Текст книги "Марат. История одной души (СИ)"

Автор книги: Румит Эгис Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Сутенер не ответил. Марат не планировал ограбление – он замышлял убийство. Но сейчас его захватила мысль о сокровищах. Он хотел эти деньги. Его увлекала сама абстрактная идея богатства. Ему казалось, что это последний этап восхождения, который нужен, чтобы оторваться от своих корней, от памяти о трущобах и о своей матери. Он мечтал о том, как деньги сделают его еще сильнее, поднимут выше всех. И никто больше не сможет смеяться над ним за то, что он нищий оборванец.

В бардачке он обнаружил глушитель и кобуру для скрытого ношения пистолета. Рядом с ними был синий пластиковый мешок для мусора – такие использовались в урнах отеля. Хади уже завязал горлышко мешка в узел. Присмотревшись, Марат увидел сквозь полупрозрачный полиэтилен деньги. Он не стал их считать. Он даже не мог представить, сколько их там. Он просто взял их и пошел прочь.

В небо над ним возносился огромный купол собора. В парке не было ни души. Между деревьями висел утренний туман. Марат застегнул на себе ремни кобуры. Тогда ему пришла мысль о том, что он хочет занять место Атреско.

И теперь он оказался здесь, в комнате с циновками, сжимая в пальцах оторванное веко и не зная, что делать дальше.

***

Несколько секунд его жертва порывисто дышала. Ее начало трясти, но она заговорила снова.

– Ты идиот, – шептала она. – Ты самый глупый мужчина, которого я видела. Самый слабый и самый ничтожный.

Кровь из глаза струйкой вытекала на висок.

– Ты даже глупее детей.

Марат с безумной полуулыбкой начал оперировать ее второе веко. Сделав полдела, он остановился и снова полез в банку с вареньем. Ее второй глаза теперь смотрел на него сквозь дыры в разорванной коже.

– Ты урод, – продолжала она. – Чтоб ты отравился этим вареньем. Чтоб ты сдох от него, чтоб в нем было битое стекло, чтоб ты никогда не получил свой опий, чтоб тебя за месяц сожрал СПИД...

Марат с новой силой сжал ее голову между коленями, схватил веко и дернул вверх. Оно потянулось. Вместе с ним начала отрываться кожа брови. Проститутка замолчала. Ее лицо дергалось. Она пыталась закрыть глаза, но век больше не было. Марат отставил банку, дорезал остатки века. Дал девушке отдохнуть.

– Проси, чтобы я убил тебя быстро, – сказал он.

– Не дождешься, – ответила она.

– Хочешь? – спросил Марат.

Он пропихнул кусок века ей в губы. Она не поддалась. Ее зубы были плотно сжаты. Марат и девушка улыбнулись друг другу. Дикие гримасы мучителя и жертвы.

– Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать, – сказал Марат.

– Так сделай, – процедила она. – Хватит угрожать. Ты что, боишься меня? Или боишься, что я говорю правду? Жалкий желтый недоносок.

Ее лицо напоминало кусок мяса с огромными выпученными глазами. И этот кусок мяса продолжал его оскорблять.

– Ладно, – ответил Марат. – Буду резать тебя, пока ты не сдохнешь.

Ее дыхание свистело. Она боролась не с ним, а с собой. Потому что он пытался разбудить в ней маленькую, бьющуюся в страхе зверушку, а она не хотела, чтобы ее смерть превратилась в его удовольствие.

Он разломал ее ноги и руки. Он выгибал их и надрезал сухожилия, потом выворачивал суставы. Он работал, прерываясь только для того, чтобы в очередной раз залезть пальцами в банку с вареньем. Отрезал груди. Ее ребра оголились. Они казались бело-розовыми отмелями в красных озерах. Доедая варенье, Марат проколол ее живот и изнасиловал в рану, чувствуя, как текучая масса ее кишок скользит вокруг его члена.

Она все еще была жива. Но ее глаза не смотрели на него. Она ничего не делала. Она как будто не замечала его. И когда он в бешенстве спустил свое семя в ее внутренности, он почувствовал себя ничтожным паразитом, который кладет личинки в безразличное тело земли и получает взамен только холод и одиночество. Он испытывал все меньше удовольствия.

