Текст книги "Антиутопия (ЛП)"

Автор книги: prufrock's love

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Я подумал, что ты захочешь его взять… Крайчек ненавидит этого ребенка, и Марита давно мечтает от него отделаться. Он хороший мальчик, Скалли, но ты не обязана его любить. Я был к этому готов.

– И что ты сделаешь, если я не захочу его взять? Тоже убьешь? – Лучше уж я буду говорить вслух то, что думаю.

– Нет, отвезу обратно к матери и убью Крайчека, – говорит он, как будто это самая естественная вещь в мире.

– Мне нужны ответы, Малдер. Где ты был, что ты делал? Почему ты не пришел за мной раньше? В кого ты превратился? Я только что видела, как мой лучший друг, не моргнув глазом, застрелил девочку-подростка! Это не тот человек, которого я помню.

– А я в самом деле не тот человек, Скалли. И уже очень давно.

В полном молчании он ведет меня к нашему лежбищу – постеленным на полу состегнутым спальникам. Я молча позволяю ему быстро раздеть себя и жду, пока он снимет рубашку и ботинки. Малдер опускается на колени и тянет меня за собой.

– Ты же помнишь, что это лучший способ согреться, – говорит он без всякого намека на юмор и коленом раздвигает мне ноги, а его руки одновременно сжимают мою обнаженную грудь, покрывшуюся от холода гусиной кожей.

Я слышу в этих словах эхо прежнего Малдера, который, свернувшись рядом со мной там, в лесу, зажимал больное плечо и слушал, как я фальшиво напеваю песню «Three Dog Night». Может, и впрямь от того мужчины не осталось ничего, кроме призрачного сходства с тем, кого я вижу сейчас? Длинные огрубевшие пальцы, которые когда-то давно были такими изящными, приподнимают мои колени, оставляя меня полностью беззащитной. Он не снисходит до просьб, просто дает понять, что сегодня это случится. Я чувствую, как настойчиво упирается мне между ног его затвердевший член. Малдер опрокидывает меня на спину и, подняв вверх мои руки, прижимает запястьями к полу. Я чувствую как кожа на исцарапанных локтях, где только-только образовались корочки, болезненно натягивается.

Ничего не могу с собой поделать: мне страшно, и на глазах появляются слезы. Все, что он делает, кажется настолько отстраненным и неличным: так мужчины трогают проституток, так я прикасаюсь к пациентам. «Ложитесь на кресло и раздвиньте ноги, мэм».

Не делай этого, Малдер. Пожалуйста. Я люблю тебя. И готова отдаться тебе добровольно, но только не так. Не обращайся со мной, как с собственностью. Прошу тебя.

Я не заплачу. Не заплачу.

Малдер останавливается и встает, а я, раздетая, остаюсь дрожать на пыльном полу. От холодной поверхности меня отделяет лишь тонкий спальник. Я могу накинуть на себя второй, но не решаюсь. И вдруг замечаю вспышку света: Малдер возвращается в комнату со светильником в руках, ставит его в угол и снова наваливается сверху. Тусклое пламя бросает отсветы на его лицо, выделяя полные нежности глаза и губы и затемняя впалые щеки. Мой Малдер по-прежнему красив, даже если сам думает иначе.

Мир, похоже, сошел с ума, и Малдер тоже. Этот мужчина вот-вот меня изнасилует. Я пытаюсь убедить себя, что Малдер никогда так не поступит, но в этот раз мне стоит большого труда в это поверить.

Он снова приподнимает мои руки, и я дрожу еще сильнее, а затем склоняется ко мне, словно собираясь поцеловать, но вместо этого просто касается губами чувствительной кожи на сгибе локтя и скользит ниже. Он покрывает поцелуями каждый дюйм моего тела, а прикосновения его губ легкие, словно перышко.

– У тебя такая шелковистая кожа, Скалли. Самое восхитительное, что только можно себе представить… Такая красивая, такая белоснежная. – Целуя мою шею и плечи, Малдер удерживает меня одной рукой, кажущейся совсем темной по сравнению с моей, а другой нежно поглаживает меня между ног. Я слышу, как он шепчет, зарывшись мне в волосы:

– Я люблю тебя, Скалли. Это правда. Тебя одну. Никогда не сомневайся в этом.

