Текст книги "Антиутопия (ЛП)"
Автор книги: prufrock's love
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
То, что он до сих пор довольно ласков со мной, не значит, что так будет и впредь. Я приучена замечать опасность сразу, если на то есть основания.
Господи… Что же с ним случилось?
Малдер возвращается к дому, приглаживая все еще влажные после купания волосы, и открывает капот стоящего во дворе пикапа «шеви», а мальчик, усевшись на левое крыло, молча протягивает ему инструменты и внимательно следит за работой. Он быстро подправляет что-то, и мотор, прокашлявшись, оживает. Надо же, мой Малдер не мог починить даже протекающий кран. Женщина подносит ему тряпку, чтобы утереть пот с лица, и стакан. Мне воды не предлагают. Очевидно, она меня терпеть не может. Неудивительно, на ее месте я бы себя тоже невзлюбила.
Сейчас уже день, до заката осталось всего несколько часов. Я не хочу проводить здесь ночь, Малдер, только не в одном доме с ней. Не хочу лежать и слушать из-за стенки, как ты занимаешься с ней сексом. И не хочу, чтобы она с ненавистью подслушивала, как ты занимаешься сексом со мной. Пожалуйста, только не напоминай мне таким образом, что я принадлежу тебе точно так же, как она. Последнюю мысль я стараюсь подумать как можно «громче».
Со стороны кукурузного поля появляется какой-то человек, тоже показавшийся мне знакомым. В одной руке он, как и все теперь, держит ружье, а другой руки нет, и пустой рукав безвольно болтается в такт его шагам. Крайчек. Интересно, хорошо ли он стреляет одной рукой? Мужчины обмениваются мрачными взглядами, а тот мальчик, что постарше, подбегает к Малдеру и прячется у него за спиной. Крайчек искоса смотрит на меня, и Малдер в качестве предупреждения кладет руку на кобуру. Наш давний враг оборачивается и, не сказав ни слова, вновь исчезает среди кукурузы, а малыш бежит за ним. Видимо, Малдер стреляет лучше. Мне и в голову не пришло в тот момент волноваться о том, что он сам может предложить меня другому мужчине. Малдер не из тех, кто любит делиться.
Женщина приносит мне на проверку грязного младенца, девочку. Я объявляю ее здоровой, но немного недокормленной. Женщина кивает и возвращается в дом, с грохотом захлопнув за собой дверь и так и не заговорив со мной ни разу. Стоило бы проверить и ее состояние, и здоровье других детей, но меня об этом не просят. Малдер заводит машину, я сажусь внутрь, несказанно благодарная ему за решение уехать, и не задаю никаких вопросов, зная, что все равно не хочу слышать ответы. Старший ребенок перелезает прямо через меня на заднее сиденье и устраивается там, с забавной неуклюжестью пристегнув ремень.
А Малдер молча направляется по шоссе в сторону исчезающего солнца.
Мы проводим ночь в очередном заброшенном доме: мальчик засыпает, свернувшись калачиком у меня на груди, а Малдер прижимается ко мне сзади. Это выглядит какой-то дикой пародией на дружную семью. На мгновенье у меня мелькает мысль, что Малдер, возможно, просто ждет, чтобы я привела себя в порядок перед сексом, но, кажется, дело не в этом. Может, он и вовсе не думал о том, чтобы заняться со мной любовью. Сама не знаю, что было бы предпочтительнее. Я до сих пор не выяснила, как зовут мальчика и с какой стати он вообще поехал с нами. Как и Малдер, ребенок почти ничего не говорит.
Утром путь возобновляется, и мы снова едем на запад. Я уже вижу вдали, на горизонте, серые очертания Скалистых гор. Мили пролетают одна за другой, воздух постепенно остывает, и шорох шипованных шин об асфальт понемногу убаюкивает меня.
***
Изучение черных дыр наводит на мысль о том, что Бог не только играет в кости, но порой бросает их туда, где никто не видит.
Стивен Хокинг
***
Бункер походил на военный корабль: огромная куча железа, выкрашенная серой краской. Снаружи не проникало ни единого звука, который подсказал бы нам, что там происходит: продолжается ли сражение или планета уже пала. Малдер сказал, что корабли заняли свои места и вскоре должны были приступить к сбору «образцов». Такое слово он использовал, и, стало быть, в таких терминах думали о нас пришельцы. Повстанцы проигрывали. Люди умирали. Малдер, закрыв глаза, перебирал, словно радиостанции, чужие мысли, но не смог «найти» мою мать и братьев. Впрочем, это ничего не значило: мыслей было слишком много, а он только слышал их, но не всегда знал, кому они принадлежат.
