш, пожалуй, не сдержался и набросился бы на самку прямо сейчас, но она мурлыкнула что-то еще на своем языке и самец отметил – она испугалась. Это отрезвило Шуша и он чудовищным усилием воли заставил себя остановить блуждающие по ее телу лапы. Как только самка согрелась и стала желтовато-оранжевой, как ей и положено, Шуш отпустил ее на землю и пробормотал:

– Ты прости за то, что не сдержался. Я не должен приставать… Ты сама должна решить, когда лучше спариваться.

Самка чуть не заплакала, и Шушу захотелось разбить голову об ближайшее дерево. Ну вот как ей объяснить, что ничего дурного он ей не желает?! Он подтолкнул уманку к пещере, намекая, что она может оставаться тут, сколько захочет. Она что-то булькнула и Шуш на всякий случай еще раз передразнил ее смешной наклон вперед, нацепил маску и поспешил сбежать. Пришлось сделать несколько кругов по лесу, прежде чем тяжесть внизу живота не исчезла.

Только после того, как возбуждение спало, Шуш отправился на Охоту. Он присмотрел еще несколько дней назад целую стоянку взрослых, сильных самцов, которые почему-то жили в глубине леса, и пока оставлял их напоследок. Но в ближайших поселениях нормальных самцов не осталось и яутжа пришлось двинуться к той стоянке. Он быстро уговорил себя, что для окончания охоты найдет и еще что-нибудь получше. Теперь о пропитании можно не заботиться, а полностью посвятить себя выслеживанию и убийству дичи. От мысли о самке, которая, наверное, ждет, когда он вернется, вдруг стало тепло в груди, но Шуш поспешил изгнать эти, неподходящие настоящему Охотнику, мысли.

Однако, когда он добрался до места обитания, он обнаружил только одного самца – и того хилого и старого, возящегося около раскаленного костра. «Так… И куда они все ушли?» – спросил сам у себя Шуш и принялся выслеживать дичь. Сделать это оказалось несложно – они во-первых, шумели, во-вторых, двигались почти по прямой.

Конечно, Шуш планировал напасть на них на их стоянке – они там более защищены, а потому – охота будет веселее. Плюс он хотел пару раз показаться им на глаза, чтобы испугать их посильнее – так будут лучше защищаться. Но… Смотреть на то, как они лапают черепа – явно трофейные, вычищенные!!! – он не смог. Нападать на самок, пока все самцы на охоте?! Отнимать трофеи?!

Шуш издал яростный боевой рев и не заботясь о маскировке, пошел в бой. Надо отметить, что на этот раз Охота удалась почти что интересной. Отбивались самцы вполне недурственно – все имели ножи и не попытались сбежать от неминуемой смерти. Однако против яутжа все равно у них не было ни шанса. Одному он пробил грудную клетку, ударив задней лапой точно в центр тела, двоих – нанизал на лезвия, еще двоих столкнул между собой и заставив напороться на свои же клинки. Одному – сломал шею и последних троих еще немного погоняв, выпотрошил. Самочки уманов попрятались от него и никто не помешал Шушу преспокойненько выпотрошить своих жертв, как требовал Кодекс, нанизать их головы на крепкую бечевку и развесить на ветках дерева вблизи поселения тела.

Так что вернулся домой (надо же, как он привык к этой пещере!) Шуш просто в распрекрасном настроении. Всю дорогу до дома его распирало и хотелось сделать что-нибудь прекрасное. В качестве прекрасного Шуш выбрал убийство здоровенного зверя, который наверняка уманке понравится. И вот, когда к нему бросилась его самка (Шуш торопливо поправил себя – не его! Просто самка уманов!), он не удержался и, подняв в воздух, слегка покачал ее, пытаясь показать, как он счастлив.

И (что б, их, эти инстинкты и вечное желание похвалиться!!!) Шуш не удержался. Сунул ей в нос отрезанные головы своей дичи. И только через секунду сообразил, что это, вообще-то ее сородичи, может, ей неприятно! Но… Страх возник в уманке всего на несколько секунд, а потом… Он исчез! Она посмотрела на него с своей щенячьей привязанностью и промурлыкала то, что переводчик уверенно озвучил, как:

– Ты великий воин! Отрицание существования сильнее, храбрее.