И этих слов, произнесенных на полу брошенного дома, в тусклом свете керосиновой лампы, хватает, чтобы все изменить. Я ощущаю тепло его тела, оно согревает меня, и дрожь прекращается. А затем слышу звук расстегиваемой молнии, и чувствую, как Малдер пытается прочитать мои мысли.

– Скажи «да», Скалли, – шепчет он, слегка касаясь губами мочки уха. – Скажи, что хочешь этого.

Согласие едва-едва успевает сорваться с моих уст, как он тут же входит в меня, а я негромко вскрикиваю от неожиданности, не успевая приспособиться к его резким движениям. Может, это странно, но почему-то сейчас мне кажется, что это мой Малдер занимается любовью со мной. Я глубоко вздыхаю и заставляю свои мышцы расслабиться, раз за разом, словно мантру, повторяя про себя его последние слова.

После Малдер неподвижно лежит рядом, пока мое дыхание постепенно возвращается в норму. На секунду его рука накрывает мое лицо. Я испуганно замираю, и лишь затем догадываюсь, что он проверяет, не плачу ли я. Нет, не плачу. Завтра мне будет больно, но он спросил меня, и я сама ответила «да». Конечно, соглашаясь, я не думала, что он будет так груб. Мне не надо уметь читать мысли, чтобы догадаться, что сейчас он без слов просит прощения.

Почему ты поступил так? Что случилось? Секунду назад ты целовал меня, как нежный возлюбленный, а в следующее мгновенье просто использовал мое тело в попытке забыть, что не далее как сегодня застрелил девочку, лишь бы мне не пришлось смотреть, как она страдает.

Да, я прекрасно понимаю, почему ты так поступил.

Малдер, если это помогло тебе забыть, хотя бы на секунду, значит, оно того стоило.

И тебе не надо извиняться.

Я оборачиваю вокруг себя его руки и спокойно засыпаю. Только в его объятиях я чувствую себя в безопасности.

А пробуждаюсь от своего застарелого кошмара: я убегаю через лес от пришельцев, чувствуя вибрацию чипа у себя в шее, и лихорадочно ищу Малдера. Мне нужно обнаружить его первой, раньше них. Я не могу допустить, чтобы его поймали. Малдер трясет меня, чтобы я проснулась, но сон и реальность смешиваются, и я только твержу ему, чтобы он поскорее уносил отсюда ноги. Беги, пока они не добрались до тебя, Малдер!

– Они уже давным-давно добрались до меня, Скалли. Слишком поздно куда-то бежать.

Не знаю, почему, но от этих слов я начинаю плакать, и из моего горла вырываются громкие рыдания, которые грозят перебудить всех в доме. Малдер обнимает меня – так же, как в ту ночь в бункере, словно пытаясь укрыть от призрака смерти. В конце концов я успокаиваюсь, но Малдер не отпускает меня и целует в шею, перебирая пальцами спутавшиеся волосы, затем прижимает ближе к себе, и его губы обхватывают и начинают легонько посасывать мой сосок, на что мое тело моментально отзывается вопреки моему желанию. Сейчас он не вслушивается в то, что я думаю, поэтому мне приходится сказать вслух:

– Малдер, нет. Ты слишком поторопился этой ночью. Пожалуйста. Я не могу опять… Мне больно. Хочешь, я…?

Он яростно трясет головой и опускается ниже, прокладывая дорожку из поцелуев к моему пупку, а потом – ниже. От этих ласк у меня на миг перехватывает дыхание. Малдер осторожно переворачивает меня на спину, его пальцы скользят по внутренней стороне моих бедер, снова и снова, снова и снова… Язык нежно касается моей натертой плоти, прижимается, лижет, очерчивает круги и заставляет меня издать еще несколько невольных криков. Это не вынужденная импровизация, скорее… Извинение. Подарок. Сейчас, доставляя удовольствие мне, Малдер одновременно может почувствовать свой вкус внутри меня, и судя по той нежности, что сквозит в его действиях, он воспринимает это как искупление за свой ранний поступок.

Но внезапно Малдер останавливается, вскакивает на ноги и опрометью вылетает из комнаты.

