Текст книги "Марат. История одной души (СИ)"

Автор книги: Румит Эгис Кин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Поворачивая на свою улицу, Марат оглянулся. У него за спиной был Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Вечный купол собора кутался в облаках и молчал. Он имел право на почести – под своим титаническим каменным телом он мог собрать все молчание во имя всех умерших. Он видел и хранил. Он знал. Не вмешиваясь, не сострадая и не ужасаясь, он составлял перечень преступлений Марата. Подростка передернуло. Он пошел дальше, заставив купол скрыться за нагромождением крыш бедняцких хибар.

Калитка дома Роберта была открыта. У забора стоял обшарпанный микроавтобус. Марат никогда еще такого не видел. Он в удивлении замедлил шаги. Во дворе были люди. Подросток слышал их голоса. Женщины. Несколько женщин. Говорят спокойно. Марат вспомнил, как женщины приходили в этот дом после того, как он убил свою мать.

Из калитки, вытирая руки, вышел доктор Анри. Француз был в простой белой рубашке, под мышкой – кожаный портфель.

– А, Марат, – приветствовал он. – Я сожалею. Роберт умер.

Подросток замер. Он ожидал этих слов с тех пор, как услышал голоса во дворе, но новость все равно вызвала в нем странное оцепенение. Роберт бил Марата палкой и плакал на похоронах Камилы. Роберт считал мелочь на сморщенной ладони, пил виски, сидел на крыльце, мочился на грядку за домом. Роберт три раза в день кормил кур и пару раз в неделю ходил в кабак. Он рассказывал, как видел Папу Римского. Утром и вечером Марат слушал, как старик бродит внизу, роняет свою клюку, матерится. И вот он умер, а Марат не заглянул в его глаза, не успел отомстить за жалость и за длинные фиолетовые синяки, которые он носил на своих бедрах все детство.

– Давно? – спросил Марат.

Анри выглядел, как состарившийся юноша. Он был небольшого роста, со вздернутым носом и морщинками вокруг глаз.

– Час назад, – сказал он. – Его уже переодели и прибрали.

Француз провел влажными ладонями по коротко стриженным черным волосам.

– Скорее всего, это был тромб в мозгу, – добавил он. – Старик успел позвать меня и написать завещание.

Несколько секунд Марат вдумывался в услышанное. Завещание.

– А чей теперь будет дом? – спросил подросток. Он заглянул в проем калитки. Женщины были монашками. Они спокойно и деловито разбирали все, что находилось во дворе. Куры уже сидели в переносных клетках.

– Роберт почти все завещал святому ордену Клариссы Ассизской, – ответил Анри.

Марат подумал, что бог решил отнять у него его дом.

– Мать-настоятельница думает, что здесь сделают аптеку для бедняков, – добавил француз.

Марат его уже не слушал.

– А мои вещи? – поинтересовался он.

– На втором этаже еще ничего не трогали, – ответил доктор.

Марат вошел во двор. К нему повернулась молодая чернокожая монахиня. Она была в очках. Марат молча смотрел на нее. Ему стало не по себе от ее увеличенных внимательных глаз.

– Вы хотите проститься с умершим? – спросила девушка.

– Я жилец со второго этажа, – сказал Марат.

Монахиня моргнула, подумала, чуть кивнула.

– Пойдемте, – пригласила она, – я познакомлю Вас с матерью Анжеликой. Роберт завещал вам один предмет.

– Какой? – поинтересовался Марат.

Монашка только мотнула головой. Они вошли в дом. Дверь в комнату старика была снята с петель. Марат увидел Роберта. Старый негр лежал на своей кровати, длинный и прямой. Наверное, впервые за свою жизнь он перестал сутулиться. На него надели лучшее, что было в доме. Это оказался древний английский сюртук с кожаными налокотниками. Роберт был застегнут на все пуговицы. Несгибаемые руки старика отказались соединяться на груди и теперь лежали вдоль тела. Глаза закрыты, в щели между приоткрытых губ блестит еще не высохшая влага.

– Корин, – сказали из глубины комнаты, – у него оказался серьезный долг за землю. Из-за ошибки землемера.

Корин сделала реверанс.

– Матушка, – ответила она, – пришел жилец со второго этажа.

