Текст книги "Диссоциация (СИ)"

Автор книги: Rex_Noctis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Она фыркнула и покачала головой.

– Ну, нет так нет, – он картинно развел руками. – Что ж… позвольте мне собрать в кучу остатки хорошего воспитания, мисс, и полюбопытствовать насчет вашего имени?

– Отем.

– Отем? Как «осень»?

Взяв карандаш, он по буквам вывел на краю исчерканного листа слово «осень».

– Нет, – она криво нацарапала «Отем» рядом с его каллиграфической надписью. – Как произносится, так и пишется.

– Занятно, – протянул Себастьян, допивая уже почти остывший глинтвейн. – Но мне, пожалуй, по душе «осень». Оно… хм… идет к твоим глазам.

– Постыдитесь, милорд, – и снова лишь намек на кокетство; по-видимому, для этой девушки подобный намек был пределом. – Будь у меня веер, как у какой барышни, – стукнула бы вас им! Не смущайте невинную девицу своими приставаниями…

– Не заговаривай мне зубы, Отем, и положи руки так, чтобы я их видел, – рассмеявшись, посоветовал он. С невиннейшим выражением лица она сложила руки перед собой, по-прежнему скрытые черной тканью перчаток, чуть потрепанных при близком рассмотрении. – И прекрати называть меня милордом, ради всего святого.

– А как же мне тебя называть?

– Макс.

Она смешно вскинула брови. Руки воровки, живущие своей жизнью, даже на миг перестали катать графитовую палочку туда-сюда.

– Поди-ка, какой-нибудь Максимилиан?

В числе излюбленных присказок папаши было «Басти, паршивец! Вина за твоё имя лежит на матушке, упокой Господь ее душу». Мать, наполовину француженка, перед смертью успела дать своему сыну труднопроизносимое имя «Себастьен Максимильен», здорово режущее слух в сочетании с шотландской фамилией. Так что девчонка была не так уж и не права; впрочем, дело было не в «Максимильене». Сокращение от фамилии Максвелл ложилось на язык как родное имя.

– Просто Макс.

Отем пристально взглянула на него, словно бы надеясь поймать на лжи. Себастьян невозмутимо смотрел в ответ, ухмыляясь краем рта.

– Что ж, просто Макс… скажи, зачем тебе рекомендательные письма, и я скажу, получишь ты их или нет.

~ 5

Стоя столбом посреди темной улицы, я еще раз спросил себя, что я здесь делаю. Ответ-то был, но такой, какой лучше бы не знать вовсе. Я ведь выпытывал у Вики график работы ее кудрявого дружка вовсе не из интереса ради.

Косясь по сторонам (как это водится, если момент достаточно неподходящий, даже в час ночи можно встретить кого-нибудь из знакомых), я дошел до перекрестка и свернул на уже знакомую улицу. Номер здания помнил, как и примерное нахождение, однако в глубине души мечтал словить лучей топографического кретинизма и заблудиться. Ан нет – благополучно добрался до пункта назначения. Словно и не уходил никуда; даже охранник, черт возьми, тот же самый. Приятным дополнением оказалось то, что музыка играла несколько тише и народу было на порядок меньше, чем позавчера… Боже ты мой, это действительно было позавчера? Если, конечно, принять за истину то, что позавчера было…

Стоп. Стоп, Макс!

– Макс?

Дернувшись, я оторопело уставился на парня, который нежданно-негаданно замаячил рядом со мной. Разумеется, узнал его почти сразу.

– Ээ… Никита?

– Смотри-ка, узнал, – весело отозвался Никита. – А я тебя – вот с трудом!

– Чего это? – спрашиваю чисто для проформы. Понятное дело, что «Гермиона очень изменилась за лето» – не мой случай.

– Ну, не ожидал тебя здесь увидеть, – и тут же ехидно добавил: – А Ванёк-то в курсе?

– Слушай, Ник, – я смущенно кашлянул. Чувствую, физиономия моя из серовато-бледной стала помидорного оттенка. – Знаю, как прозвучит, но все-таки: это не то, что ты подумал!