Это странно, если не сказать больше.

Вернись, Малдер. С тебя причитается оргазм. Или даже два.

Слышатся торопливый топот ног, и в мой спальный мешок забирается Малыш. Я пытаюсь прикрыться, но мальчик так испуган, что, кажется, вовсе не замечает моей наготы. А в соседней комнате что-то ударяется об стену: по звуку это «что-то» очень похоже на человека. Затем я слышу, как кулаки врезаются в тело: не знаю, кто кого бьет, но если они не прекратят, одному из них конец.

– Что происходит? – спрашиваю я перепуганного мальчишку.

– Гибсон подслушивал Малдера, – доносится детский голосок откуда-то со дна спальника.

О господи. Гибсон, видимо, даже не догадывается, какую ошибку совершил: Малдер же изобьет его до смерти. Я поспешно накидываю его рубашку и бегу на шум драки. Малдер задул светильник, поэтому мне приходится передвигаться на ощупь. Я окликаю Малдера, и звуки затихают. Откуда-то слева доносится чье-то тяжелое дыхание, и, протянув руку, я касаюсь мягкой, покрытой потом кожи Малдера.

– Отпусти его, Малдер. Это не Скиннер. Ему всего пятнадцать, и сейчас его заведет даже вид совокупляющихся кошек. Ты же помнишь, каково это – быть пятнадцатилетним, Малдер?

Видимо, да, потому что я слышу, что он встает и отходит в сторону. Гибсон по-прежнему лежит и хрипит, пытаясь вздохнуть, но я не спешу ему помогать.

Просто не хочу.

Малдер не единственный, кто зачерствел за эти годы.

Малыш спрятался где-то около нашей так называемой «кровати», и я ложусь на пол, раздумывая о том, что ждет нас дальше. Не попытается ли Малдер выплеснуть часть своего гнева на меня? Мне не вынести еще одного раунда секса под девизом «любовь-ненависть», и неважно, любит он меня на самом деле или нет. Я просто не смогу подняться завтра утром.

Что-то горячее капает мне на лицо, и я понимаю, что это слезы Малдера, притягиваю его к себе и внезапно чувствую, как все его тело безудержно содрогается в моих объятиях. Он зарывается лицом мне в шею и плачет, рыдая несколько часов кряду, но так и не говорит, почему.

О чем ты скорбишь, Малдер? О том, что слушал, как Скиннер занимался сексом со мной? О том, что сделал меня шлюхой? О том, что убил бы Гибсона за то, что тот повел себя, как ребенок? О том, что стал таким черствым? О том, что вспомнил себя пятнадцатилетнего и понимаешь, как далек ты теперь от того человека? О том, что потерял свою душу? Или обо всем сразу?

К утру Гибсона и след простыл: видимо, ему расхотелось продолжать путь с нами. На деревянном полу той комнаты, где они вчера сцепились, видны следы засохшей крови, но Малдер одевается слишком быстро, чтобы я успела понять, не ему ли принадлежала эта кровь. Меня спозаранку разбудил Малыш: растолкал еще до восхода и заявил, что боится темноты. Не ты один, мальчик, да и темноты тут хватит на всех. С избытком. На завтрак мы едим оленину и снова отправляемся в путь. Малдер, несомненно, замечает, как я морщусь от боли, когда сажусь в машину, но ничего не говорит. Даже не знаю, чувствует ли он себя виноватым.

И снова мы едем на запад.

***

Он увидел стопу божию на подножке ткацкого станка, и он стремился поведать об этом; и потому товарищи провозгласили его помешанным. Ибо человеческое безумие есть небесный разум.

Герман Мелвилл

***

Иногда я чувствовала, что Малдер слушает меня, видимо, проверяя, все ли со мной в порядке. Похоже, он не сразу сумел вычислить мое местонахождение после перехода в новую колонию, но потом стал появляться все чаще и чаще. Когда тот мужчина напал на меня, пытаясь изнасиловать, то, без сомнений, не кто иной, как Малдер отрезал ему руки и оставил тело в лесу, где его и нашли несколько месяцев спустя. Другие, кажется, пришли к тому же самому выводу, потому что тогда я впервые услышала все эти слухи о своем напарнике.