Марат вслед за монахиней-очкариком вошел в комнату. Настоятельница сидела за столом и разбирала засаленные документы Роберта. Она оказалась белой старухой с иссушенным лицом и умными карими глазами. Ее черты напомнили Марату учительницу африкаанс из колледжа.

– Здравствуйте, – приветствовала она подростка.

Марат кивнул. Он еще никогда не видел столько людей бога так близко и в одном месте. Ему мерещилось, что в них есть какая-то пугающая медлительная уверенность. Не такая, как в Намон. Не такая, как в Сангаре. Но сила, причем разделенная на всех.

– Роберт, возможно, был близким Вам человеком, – сказала настоятельница. – Мы с Корин можем оставить Вас с ним наедине.

Марат снова посмотрел на мертвеца. Ему хотелось открыть его глаза. Вдруг там осталось что-то, что он так искал всю свою жизнь.

– Вам нехорошо? – обеспокоенно спросил Анжелика.

– Да, я хочу с ним побыть, – ответил Марат.

– Вам никто не помешает, – обещала настоятельница.

Она свернула пачку бумаг и вместе с Корин вышла в крошечный холл дома.

– Можно отдать землю законным владельцам, – предложила Корин.

– Не получится, – возразила настоятельница. – Смотри.

Женщины углубились в документы.

– Да, вижу, – задумалась монашка в очках.

Марат сел на край кровати Роберта. Он знал, что жрицы бога видят через открытую дверь все, что он делает. Ему пришла мысль, что они ждут, когда он полезет в тайный схрон старика, чтобы прибрать к рукам его сбережения. Но Марат знал, что такого схрона нет: Роберт честно пропивал все деньги, которые зарабатывал комнатой и участком.

Подросток наклонился низко к лицу умершего, чувствуя все тот же запах виски и гнилых зубов, потянул пальцем веко и увидел, что оно пришито тончайшей ниткой. Вот зачем Анри задержался на час после смерти Роберта. Грязный фокус, чтобы покойник уже никогда не открыл глаза.

Марат с досадой выпрямился. Старик неподвижно лежал рядом с ним. Он будто спал тяжелым сном. Марат обернулся к монашкам.

– Что он мне оставил? – поинтересовался он. Что вообще Роберт мог оставить, если отдал этим людям дом. Курицу? Мешок риса?

– Корин, покажи ему, – сказала мать-настоятельница.

– У нас к Вам будет еще одна просьба, – сообщила Корин. – Будет хорошо, если Вы в течение двух дней освободите комнату наверху.

Она зашла в угол комнаты и вернулась оттуда с палкой Роберта. Подросток встал.

– Это? – спросил он.

Анжелика поджала губы.

– Умирая, Роберт сказал, что Вы ни разу не посетили урну с прахом матери, – передала она.

Марат подумал, что даже не знает, где она.

– Тебе-то что? – спросил он. – Моя мать была арабская шлюха.

– Он сказал, что эта палка напомнит о том, что он сделал бы с Вами, если бы мог, – спокойно закончила пожилая монахиня.

– Два дня на освобождение комнаты, – повторила Корин, – но чем быстрее, тем лучше. Мы видели, что Ваш скарб не велик.

Марат вырвал палку у нее из рук и пошел наверх. Анжелика шарахнулась от него. Марат думал, что мог бы убить старика, если бы знал, что тот замышляет. Роберт обманул его. Сбежал. Упросил врача зашить свои глаза. Спрятался от Марата в самую темную пропасть на свете. Спрятался, как прятались они все, но раньше и лучше.

Подросток ворвался на второй этаж. Анри оказался не прав: здесь похозяйничали. Педантичные монашки заклеили скотчем разбитые пулями стекла, к которым никто не прикасался, сколько Марат помнил эту комнату. Он начал понимать, что это место больше не его.

Всю жизнь он возвращался сюда. Он мерил этот пол шагами. Он ел здесь. Он спал здесь. Он хранил здесь свое оружие, свою одежду, свое одиночество. Отсюда он смотрел на собор. Здесь он исходил злобой. Здесь была его нора, его яма на дне реки, в которую он утаскивал падаль своих мыслей. Сюда уходил его слизистый след.