Блин, как же я верно подметил, про некстати встречающихся знакомых-то. Никиту, конечно, немудрено повстречать в таком местечке: однокурсничек мой того же типажа, что и Отем, то бишь смазливый глазастый неформал с чёлкой на полрожи… Долговязый, правда, да на девку меньше похож, но что толку. Как будто этого было мало, Никита с первого курса разгуливал под ручку с неким великовозрастным качком, от которого Ваня однажды даже получил в табло за некорректные высказывания.

– Не то, конечно, – Никита энергично закивал, отчего русая челка тут же разлохматилась. – Все так говорят поначалу!

Я попытался придумать достойный ответ, однако оный был задушен в зачатке руками, обнявшими меня за плечи.

– Ты такой милый, когда смущаешься, – протянул Отем мне на ухо. Ему для этого пришлось приподняться на носках, и я совершенно точно мог сказать, что роста в нем всего-то пять футов и пять дюймов. Разумеется, я даже не знал, сколько в футе дюймов. Как не знал и то, откуда мне известно о росте Отема. Просто знал.

– Какого хрена ты делаешь? – мне, наоборот, пришлось наклониться к нему. Не знаю, сколько там во мне футов и дюймов, но вот сантиметров было предостаточно.

Вопрос Отем проигнорировал, но зато лапать меня прекратил, переключившись на Никиту. Не знаю уж, о чем они там шушукались, музыка заглушала голоса; однако взгляд последнего не радовал. Радоваться впору тому, что он в магистратуру не поступал, и видеться мы особо часто не будем.

– Увидимся еще, Соколовский! – будто бы прочитав мои мысли, заверил дражайший однокурсник. – Может, пошло и по-американски, на двойном свидании?..

Мне только и оставалось, что с потерянным видом глядеть ему вслед. Тролль чертов… а на первом курсе вроде такой тихоня был.

– Ну, мы-то идем? – будто бы это было в порядке вещей (нет уж, нихера не в порядке!), Отем поволок меня на выход. Я не сопротивлялся, ибо находился в обычном для себя состоянии прострации. Опомнился уже на улице, узрев перед собой открытую пачку Lucky Strike.

– Я вообще-то бросаю, – заявил я, уже взяв сигарету.

– Так тебя же силой курить не заставляют, – удивился Отем. Потом невинно так уточнил: – Ты ко мне, да?

Ресничками хлопает почище любой девицы. И улыбается, зараза, как будто не знает ответа на этот вопрос. Вид у него еще более не от мира сего, чем в воскресенье: глазища нетрезвые какие-то, рыжие лохмы торчат во все стороны, запястья чуть ли не сплошняком увешаны какими-то девчоночьими феньками. В нижней губе с левой стороны появилось тусклое колечко, которого вроде не было в тот раз. Я, наверное, отстал от жизни: многим ребятам по душе мысль целоваться с девушкой, у которой во рту склад металлолома.

А передо мной, на минуточку, не девушка, и целоваться мы не собираемся.

– А к кому, по-твоему, я мог заявиться… хм… сюда?

– Не знаю, не знаю. Вон, Ники тебя хорошо знает, я гляжу! – насмешливо произнес он.

– Однокурсник бывший, – я пожал плечами. Чего, собственно, вообще распинаюсь? – Мне просто не повезло его встретить…

– Зато повезло встретить меня. Обычно я по вторникам до упора работаю.

– Что, даже не спросишь, зачем ты мне?

– Не спрошу, – свободной от сигареты рукой Отем отбросил волосы назад. – Ты наверняка и сам не знаешь, зачем, а потому и спрашивать нет смысла.

– Если не знаю я, то, должно быть, знаешь ты?

– Хороший вопрос. Могу предположить, что здесь замешаны… числа?

Небрежным движением он закатал рукав пуловера. Я едва не поперхнулся дымом: на бледном едва ли не до меловой белизны запястье красовалась картинка, напоминающая окошко игрового автомата. Ну, которое служит обычно заманухой сыграть… с тремя семерками.

– Да, да, – с сухим смешком Отем вернул рукав на место. – Мне бы хотелось верить, что оно счастливое.

Выбросив окурок, он вдруг протянул руку и убрал лезущую мне в глаза челку. От этого прикосновение в горле вмиг пересохло. В голове замелькали новые картинки.

Давно пора стричься. Да.

– Я сказал, что не буду спрашивать, зачем я тебе. Спрошу по-другому: зачем я тебе понадобился?