Бывший агент ФБР, обладающий даром читать мысли. Который боролся вместе с повстанцами во время первого нашествия и использовал свой дар, чтобы обвести пришельцев вокруг пальца (или наоборот – зависит от рассказчика). После этого он якобы побывал в каждой точке земли, даже пересекал океаны, а теперь искал какую-то женщину. Другие говорили, что он всего-навсего выслеживал жертву, за которую назначали самую высокую цену, или просто мстил кому-то. Если между колониями начиналась война, там непременно оказывался Малдер и приносил с собой смерть. Если требовалось перевезти что-то через всю страну, через «дурные земли», для этого лучше всего подходил Малдер. А еще легенды гласили, что он был самым жестоким человеком из всех живущих.

Я не знала, во что верить, и поэтому просто ждала. И, не имея возможности уйти, часто думала о том, вернется ли за мной Малдер. Но спустя несколько лет решила, что этому не бывать.

Зато рядом со мной был Скиннер. Колонии «451» и «Альфа» заключили какой-то договор, и в тот вечер, вернувшись домой от пациента, я увидела своего бывшего начальника сидящим на ступеньках моего дома.

– Прости, Скалли.

И все? Ты обманом затащил меня в постель, продал меня, как продают скотину, а теперь надумал извиниться? Я ничего не ответила – просто дала ему пощечину. Скиннер покорно принял удар и молча ждал, не захочу ли я повторить.

Ты обеспечивал мне безопасность и даже убивал ради меня, хотя знал, что я тебя не люблю и не полюблю никогда. Обнимал меня, когда мне было страшно, и занимался со мной любовью, чтобы оградить от этих страхов. А теперь говоришь «прости»?

Ты столько месяцев позволял мне верить, что Малдер где-то там, снаружи, ждет меня, дал мне лучик надежды, который скрашивал мое существование, когда весь мой мир рухнул. И за все это ты хотел лишь секса, пусть никогда не забывал доставить удовольствие и мне, а теперь говоришь «прости»?

Он был прав, у меня чесались руки ударить его еще раз. И еще. Я даже не знала, кто или что внушило мне такую ярость. Вряд ли Скиннер.

– Ты должна знать: Малдер ищет тебя. Я помогу ему, чем смогу, но его больше нет в окрестностях «Альфы». Прости меня, Скалли. Я просто хотел, чтобы тебе ничего не грозило.

Мы молча смотрели друг на друга несколько секунд, а потом он отвернулся.

– Скиннер? – Он помедлил. – Я не была несчастна. И всегда была в безопасности. Ты сдержал данное Малдеру слово.

Это единственное, что я смогла произнести, чтобы хоть как-то дать понять, что прощаю его.

Скиннер ответил мне кивком и, надев капюшон, ушел в одинокую дождливую ночь. Мне пришлось зайти внутрь и запереть дверь, чтобы сдержаться и не побежать вслед за ним и той иллюзией безопасности, что покидала меня навеки вместе с этим человеком.

Вселенная не смогла бы возникнуть из столь многообразных и несочетаемых составляющих, не будь в мире некой Силы, которая свела их все в одно. И она же удержала вместе, сплела в нечто единое, не дав всем этим разрозненным и противоречивым элементам уничтожить и разорвать на части гармонию целого, сумев примирить их между собой. Такой устоявшийся порядок вещей не мог бы продолжать существовать, не мог бы развиваться в пространстве и времени, действуя столь разнообразно, и принимать столь многочисленные формы, не будь единой незыблемой Силы, которая управляла бы всеми этими процессами. И эту Силу, отвечающую за все, что меняется в мире, и за все, что остается неизменным, я называю понятным нам именем – Бог.

Боэций (480-575 гг.)

– Теперь ты моя мама? – спрашивает мальчик, когда мы пересекаем границу Юты и Невады, где до сих пор стоит табличка со словами «Добро пожаловать». Здесь, в пустыне, нас нагнали было несколько машин, но, увидев за рулем Малдера, водители резко сбросили скорость и остались позади. Они держались на безопасной дистанции, а мы мчались на всех парах, выжимая из «хамви» все возможное.