Варенье кончилось, и Марат остановился. Он встал и обрывками ее платья вытер с себя кровь. Часть впиталась в костюм. С этим уже ничего не поделаешь – придется купить новый. Он зашел на кухню и жадно напился прямо из баков с водой. Дождь все еще лил. Марат вымыл нож, убрал его в карман и наскоро застирал рукава своего пиджака – они не должны выглядеть слишком страшно, когда он придет в магазин. Потом все будет просто. Он быстро возьмет один из костюмов и зайдет в примерочную. Сколько раз он уже так делал?

Марат наугад взял банку с зеленым джемом. Остальные были ему не нужны, и он толкнул коробку. Она упала вниз. По полу разлетелись осколки стекла и сладкие брызги. Воздух наполнился терпким запахом фруктовой эссенции. Глаза у Марата заслезились, и он вернулся в комнату. Он больше не мог ходить по кухне босиком – там было слишком много осколков.

Девушка казалась препарированной лягушкой с биологического стенда. Марат видел такую в колледже. Он подошел к проститутке и пальцами ноги потрогал ее раскрытое влагалище. Ее глаза чуть шевельнулись. И все.

Марат понял, что нестерпимо хочет опия.

– Заработок у тебя в сумке? – спросил он.

Она не реагировала.

– А сумка во дворе, – продолжал Марат, – и я все-таки возьму с тебя деньги.

"Ее здесь уже нет, – подумал он, – ее нет в ее глазах. Тело еще дышит. Но она сама ушла к мертвым. И я тоже могу идти". Он потоптался на чистой циновке, потом натянул ботинки. Все это время они лежали там, где он их сбросил.

Убийца прошел через темную прихожую и открыл дверь. Дождь шумел. Во дворе все было серым. Марату показалось, что он различает за струями ливня яркое пятно сумки. Вон она, почти у самого забора. Он начал спускаться с крыльца. Он устал и истосковался по наркотику. Ему хотелось, чтобы в сумке был богатый куш, иначе ему придется вернуться в ее дом и битый час искать место, где она хранит свои деньги.

Шагнув на последнюю ступеньку, Марат понял, что у него за спиной человек. Кто-то прятался за дверью. Он начал вскидывать руки, чтобы защитить шею, но было слишком поздно. Удавка. Рывок. Марат, еле дыша, привстал на цыпочках. Противник был очень сильный. И он был не один. За перилами крыльца прятались еще двое. Теперь они вскочили. Кто-то бежал через двор. Серые силуэты с темными лицами двигались от углов дома.

На Марата обрушилась воспоминание. Две тени, которые он все время видел сквозь дождь, которые шли за ним. Они охотились на охотника. Они выследили его. Теперь он это понимал, но уже ничего не мог сделать.

***

Он заметался, попытался достать пистолет и нож. Слишком мало воздуха, чтобы быстро двигаться. Его схватили за руки, развернули и, заставляя смотреть вниз, втащили обратно в прихожую. Его держали трое крупных мужчин. Другие вслед за ними уже заходили в дом. Никто не кричал, даже не говорил. Марата повалили на колени, и только тогда удавка ослабла. Он жадно вдохнул. Казалось, с мира сдернули черную вуаль. Кровь застучала в висках. Сквозь грохот собственного сердца Марат расслышал, как захрипела полумертвая шлюха. Казалось, что она кашляет, но Марат знал, что она смеется. Ее мутные, лишенные век глаза смотрели на людей вокруг. И она смеялась над ним – смеялась, что его поймали, смеялась, что обманула его и убежала от него.

Один из чернокожих наемников остановился перед ней, потом не выдержал, отвернулся. Его лицо было перекошено.

– Господин Торанс, – сказал он, – я же говорил, что надо войти в дом.

Марат понял, что они уже давно здесь. Он был в окружении и не знал об этом. Он увидел белокожего командира, к которому обращался наемник. У него было невыразительное пасмурное лицо со следами давно пережитой оспы. Марат подумал, что этому человеку столько же лет, сколько Сангаре. За плечами Торанса висел автомат. Он был из тех европейцев, которые уезжают в Африку, чтобы найти неприятности. Но он выжил.

– Нет, Яссоа, мои люди мне дороже, чем какая-то шлюха, – ответил Торанс. – Смотри.