Когда он сказал это, я тоже проникся двусмысленностью формулировки. Наверное потому, что ситуация не только на словах двусмысленная. Самому себе-то можно признаться?

Я брел, не разбирая дороги, рядом с Отемом, который спокойно и неспешно нес ничего не значащую чушь; будто бы не выслушал только что историю, феноменальную в своей бредовости. Еще он держал меня за руку, будто так и надо, а я все никак не мог сделать над собой усилие и эту руку высвободить.

– Ты всегда ночью бродишь по улицам?

– Частенько, – отозвался Отем. – На работе оплачивают такси, но есть у меня такое милое хобби – ночами по улице шататься, – тут он как-то со значением глянул на меня и добавил: – Должно быть, дают о себе знать старые привычки.

Должно быть, у меня сейчас голова лопнет. Слишком много информации, притом взявшейся неизвестно откуда.

– Ты просто сам себе не даешь осознать. Это и сводит тебя с ума.

Он снова понял меня без слов. И это пугает.

– Ты что, мысли читаешь?

– Не-а, – ответил он почти беззаботно. – Я просто знаю. Да и что в них толку, в мыслях? Важно то, что человек чувствует. Думать можно одно, а чувствовать – совсем другое.

– Слишком сложно для меня, – бормочу недовольно.

– И тебя это бесит? – полуутвердительно спросил Отем.

– Жень, – я упорно называл его нормальным именем, хоть в мыслях и привык к дурацкой кличке, – у меня на лбу все написано, да? – я даже руку ко лбу, будто собираясь стереть несуществующие надписи.

– Может быть, есть. Все равно под челкой не видно.

Он меня убивает. Просто убивает.

– О чем ты думаешь?

– О том, что ты меня убиваешь, – честно отвечаю.

Отем резко тормозит. В свете фонаря я легко разглядел его лицо, уязвленное и беззащитное. А потом фонари начали гаснуть один за другим.

Во дворах фонари всегда гасят в час тридцать. Ни семерок, ни девяток… никакой гребаной мистики.

– А еще о чем? – в темноте выражение лица не разглядеть, но голос его подозрительно охрип.

– О том, что ты странный, – я даже не задумываюсь о том, чтобы удержать рвущиеся с языка слова. – О том, что… почему-то нужен без «понадобился». О том, что знаешь обо мне больше, чем я сам.

– Я же «триггер»… я храню информацию. Но как раз-таки о тебе я почти ничего не знаю, – многозначительно отозвался Отем. – Хотел бы узнать, честно. Только вот не факт, что у меня будет возможность.

– Почему?

– Потому, что это зависит от того, кем ты будешь.

Он вдруг обнял меня за шею, заставив склониться к нему, и прошептал совсем уж не своим голосом.

– Je suis heureux de vous voir(1).

Я, разумеется, ни слова из этой фразы не понял. А потом в висок резко ударила мигрень, отчего каким-то образом стал известен и смысл фразы, и мой на нее ответ.

– Вот тебе и триггер. А ты ему в ответ…

– Je ne parle pas francais(2), – услышал я свой голос будто бы со стороны.

Картинки начали склеиваться в нечто осмысленное. Будто бы кто-то смонтировал мои глюки в Windows Movie Maker. Или в Sony Vegas. Или…

Кто о чём, а вшивый о бане.

(1) Счастлив вас видеть (фр.)

(2) Я не говорю по-французски (фр.)

Интерлюдия 2

Обладателя такого вопиюще ненавязчивого имени, как «Генри Блэк», при всём желании сложно было заподозрить в законопослушности. Да и Бог плута метит, как говорится: Блэк со своей приятной наружностью, цепким взглядом и беспокойными руками полностью подходил этой пословице. Как, впрочем, и его рыжая подружка; последняя, правда, не могла похвастаться самообладанием и манерами своего…

«Кем он ей приходится, интересно?» – Себастьян не мог отрицать, что ответ на этот вопрос его интересует больше, чем стоило бы.

Говоря по чести, ему не стоило приезжать в незнакомый дом, получив записку от такой же незнакомой воровки. Если быть совсем уж честным, он сам не понял, зачем поехал.

– Je suis heureux de vous voir, – насмешливо произнес Блэк.

