Текст книги "Хрупкая Жизнь (СИ)"

Автор книги: Рассказчица Фай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

  ГЛАВА 1

  Среди всех маленьких девочек что жили в двадцатом веке, была одна малышка, чья жизнь часто именовалась хрупкой. Её звали Эмили. Эмили Уэйнрайт. Она была английской девочкой, дочкой респектабельного банкира и почитаемой художницы. Семья Уэйнрайт жила в большом, старинном и очень красивом особняке предместья Аттенборо, окружённом обширными садами: фруктовыми, ягодными, цветочными...

  Каждое утро Эмили, эта маленькая девочка с кожей светлой и тонкой, как фарфор, смотрела сквозь оконное стекло на солнце, озаряющее внутренние дворики поместья, на облака, медленно и торжественно плывущие по небу, на буйство зелени в холмах... Но выйти наружу не могла. Доктора запрещали ей любые физические нагрузки, а потому о прогулке по саду, и тем более о поездке в дальние сады, она могла только мечтать. У неё было слишком хрупкое здоровье, так они говорили.

  Миссис моррис, экономка и по совместительству нянечка, даже цветов и фруктов из сада не приносила в её комнату – во избежание коварной аллергии. И всё что ей оставалось, это наблюдать за внешним миром из окон своей спальни. Эмили не уставала радоваться птицам что прилетали поживиться из кормушки, пересчитывать солнечных зайчиков, ловить радуги на гранях хрустального графина с водой... И мечтать. Изо всех сил своей хрупкой, но страстной души мечтать о свободе.

  Но в её грустном затворничестве бывали и минуты чистой, искренней радости. Была небольшая воля вне этой спальни, пропитанной запахом лекарств.

  Дождавшись, пока машина отца скроется за горизонтом – отец работал в городе и ежеутренне уезжал на своём стареньком роллс-ройсе – а мама скроется в художественной мастерской, обустроенной в небольшом светлом амбаре на заднем дворе, Эмили робко просила свою верную нянечку принести ей свежего молока. Миссис Моррис отказать не могла, да и не хотела, она искренне любила девочку, хоть и была временами слишком строгой и ворчливой.

  С бьющимся сердцем Эмили прислушивалась, как её шаги стихают, удаляясь по шуршащему гравию на дороге в деревню. Ещё четыре минутки выждать для верности, всего четыре, отстукиваемые старинными дедушкиными часами в коридоре, ведь четыре минуты – это подольше, чем две, но и не так долго, как целых пять утомительных минут. Тик-так, тик-так... Как долго тянутся мгновения, как гулко отдаётся эхо в безмолвных стенах! Тик-так... И вот, время пришло! Она в доме совсем одна и может делать, что захочет. Ну, почти...

  Одеяла прочь, накинуть тёплый домашний халат, обязательно надеть тапочки, чтобы не застудить ноги и позже не выдать себя кашлем... А дальше – Эмили вольна хоть немного потанцевать у перил лестницы, представить себя лёгкой птичкой, выпорхнуть на нижний этаж, где садовник всегда оставляет свежие букеты и почту. Перебирать нежные лепестки тюльпанов, вдохнуть лёгкий аромат нарциссов, представить, что голубые колокольчики – это и в самом деле маленькие звоночки с нежными серебристыми голосами. Какую мелодию цветочки-звоночки напевают сегодня?

  Просмотреть краем глаза газетные заголовки, ведь любопытно же, что происходит в родной Англии. Заглянуть на кухню – там всегда что-нибудь аппетитно побулькивает на плите, и вязанки из перца, чеснока и лука так красочно блестят на беленых стенах. Проверить тумбочку возле старого кресла-качалки в библиотеке – какую книгу папа вчера читал перед сном, попыхивая трубкой у затухающего камина? Поправить сбившийся плед, бережно разгладить морщинки на клетчатом ворсе, уютно пахнущем табаком и овечьей шерстью...