Обернутой в платок рукой он вытащил из-под пиджака Марата пистолет Атреско.

– Нельзя было заходить в дом, – закончил он.

– Я бы сдох, лишь бы не видеть этого, – возразил Яссоа. – Я не видел такого со времен войны в Конго. И никогда не захочу увидеть опять.

На нем не было лица. Он повернулся к Марату. Глаза горели дикой яростью.

– Выйди, – ледяным тоном сказал Торанс, – и позови Фахида.

Марат вскинул голову. Он давно не слышал этого имени.

Наемник ушел. Дверь дома хлопнула, и наступила тишина. Только дождь барабанил по крыше. Мужчины молча смотрели в разные стороны – кто в окно, кто в пол. Марат попробовал вывернуться, но его держали крепко. Паузу разорвал голос девушки.

– Убейте меня, – попросила она, – мне очень больно.

"Она жива, – подумал Марат, – она все это время была жива. Как же она пряталась от меня?"

– Потерпи еще немного, красавица, – ответил Торанс. – Скоро вы оба умрете – и ты, и этот урод.

– Хорошо, – сказала она. – Могу я попросить еще об одном?

– Подожди Фахида, – сказал Торанс. – Он решит, как все будет.

– Жду, – очень тихо согласилась проститутка.

Странный страх пришел к Марату. Если это тот самый Фахид, тогда его судьба смыкается вокруг него непроницаемым кольцом.

В очередной раз хлопнула дверь. Марат услышал шаги. Они тонули в мягкой поверхности циновок, и все же он различал их. "Не может быть, – подумал Марат, – разве эту жизнь я просил у Намон?".

"Эту, – захохотала старуха у него в голове, – именно эту".

Он вывернул шею и увидел мужчину-араба. Да, это был тот самый Фахид, который много лет назад нашел его на грязной улице трущобного квартала. За прошедшее время мусульманин изменился. Он посетил Мекку – его чалма стала зеленой. Марат смотрел на него и не мог понять, узнает его Фахид или нет. Ему хотелось, чтобы не узнал.

Фахид несколько секунд рассматривал Марата, потом повернулся к полумертвой проститутке.

– Она просила исполнить ее последнюю волю, а потом убить, – передал Торанс.

– Это его пистолет? – спросил Фахид.

– Да, – сказал белый.

Араб протянул руку, и Торанс вложил в нее прикрытое платком оружие. Фахид подошел к девушке.

– Говори, – предложил он.

– Меня зовут Малик Ирам. Я хочу, чтобы меня похоронили по католическому обряду.

– Продолжай, – предложил Фахид.

– Я хочу, чтобы все мои деньги отдали в бараки у реки, – прошептала Малик. – У меня есть сестра, Старлин, пусть этот дом достанется ей.

– Что-то еще? – спросил мусульманин.

– Только это, – ответила Малик.

– Я обо всем позабочусь, – согласился Фахид. Он выстрелил раньше, чем договорил последнее слово. Пуля вошла в ямочку в центре ее лба. Ее голова вздрогнула и замерла. По циновке под ее затылком поползло новое мокрое пятно. Она была мертва.

– Прикройте ее, – сказал Фахид.

Один из наемников сорвал со стены циновку и накрыл мертвую. Марат в оцепенении смотрел на Фахида. У него отняли убийство. Так было первый раз. Еще никто так не поступал. И еще никто не убивал человека у него на глазах. Марата пугало то, как Фахид это сделал. Быстро, почти не глядя.

Фахид наклонился и положил пистолет на циновку рядом с девушкой.

– Теперь все выглядит так, будто он ее застрелил, – подытожил он. Его взгляд остановился на полукровке. Марат сжался.

– Повесим его на притолоке? – спросил Торанс. – Как будто сам удавился?

"Нет, – подумал Марат, – меня не могут убить".

– Нет, – сказал Фахид, как будто отвечая на его мысль.

– Почему? – удивился белый.

– План изменился, – сказал мусульманин. – Мы везем его к боссу.

Фахид продолжал смотреть на Марата. Но ответов в его взгляде не было.

– Но... – замялся Торанс.

– Это не обсуждается, – отрезал Фахид. – У меня достаточные основания. Ведите его.