Его мама? А ведь так оно, пожалуй, и есть. Я всегда хотела сына, точнее, сына от Малдера. Маленького мальчика с такими же, как у него, зелеными глазами. Кто бы знал, как все повернется…

– Вот здорово! Малдер тоже целыми днями только о тебе и думает.

– Пожалуйста, не надо слушать мои мысли без разрешения. Это неприлично.

Мальчик явно смущен и немедленно прерывает это занятие. В отличие от Малдера.

– Ладно, как скажешь. Просто интересно. Малдер так долго пытался тебя купить, и мне было ужасно любопытно, какая ты.

Я замечаю, что Малдер бросает на Малыша предупреждающий взгляд. У моего бывшего напарника на щеке красуется здоровенный синяк: видимо, Гибсону все-таки удалось зацепить его разок.

– Не надо, Малдер, пусть говорит. Все в самом деле так и было?

Малдер кивает, не отводя взгляда от дороги.

– Они не хотели тебя отпускать, что бы я ни предлагал. Я пытался добиться своего много лет. Но с таким количеством охраны увести тебя силой было невозможно. Не мог же я в одиночку сражаться со всей колонией.

Интересно, «много лет» – это сколько? Меня не хотели отпускать из колонии «451», или Скиннер тоже дал ему от ворот поворот? Продолжал со мной спать, для надежности заперев в бункере, чтобы я все это время понятия не имела, что Малдер хочет меня вернуть? Мне вспоминается тот деревянный ящик, который принес с собой Малдер. Тот, что стоял у его ног на крыльце моего дома.

– И на что же ты меня в итоге обменял, Малдер?

– На голову одного человека, – бойко отвечает мне голосок с заднего сиденья, но докончить фразу не успевает, поскольку Малдер немедля затыкает ему рот свирепым взглядом и последним оставшимся яблоком.

Проходит еще несколько часов, и Малдер поворачивает на юг. Теперь мы едем вдоль береговой линии. Калифорния. Обед проходит в молчании – точнее, в беззвучной перепалке между Малдером и мальчишкой. Надо бы его наконец уже как-нибудь назвать.

– Хочу быть Барни (2). Я о нем столько слышал, – говорит мальчик с набитым ртом.

Господи. Человечество почти полностью уничтожила ядерная война и нашествие инопланетян, но Барни воистину неистребим. Надеюсь, у меня есть право голоса?

– Джон Доу. Малдер думает, что это хорошее имя.

Пусть будет Джон. Сойдет.

А ну-ка выметайся из моей головы, Джон.

***

Точно так, как не знаешь ты, откуда стало дыханье

И кости откуда в беременной утробе,

Так не знаешь ты дел бога, создающего всё.

Екклесиаст, 11:5

***

Малдер искал меня. Малдер меня искал.

Благодаря этим словам я обрела надежду на несколько недель. Но недели превратились в месяцы, а он так и не появился.

Время от времени ко мне приходили люди, обитавшие снаружи, и просили помочь выторговать что-нибудь у лидера колонии. Я каждый раз допрашивала их всех с пристрастием: не встречали ли они высокого темноволосого мужчину по имени Малдер? Который искал меня? И неизменно получала в ответ одно и то же: качание головой и пустой взгляд. Не иначе как взамен на возможность посетить врача все визитеры клятвенно обещали не отвечать ни на какие подозрительные вопросы.

А может, они ни о каком Малдере понятия не имели, и это давала о себе знать моя паранойя.

А может, Скиннер лгал.

Ему это было не впервой.

Потом снаружи привели молоденькую шлюху: наверное, кто-то из сторожей пожалел ее и впустил внутрь. Я видела, как она тайком всовывала моему помощнику, а точнее – охраннику – свои украшения. Платила за какие-то услуги.

Она хотела сделать аборт.

Нет. Вариант оставить ребенка она даже не рассматривала.

Я не могла спросить ее о Малдере в присутствии охранника, который стоял и ухмылялся во весь рот, надеясь, что потеха только начинается, и я вот-вот заставлю девчонку раздеться, чтобы осмотреть.