  Робко заглянуть в мамину гардеробную. Даже думать страшно о том, что к маминым прекрасным, лёгким как облачка газа, платьям, можно прикасаться! Но полюбоваться-то очень даже можно. Это нисколечко не вредно для здоровья, а очень даже наоборот – полезно и целительно, Эмили была в этом уверена. На некоторые мамины наряды в полглаза только и можно было глядеть – настолько они были шикарные! Такие мама надевала по особым случаям, например, когда ехала в театр с папой... Или вот на Рождество, которое Эмили очень любила, ведь в эти дни родители чаще бывали дома и комнаты наполнялись светом, радостным смехом гостей и волшебным, витающим в воздухе ароматом выпечки, глинтвейна, и приближающихся чудес – если только вы сможете себе вообразить запах чуда.

  Эмили запах чуда себе представляла очень хорошо, для неё это был запах, витавший над маминым туалетным столиком: духи, пудра, всевозможные помады, масла для волос и тела, букет сухоцветов, дорогой черепаховый гребень – подарок от папы на годовщину. И множество брошек и серёг в шкатулках, а также нитки бус, а ещё ряды аккуратно расставленных по подставкам колец... На всё это великолепие можно было любоваться бесконечно.

  Но у Эмили было лишь полчаса, сорок минут от силы... Примерно столько требовалось нянечке, чтобы дойти до молочной лавки в деревне, купить там несколько бутылочек целебного козьего молока, головку свежего сыра и брусочек масла, перекинуться парой вежливых фраз с молочником, поспешно вернуться в дом и тут же кинуться проверять, не открыла ли Эмили окно в её отсутствие, как в прошлый раз, не замёрзла ли там она уже до полусмерти...

  Эмили уже была опытной и потому очень осторожной. И к тому моменту, как пухленькая рука миссис Моррис приоткрывала дверь её комнаты, она уже лежала укутанной в одеяла по подбородок, с самым невинным видом, на который только была способна. Нянюшка ворчала, подозрительно оглядывая её раскрасневшиеся щёчки, трогала лоб, приносила поднос со стаканом подогретого молока и пересказывала Эмили новости, что успела услышать по дороге от соседей.

  Эмили благодарно слушала, и продолжала мечтать...

  ГЛАВА 2

  Впервые Эмили серьёзно заболела, когда ей было всего лишь четыре годика. И если бы вы спросили её маму, миссис Энн-Мари Уэйнрайт, то она бы призналась, что то была самая страшная ночь в её жизни. Смотреть как маленькая беспомощная крошка, её родная, любимая дочка, угасает лёжа в собственной постели, как безвольная кукла... А прославленные доктора, приглашённые из самого Лондона, только всплескивают руками и ничего, абсолютно ничего не могут поделать! Не могут даже понять, что с её девочкой... К такому испытанию миссис Уэйнрайт оказалась совершенно не готова.

  Эмили побледнела, как восковая фигурка, блестящие каштановые волосы разметались по подушке... Девочку мучила лихорадка, жар был невыносимым. Прохладные примочки высыхали, как только их подносили к её коже. Эмили была слишком слаба, чтобы пить целебные травяные отвары, не могла проглотить и тягучей лекарственной микстуры. Её мама с нянечкой, миссис Моррис, вдвоём просто сбились с ног, пытаясь облегчить состояние малышки.

  Отец Эмили, мистер Лемюэль Уэйнрайт, мерил шагами пространство своего кабинета. Он так нервничал, что не мог даже смотреть на малышку. Внизу ждала машина, готовая отвезти докторов обратно в город, и он то и дело подходил к окну и наблюдал, как водитель, юный безусый паренёк, курит сквозь шофёрское окошко. Мистеру Уэйнрайту очень хотелось спуститься и попросить у паренька сигарету, но он сдерживался – четыре года назад, когда появилась Эмили, он дал жене обещание больше не держать сигарет, оставив себе только привычку изредка покуривать табак из отцовской трубки.

  Измучившаяся Эмили то засыпала беспокойным сном, то просыпалась и бесцельно водила замутнёнными глазками по балдахину над кроватью, а взрослым, приглядывающим за ней, казалось, что время тянется бесконечно. Наконец пожилой седой доктор Олбрайт, сморщенный старик с пышными бакенбардами, досадливо пожал плечами, собрал содержимое своего ридикюля и уже топчась у парадного выхода предложил прислать ночную сиделку. Но Энн-Мари только отмахнулась от него. Впускать в дом чужого человека лишь для того, чтобы взрослые могли поспать – да она и так глаз не сомкнёт в такую ночь! Когда её девочка так страдает и её жизнь в опасности.