Марата вытащили во двор и повели к машине. Проходя мимо брошенной разноцветной сумки, он увидел, что она тоже плетеная. Малик любила циновки.

Глава седьмая, последняя

ХАОС

Марат поднимался из глубин сна. Это было тяжело. Сердце билось часто. Но он был в упоении и в восторге. Он был в сладком холоде. Еще никогда он не приходил в сознание настолько пьяным от опия.

Где-то далеко загрохотал автомат. Потом второй. Взрыв и тишина. Марат подумал, что в Ямусукро этим утром случилось что-то интересное. Но вот оно кончилось. А он все пропустил. Он все пропускал из-за этой железной решетки.

Даже не открывая глаз, он знал, где она. Она разделила комнату на две половины. В ней не было прохода – только узкое, укрепленное наваренными прутами окно, через которое Марат отдавал парашу и получал миску с едой. В эту же дыру старый китаец пропихивал ему узел с новым постельным бельем, через нее забирал старое. У этой дыры старый китаец мыл Марата из шланга. В нее же совали книги, если Марат их просил. Но он не просил их уже давно. Последние месяцы он все больше и больше спал. Он просил только курительную трубку.

Марат сел и начал массировать виски. Он был голоден как никогда. Он не мог вспомнить, сколько прошло дней, даже не помнил, какой год и какое время года. Может, он курил не переставая? Не просыпаясь? Трубка была единственной вещью, которую он получал не через дыру. Ее узкий мундштук спокойно проходил между прутьями. Марат курил ее лежа. Если он делал это долго, старик-китаец приносил алюминиевый раскладной стульчик, садился у изголовья койки и раз за разом подносил трубку сквозь решетку. Марат втягивал дым, чувствуя, как его лоб упирается в холодные линии стальных прутьев.

– Есть хочу, – хрипло прокричал Марат, – и опий!

Прошло несколько секунд тишины. И вдруг заработал пулемет. Тяжелый харкающий рокот. Пулемету ответил автомат. Снова грохнул взрыв. Стрельба на долю секунды пресеклась, но тут же началась снова. Взвизгнуло и стукнуло где-то близко, еще и еще.

Марат окончательно проснулся. Он никогда еще не слышал, чтобы так стреляли. Он понял, что это не обычная разборка между бандами. В городе шел бой.

Марат открыл глаза и увидел светлый квадрат окна. Оно здесь было единственное, узкое, проделанное в той половине комнаты, в которой ходил китаец и в которую сам Марат попасть не мог. Ухнул новый взрыв, задребезжало стекло. За ним были сумерки. Марат не мог определить, утро он видит или вечер, но он точно видел признаки хаоса и разрушения. И слышал. И чуял. Что-то горело. Черный дым смешивался с сырым воздухом и застилал мир. Сквозь пелену было видно зарницы. Они вспыхивали одна за другой, близкие и пугающие. Их разноцветные отсветы падали на стены и пол тюрьмы.

Марат отпустил виски и взялся руками за прутья решетки.

– Китаец! – заорал он. – Старик! Я зову тебя!

Ни звука в ответ. Обычно его прислужник и тюремщик открывал дверь комнаты уже после первого оклика. Теперь нет. Марат внезапно понял, что снаружи все изменилось, действительно изменилось. Китаец больше не придет. Он сбежал или убит.

Шальная пуля пробила стекло и, визжа, отлетела от прутьев решетки. Окно не разбилось, только пошло белыми трещинами. В нем осталась маленькое отверстие. Марат скатился со своей койки, лег на пол и замер. Он слышал, как надвинулись звуки улицы. В комнату ворвался надрывный крик смерти, потом наступила тишина. Марат учуял влажный жар. Воздух был горьким, вязким и полупрозрачным. Он пах кровью и жженой резиной.

– Алла-а-ак-ба-а-ар! – протяжно закричал кто-то.

– Алла-акба-ар! – ответил другой голос.

И снова протяжное "Алла-а-ак-ба-а-ар". Боевая молитва мусульман далеким эхом разносилась по затянутым дымом улицам. По этому крику отряды узнавали друг о друге. Сквозь затишье Марат начал слышать, что где-то еще тоже идет бой. Там без перерыва стрекотало и ухало. Звук был приглушенным и раскатистым, будто стреляли в десятке километров отсюда.