Отказ привел женщину в полное отчаяние, и мне стало ее до боли жаль. Я смотрела на стоящую передо мной хрупкую миниатюрную фигурку и думала о том, что вполне могла бы и сама оказаться на ее месте, сложись все несколько иначе. Она слишком нежная, чтобы выжить в этом новом мире, а под грязью скрывалось красивое, с тонкими чертами лицо, но так будет недолго.

Если бы не Малдер и не Скиннер, эта участь не миновала бы и меня.

Когда охранник повернулся к нам спиной, я взяла со стола половину украшений, которыми расплатилась женщина, и всучила ей. По-хорошему, ей следовало вернуть и остальные, но об этом глупо было даже мечтать. Я и так сделала все, что могла, пользуясь тем, что этот придурок, к счастью, толком не умел считать.

– Возвращайтесь в срок, я приму ребенка, – сказала я женщине.

По ее красноречивому взгляду я поняла, что она вряд ли вернется.

Но, как ни странно, она все-таки действительно объявилась несколько месяцев спустя. Роды уже начались, у женщины открылось кровотечение. Через пять часов у нее родилась здоровая девочка с каштановыми волосами и красивыми зелеными глазами на сморщенном покрасневшем личике. Все прошло отлично.

Не успела я даже обмыть ребенка, как его мать уже пыталась встать и одеться. Я велела ей лечь: по крайней мере одну ночь она вполне могла провести внутри, в тепле. Нет, она заявила, что уходит. А перед этим что-то вложила мне в руку и сказала, что это для меня, за помощь. И ушла. Одна, без младенца.

Я попыталась догнать ее, но меня остановил охранник. Если она не станет кормить ребенка, он умрет. Кому захочется возиться с отпрыском шлюхи и поить его из бутылочки козьим молоком? А других кормящих матерей в колонии не было.

Я могла бы оставить ее себе.

Да, вполне могла бы. Красивую маленькую девочку с глазами, как у Малдера.

И тогда я разжала руку, чтобы посмотреть на подарок. Наверняка какой-нибудь безвкусный браслет. Но нет, вместо этого я увидела простые мужские часы с разбитым стеклом. В Прошлом такие продавались на каждом углу.

И Малдер тогда носил точно такие же.

Я торопливо перевернула их, чтобы проверить, нет ли сзади надписи – какой именно, я сама не знала. Откуда мне знать, что могло быть выгравировано на часах Малдера? Ничего, пусто. Я попыталась вспомнить, не такие ли я видела на нем в последний раз. Он ведь постоянно их ломал и разбивал. На нем вообще были часы тогда, в бункере?

Охранник, заметил, что я что-то верчу в руках, и отобрал их у меня, равнодушно бросив, что плата предназначалась для колонии, а затем засунул в карман. Нет, возразила я, это подарок лично для меня, колонии уже заплатили! Но он их все равно не вернул.

Тогда я попыталась отобрать часы у этого осла силой.

У меня почти получилось, Малдер. Я ведь когда-то была федеральным агентом. Мне даже удалось несколько раз врезать ему, а младенец тем временем жалобно орал во всю мочь. Но у него было оружие. А у меня – нет. Мне просто не хватило физической силы. Не говоря уж о том, что он мог потом черти что наговорить обо мне в отместку.

Я сделала то, что первым пришло мне в голову. Увернулась от охранника, пулей выскочила в дверь и отыскала Грейнджера. Я кричала и умоляла, а он клялся и божился, что достанет любые часы, какие моей душе угодно. Вся колония собралась поглазеть на наш спор, а я потащила его обратно в дом, где жила и работала. К черту их всех, мне нужны были эти часы.

Дом был подозрительно тих к моменту моего возвращения, почему-то младенец больше не плакал. Я поняла, почему, когда увидела охранника, как раз швырнувшего пустой шприц в корзину, и ребенка, стремительно бледневшего у меня на глазах. Я проверила девочку, но она была уже мертва: одного пузырька воздуха, попавшего в кровеносный сосуд, а оттуда – в сердце, хватило, чтобы ее умертвить.

Я успокаивала себя тем, что ей просто выпала на долю быстрая смерть вместо долгой и мучительной. И, тщетно пытаясь сохранить лицо, сползла на пол, держа на руках тело девочки с глазами, как у Малдера.

– Отдай ей эти чертовы часы, – прорычал Грейнджер.