  Двое других докторов тихо совещались, долго обсуждая все обстоятельства и перечисляя свои медицинские термины. Наконец они вышли из спальни Эмили, неплотно прикрыв за собой дверь. Их голоса звучали так, будто они в чём-то сильно провинились. Малышка слышала разговор как будто сквозь пелену плотной ваты, и видела две высокие мужские фигуры, как в тумане. До неё долетели обрывки:

  – ... поздний ребёнок, вы же понимаете... Слабый иммунитет... Если даже каким-то чудом девочка и оправится... Может умереть от простуды, инфекции... От чего угодно... Придётся быть очень осторожными.

  Дверь затворилась, и на Эмили опустилась тяжёлая, дурная дремота.

  – Мама... – тихо позвала девочка сквозь жар, – мамочка...

  Но Энн-Мари не могла бы услышать девочку в этот момент, даже если бы сидела у её постели. Фраза 'поздний ребёнок' и всё, что за нею последовало, обрушилось на неё, как тяжёлый молот, придавило и разбило вдребезги. Она уже не слышала прощальных слов двоих докторов, что присоединились к Олбрайту в машине, не видела как махала вслед платочком уезжающему автомобилю миссис Моррис. Как она поправила свой чепец, тяжело вздохнула, утирая слёзы, и поднялась наверх – сменить Эмили ночную рубашку, насквозь промокшую от пота, на чистую и свежую. Новая сорочка, впрочем, станет такой же мокрой всего через несколько минут. Но надо же делать хоть что-то, верно?

  – Ну, надо же хоть что-то предпринять... – озвучил вслух мистер Уэйнрайт, осторожно касаясь плеча жены. Но Энн-Мари вдруг отпрянула от него, с глазами, полными ужаса, будто увидела перед собой чудовище. Не отвечая, медленно, на негнущихся ногах она вошла в первую попавшуюся ей на пути комнату – это оказалась кладовая для веников и щёток – и закрыла за собой дверь.

  Мистер Уэйнрайт, пометавшись между закрытой дверью, за которой горестно причитала и всхлипывала его жена, и лестницей, ведущей на второй этаж, к комнате Эмили, наконец капитулировал в кухню, где исходил паром и призывно булькал чайник. Обнаружив, что ещё помнит, как приготовить любимый напиток жены – смешанный на крутом кипятке черный и зелёный чай, и согрев порцию утреннего молока для малышки, Мистер Уэйнрайт немного воспрял духом.

  Поднос с чаем и печеньями он оставил на тумбочке в коридоре, поскольку жена на вежливый стук не откликнулась. Отпирать дверь силой он не стал, решил дать ей время... Побыть в одиночестве. Наверное, так будет лучше. Ох, женщины, как же с ними сложно... Никогда не знаешь, где настоять, где промолчать. Ворча себе под нос, мистер Уэйнрайт, поднялся по массивной вишнёвой лестнице наверх в комнату дочери. Во всём доме осталось только два элемента мебели, вручную изготовленные его пра-прадедом из вишнёвого дерева – лестница да большая резная кровать с балдахином, на которой сейчас лежала его Эмили.

  Миссис Моррис уже переодела девочку и сидела рядом, поправляя сбившиеся локоны малышки и негромко напевая колыбельную.

  Осторожно присев на край кровати, мистер Уэйнрайт взглянул на ослабленную девочку и тяжко охнул. Её маленькая грудь часто вздымалась, на шее проступила мелкая сыпь. Вдруг её веки затрепетали, она подняла голову и стала водить носиком, ища что-то, как слепой котёнок.

  – Мама... Мамочка, – снова позвала она.

  Миссис Моррис вопросительно подняла брови. Мистер Уэйнрайт печально покачал головой и легонько прикоснулся к щёчке Эмили. Малышка тут же схватилась за его руку.

  – Мама сейчас не может прийти, но мы с няней рядом, маленькая Эм. Всё будет хорошо.