– Je ne parle pas francais, monsieur!

Тот захохотал так, словно это и вправду было хорошей шуткой (по мнению Себастьяна – нисколько).

– Вы мне уже нравитесь, юноша!

– А вы мне нет, – со светской улыбкой ответил означенный юноша. Блэк ничуть не обиделся, даже напротив – остался доволен.

– Значит, с вами занятно будет иметь дело, милорд. Вы не стойте, садитесь.

Он послушно опустился в кресло напротив, отмечая богатое убранство гостиной. «Так обставить дом можно, разве что обогащаясь за чужой счет», – мелькнула в голове хоть и пристрастная, но вполне здравая мысль. Откуда-то вынырнул паренек в подобии черной ливреи, несущий поднос, казавшийся несоразмерно тяжелым для таких тощих ручонок. Наполнив два бокала вином из принесенной бутылки, слуга исчез так же быстро, как и появился.

– И вы туда же? – проворчал Себастьян, закатив глаза. – Поверьте, Блэк, я никакой не милорд, а всего лишь нищий учитель французского, занятый поисками работы!

«Ты чересчур драматизируешь, Басти», – в мыслях укорил он себя, стараясь скопировать ядовитые интонации Мэг. Внутри тугим клубком заворочались тоска по сестре, которая вполне могла быть сейчас приехать ко двору со своим титулованным денежным мешком, и невозможность увидеть ее. Невозможность – потому что с Мэг сталось бы огреть брата по голове чем-нибудь тяжелым и под конвоем отправить в родное графство.

– И по совместительству нищий художник, занятый поиском поддельных документов.

– Девка ваша слишком много болтает.

– Напротив, – Блэк оживленно замахал руками, – Отем не слишком-то общительна, если хотите знать мое мнение.

– Редкое и оттого вдвойне прекрасное качество для женщины, – оценил Себастьян. Отсалютовав бокалом, он осторожно сделал глоток.

«Когда я в последний раз пил хорошее вино?»

– Так что вы хотели, Блэк?

– Не так уж много, Макс, не так уж… У тебя, случайно, нет сестер?

– Сестра, Мэгделин, – он осекся; имя называть было совсем не обязательно. Определенно, Генри Блэк умел располагать к себе людей.

– Мэгделин, говоришь? – Блэк взглянул на него с интересом. – Красивое имя… Девушку, я полагаю, воспитали подобающим образом?

Себастьян ограничился кивком, чуть сжимая губы, чтобы не расплыться в ехидной усмешке. Его старшая сестрица, безусловно, обладала безупречными манерами, но на том воспитание и переставало быть подобающим.

– Ты, конечно, не слишком убедителен в роли мало-мальски образованного простачка, Макс… что за простецкое имечко, Бога ради? Не иначе как некая дань прошлому.

Себастьян чертыхнулся про себя: ему не нужно было зеркало, чтобы увидеть смущенный румянец на собственных бледных щеках. Этот человек как будто залез ему в голову и теперь по-хозяйски копался в ней.

А еще он, должно быть, не понаслышке знал о роли простачка. Но это было ничем не подкрепленным подозрением.

– …но я верю, что именно ты сможешь сделать из простачки утонченную леди.

– Ах, до меня дошло, – он откинулся на спинку кресла, позволив себе расслабиться. – Вы хотите сделать из вашей рыжей девицы чего поприличнее. Оно и правильнее: чем дороже выглядит шлюха, тем больше монет готовы за нее отвалить…

Глаза Блэка – довольно большие, с поволокой и тяжелыми веками – чуть сузились от сдерживаемого гнева. Но лицо удержать это ничуть не помешало.

– Сколько тебе лет, мальчик? Семнадцать?

– Девятнадцать.

– Чуть лучше, но все же недостаточно для того, чтобы корчить из себя умудренного жизнью циника, – покровительственно сказал он, наполняя опустевший бокал. – Отем – инструмент иного толку.

– Я заметил это, когда она занялась поисками моего кошелька, – бесстрастно закивал Себастьян. Снова рассмеявшись, Блэк покачал головой.

– Карманников у меня пруд пруди. Гораздо меньше – актеров, играющих спектакли, которых ты не увидишь ни в одном театре Вест-Энда.