Здесь он учился выкидывать лезвие ножа-бабочки. Здесь боялся, ожидая мести. Сидя на этом полу, он делал уроки и разучивал тексты, чтобы складно переводить их в уплату долга старухе Намон. Здесь было место, где он убил свою мать. И хотя все, что от нее осталось, сожгли дотла, он все еще мог лечь на пол и в щелях между досками учуять гнилостный запах ее болезни.

Марат врезал палкой по стене. Он знал, что сейчас слишком много людей видит и слышит, как он безумствует, но не мог остановиться. Он хотел сломать эту штуку. Он ударил снова, наотмашь, об косяк. Трость упруго гудела, но не трескалась. Роберт давно разбил бы ее, если бы она не была так хороша. Марат отшвырнул ее на другой конец комнаты и, задыхаясь, привалился к стене. Мир был пустой ловушкой. Все пропадало даром. Люди залечивали раны и помнили мертвых. И никто не обращал внимания на него.

Сегодня он видел, как Марти снова смеется. У Марти была новая игрушка – мобильный телефон. Марти говорил, что это вещь будущего, что когда-нибудь все будут ходить с такими. Всегда можно позвонить кому хочешь. А Марти было кому звонить. Его друзья только сплотились вокруг него после смерти Лесли. Его родители любили его. Его отец стоял за него горой. Даже девушки теперь липли к нему, хотели утешить. Марат тоже находил в глазах женщин свою каплю влаги, но все это было не то, не так, как у Марти.

А еще этим летом Марат видел, что мать Клавинго снова ходит беременная. Он слышал, что Поль с родителями уехал в большой город Абиджан, а Крис начал работать на банановой плантации и купил мотоцикл. В газете Марат читал, что его собственный отец создал какой-то совет. Он знал, что крокодилы по-прежнему нападают на людей, независимо от того, помогает он им своим ножом или нет.

Подросток в ярости отшвырнул свой тюфяк от стены. Он выбил ногой половицу, встал на колени. Достал жестяную коробку – не ту, в которой хранила ценности его мать, но очень похожую. Там был нож-бабочка, его любимец и смертельное оружие. Марат сунул его в правый карман, потом сгреб все деньги и, не считая, затолкал их в левый. Одежду – ворохом в рюкзак. Потом собрал мелочи: иголку, которой он зашивал майку в день смерти матери, зажигалку, кружку и миску, в которых готовил, ложку и второй, обычный, нож, доставшийся ему от Камилы. Бритву – он пользовался ею уже несколько месяцев.

Марат мрачно задумался. Волосы. Он знал, что монашки не делают куклы вуду, но не хотел рисковать. Слишком много врагов. Он собрал все следы своего присутствия в комнате – волосы, обрезки ногтей, следы мастурбации. Сунул все это в мешочек и тоже убрал в рюкзак.

В последнюю очередь Марат вернулся к трости. Он поднял наследство Роберта. Когда-то палка была покрыта красным лаком, но он давно сошел. Палка была выточена из толстой ветки. Ручка – удобный кривой сучок. Подросток осмотрел середину клюки, которой бил ее о косяк. Железное дерево. На палке остались лишь крошечные насечки, а в стене теперь были вмятины.

Марат взял трость и спустился вниз. Он не встретил ни Анжелику, ни Корин. Роберт все еще лежал на своей кровати. Неподвижный, успокоившийся. В его комнате хозяйничала какая-то новая монашка, черная, как и Корин, но намного старше. Она странно посмотрела на Марата, но ничего не сказала.

– Передай главной, что я ушел, – сказал Марат. – Если не вернусь ночью, значит, у меня есть новый ночлег, и я не вернусь больше никогда.

– Хорошо, – обещала женщина.

Марат зло стукнул палкой о снятую с петель дверь старика и вышел во двор. Микроавтобус исчез, переносные клетки для кур – тоже. Калитка стояла распахнутая. На улице собралась небольшая кучка соседей: слетелись посмаковать смерть старого пьяницы, ждали, когда будут выносить тело.

– Эй, – окликнул их Марат, – меня выселяют. Ни у кого нет свободного жилья?

Люди молча смотрели на него.

– Нет, – за всех ответил мужчина-гере из дома напротив.

– Я буду платить, – обещал Марат.