  Всё будет хорошо, продолжал повторять он, наглаживая слипшиеся от пота тёмные кудряшки на макушке дочери. Эмили, обеими ручками впившись в его вторую ладонь, впитывала ласку как маленькое растение впитывает в себя свет и тепло, чтобы найти в себе силы подняться и прорасти ещё чуточку повыше.

  – Папулечка... – тихо, но отчётливо выговорила она самое длинное и самое ласковое слово, которое пока могла осилить.

  Мистер Уэйнрайт часто-часто заморгал, отгоняя слёзы. До сих пор девочкой занимались мама и няня, ему же оставались краткие утренние и вечерние визиты и недолгие игры. Но в этот самый момент он вдруг особенно остро ощутил невероятную связь между собой и Эмили. У девочки были его глаза, чайно-карие со светлыми ореховыми прожилками, глаза всех старших Уэйнрайтов в семье. И сейчас эти детские глаза, точная копия его собственных глаз, смотрели на него сквозь жар, ломоту и усталость, с нежностью, а милый голосок произносил такое тёплое – папулечка...

  Мистер Уэйнрайт вспомнил старую-старую сказку, которую ещё его собственная няня рассказывала в его далёком детстве. Это была нехитрая, коротенькая сказка о воробье, который устроил себе дом в дупле лесного дерева и защищал его от белок, сорок и других зверей, что желали занять уютное местечко. Эмили очень внимательно слушала, потом задремала, так и не отпустив отцовской ладони. Миссис Моррис подлила масла в лампу на столе, чтобы та подольше освещала комнату мягким янтарно-оранжевым светом, задёрнула поплотнее шторы и уселась в глубокое кресло у окна со своим извечным вязанием в руках.

  На дворе стояла глубокая ночь, стрелки часов передвинулись далеко за двухчасовую отметку. Спицы в руках миссис Моррис уже давно не постукивали – их хозяйка уснула неглубоким беспокойным сном. Мистер Уэйнрайт то начинал засыпать, то вздрагивал и всматривался в маленькое личико девочки. Это было просто удивительно, но Эмили явно становилось лучше. Около часа назад она проснулась, чтобы выпить молока и принять лекарственный сироп, а затем снова уснула, на этот раз не в мучительном лихорадочном забытьи, а крепким исцеляющим сном. Её дыхание сделалось ровным и глубоким, жар начал постепенно утихать и сыпь на её коже посветлела. Мистер Уэйнрайт старался не шевелиться, боясь спугнуть неожиданное чудо.

  ГЛАВА 3

  Ближе к утру, когда масло в лампе уже почти всё вышло, в комнату заглянула миссис Уэйнрайт. Заплаканная, опухшая и осунувшаяся, со сбитой причёской и измявшимся платьем, мокрым от слёз. Пошатывающаяся, вздрагивающая, ни минутки не спавшая. Она не хотела, чтобы её видели такой. Оглядев с порога фигурку дочки, свернувшуюся калачиком у бока мистера Уэйнрайта, она тут же бесшумно двинулась прочь, на цыпочках.

  Долго сидела она перед зеркалом у своего туалетного столика, разглядывая собранные в пучок светло-русые волосы, в которых блестело пока всего несколько седых ниточек, большие серо-голубые глаза, вокруг которых виднелось несколько морщинок, сухую кожу на руках... У неё в голове звучали снова и снова безжалостным эхом слова доктора – 'Поздний ребёнок, сами понимаете...' Они жгли её изнутри, словно раскалённое железо. Она никогда не думала, что её мечта о дочери может исполниться не в срок и принести всем только одно сплошное несчастье.

  Миссис Уэйнрайт по-прежнему оставалась одной из самых красивых жительниц Аттенборо несмотря на то, что в этом году ей уже успело исполниться тридцать восемь лет. Мистер Уэйнрайт был и того старше, но почему-то, когда дело заходит о возрасте, мужчинам он лишь добавляет солидности, весомости в обществе, а вот женщины иногда просто не знают, куда себя спрятать от неловких вопросов, колких взглядов и ремарок... Так же, как и не удаётся спрятать всё смелее проступающую седину, всё новые морщинки на лице, шее, руках...