– La vie est une masquerade (1), – не удержавшись, манерно протянул Себастьян. – Так вам нужна не элитная куртизанка, а элитная воровка. И это, так понимаю, лучшая кандидатура.

– Vous avez absolument raison(2), – ответил Блэк, ничуть не смущаясь. – Отем – умная девочка. Я уверен, у тебя не займет много времени научить ее хорошим манерам и парочке французских фраз.

– Проблеск ума, действительно, заметен, – снисходительно начал Себастьян, настроенный набить себе цену. – Только вот девчонка ваша напрочь лишена женственности: ведет себя как мужчина, двигается и говорит… Да и толика способностей к языку не помешала бы. Кстати, почему вы сами не обучили ее «парочке французских фраз»?

– Говоря откровенно, Макс, – мужчина поморщился; имя ему явно было поперек горла, – у меня отсутствует не только время, но и желание. Характер у нее не самый легкий.

– Да мне сам Бог велел затребовать за такое наказание приличный гонорар, – у него тоже не было желания вдалбливать что-либо в голову вздорной девицы, по которой к тому же Ньюгейт плачет, однако жажда легкой наживы могла толкнуть и не на такие жертвы.

«Легкой ли?» – следовало отдать ему должное, Себастьян все же усомнился.

(1) Вся наша жизнь – маскарад (фр.)

(2) Ты абсолютно прав (фр.)

~ 6

Если бы отец увидел, как лихо я выпотрошил полпачки аспирина и запил все это дело кофейком из термоса – убил бы нахрен. При содействии Лейлы, конечно же: она только с виду такая добрая. Но мне было в общем и целом класть чугунный интеграл: такое чувство, будто мне раскроили череп, но я по своей извечной тормознутости не удосужился помереть. Более того, дожил до пятницы самым наглым образом.

У родителей я обычно отсвечивал хотя бы пару раз в неделю, дабы Лейла пострадала над моим голодным видом, накормила на неделю вперед и спросила, как у меня обстоят дела по части дамы сердца (здесь я всеми силами сдерживал неуместный ржач). Папа больше молчит, но я его вниманием особо избалован никогда не был. Обижаться на это и в голову не приходило, ибо я его прекрасно понимал: мы похожи не только внешностью, но и характером.

В общем, вторая неделя идет к концу, а я не знаю, как родителям на глаза показаться. Из зеркала на меня смотрел некий замученный чувак психопатической наружности, таращивший свои испуганные, покрасневшие глаза. Разве что соврать насчет завала на работе. Именно соврать: до дедлайна еще была куча времени, да и дома я частенько продолжал работать, мучаясь очередным приступом бессонницы. Так что сейчас я с чистой совестью забил на всё, снял очки и уложил голову на сложенные руки. И тут, как гласит очередной мем Вконтакте, меня накрыло.

Раньше я боролся с рецидивами тупым, но надежным способом – изматывал себя до такого состояния, в котором если что-то и может присниться, то потом не вспомнишь. Теперь, когда меня кроет даже средь бела дня, брать себя измором без толку.

Наяву глюки были куда более четкими. Скуластую девчонку в средневековых и явно мужских тряпках я смог опознать как женскую версию Жени, у которой тот позаимствовал имя и фасон прически; и, конечно же, гребаную андрогинность, ведущую меня по дурной дорожке. Парня рядом с ней я определенно видел раньше. И то, как он говорил – медлительно, с сарказмом, чуть картавя… здесь неизбежно напрашивалась фраза типа «Мать твою, это ж я!», только вот мне казалось, что мордой лица этот тип куда благороднее. Длинные светлые волосы стянуты педиковатой ленточкой, лицо бледное, широкоскулое, с тонким длинным носом и чуть раскосыми серыми глазами. Я бы не доверял человеку с такими холодно-хитрыми глазами, и тот факт, что нечто подобное я вижу в зеркале (у чувака психопатической наружности, да-да), ничего не меняет.

Черт… Вот еще бы быть уверенным, что я – не он.

– Перестань делать вид, что не знаешь ничего, кроме «Comment dire ça en français?»(1), будь так любезна, – скрещиваю руки на груди, но злиться на нее всерьез не получается.