– Китаец! – закричал Марат. Его вдруг охватила ярость. Он умрет здесь от голода. Никто не позаботится о том, чтобы его освободить. Война будет катиться по этой земле в одну сторону, а потом в другую, его окно будут пробивать пули, но никто не подумает войти в запертый дом. Он подохнет здесь, подохнет без опия, пойманный в клетке с запахом испражнений и грязного белья. Они будут воевать, даже когда он съест свой брючный ремень и примется за пальцы ног. А когда все стихнет, и китаец вернется, его труп будет лежать в углу камеры, у исцарапанной стены, из которой он пытался выковырять прутья решетки. И тогда Буаньи узнает, что его незаконнорожденный сын умер. Наконец-то умер.

Марат встал, уперся лбом и руками в решетку. Он мог только просунуть голову в прижатое к полу окошко. Его широкие плечи, сильными мышцами которых он так гордился, не пролезали через этот крошечный квадрат.

– Я хочу опия! – потребовал Марат. – Опия! Старик, ты должен делать все, что я говорю! Так сказал отец!

Ему ответила тишина. Потом ее разорвали далекие звуки одиночных выстрелов. Снова раздался боевой клич исламистов. Марат затрясся, пытаясь сдвинуть решетку с места. Но трясся только он – прутья даже не дрогнули. И не дрогнут. Он знал это. Он давно пробовал сделать с этой решеткой все, что мог. Он вис на ней и раскачивался. Он перетачивал ее прутья ребром миски, поднимал свою железную койку и бил ею о прутья. Китаец ему не мешал. Он лишь иногда приходил и спокойно смотрел своими прищуренными глазками, как безумствует его пленник. И теперь Марат мог сколько угодно биться об нее лбом.

– Отец! – заревел он. – Я тебя ненавижу. Ты отнял у меня все. Эй, ты, толстый черный ублюдок, который обрюхатил арабскую шлюху! Не отсох ли к старости твой член?

Марат захохотал, наслаждаясь собственным остроумием. Он упражнялся в нем так же долго, как ломал эти прутья.

– У нее был СПИД! Надеюсь, она заразила тебя! Ты бы уже сдох, если бы не французские врачи, да, богач?

Черный дым круглыми завитками просачивался сквозь дырку в окне. Дом молчал. За окном был пустой угол двора, пальмы и клочок неба, но Марат их не видел. Все поглотил смог. Гарь липла к тропическому туману, делала воздух совсем непроницаемым.

Из глаз Марата потекли слезы, но он не плакал. Его лицо искажалось усмешкой ненависти. Эту ненависть загнали ему в глотку. Он не мог причинить вреда ее предмету, и от этого она скисла, став противной, как этот липкий резиновый дым.

Он ненавидел своего отца. Он ненавидел его так, как только мог ненавидеть. От этой ненависти болела голова и распухали пальцы. От нее каменными становились виски. Она могла сделать опиумный дым теплым, но ее не хватало, чтобы сокрушить решетку.

Марат видел своего отца только раз. Он помнил его пеструю национальную рубашку и золотистые остроносые туфли-тапочки. Он помнил его жирное лицо и его насмешки. Он помнил роскошный зал, в котором был пленником.

***

Буаньи сидел в кресле на возвышении. Рядом с ним стоял небольшой стол и несколько пустующих мест для гостей. Марата втащили в покои, пригнули вниз и заставили смотреть на гладь мраморных плит.

– Это убийца Атреско? – спросил чернокожий толстяк.

– Да, сэр, – подтвердил Фахид.

Глаза Буаньи остановились на лице слуги.

– Зачем ты его сюда привез? – поинтересовался он.

За этим вопросом поднималась тень гнева. Марат чувствовал, что этот человек может рассвирепеть, если араб не найдет нужных слов.

– Сэр, я боюсь, Вы не захотите, чтобы Ваши люди слышали то, что я сейчас скажу, – вкрадчиво заметил Фахид.

– Прикуйте пленника, – отрывисто приказал Буаньи.

Марата дернули за обе руки. Он не ожидал этого. Его бросило вверх, а потом вниз. Он больно ударился затылком, ощутил ледяной холод мрамора под своей спиной. Двое охранников пристегнули его наручниками к выступающим из пола стальным кольцам.