– Сколько тебя помню, – сказала закутанная в чадру жена соседа, – ты издевался над животными и дрался с другими детьми. Скажешь, теперь будет иначе?

– Я больше не ребенок, – возразил Марат.

– А по мне, так из злых детей вырастают злые люди, – парировала женщина.

– Старик Роберт мог выручать за комнату нормальные деньги, если бы не жалел тебя, – добавила другая соседка. – Сколько ты сможешь платить? Пару франков в день? Так это цена за койку в бараке у оврага.

Марат видел их глаза. Так уставшие от лая собаки смотрят друг на друга сквозь прутья решетки. Он был с одной стороны, они – с другой. Они были вместе, он – один. Они стояли кучей, он – в стороне, с палкой в руках и с ножом в кармане.

Марат сплюнул на дорогу, вытер губы и пошел прочь.

***

Ноги сами несли его в направлении улиц, по которым он уже давно не ходил, в район протестантской общины, туда, где когда-то жил Клавинго. Марат хотел мести, хотел, чтобы душа Роберта в ужасе оглянулась, прежде чем отправиться на тот свет.

Подросток избегал оживленных улиц. Он шел по старым маршрутам своей охоты, проваливался в те времена, когда ему казалось, что каждая драка делает его сильнее. Знакомые деревья, среди которых он прятался, знакомый сарай, у стены которого он лежал, облизывая разбитые губы, после одной из побед Клавинго.

Марат дошел до безлюдного перекрестка и оглянулся. Здесь были дома с хорошими заборами. Черепичные крыши и веранды с большими окнами. Подросток помнил это место. Здесь Клавинго ходил, когда направлялся играть в мяч с друзьями. За три года кусты разрослись, но Марат узнал тропинку, по которой крался за своими врагами, чтобы из засады следить за их веселой возней. Марат повернул в заросли. За стеной растений была площадка, обустроенная одиноким столбом с баскетбольной корзиной.

Подросток палкой раздвинул ветки.

– И вот последняя минута матча между Ямусукро и Абиджаном, – услышал он. – Смотрите! Сулиман вырывается в сторону и бежит спиной вперед к трехочковой дуге... делает бросок... ну же! Ну же!

Раздался характерный звук удара мяча о щит.

– И корзина выплевывает его мяч, – раздосадовано закончил мальчишеский голос.

Марат остановился у края прогалины. Он увидел ребенка лет девяти. Мальчик поймал отскочивший мяч и устало вытер лицо рукавом майки. Он играл, сам комментируя свои действия. Босой, но счастливый.

Марат почувствовал, как сердце начинает биться чаще, а потом его стук оборвался, и наступила тишина. Мальчик был арабом, почти таким же, как сам Марат, но светлее. Он жил посередине района гере. Он играл один на улице. И его не обижают? Марата охватила черная зависть. Он сжал палку Роберта и вышел из зарослей. Мальчишка обеспокоенно уставился на него. Марат был старше на шесть лет.

– Пришел покидать мяч? – спросил ребенок.

– Это для детей, – ответил Марат.

– Когда-нибудь я стану играть в национальной сборной, – возразил мальчик, – и это будет очень по-взрослому.

Марат подумал, что Роберт лупил его тогда, когда он был таким же малышом.

– Мне нужно сломать эту палку, – сказал он.

– Зачем? – поинтересовался маленький баскетболист.

– Тебя когда-нибудь избивали? – Марат видел, что уже не нравится ему. Он подошел ближе.

– Откуда ты взялся? – спросил мальчик в ответ. – Я тебя не видел раньше.

– Ляг на землю лицом вниз, – приказал Марат.

Мальчик побледнел.

– Отвали, – сказал он.

Марат вспомнил, что Роберт говорил в таких случаях.

– Ты мог бы отделаться одним ударом по заднице, – воспроизвел он тон старика, – но сделал свой выбор сам.

Ребенок бросил мяч Марату в лицо и метнулся к тропинке. Мяч попал в лоб. Удар вышел глухой и оскорбительный. Подросток развернулся вслед за беглецом и подцепил ногу мальчика ручкой клюки. Малыш растянулся в траве.

– Так-то, – рассмеялся Марат. – От меня не уйдешь.

Эта подсечка была одним из лучших фокусов Роберта. Старик сам часто падал, когда делал ее, но Марат все равно уже не успевал убежать.