– Перестань делать вид, что я тебе не нравлюсь, – со смешком велела Отем. Я растерялся: видит Бог, она не ошиблась. Хоть и странно это: вздыхать по неотесанной девице с рябым лицом, напоминавшей внешностью и манерами мальчишку-сорванца. Одним словом, дурновкусие.

– Мне платят не за то, чтобы я с тобой развлекался.

– Ты так в этом уверен?

Я резко выпрямился, вытаращившись невидящим взглядом на командную строку с мигающим курсором; не помню, зачем вызывал, вот хоть ты тресни.

– Уверен, – бормочу чуть слышно, – уверен, что «уверен» – это слово из альтернативной реальности.

Отема я не видел с тех пор, как прошатался с ним по центру города до половины четвертого утра. Как оказался дома – не помню; когда и куда он ушел – не помню тем более. Последняя неделя казалась еще нереальнее, чем обычно; не могу ручаться за то, где я, кто я и какой сейчас год-век-день. Осталась лишь уверенность в том, что мне нравится короткий вариант прически и не нравится имя «Себастьян».

– Себастьен Максимильен Максвелл, – я нервно захихикал, крутанувшись на сиденье офисного стула с колесиками. – Да это ж форменный сияющий пиздец.

Сижу, кручусь на стуле, разговариваю сам с собой, смеюсь как дебил. Картина Репина «Приплыли». Кто б еще санитаров позвал.

Выдыхаю через нос, до крови прокусываю губу. Определенно, моя хваленая флегматичность дала сбой. Покосился в нижний угол монитора – 16:59. Машинально сложил четыре цифры, получил двадцать один. От души долбанув по столу кулаком и выматерившись, я вырубил питание, даже не сохранив… этот, ну… в общем, что бы там ни было.

Спустившись на первый этаж и выйдя из подъезда, я истуканом застыл под козырьком. С утра на улице был филиал мая месяца, сейчас же – октябрь, не больше и не меньше. Дул не сильный, но холодный ветер, а тучи были будто отлиты из металла – тяжелые, стального цвета.

– Эй, Винни! Кажется, дождь собирается.

Вздрогнув, я обернулся на голос и увидел Колю, который, видимо, выбрался покурить. Хотя в пять часов он обычно уже отчаливает.

– Домой? – не дожидаясь просьбы, протягивает мне сигарету. Marlboro куда приятнее Lucky Strike, но мне почему-то хотелось последних. Я кивнул, благодаря и отвечая на вопрос.

– Что-то ты какой-то, хм, затраханный, – хмыкнул Коля. – Притом в плохом смысле слова.

Я неопределенно пожал плечами. Разговор не клеился. Мы всегда неплохо общались, несмотря на большую разницу в возрасте, но теперь Коля давил на меня своей нормальностью.

– Ты езжай, пока не ливануло! – покровительственным тоном велел он, выбрасывая окурок в урну. – Что-то сомневаюсь, что ты зонт за пазухой прячешь.

– Зонт? Не, не слышал. До понедельника?

– Угу.

Сунув руки в карманы куртки, я побрел дворами в сторону остановки. Краем глаза ловил очередную вспышку молнии, позже грохочущей где-то вдалеке. Поймал себя на том, что считаю их – и вспышки, и гром. Сверкнуло семь раз, громыхнуло только шесть… тринадцать – это теперь плохо или нет?

Остановку я благополучно прошел, а когда заметил это, возвращаться было уже лень. И фиг с ней, пойду до Панфилова, а там сверну на Маркса. Тем более, дождя-то нет… так, упало несколько капель. Одна из них, крупная и холодная, скатилась по моей щеке, как пародия на слезу. Тут же захотелось порыдать, как экзальтированная девица, но я уже и забыл, как это делается. Не могу вспомнить, когда плакал в последний раз; наверное, еще до того, как мать умерла. До того, как крыша съехала.

Когда без всякого перехода вдруг начался ливень, я вздрогнул и на секунду замер на месте. Потом принялся озираться по сторонам в поисках укрытия; пожал плечами и поплелся во двор десятого и четырнадцатого домов. Четырнадцать – дважды семь. Ну разумеется, куда же без этого… Забившись под козырек ближайшего подъезда, я тяжело вздохнул и, сняв очки, протер их краем футболки, которая под курткой осталась условно сухой. Водружая очки на место, я услышал звук приближающихся шагов – еще один страждущий возжелал под козырек.