Этот идиот с размаху швырнул часы в мою сторону с такой силой, что стекло треснуло от удара об пол. А уходя, метким ударом выбил у меня из рук младенца. Я просто прижала разбитые часы к груди и плакала, пока не кончились слезы.

Нет, это не ребенок Малдера: он бы так со мной не поступил. У матери младенца тоже были каштановые волосы и зеленые глаза. Но часы наверняка его. Наверняка.

Наверняка.

***

Почему мы требуем, чтобы вселенная открыла перед нами свои секреты? Что не дает нам покоя? Не связано ли это с нашей потребностью ухватить смысл существования, его целостность и дать определение реальности, вещам, всему нашему миру и месту человека в нем? Не эти ли ответы мы пытаемся найти среди бесчисленных звезд? И блуждаем, день за днем, в не поддающейся измерению вселенной, пытаясь постичь ее бесконечность, в однажды начатом долгом и трудном путешествии в область неизведанного.

Джулиан Джейнс

***

К моему удивлению, и часа не проходит, как Малдер снова останавливается. Мы находимся в каком-то крохотном безымянном городке, где нет ничего, кроме заброшенной заправки, пары магазинчиков и нескольких домов. Малыш Джон выпрыгивает из машины и исчезает где-то между строениями. Должно быть, знает, что тут – ни души и, скорее всего, безопасно.

– Да, здесь безопасно, Скалли, – заверяет меня Малдер.

Он заправляет «хамви» дизельным топливом и складывает в багажник несколько канистр с бензином и водой про запас. Закончив, Малдер берет меня за руку и увлекает из этого укромного местечка за магазином, где были спрятаны припасы, куда-то дальше, прямо через бурьян. Вскоре моим глазам открывается стоящая неподалеку старая каменная церковь. Малдер распахивает передо мной дверь, но сам остается в холле.

Перекрестившись, я встаю на колени. Я так давно не была в церкви, что даже не знаю, с чего начать, но заученные еще в детстве слова сами срываются с уст. Я молюсь за маму, Билла и Чарльза – живых или мертвых, молюсь, чтобы они обрели покой. Молюсь за Малдера, за мальчика, который только что достался мне в сыновья, и за друзей, которых бросила, – Фрохики и Лэнгли. И даже за Скиннера. За Ахава, Мисси и Байерса и многих других, кого уже давно нет на этом свете.

Медленно, шаг за шагом, Малдер приближается ко мне. Я чувствую, что он совсем рядом, за спиной, и, оглянувшись, без слов приглашаю его присоединиться. Он лишь качает головой.

Теперь уже я беру Малдера за руку и веду за собой. В церкви еще остались свечи, и я подношу к одной из них его зажигалку. Крохотное пламя, кажется, вот-вот погаснет, но все же справляется с потоком воздуха и продолжает гореть. Малдер ставит свечу в предназначенное для нее место под иконой Богоматери и спрашивает, о чем мы молились.

– О спасении, – говорю я, и мы уходим, притворив за собой тяжелую покореженную дверь.

Когда мы добираемся до машины, я начинаю раздумывать, как же мне теперь зазвать обратно Малыша Джона. Даже в этом опустевшем городе мне кажется довольно глупой затея стоять посреди дороги и орать «Малыш!»

Впрочем, я не успеваю даже додумать эту мысль до конца, как он появляется собственной персоной на одной из улочек, изо всех сил крутя педали двухколесного велосипеда с двумя дополнительными маленькими колесиками. Я бросаю быстрый взгляд на Малдера и замечаю, что он почти улыбнулся. Мне определенно нравится его способ подозвать сына: если бы все папаши были медиумами, как он, в «Уол-марте» не стоял бы такой шум. В Прошлом.

Мальчик, запыхавшись, подъезжает к нам и улыбается, заметив, что Малдер без споров загружает велосипед в машину.

Солнце садится, когда мы съезжаем с главной дороги к виноградникам, раскинувшимся на невысоких холмах. Как ни странно, Малдер решается включить фары: судя по всему, эти места ему хорошо знакомы. А еще через сорок пять минут мы останавливаемся у какой-то хижины на отшибе. Теперь вся Америка, можно сказать, на отшибе, но это место – настоящая дыра даже на фоне всего остального. Мы заходим внутрь, Малдер щелкает выключателем, и – чудо из чудес! – загорается свет. Значит, в хижине есть электричество.