Она… Оценила?! Шуш, сам не поняв, как, тут же принял стойку, как перед самкой в Сезон Слияния и начал возбужденно болтать:

– Там их столько было! Видишь, девять! Они все вместе напали! А я даже нескольких голыми лапами убил!

Между делом он стряхнул тушу зверя с плеча и подтолкнул ее к самке, продолжая хвастаться. Краем мозга он понимал, что его слова для самки – просто пустой звук… Но как же приятно, что можно кому-то рассказать и этот кто-то потом похвалит!

– Отсутствие ножа. Отсутствие навыка – разрывать когтями, – перевел очередное урчание девушки переводчик.

Шуш запнулся, задумавшись, дать ли ей нож. Но потом решил, что даже если она нападет – то ничего ему сделать не сможет и поэтому вручил ей свой малый клинок. И, поняв, что выдохся после такого эмоционального всплеска, умиротворенно уселся обрабатывать трофеи. Самка засуетилась вокруг принесенной туши, ловко сдирая с нее шкуру. Шуш даже на миг сам себе позавидовал, а потом насупился. А смысл завидовать? Забрать-то не выйдет… Шальная фантазия тут же подкинула картинку: он, в обнимку с этой самочкой на корабле-матке, как она восхищается добытыми им черепами, как ловит ему еду, пока он отправляется на Ритуальную Охоту, как она родит ему сына, который станет сильнее его и займет достойное место в клане…

Коготь мерзко скрипнул по кости, слегка царапая ее, и Шуш вернулся в реальный мир, отбросив сладкую фантазию. Самка протягивала ему кусок мяса, шипящий и горячий, ласково мурлыча. От мяса пахло как-то непривычно, но Шуш, по природе любопытный, не удержался и тут же схватил пищу, забросив ее в рот. Нежный мясной сок принялся приятно пощипывать язык, дразня яутжа и заставляя его блаженно сощуриться. Какая же она! Вроде и некрасивая – а такая замечательная! Шуш от души изобразил ее наклон вперед и переводчик булькнул:

– Не сложно непереводимо. Питание, выздоровление.

Шуш облизнулся последний раз и отозвался:

– Спасибо! Вкусно!

Самка, конечно, не поняла, что все равно…

Черепа закончились быстро и пришлось забираться в пещеру – становилось темно и зябковато. Да и спать уже немного хотелось. Уманка топталась на пороге пещеры. Шуш почувствовал, что с каждой секундой его решимость оставить ее на планете после охоты тает – ну какая же умница, понимает, что сначала надо у него спросить! Он жестом пригласил ее войти и самка тут же скользнула поближе к лежбищу, осторожно и ласково пробежала пальцами по уже почти зажившим укусам и Шуш почувствовал, как внизу живота опять слегка потяжелело.

– Выживание, ты, ласкательное сокращение слова зверь, принадлежность – я.

Она… Считает его своим самцом?! Шуш поспешил тряхнуть головой, чтобы изгнать эту мысль и тут же свалил все на погрешность переводчика. После чего поймал девушку, прижал к себе, чтобы не бродила по пещере, пока он спит и наконец, спокойно провалился в сон.

Разбудило его шевеление под лапой. Самка проснулась и пыталась осторожно вылезти из лап Шуша. Он зевнул и спросил:

– И чего тебе не спится?

Уманка булькнула что-то в ответ, но маску Шуш на ночь снял, так что ее фраза осталась для яутжа загадкой. Он махнул лапой, мол, иди куда хочешь и сел, от души потянувшись. Вчерашний поцарапанный череп надо в порядок привести, резьбу сделать красивую. Шуш так увлекся этим занятием, что неожиданная… Атака? от уманки застала его врасплох. Слюнявый ротовой аппарат самки неожиданно ткнулся в его брови и девушка тут же бросилась прочь.

– Что это было?! – Пребывая в полном шоке, крикнул ей вслед Шуш, но ответа не дождался и опять полез в свою энциклопедию, на всякий случай тщательно вытерев все слюни со своей чешуи. После часа чтения (а прежде читать ему не нравилось…) он выяснил, что подобным образом уманы, оказывается, выражают привязанность друг к другу. Ну и ну! Так! Ему срочно надо откалибровать переводчик, чтобы начать лучше понимать свою самку! Тьфу, то есть самку уманов!