– Ты что, Соколовский, преследуешь меня, что ли? – неподдельно изумился Отем, тряся мокрой башкой из стороны в сторону.

– Я?! – конечно же, я офигел.

– Ты, ты. Не то чтобы я сильно против…

Если и существовали тут подходящие ответы, я их не нашел. Тупо разглядывал промокшего до последней нитки парня и сравнивал с девчонкой из наших с Себастьяном воспоминаний. Результаты удивили. Себя от Себастьяна я отделить не мог, а вот Женьку и Отем не мог состыковать. Она была мне чужда – наглая, беспардонная, агрессивная; чем-то напоминала Лину. Он – непробиваемо спокойный, и какой-то родной, и… правильный. Не знаю, является ли это очередной сверхъестественной мутью или некими гейскими феромонами Отема. Мне было уже плевать.

– Как ты? – спросил он, хмурясь. Брови у него гуще и темнее, чем у нее.

– А как я могу быть? – отвечаю мрачно. Голова по-прежнему болела, хоть и не так сильно. – Ты должен бы и сам знать, если ты – действительно она.

– Я – не она! – возмутился Отем. – И ты – не он. Ясно?

– Да нихрена же не ясно! – не выдержал я. – Как я могу знать, что я – не то же, что и он? Может быть, мы – один и тот же человек, живущий в разных временных пространствах?

– Макс, ты задрот.

– Да, я задрот! – разозлился я. – Задрот и ненормальный псих… от всех и каждого выслушиваю одно и то же! Уж извини, какой есть!

– Ты и не должен быть другим только потому, что кому-то не нравишься. – Отем нерешительно сжал мою руку в своей, и я тут же как-то весь обмяк. – И ты вовсе не Себастьян. Он был эгоистичным подонком.

– Не знаю, – я окончательно растерялся. – Ну, то есть, этот парень – не самый приятный человек, и на его фоне порой даже я кажусь милашкой…

– Его любовница – тоже, как ты выразился, не самый приятный человек. На ее фоне я просто гребаная трансгендерная мать Тереза. Послушай, – он крепче сжал мою ладонь, с серьезным видом глядя на меня снизу вверх, – Отем Смит была озлоблена на весь мир просто потому, что стала не леди с Ковент-Гарден, а нищенкой, воспитанной в воровском притоне. В один прекрасный день приходит Себастьян – красивый, умный, талантливый и далее по списку – и дает ей надежду на то, что всё изменится…

– Можно жить по-другому, Отем…

– Тебе, а не мне, – она взглянула на меня исподлобья, враждебно. Отем любила меня, это было очевидно, но порой, казалось, готова была возненавидеть. Просто за то, что я не такой, как она.

– Без тебя это не имеет никакого смысла, – искренне заверил я. Она будто бы оттаяла. Будто бы.

– … на деле же Себастьян – такой же озлобленный на то, кем он являлся…

– Ты сбежал из дому только потому, что у тебя есть старший брат? – разумеется, она ничего не поняла. Где ей, простушке…

– Мой брат – безмозглый сынок безродной шлюхи, наследующий состояние, которое наверняка спустит в сточную канаву. Статус младшего сына – еще один повод для неприязни отца ко мне. Почему ушел? Хотя бы потому, что нужен только для бесконечных придирок… – замолкаю. Нет смысла напрашиваться на жалость. В жалости толку нет.

– …только вот Себастьян в итоге получил то, чего хотел. В отличие от Отем.

– Как это – Ричард мертв? – оторопело переспрашиваю. Щека все еще горит – у Мэг тяжелая рука.

– Как все мертвые! – сестра гневно щурит свои огромные черные глаза. – Басти, не будь идиотом! Ты уже достаточно показывал свой характер, шляясь неизвестно где! Теперь получи то, что тебе причитается! Не то, клянусь Богом, я потащу тебя к старику на привязи!

– Так почему, – начал я непонимающе, – почему ты тогда носишь ее имя и… и вообще.