  Нет, конечно, косметическая индустрия предлагала женщинам множество средств для сохранения своей красоты. При желании Миссис Уэйнрайт могла бы преобразить свои волосы новомодным французским красящим веществом 'L'Aureale', а то и вовсе осветлить их, как поступали многие женщины в борьбе за стиль и юный вид. В аптеках и открывшихся недавно в городе салонах можно было приобрести чудодейственные (по словам продавцов) антивозрастные крема, а также всевозможные терапевтические средства для здоровья. Но ведь всё это было так унизительно! Словно она сдалась, опустила руки, признала себя старой...

  Для Энн-Мари Уэйнрайт, привыкшей вращаться в кругах людей искусства, жизненную материю считающих второстепенной, в тот день очень многое изменилось.

  Она закрылась – осознанно или нет – от маленькой Эмили, отступила в тень под грузом вины, страха и создала вокруг себя кокон намеренного отчуждения, как самозащиты. 'Она может умереть от чего угодно'. Острые и болезненные, слова врезались в память и отравили душу. Невозможно смотреть на эту девочку, слишком хрупкую, слишком драгоценную. Невозможно слышать её ласковый голосок. Невозможно обнимать её за плечи, гладить шелковистые волосики, и знать, что всего этого в один из дней, в какой угодно день, может просто не стать. Невозможно...

  Она настояла, чтобы её мастерскую переместили из залы на втором этаже, которая находилась рядом с комнатой Эмили.

  Раньше ей нравилось устраивать малышку рядом с собой, пока она пишет новую картину или разрабатывает иллюстрацию, позволять ей потрогать кисточки, и самой попробовать что-нибудь нарисовать на специальном маленьком холсте. Но теперь это казалось просто невыносимым.

  Новой мастерской стала пристройка во дворе, которую пришлось доработать и оборудовать всем необходимым: мощными лампами, влагонепроницаемыми покрытиями... Это оказалось сложно, долго и затратно, но Энн-Мари была настойчива.

  И так она стала каждое утро покидать дом, перемещаясь в свой собственный мир, наполненный яркостью красок, их запахами и возможностями, которые они давали. Ведь холст, кисти и краски позволяли сотворить свою собственную реальность, в которой женщины никогда не старели, мужчины были всегда чуткими и галантными, а маленькие девочки вырастали и счастливо выходили замуж, а не умирали в самом начале жизни, сражённые многочисленными болезнями...

  Эмили любила бывать в маминой мастерской, но это случалось нечасто. Полностью отданная в руки заботливой и придирчивой миссис Моррис, девочка всё реже покидала свою комнату и всё меньше виделась с матерью и отцом.

  Энн-Мари отдалилась и от мужа, и мистер Уэйнрайт погрузился в работу, находя своеобразное утешение в бесконечных потоках финансовых отчётов. Дела его шли успешно, и ему даже прочили место в министерстве финансов, но Мистер Уэйнрайт не спешил отвечать ни на намёки, ни на открытые заманчивые предложения. Ведь тогда ему бы пришлось переехать в Лондон, а ему так не хотелось насовсем покидать родимый дом и свою любимую дочь.

  К девяти годам Эмили успела пережить ещё более двадцати лихорадок, более пятидесяти простуд, перенести бронхит двенадцать раз, трижды с воспалением лёгких, пережить несколько тяжёлых периодов ангины, ветрянку, множество пренеприятнейших инфекций, обзавестись множеством аллергий, мигренями, бессонницей и бесконечное количество раз ушибиться, порезаться, простыть и заработать пищевое отравление. Казалось, все болезни, недуги и неприятности, что только есть на свете, притягивались к девочке как к магниту.

  Порой Эмили казалось, что силы её уже на исходе. Будто это сам мир против того, чтобы в нём жила такая девочка, как Эмили Уэйнрайт, и нарочно забрасывает её всевозможными бедами. Она часами лежала в своей постели, бледная, маленькая, почти сломленная. Тонкие синие венки проступали на её белоснежной фарфоровой коже как реки, впадающие в моря плеч и волос. О том, чтобы когда-либо увидеть настоящую реку или море, Эмили и не мечтала. Она не знала, как ей жить на этом свете, который с самого начала оказался к ней таким недружелюбным.