– Оставьте нас.

Марат, как мог, приподнялся от пола и, вытягивая шею, смотрел на него. Пока выходила охрана, Буаньи протянул через стол руку и сорвал ягоду с лежащей на золоченом блюде виноградной кисти.

– Так что? – спросил он, когда двери закрылись.

– Моя профессия – находить людей, – сказал Фахид, – и я не забываю их лиц, даже если они меняются со временем.

– Ты тянешь, – резко заметил Буаньи. Он положил ягоду в рот, его мясистые губы сомкнулись на ней. Он казался старым пауком, присосавшимся к беззащитному соску жизни.

– Вы давали мне разные задания. Шесть или семь лет назад я часто занимался обычными гражданскими делами, – продолжал Фахид. Он вовсе не спешил сообщать новость. И Буаньи это понимал. Марат чувствовал, как усиливается внимание черного толстяка. Если Фахид сейчас скажет глупость, он заплатит за это.

Но мусульманин знал цену себе и своим словам.

– Я помогал юристу Ульриху Юль Амане, когда Вы отправили его в Ямусукро, чтобы он нашел и устроил жизнь сына Камилы Шудри.

– Вы отправили его в колледж, – сказал Буаньи. – Я помню. Я хотел бы увидеть его, когда он подрастет.

– Он уже взрослый, – ответил Фахид, – и он перед Вами.

В зале наступила тишина. Буаньи медленно встал.

– Ты уверен? – спросил он.

– Я видел его еще мальчишкой, – сказал Фахид, – но сомнений быть не может. Я не путаю лица.

Отец приблизился к Марату.

– Как его зовут? – поинтересовался он.

– Пусть ответит сам, – предложил мусульманин. – Это будет лучшим подтверждением моей правоты.

Буаньи остановился над пленником.

– Как твое имя? – потребовал он.

Марат пожирал его глазами. Он представил, как этот толстяк трахает его мать. Он понимал, что это случилось почти двадцать лет назад, что все изменилось с тех пор, но в его воображение Буаньи был таким, каким он был сейчас, а Камила – такой, как в последние часы перед своей смертью. Марат видел, как его толстые пальцы, перепачканные фруктовым соком, скользят по ее оранжевому разлагающемуся боку, слышал, как она стонет в предсмертном порыве похоти. Марат мог сосчитать кровавые корки, которые сорвал его член, прежде чем пробиться в ее гнилое влагалище, мог коснуться пятен гноя на их брачном ложе, мог вдохнуть запах влажного пота, которым изойдет этот чернокожий старик, когда будет трудиться над ее телом.

Он откинулся назад, уперся затылком в пол, а потом рванул вверх и плюнул. Его слюна обрызгала толстое лицо Буаньи, и он захохотал. Он лежал на полу, перемазанный кровью проститутки Малик, и смеялся, как безумный. Потому что он плюнул в лицо своего отца. Губы Буаньи сложились в маленькую "О" ярости и отвращения. Он достал разноцветный носовой платок и вытер свою щеку.

– Считай, что я вернул тебе сперму, которая пролилась сквозь дыру в резинке, – прошипел с пола Марат.

Он подтянул ноги и съежился, ждал, что тот ударит его ногой в пах или в живот, но Буаньи не шевелился. Он с перекошенным лицом смотрел на сына. И Марат вдруг начал понимать, что тот видит. От этого чувства его замутило.

Буаньи видел себя. И Марат, глядя в его лицо, тоже увидел себя. Он вдруг узнал свои порочные губы, вдруг понял, какими они будут, если он проживет еще сорок лет. Он узнал свои яростные глаза, склонные к тому, чтобы воспаляться, покрываясь сеткой красных капилляров. Он узнал под слоем жира свои мощные плечи и руки, которыми он так много убивал.

И одновременно обострились противоречия. У его отца был другой нос, разбитый и толстый. Его лицо, более округлое и намного более темное, казалось огромной подгнившей сливой с глазами.

– Он убил Атреско? – переспросил Буаньи.

– Да, – подтвердил Фахид.

– Только его? – поинтересовался отец Марата.

– Нет, господин, – сказал сыщик. – Он убил его охранника и водителя его машины. Потом он убил несколько проституток.