– Помогите! – истошно закричал мальчик. Он попытался встать, и Марат со всей силы оттянул его палкой между лопаток. Крик страшно захлебнулся, и малыш рухнул на землю. Марат концом палки задрал майку у него на спине. Он хотел видеть, как появится фиолетовая полоса кровоизлияния.

– Это Сулиман! – завопила женщина на соседнем дворе.

Мальчик закашлялся, выплюнул кровь на траву. Красные капли на зеленых листках. Марат заворожено смотрел, как на желтой коже вспухает темный след. Ему пора было бежать, он знал это, но не мог оторваться.

– Тебя поймают, – прохрипел ребенок, – прямо сейчас.

Он снова попытался встать, закачался на руках. Сил у него уже не было. Марат ударил его еще раз, теперь по ногам, куда так любил бить Роберт. Мальчик вздрогнул и приник к земле.

Марат услышал, что кто-то движется за забором соседнего участка, и метнулся в кусты.

– Сулиман!? – мужской голос с другой стороны.

Марат промчался сквозь кусты. Ветки секли его лицо. Он выскочил на дорогу, на открытый перекресток, где негде спрятаться, и тут же налетел на женщину-протестантку. Они врезались друг в друга. Она отлетела от него, потом опять бросилась вперед.

– Что ты с ним сделал? – истерично закричала она.

Марат ударил ее палкой. Она защитилась рукой, но удар был слишком сильный, и ее повалило на землю. Негритянка из гере. Бежала защищать мальчика-араба. Христианка бежала спасать мусульманина. Марат замахнулся, чтобы добить ее ударом по голове – и в этот момент грянул выстрел.

Палка Роберта, наконец, раскололась. Щепки полетели во все стороны. В руках у Марата осталась бесполезная коряга ручки. Подросток шарахнулся в сторону. Грохнул второй выстрел. Марат услышал, как глухо зазвенела миска у него в рюкзаке. Он закружился посередине перекрестка, как затравленный зверь.

Третий выстрел. Пуля взвизгнула о камешек у ноги Марата. Он почувствовал обжигающий жар грохочущей смерти и испуганно упал на землю.

Он увидел стрелка. Высокий негр в расстегнутой белой рубашке. На черной груди – желтый всполох крестика. Яркие белки глаз, спортивные штаны и красные кроссовки. Мужчина был в семидесяти метрах от Марата. Он смотрел на подростка через прицел автомата Калашникова и медленно шел вперед. Женщина, поддерживая перебитую руку, поднялась с земли. Марат увидел в ее глазах торжествующую ненависть.

Кусты зашуршали, и из них, шатаясь, вышел маленький баскетболист Сулиман.

– Тетя Сандрайн, – мальчик узнал женщину и заплакал, – он тебя тоже ударил.

– Все кончилась, – сказал женщина. – Он больше никого не обидит.

Стрелок приближался. Марат видел, что его руки устали держать автомат навскидку, но он не выпускал его из прицела.

– Даже не пытайся убежать, – посоветовала женщина. – В прошлом году Гилла с трехсот метров прострелил вору колено.

Гере обняла ребенка и плюнула в направлении Марата. Подросток скорчился на земле. Его объял страх. Гилла. Он знал это имя, знал стрелка, у которого был на мушке. К нему с дымящимся автоматом шел отец Клавинго. За спиной мужчины возвышался молчаливый купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ.

– Тетя Сандрайн, это ты меня услышала, – сказал мальчик.

Женщина положила здоровую руку ему на голову. Люди выходили на улицу. Вокруг Марата и пострадавших собралась редкая толпа. И еще подходили. Теперь уже шли не те, кто слышал крик Сулимана, а те, кого от полуденной дремы разбудили винтовочные выстрелы.

Марат смотрел, как Гилла медленно опустил свое оружие. Его пленнику некуда было бежать.

– Что случилось? – спросила Сандрайн у мальчика. – Чего этот бродяга хотел от тебя?

– Он приказал мне лечь на землю, – ответил Сулиман, – а потом два раза ударил меня палкой.

Мальчик снова закашлялся и выплюнул кровь на дорогу.

– Это не бродяга, – сказал стрелок, подходя к Марату, – это бывший одноклассник моего сына.