Из крана на кухне течет вода, а в кладовой столько консервов, что хватит на десяток лет. Внутри дома есть душ и туалет. Открыв шкаф, я обнаруживаю там неплохую одежду для меня и мальчика и несколько комплектов постельного белья впридачу. Большая кровать внизу и одна чуть поменьше, наверху, уже застелены. В центре кухни стоит печка, на которой можно готовить, а на столе в качестве средства связи – простенькое радио. На заднем дворе сложены дрова, у входа висит ружье. В ящиках лежат игрушки, на полках стоят книги.

Это дом Малдера. Он вез меня в свой дом.

Я снова дома. Мы дома. Малдер, я и Малыш Джон.

Я улыбаюсь Малдеру и вижу, что его глаза радостно загораются в ответ.

– Здесь ты будешь в безопасности, Скалли, – вот и все, что он говорит.

Мы ложимся на большой кровати, а Малыш Джон наверху. На ночь я надеваю шелковую рубашку, которую нашла в шкафу. Она все еще пахнет магазином «Victoria’s Secret». Малдер проводит по ней руками, задевая шершавой кожей нежную ткань, и целует меня. Мы занимаемся любовью, не торопясь – так, как мне всегда хотелось. А в мужчине, что обнимает меня сейчас я наконец вижу своего Малдера.

Когда я просыпаюсь, его нет – ни в доме, ни в моей голове, а рядышком со мной спит Малыш Джон. «Хамви» стоит во дворе – по-прежнему с полным баком бензина. Наши вещи так и остались на столе – там же, где вчера положил их Малдер. Сначала я думаю, что он отправился на охоту, но Малыш Джон говорит, что он не вернется. Ни записки, ничего. Его просто нет.

И вдруг я понимаю, что в шкафах нет одежды для Малдера, а на полках не стоит книг, которые он стал бы читать. Он вообще не собирался оставаться в этом доме. И, наверное, не хотел даже ночевать здесь вчера. А затем я внезапно осознаю, что так ни разу и не сказала вслух, что люблю его, а теперь уже слишком поздно. Малдер спас меня от пришельцев, купил мою безопасность ценой собственной души, а я так и не смогла заставить себя произнести эти жалкие три слова. В который раз мне не удается совладать со вставшим в горле комом, и все оставшееся утро я провожу в рыданиях.

Спустя несколько дней я ставлю чайник, чтобы вскипятить воду на кофе, и то и дело поглядываю в окно. Малыш Джон тоже хочет попробовать. Конечно, почему бы нет? Четырехлетка (почти уже пятилетка, по его словам), который видел, как убивают людей, и слушал мысли Малдера, уж точно не умрет, если выпьет чашку сильно разбавленного кофе.

Мы сидим в кресле-качалке на крыльце, а над холмами встает солнце, заряжая батареи на крыше.

– Он не вернется в ближайшее время или не вернется вовсе, Джон?

– Он еще не сам знает. Сомневается, что ты его простишь.

– За что? – Я бы простила Малдеру что угодно.

– Ой, да за кучу всего! За то, что он помог пришельцам ловить людей, чтобы они никого не трогали в том бункере. За то, что тебя бросил. И еще очень переживает из-за того человека, который занимался с тобой сексом. И из-за того, что убил кучу людей. Особенно того мужика, который с тобой спал.

Того мужика? Скиннера? Малдер убил Скиннера?

– Ага. Это его голова была в коробке. Ой, прости. Я больше не буду подслушивать.

Кофе остывает у меня в руках, а я сижу, как громом пораженная. Малдер убил Скиннера, чтобы вызволить меня: эту сделку он заключил, чтобы лидер колонии «451» смог захватить бункер и «Альфу». Малдер убил своего друга, отрубил ему голову и принес ее Грейнджеру в коробке, как подарок.

Да, он и вправду был готов на все, чтобы меня вернуть.

Перед моими глазами всплывает картина из прошлого: Скиннер стоит под дождем и просит у меня прощения. За все.