– Сколько? – спросил Буаньи.

– Нашли пять изувеченных тел, – ответил Фахид. – Следы одного ножа. Но это не все.

Араб сделал почтительную паузу, но чернокожий толстяк молчал, глядя на сына.

– В районе Нгокро кое-кто считает, что до этого он убил своего одноклассника из школы для бедных. Он мог убивать постоянно. Но в последнее время его преступления стали слишком очевидны.

– Я убил Камилу, – сказал Марат. Он безумно улыбнулся, когда увидел, как дрогнуло лицо отца. Он поразил его.

– Я задушил ее, – продолжал он, – а потом пошел в школу.

– Да он просто маньяк, – вслух подумал Буаньи.

Марат облизнул губы.

– Она рассказала, как ты трахал ее, – добавил он. – Я случайность. Случайность, которая убивает.

– Сэр, – разорвал монолог Марата Фахид, – наемники были бы рады убить его прямо на месте. К этому все располагало. Но я не мог позволить им казнить Вашего сына, как простого преступника.

Буаньи тяжело вздохнул.

– Ты все правильно сделал, – сказал он. – Если никто не начнет говорить об этом, я буду доверять тебе еще больше.

– Господин, это честь для меня, – ответил Фахид.

– Что бы ты сделал на моем месте? – спросил Буаньи.

– Отпусти меня, – предложил Марат.

Фахид склонил голову.

– Мне не пристало думать об этом, – сказал он, – но я не мог не задать себе этого вопроса, когда вез его сюда.

Он замолчал, обдумывая следующую фразу. Буаньи ему не мешал.

– Человек не может сам отвечать на такие вопросы. Для этого есть традиция. Я знаю хадис Сахих аль-Джами. Он гласит: "Ты и твое имущество принадлежат твоему отцу".

Фахид говорил очень медленно. Слова разлетались под мраморным сводом приемного зала.

– Есть другой хадис. Достойный человек говорил, что слышал эти слова из уст Посланника Аллаха. Он передал: "Отец не может быть казнен за убийство собственного сына".

– Ты предлагаешь мне убить его? – уточнил Буаньи.

– Ты не можешь, – сказал с пола Марат. – Никто не может.

Его слова остались без внимания.

– Нет, господин, – ответил Фахид. – Как я могу предлагать Вам убить родного сына? Последний хадис толковали по-разному. Имам Малик говорил, что отца нельзя наказывать, если он убил сына случайно, когда учил его побоями.

– Малик – это проститутка, которую я убил, – сообщил Марат.

Буаньи сухо рассмеялся.

– Мне нравится имам Малик, – сказал он, – но какой смысл учить сумасшедшего?

– Он не совсем безумен, – сказал Фахид. – Эту девушку по чистой случайности действительно звали Малик.

Наступила тишина. Буаньи опустил на сына свой тяжелый медленный взгляд.

– Я хочу дом, как у тебя, и машину с кондиционером, – сказал Марат. – Ты должен дать их мне.

– Если ты в своем уме, – ответил ему отец, – то ты самая наглая мразь из всех, что валялись на этом полу.

Марат засмеялся.

– Если ты не сделаешь этого, я тебя убью, – обещал он.

Буаньи тоже засмеялся.

– Он меня убьет, – повторил он.

Марат в ярости зашипел на него. Отец смеялся над ним, как когда-то смеялся его юрист Ульрих. "Он не верит, – подумал Марат, – он не знает, какая во мне сила". Он задергался между натянутыми наручниками.

– Я хочу опия, – потребовал Марат.

– Нет, – резко сказал Буаньи. – Это отродье не стоит того, чтобы я его учил. Фахид.

– Да, господин?

– Я хочу, чтобы он сидел в клетке – это будет ему дом – и имел столько опия, сколько попросит. Я не откажу ему в еде. Пусть ест, сколько хочет. Я не откажу ему в образовании. Все книги его.

Буаньи перевел дух и еще раз брезгливо вытер лицо платком.

– Если он захочет меня уважать, – закончил он, – пусть напишет мне письмо. А если выберет опий, я буду рад узнать, что он сдох от передозировки.

В зале повисла тишина. Фахид молчал. Марат скалился.