Он схватил подростка за ручку рюкзака и рывком поставил его на ноги.

– Что ты сделал? – поинтересовался он у Марата.

Марат молчал. Гилла повернулся к ребенку.

– Мне опять плохо, – пробормотал Сулиман.

– Куда он тебя бил? – спросила женщина. – По лицу?

– Нет, – ответил мальчик, – по спине.

– А откуда кровь? – испугалась женщина.

– Я стал кашлять, – объяснил мальчик.

– Повернись, – попросил отец Клавинго у ребенка.

Маленький баскетболист послушался. Гилла поднял его майку. Толпа охнула. К пострадавшим подошла еще одна женщина.

– Сандрайн, ты сама-то в порядке? – поинтересовалась она.

– Нет, – сказала Сандрайн. – Кажется, он сломал мне руку.

Марат видел кругом лица. На него смотрели. Кто-то толкнул его в плечо. Подросток думал, что его сейчас убьют, пристрелят, как бешеную собаку, а тело бросят на помойке.

– Сулиман, – полувопросительно сказал Гилла, – ты теряешь сознание.

– Я хочу лечь, хотя бы на землю, – жалобно ответил мальчик.

– Держись, – приказал мужчина, – сосредоточься.

Мальчик посмотрел на него. В его глазах на мгновение стало чуть больше ясности.

– У него был хоть один повод ударить тебя? – спросил отец Клавинго.

– Нет, – с абсолютной уверенностью ответил Сулиман. – Я даже никогда его не видел. Я просто играл в мяч. Он пришел с палкой.

– Сулиман! – сквозь толпу пробился красивый светлокожий араб лет тридцати. Было видно, что он напуган до полусмерти.

Мальчик увидел отца и потерял сознание. Гилла поймал его за плечи. Араб подбежал, поднял сына на руки.

– У него кровь идет горлом, – сказал женщина со сломанной рукой.

– Идите к бензоколонке, – посоветовал кто-то. – Там найдете машину. Это самый быстрый путь в больницу.

– Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали за твоего сына? – спросил стрелок у араба.

– Где твой отец? – спросил кто-то у Марата.

– Он достаточно взрослый, чтобы самому за себя думать, – возразило несколько голосов.

– Он круглый сирота, – ответил Гилла за Марата, – и он достаточно взрослый. Что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? – повторил он свой вопрос к арабу.

Отец оторвал взгляд от бледного лица сына.

– Можно отдать его ООНовцам, – предложил один из соседей.

– Они не по-нашему судят, – возмутился другой.

Марат видел, что араб смотрит на него. Он подумал, что мужчина сейчас прикажет убить его. Решение пришло мгновенно. Марат бросился бежать. Ему удалось сбить с ног двух женщин, потом он попытался обогнуть какого-то толстяка-марабу в красной майке и запутался в чужих руках. Люди швырнули его обратно.

– Ты сказал, он сирота, – повторил араб.

– Да, – подтвердил кто-то из толпы. – Он живет у старого пьяницы Роберта. Его мать была шлюха.

– Шесть ударов прикладом твоей винтовки, Гилла, – решил араб. Он повернулся и большими скачущими шагами помчался вниз по улице. Теперь его интересовала только жизнь сына.

– И шесть за меня, – пожелала женщина со сломанной рукой. – В три раза больше, чем он нанес мне и мальчику.

Толпа одобрительно загудела.

– И пусть он не показывается в нашем районе, – добавил кто-то из стариков. – Нам такие не нужны.

– Ты можешь оправдаться? – спросил Гилла. – Зачем ты его бил? Хоть один повод.

Марат молча оскалился. Он думал лишь о том, что будет жить. Все эти люди опять проиграли. Они оставят его ходить по земле. Ему казалось, что у него есть причина смеяться над ними, смеяться над Гиллой, который не знает, что у него в руках убийца его сына.

Отец Клавинго снял рожок со своего автомата, выкинул патрон из затвора и бросил его в нагрудный карман. Он потрогал дуло. Оно уже не было таким горячим. Марата пинками поставили на колени и сорвали с него рюкзак.

– Жаль, что мой сын погиб, – сказал Гилла. – Я знаю, он много раз бил тебя. Похоже, недостаточно.