  И кто знает, как бы сложилась дальше жизнь маленькой Эмили, и всего семейства Уэйнрайтов в целом, если бы однажды ранним летним утром, один проказливый мальчик не украл из их сада яблоко...

  ГЛАВА 4

   Мальчику было на вид лет двенадцать. Кособокая кепка, которая была ему явно велика, венчала вихрастые светлые кудри, почти закрывающие глаза. Он был босой, голодный и замёрзший. Ночь он провёл верхом на стоге колкого лежалого сена в коровьем хлеву старого мистера Ворбуда. Мистер Ворбуд, конечно же, ничего о том не ведал.

  Было очень-очень рано. Солнце ещё не начало подниматься из-за косматых далей, не открыли свои личики садовые цветы и высокие подсолнухи, а петухи не успели возвестить о начале дня. Неизвестный мальчик отряхнулся от соломы, умылся холодной водой из того ведра, что коровы ещё тронуть не успели, и легко перемахнул через забор, отделявший владения старика Ворбуда от сада Уэйнрайтов. Так он оказался ещё на несколько миль дальше от своего дома, небольшой семейной фермы за холмами.

  Мальчик шёл между зелёных тропинок, насвистывая весёлую мелодию. Тут и там над ним возвышались старые, но здоровые и обласканные вниманием садовника фруктовые деревья. Вскоре мальчик вышел на роскошные яблоневые сады Уэйнрайтов, и замер на месте от восторга.

  Деревья стояли по бокам от широкой тропинки в два ряда, как молчаливые часовые. Каких только яблочных сортов здесь не произрастало! И 'Редстрик', и 'Лесной Стайер', и 'Кингстон', даже редкий и дорогой 'Фоксвилл', из которого на его родной ферме раньше изготавливали невероятно вкусный и очень крепкий сидр. Бархатно-алые, нежно-розовые, желтоватые с зелёными боками, самые разные, но все неизменно спелые и сочные, яблоки сверкали на крепких ухоженных деревьях, как вожделенные сокровища.

  Мальчик переходил от одного дерева к другому, как гурман обладающий изысканным и придирчивым вкусом, не решаясь выбрать. Наконец он замер возле двух деревьев, похожих друг на друга как близнецы, крепко упёрся в ствол крайнего дерева босой пяткой, подтянулся, ухватил ближайшую ветвь и изо всех сил дёрнул. Каскад сверкающих капелек росы осыпался с ветвей яблони прямо ему на голову, словно дерево возмутилось грубому обращению и пыталось отомстить обидчику. Ни одного яблочка не упало.

  – Мерлиновы Кальсоны, придётся мне вообразить себя маленькой ловкой обезьянкой и немножко полазить по этим замечательным деревьям...

  Чуть больше часа спустя, набив карманы своих брюк и усеяв тропинки огрызками, мальчик слонялся по поместью, разглядывая всё вокруг и разведывая местность, и вдруг обнаружил себя стоящим прямо посреди внутреннего дворика поместья Уэйнрайтов. Перед ним возвышалась массивная каменная стена в несколько десятков футов, и с каждого этажа на него укоризненно глядели сверкающие стёкла окон.

  А в одном из окон на втором этаже мальчик увидел очень красивую, но очень грустную девочку.

  Это была Эмили. Она почти не сомкнула глаз той ночью, и устав бороться с бессонницей и мигренью, под утро решила посидеть у окна с книгой. Но сборник фламандских рассказов, уютно поместившийся у неё на коленях, так и остался нераскрытым. Эмили сидела на кушетке у окна, забравшись с ногами под тёплый плед, и рассеянно смотрела куда-то далеко затуманенным взором. Её мысли были много дальше, чем простирался взор...

  Мальчик невольно залюбовался ею – белокожая, темноглазая и темноволосая, с повязанной в косу алой лентой, она показалась ему созданием из другого мира... Хрупкой феей, которую украл злой волшебник, а может быть даже прекрасной принцессой, заточённой в башне драконом. Её одинокий и печальный вид заставил его сердце забиться чаще.

  И вдруг, словно ощутив на себе взгляд его любопытных голубых глаз, Эмили опустила голову и посмотрела прямо на него.