– Сам не знаю… Должно быть, это напоминание. Поковырявшись в ее душевных болячках, я смог оценить то, что имею. Хоть, казалось бы, и нет у меня ничего. Ни родителей, ни образования, ни каких-либо стремлений…

Что тут ответить, я не знал. Знал только, что свою жалость лучше оставить при себе (в жалости толку нет, определенно). Знал, что он – не она. Не знал, почему. Знал – не знал. Ноль – один. Снова вспомнился асинхронный триггер: перед глазами замелькали нули и единицы. Или вместо нулей должны быть двойки? Или это уже в двоичном виде – один-ноль-один-ноль-один?

Нет, это уже банальная одержимость числами, усугубленная пятью годами учебы на кафедре информатики и ВТ. Хотел бы я знать, где тут кончается мистика и начинается обсессивно-компульсивное расстройство.

– Ты – это просто ты, Макс. Если мне достаточно было просто поверить, то и тебе этого должно хватить.

– Я не понимаю, как ты веришь в нечто недоказуемое, – изнутри снова поперло раздражение, охотно откликающееся на кодовое «не понимаю». – Я не понимаю тебя! Объясни, как мне тебя понять?

– Понимать меня необязательно, – к этой его улыбке я успел уже привыкнуть, если не сказать – пристраститься. – Обязательно любить и кормить вовремя.

Меня хватило только на то, чтобы сжать в ответ его руку и сказать:

– Хреновый из меня повар, знаешь ли.

(1) Как это сказать по-французски? (фр.)

~ 7

– Не снеси вешалку, держится она на честном слове, – предупредил Отем. Я вяло кивнул, расшнуровывая мокрые кроссовки и даже не пытаясь сообразить, как меня занесло под козырек именно этого подъезда. Седьмого подъезда четырнадцатого дома. А чему равно четырнадцать плюс семь? Числу-которое-я-уже-ненавижу. Для полного счастья осталось окончательно свихнуться, собрав семь обсессий и четырнадцать компульсий. Или наоборот. Скорее всего, наоборот: обсессии – это навязчивые мысли, если я правильно помню статью в Википедии. Да не важно! Суть в том, что это не крышки от бутылок с кока-колой, на игрушечного медведя не обменяешь.

– Налево не ходить, – пройдя дальше по коридору, он усмехнулся своей реплике, – слева Элина комната.

– Кто это? – спросил я, послушно идя направо.

– Девчонка, у которой я снимаю комнату, типа. Плачу в основном жратвой и своей харизмой, потому что больше нечем. То есть, конечно, деньги есть, но их… э… нет.

– Повезло тебе с подругой, – неуверенно отвечаю. Я такой проблемы не имел, живя в квартире Лейлы и получая сравнительно неплохую зарплату. На работу, опять же, по знакомствам устроили.

На Панфилова и 3-ей Транспортной в основном стояли дома сталинской постройки, потолки в комнатах бывали и все три метра. Стены комнаты были желтые, что изрядно повеселило – попал, так попал!.. по адресу. На окнах были плотные занавески противного цвета хурмы, а в углу возле здоровенной кровати стояла кадка с какой-то псевдопальмой. Тут и там высились стопки книг. Хренова туча книг.

– Люблю бумажные книги, – поведал Отем флегматично. – Не знаю, правда, как буду вывозить всё это, если Эля перестанет быть такой доброй… да ты падай куда-нибудь, не стесняйся.

– Намочу же…

– Ну и класть.

– О’кей, – я, как мне и было велено, упал поперек кровати. Поправил очки, рассеянно оглядел потолок. – На вагон поезда похоже… углы такие скошенные. Только стука рельс не слышно.

– Я никогда не ездил на поезде, – Отем целенаправленно рылся в шкафу. – А рельсы вон, трамвайные… Знаешь, влезть в мои джинсы тебе не удастся даже под угрозой пыток эпилятором. А вот с футболкой можешь попытать счастья.

Сомнительное счастье, если прикинуть размерчик. Я поморщился, но неохотно сел.

– Забей. Футболка почти сухая.

– Ну, смотри.

Отем подошел вплотную и неожиданно снял с меня очки. Пока я щурился, пытаясь привыкнуть к расплывчатой картинке, он глядел на мои мучения едва ли не с умилением. Ну, или с чем-то вроде этого. Эмоции для меня – тёмный-претёмный лес.

– В очках ты смотришь так пристально, будто ждешь некой жуткой гадости…