Марат смотрел на землю перед собой. Отец Клавинго перехватил автомат за ствол, как дубину.

После пятого удара Марат повалился в дорожную пыль. Он снова был в багровой тьме пульсирующей боли, которую мог бы назвать своей родиной.

– Не убей его, – испуганно попросила какая-то женщина.

– Это сложнее, чем кажется, – ответил отец Клавинго.

Теперь он бил снизу вверх. После восьмого удара Марат завыл, загребая руками песок. Ему казалось, что его позвоночник горит огнем. На его губах тоже была кровь. Так его еще не избивали. Потом Марату стало все равно. Можно и умереть. Можно и здесь. Боль больше не давала сил. Она поместилась глубоко внутри, заставляла дрожать и съеживаться.

– Двенадцать, – сосчитала толпа.

– Уходите все, – сказал Гилла. – Передайте другим, чтобы ему не подали хлеба, и пусть Роберт выкинет его на улицу.

– Он уже на улице, – возразил кто-то в толпе. – Роберт сегодня утром умер.

– Вот как, – удивился отец Клавинго. Он присел на корточки рядом с Маратом. Несколько последних зевак помялись на краю дороги и пошли по своим делам. Отец Клавинго вернул рожок в автомат. Марат перевалился на бок и смотрел на него.

– Только не ври мне, – тихо сказал Гилла. – Ты ведь был на берегу реки, когда крокодил стащил моего сына в воду? Эту случилось из-за вашей очередной драки?

Марат закашлялся, дал кровавой слюне стечь.

– Да, – подтвердил он. – Хочешь пристрелить меня?

– Я этого не сделаю, – возразил мужчина. – "И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его".

И отец Клавинго встал и пошел прочь.

На лице Марата появилась кровавая усмешка. Он перевернулся на земле и посмотрел на собор. Он подумал, что победил, первый раз по-настоящему победил. Теперь все эти люди его запомнят. Они будут знать. Мальчишка будет носить шрам на своей спине, а Гилла – на душе. Теперь о нем будут говорить в этом квартале, как раньше в колледже говорили о Лесли. Пусть на время, но его имя начнет что-то значить.

***

Пошел дождь – первый после этого лета. Он прекратится ненадолго, а потом пойдет снова, и так будет всю зиму – пока вся пыль не превратится в жидкую грязь, пока не заплесневеют мешки с маниоком, пока одежда не отсыреет в каждом доме.

Марат медленно поднялся на ноги. Тело плохо его слушалось. Он понял, что впервые в жизни по-настоящему близок к смерти. Подросток пересек дорогу, дотянулся до своего брошенного рюкзака, но осознал, что не сможет его поднять, и уж тем более повесить за спину. Он опустился на колени, разворошил вещи. Пуля пробила алюминиевую миску и застряла в ворохе одежды. Марат вытряхнул разбитый кусочек стали на дорогу. Пуля была ему не нужна. Он искал одну-единственную вещь, которая могла помочь ему спасти свою жизнь. И он ее нашел. Мешочек с ногтями и волосами.

Марат тяжело поднялся. Свой скарб он бросил под дождем в грязи – все это теперь ничего не стоило. Шатаясь, он плелся по затянутым пеленой улицам. Влага мгновенно впитывалась иссохшей плотью мира: дорога начала разбухать, воздух заполнился душным паром. Капли дождя стекали по коротко стриженой голове подростка и повисали на ресницах. Марат почти ни о чем не думал. Он просто шел, шаг за шагом. Жгучая боль в спине. Головокружение. Захлебывающийся ритм сердца. Дыхание, полное сырого воздуха.

Марат очнулся от забытья, когда пришел к дому Намон. Он понял, что стоит перед калиткой и сжимает в руках мешочек со своей жизнью. Мешочек промок, но Марату было все равно. Если надо, ведьма высушит его волосы.

Он вошел во двор и увидел ее. Намон, как обычно, работала на открытой веранде своего дома. Она собирала шесть гри-гри, универсальных талисманов-оберегов. Работа требовала времени. В каждом гри-гри должен жить лоа, но чтобы он залез в мешочек, его нужно уговорить. Все шесть духов уже пребывали над доской Ифы. Ведьма чувствовала их тяжелые взгляды на своих руках. Она могла бы просто загнать духов в их новые жилища, но знала, что тогда гри-гри станут злыми. А ей нужно было согласие.