  Девочка вздрогнула, увидев чужого мальчика у своего дома. Книга упала с её коленей на ковёр с глухим стуком. Мальчика же приковало к месту как громом поражённого. Он жутко испугался, но о том, чтобы ускользнуть незамеченным, уже не было и речи. Повертевшись как нашкодивший пёсик, он вынул из своих карманов все яблоки, припасённые на обед. Неловко изобразил что-то вроде реверанса, салютуя Эмили своей видавшей виды кепкой. Наклонился и яблоки рассыпались – яркие разноцветные шарики укрыли каменистое подворье. Эмили по-настоящему изумилась, пожалуй, впервые за все годы своей жизни. Мальчик сделал несколько странных и непонятных жестов руками. Эмили на всякий случай кивнула. Мальчик тоже кивнул и бодрым пружинистым шагом направился к парадному входу.

  Через несколько мгновений тишину холла прорезал жизнерадостный колокольчик, возвещающий о посетителе. Миссис Моррис в тот момент хлопотала в кухне над пирогом с говяжьими почками, любимым будничным пирогом мистера Уэйнрайта. Начинка уже была готова, замаринованная с вечера, а тесто она только-только начала замешивать. Раздосадованная что её в такой важный момент оторвали от дела, она быстро накрыла свой рабочий стол широким марлевым полотном и отправилась выяснить, кого же занесло столь ранним ветром в поместье.

  А Эмили, пометавшись по своей спальне словно раненая птичка, не выдержала, накинула на себя тонкий домашний халат и начала тихо, осторожно, спускаться вниз по массивной лестнице. Каждое движение давалось с трудом – в голове гудело, ноги и руки ослабели без сна, шею и спину нещадно ломило. Но Эмили всё же дошла до последней ступеньки и притаилась у перил, готовая в любой момент упорхнуть обратно. Сердечко её билось часто-часто, а в голове наскакивали одна на другую самые спутанные мысли, ярчайшей из которых была – 'Интересно, как его зовут?'

  ГЛАВА 5

  Мальчика тем временем пропустили в небольшой зал для гостей, прилегающий к холлу, где и брала своё начало старинная вишнёвая лестница, уходящая наверх по всем этажам – сердце жилой части поместья, и Эмили смогла получше разглядеть нежданного визитёра. Он стоял на светлом паркете, неловко теребя в руках свою кепку и не решаясь ступить своими весьма грязными босыми ногами на дорогой ковёр, ошарашенно озираясь по сторонам. Здесь всё было слишком красивым, дорогим, ценным, и мальчику стало очень неуютно.

  – Садись, милый, что же ты встал будто пугало, вкопанное посреди огорода? – добродушно заворчала на него миссис Моррис, водружая на кофейный столик поднос с апельсиновым соком и вчерашними булочками, – Присядь, отдохни, расскажи – кто ты и откуда? Ну, не бойся.

  Мальчик перекатился с пяток на носки и обратно, глаза его стреляли по углам комнаты, а щёки стали алыми как маки. Но урчащий желудок потребовал своё. Хоть он и съел почти десяток яблок, это была совсем не основательная пища для юного активного искателя приключений...

  Он быстро плюхнулся на светло-зелёный диван у кофейного столика, сцапал с подноса булочку и тут же отправил в рот всю целиком. Одновременно с этим он попытался поблагодарить миссис Моррис и представиться, но у него ничего не вышло. Проделав несколько могучих жевательно-глотательных движений, он выпалил:

  – Меня зовут Вэлентайн Голдфишер! Я из фермы Голдфишеров, что за деревней Соуэлл в холмах. Спасибо Вам большое, добрая мисси!

  Миссис Моррисон понятливо закивала и больше вопросов мальчику не задавала – пусть поест спокойно. Пока мальчишка уплетал четвёртую булочку, она забрала стоящие у входа корзинки с молоком и яйцами – утренняя посылка от почтальона – и принесла ему второй стакан сока.

  А Эмили, всё это время удачно остающаяся невидимой, прошептала себе под нос – 'Вэлентайн... Какое красивое имя. Только длинное. И как же его сократить? Может быть, Вэлли?'