– Ты сможешь это сделать?

– Да, – подтвердил мусульманин.

И Марат оказался здесь. В этой клетке.

***

Бой снова приблизился. Марат почувствовал, что решетка под его руками начинает мелко дрожать. Это вырвало его из воспоминаний. Он отпустил прутья и удивленно отступил от них на шаг. Теперь к запаху резиновой гари примешался дух дизельных выхлопов.

За окном ревело и грохотало. Марат понял, что различает какой-то звук. Он появлялся в промежутках между оглушительным стуком пулемета. Марат слышал его и раньше, но не так близко. Это была мощная машина. Казалось, что моторы пяти патрульных бронетранспортеров сложились в один. Пленник опустился на одно колено и приложил руки к полу. Дощатый настил вибрировал в такт с огромным механическим сердцем. Казалось, что со всех сторон на маленькую камеру надвигается рокочущая стихия.

"Танк", – подумал Марат. Его охватило ледяное опиумное упоение. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал, как близко от него машина-убийца. Пулемет танка снова загрохотал. На этот раз звук был таким, что от него начинали ныть зубы. Пули прошили крышу маленького домика, в воздухе закружились опилки. "Пусть одна из них перебьет прут решетки, – взмолился Марат, – ведь она может". Он знал, что может. Это были не винтовочные пули. Танковый пулемет оставлял в досках огромные дыры. Сквозь несколько прорех в противоположной стене Марат мог видеть белую дымку улицы. За окном вспыхивали зарницы.

Пулемет перестал стрелять. Снова заработали гусеницы. Марат схватил решетку руками. "Дави, – подумал он, – и разрушай". Танк представлялся ему одним из великих лоа, большой и жуткий, в сто раз больше крокодила.

– Раздави мою тюрьму! – закричал Марат. Он видел, как сквозь дымовую пелену на окно надвигается огненно-черная тень. Броня боевой машины горела. Расплавленный металл, как семя обезумевшего огненного змея, стекал в землю, чтобы прожечь в ней черные бреши.

– Разрушай! – неистовствовал Марат. – Иди ко мне!

Морда танка въехала в окно.

– Да! – закричал Марат.

Он увидел огромные металлические крюки. Они дымились. На них горела краска, но Марат не чувствовал жара и не осознавал, что может умереть под этой самоходной горой железа. В его крови был опиум, а в голове – образ отца, который построил эту тюрьму. Марат молился своей ненависти, своим убийствам, собору Нотр-Дам-де-ла-Пэ и этой машине.

Танк забуксовал. Вой его мотора заглушил все звуки. Марат смотрел, как шипастые пластины гусениц проталкиваются через стену. Его обдало обломками досок и битым стеклом. В последнюю секунду он сообразил, что сейчас произойдет, и бросился в угол комнаты за своей кроватью. Танк разметал стену и въехал в дом. Он стрелял на ходу. Сквозь складывающуюся гармошкой крышу Марат увидел, как отброшенная отдачей пушка вошла внутрь башни. Сработали амортизаторы, и огромное дуло стало выползать обратно. Марат оглох. Крыша дома съехала со своего места. Прутья, такие крепкие и непобедимые, начали просто вываливаться из своих гнезд.

– Дави! – не слыша своего голоса, орал Марат. – Дави все это!

Танк заполнил собой всю комнату. Доски пола, попавшие под гусеницу, одним концом проминались вниз, а другим поднимались вверх. Острая морда машины въехала в остатки решетки. Марат снова закричал – теперь уже от боли. Он чувствовал, как танк подминает под себя конец его кровати. Она сдвинулась и норовила перерезать ему ноги. Уцелевшие прутья согнулись, как сухая трава. Марат уже думал, что умрет, но в этот момент стена за его спиной вывалилась, и он неожиданно оказался на свободе. В метре от него землю пропахал угол жестяной крыши. Танк поехал дальше. Он стрелял прямо сквозь налипшие на него остатки строения.

Марат лежал на спине. Над ним кружился дым. Рядом разорвалась летучая мина, и его обдало влажными комьями вывороченной земли. Другая сторона пыталась попасть в танк, но тому пока везло. Он ушел в сырой смог. Его рев медленно затихал, и вместе с ним удалялись звуки боя, сердцем которого он был.