На столе между Намон и доской Ифы была разложена куча мелочей. Порошки. Пепел. Кусочки дерева, камни, зубы и всякие странные штучки, которые ведьма всю жизнь подбирала с земли. Сейчас ее пальцы коснулись обломка костяной детской свистульки. Она почувствовала, как усилилось внимание одного из лоа, и бросила предмет в его будущий мешочек. Дух заколебался, но за свистулькой не пошел. Нужно что-то еще. Может, прах банановой кожуры? Нет. Лоа не согласен.

– Сушеное ухо волка? – спросила ведьма.

Тишина. Что же еще ему предложить? Намон подняла глаза и увидела Марата. Она сразу поняла, что с подростком что-то не так. Он двигался, как сломанная кукла.

– Подождите, милые, – попросила старуха у духов. – Обещаю, что до вечера снова вас позову.

Лоа ушли – вернулись в мир и в тело Великого Мастера. Намон смотрела, как Марат взбирается по ступенькам крыльца, потом поняла, что он сейчас упадет, и встала ему навстречу.

– Что с тобой? – поинтересовалась она.

– Это мои волосы, ногти и семя, – ответил Марат. – Сделай мою куклу.

Намон протянула руку. Подросток выронил мокрый мешочек ей в ладонь.

– А чего ты хочешь? – спросила ведьма.

– Жить, – воспаленными губами прошептал Марат.

Его повело в сторону. Он мог упасть на стол с недоделанными гри-гри, но не успел – ведьма схватила его за плечо удивительно сильной рукой.

– Как и сколько? – поинтересовалась она. – Я не Великий Мастер, чтобы дать тебе саму жизнь.

Они стояли очень близко. Марат чувствовал зловонное дыхание старухи, проваливался в ее беспросветные глаза. Он вспомнил Гиллу и всех этих людей.

– Хочу жить среди врагов, неспособных меня убить, – прошептал он. – Хочу умереть потом так, чтобы они меня помнили.

Намон захохотала ему в лицо.

– Идиот, – прокаркала она. – Еще никто не просил такого. Ты получишь свое.

– Хочу иметь много белых женщин, – добавил подросток, – и доставить много боли. Хочу щеточку для ботинок.

Марат уже бредил. Его спину жгло огнем.

– Хочу, чтобы стало холодно, – взмолился он.

Он повалился на колени. Намон смотрела на него слезящимися глазами. Из ее груди вырвался еще один дикий смешок.

– Это будет стоить двести франков, – сказала она.

– У меня... – пробормотал подросток.

Его сознание смеркалось, но он точно знал, что такой суммы у него нет.

– Ты будешь работать там и так, как я тебе скажу, и эти деньги дадутся тебе легко, – обещала ведьма. Она снова хохотнула. – Твоя работа будет в духе твоей новой жизни.

– Я согласен, – одними губами ответил Марат.

Старуха отпустила его, и он рухнул на пол веранды. Его ноги остались на ступеньках. Дождь смывал грязь с его ступней. Ведьма даже не попыталась ему помочь. Она вернулась за стол и вывернула мешочек себе в ладонь.

– Жить среди врагов, – повторила она, – и иметь щеточку для ботинок.

Хохот накатывал на нее спазмами. Она смеялась, пока в ее старой груди не кончилось последнее дыхание, смеялась до слез и стонов. А когда закончила смеяться, начала делать новую куклу вуду. Дождь барабанил по перилам веранды и по голым пяткам полумертвого подростка.

***

– Проснись.

Этого голоса нельзя ослушаться. Марат открыл глаза. Темно. Свет масляной лампы. Ноги старухи в дурацких французских тапочках с помпончиками. Марат понял, что все еще лежит там, где упал. Во рту у него было абсолютно сухо, губы обветрились и потрескались. Вкус и запах собственной крови. Звук хриплого дыхания и шум дождя.

– Вставай, – потребовала ведьма.

– Я не могу, – прохрипел Марат. – Мне больно.

– Мне пора спать, а тебе – на работу, – сообщила Намон. – Я не хочу, чтобы ты всю ночь лежал у меня на веранде.