Но вскоре его выманил соблазнительно-вкусный запах. Жадно принюхиваясь, он забросил почти настроенную маску на место в углу пещеры и выбрался наружу. Уманка тут же с уже привычным наклоном вперед протянула ему здоровенный кусок дерева, на котором лежало… Ммм… Мясо? Вид говорил, что это мясо, но запах… Шуш неуверенно высунул язык и коснулся предложенного.

Кетану… Да это же прекрасно! Это просто какая-то застывшая гармония! Грация! Словно в еду превратилась самая великолепная из охот, самая желанная из самок! Невероятно! Восхитительно! Уммм! Ням! Он и не знал, что пища может быть НАСТОЛЬКО вкусной! Ай да самка! Ай да уманка!

В порыве благодарности он притянул ее к себе и, усадив на ногу, ткнулся мордой ей в затылок, вдыхая ее запах и жадно потираясь об нее носовой пластиной, чтобы ее рецепторы (волосы, кажется?) пропитались его феромонами и каждый знал – это его самка.

Неожиданно она снова полезла к нему со своим слюнявым ртом и Шуш даже не успел увернуться, как она коснулась его выдающегося вперед и великоватого жвала. Ух-ты! А это даже не мерзко!

====== X. Шкуры ======

Посидели муж с женой в обнимку пару десятков щепочек*, а потом Пёся по делам засобиралась – работы край непочатый! Жена хорошая дом в порядке содержать должна! Вздохнул Зверь страшный, но лапы разжал послушно, встать с колен жене позволяя. Проводил ее взглядом и на траве растянулся.

Валяется Чудище, словно котик, мышами обкушавшийся, на солнышке, бока греет, мурлычет басовито, глаза свои диковинные щуря. Рядом Пёсенька хлопочет – котелочек из-под мяска тушеного ополоснуть, тушу оленью, запахшую уже задумчиво, поскорее на куски порезать, да закоптить над костром с травами духмяными, чтоб хранилось мясо долго и вкуса своего не теряло.

А пока оленина коптится, взялась Пёся за подарки племени лесного – разобрать-то толком и не успела, нож да горшочек сверху вытащила и за готовку взялась. Посмотрел Чудище настороженно на мешок незнакомый, в логово свое вернулся, из пещеры в маске вылезает – и ворчит вопросительно, на мешок когтем тыкая. Улыбнулась Пёся, отвечает:

– Подарок это. Вчера ты, отважный воин, людей маленьких от грабителей спас – вот они в благодарность и принесли!

Удивился Чудище, голову набок наклоняет. Не понятно, разобрал ли слова человеческие, али просто любопытствует. Сел на траву с женой рядом, приобнимает словно бы и незаметно. Засмущалась Пёся, загордилась – нравится Чудищу она! – но виду не кажет, словно и не чувствует когтей страшных на спине своей. Тыкает Зверь лапой свободной в шкуру лисью с интересом. Взял, рассматривает. Жене показывает, вопрос задает какой-то, наверное. Засмеялась Пёся, из рук чудовищных шкурку взяла, и об кожу звериную на запястьях и потерла, показывая.

– Теплый мех, приятный да красивый! Можно одежу сшить, а можно на ярмарке продать.

Заурчал Чудище – смеется, кажется. Да мех этот на плечи Пёсе и накидывает. Удивилась жесту этому Пёся, но и обрадовалась – разрешил ей Чудище мех блестящий, понравившийся, себе забрать! Какой же он ласковый да щедрый! Подумал-подумал о чем-то муж Пёськин, неожиданно вскочил и в лес направился. Вслед за ним встала девка, проводила его до поляны края, рукой помахала, улыбаясь.

– Возвращайся скорее! – Желает Пёська вслед Зверю своему.

Оглянулся на миг Чудище – и почему-то сгорбился как-то, отвернулся. Тоскливо вдруг стало Пёсе на душе, хоть волком вой – почуяло девичье сердечко, что печаль неведомая суженого гложет. Утешить бы его – да как понять, отчего горе на сердце чудищном царит, коли не понимает речи его Пёська? Встряхнулся Зверь, думы свои тяжкие отгоняя, растаял в лесу полуденном – да ушел куда-то по делам своим загадочным. Думает про тоску, ее взявшую Пёся – а руки без дела не лежат.