  – Фишер, Фишер, – бормотала себе под нос миссис Моррисон, – ты, малыш, выходит, из немецкого рода?

  – Голдфишер, – поправил Вэлентайн и пояснил привычным тоном – Вы правы, добрая мисси, наша семья когда-то жила в Германии, но нынче мы все коренные англичане, это уж точно.

  – Что же занесло тебя так далеко от дома, а, малыш?

  – Видите ли, добрая мисси... Я... Э... – мальчик запустил пятерню в свои солнечные волосы, сморщил нос, – Ну, словом, я просто гулял, да. Гулял себе и гулял, а когда понял, что ушёл слишком далеко, было уже поздно и пришлось искать ночлег. Так я и оказался здесь.

  Улыбчивая пухленькая женщина, казалось, видела Вэлентайна насквозь. Она посмеялась над его рассказом, покачала головой, но не стала выпытывать дальше. В конце концов, у каждого человека на земле, пусть даже и маленького, есть право на его собственные секреты.

  – Благодарю, что пустили на порог. А можно ли, добрая мисси, задать Вам один маленький вопрос? – дождавшись кивка, мальчик полюбопытствовал, – Кто эта прекрасная юная леди, что живёт в комнате на втором этаже? Я совершенно случайно увидел её в окне и мне бы очень хотелось с нею познакомиться, если только это возможно.

  Прекрасная юная леди! Вот как он её назвал, подумать только... У Эмили перехватило дыхание, уши запылали. Она разволновалась пуще прежнего. Как хотелось ей прямо сейчас встать из-под перил и пройти в зал. Рассмотреть мальчика поближе и познакомиться с ним. Может быть, у неё бы наконец появился друг!

  – Ох, малыш, я боюсь, это совсем невозможно, – печально ответила миссис Моррис. Сердечко у Эмили так и ухнуло вниз.

  – Отчего же, позвольте спросить? Между прочим, добрая мисси, я не мог не заметить, что Вы всё время называете меня малышом. В то время как этой весной мне успело исполниться четырнадцать ровнёхоньких годков! – смело накинул себе полтора года для солидности Вэлентайн, – И я вполне благопристойный юный рыцарь, успевший повидать на своём веку немалое! И победить множество врагов!

   – Нисколько не сомневаюсь, – рассмеялась миссис Моррис, – что ты очень храбрый и достойный юноша. Однако, к моему величайшему сожалению, я не могу так рисковать нашей маленькой мисс. Видишь ли, Вэлентайн, она очень больна. Твой визит может стать для неё чрезмерной нагрузкой, а потому я...

   – Больна? – так изумился мальчик, что перебил миссис Моррис, – Ох, простите. Я совсем не хотел проявить неуважение или нарушить покой Вашей семьи. Прошу прощения.

   А затем он встал и поспешно направился к выходу. Эмили была готова расплакаться от досады. Но уже стоя в дверях, Вэлентайн набрался духу и сделал последнюю отчаянную попытку прорвать эту защитную завесу, окружающую Эмили.

   – Добрая мисси, не были бы вы так любезны, хотя бы сообщить мне имя прекрасной юной леди, дабы я мог высечь его на своём щите?

   – О! Я не могу отказать в такой сердечной просьбе. Её зовут Эмилия Алиссия Уэйнрайт.

  Мальчик повторил три слова беззвучно, одними губами, посмотрел на миссис Моррис ставшими вдруг огромными и жалобными голубыми, искренними детскими глазами, и умоляюще прошептал:

  – Добрая мисси, я буду валяться у Вас в ногах! Позвольте мне хотя бы одним глазком увидеть её Высочество! Иначе я просто умру, буду безнадёжно потерян в самом расцвете своих лет, так и не свершив всех подвигов, которые могли бы произойти на моём славном пути!

  Миссис Моррис расхохоталась, всплеснула руками. Осмотрела мальчишку с головы до ног, неодобрительно цокнула языком и сдалась.

  – Так и быть. Я проведу тебя в покои нашей Королевны. Но при одном условии, юный джентльмен! Вы просто обязаны смыть эту грязь со своих ног и надеть хоть какие-нибудь башмаки.