В бункере хватило бы места и припасов на несколько сотен человек, но нас был всего-то десяток. Судя по всему, снова наступила ночь. Ориентироваться можно было только на часы: внутри бункера отличить день от ночи не представлялось возможным. Мы бесцельно бродили по коридорам, пытаясь разобраться в этом лабиринте. Малдер увел меня в комнату на этаже, который полностью принадлежал нам, и я без возражений последовала за ним. Это и стало первым сделанным мной шажком на пути к тому, чтобы превратиться в собственность. Когда дверь захлопнулась, я села на кровать, закрыла лицо руками и заплакала.
Мне было стыдно проявлять такую слабость, но еще труднее – сдерживаться дальше. В последние часы стряслось столько всего, что события не успели уложиться у меня в голове, и мне безумно хотелось забыться хоть ненадолго.
Пока я буквально содрогалась от рыданий, Малдер нежно обнимал меня, и по его щекам тоже время от времени катились слезы. Я чувствовала его у себя в голове: нежное, осторожное давление. Мягкая попытка разобраться, как я себя чувствую, и более настойчивое желание услышать мои мысли. Он явно ощущал мое горе, мое потрясение, но его эмоции оставались для меня загадкой. Лишь рано утром я наконец забылась, положив голову Малдеру на грудь, но вновь проснулась, услышав, как он внезапно подскочил и шумно выдохнул.
– Они затихли.
– Кто затих? – шепотом спросила я, как будто пришельцы могли услышать нас на глубине пятнадцати метров под землей, сквозь шесть метров бетона и стали.
– Мысли… Внезапно стало очень тихо. – Малдер вслушивался в темноту, пытаясь настроиться на нужную волну и понять, что происходит. – Грибовидные облака, Скалли… Это ядерные взрывы. Они уничтожили города.
– Инопланетяне?
– Нет, мы сами.
Господи, каково это – слышать, как умирают миллионы людей? …
– А пришельцы все еще здесь?
– Да… Им нужен я. Они ищут меня.
– Зачем, Малдер?
– Знают, что я их слышу. Хотят, чтобы я помог им общаться. Но не могут меня найти и поэтому… поэтому ищут тебя. По чипу, который у тебя в шее. Я их слышу. Пока они еще не вычислили, где ты, но вычислят, и скоро. Они не смогут использовать тебя в своих целях, ведь ты вакцинирована, как и я. Ты нужна им только затем, чтобы добраться до меня.
Ему придется бежать, придется бросить меня, чтобы его не нашли Серые. Вот только куда? Мы же заперты за тоннами стали.
Только несколько лет спустя я вдруг осознала, что ни разу даже не подумала сама покинуть бункер и отвлечь внимание пришельцев на себя, чтобы Малдер мог остаться там.
– Взрывы все еще звучат, Скалли. Города пылают. В этой сумятице у них пока нет времени меня искать. У нас есть еще несколько часов, а потом мне придется уйти.
Больше было не о чем разговаривать. Мы сидели вдвоем в пустой, темной комнате с голыми бетонными стенами на слишком узкой и слишком короткой кровати. И я поцеловала его. Не так, как мне мечталось раньше, а жадно, страстно, испуганно, как утопающая. Мне отчаянно хотелось зацепиться за что-то – что-то нормальное, что-то постоянное, что-то надежное. Мир менялся прямо на моих глазах и так быстро, что все эти перемены пока просто не укладывались у меня в голове.
Малдер вел себя гораздо нежнее и целовал меня так, будто пробовал на вкус изысканный десерт. Он начал заниматься со мной любовью так же, как прикасался ко мне все эти годы – осторожно, шаг за шагом исследуя новую территорию и ожидая моей реакции, прежде чем продолжить. Он задавал темп и действовал, а я послушно подчинялась, как перепуганная девочка-подросток, отдающая свою девственность соблазнившему ее учителю. И в конце концов Малдер перестал надеяться, что я начну участвовать в процессе так же активно, как он сам, и уложил меня на грубые простыни, благоговейно оглядывая мое тело, запоминая каждый сантиметр, прекрасно зная, что может никогда не увидеть его снова. Я никогда не думала, что стану вести себя в постели с ним настолько пассивно, но в ту ночь не в состоянии была дать ему больше. Несмотря на не самый подходящий момент, я никак не могла просто отпустить его, даже не попытавшись показать, как сильно его люблю.
Так я себя утешала – заверениями в том, что мною движет лишь любовь.
Меня не оставляло ощущение, что Малдера отвлекают мысли, звучащие в него в голове, отвлекают эти непрекращающиеся крики за стенами бункера. Отвлекают и отнимают у меня.
– Здесь только я, Малдер. Войди в меня, – прошептала я, и давление у меня в голове усилилось, пока я не сумела заставить себя перестать прислушиваться к собственным мыслям. Мое тело ответило на его вторжение краткой вспышкой боли, и Малдер, словно пытаясь загладить вину, коснулся моих губ своими. Я остро ощущала обуревавшие меня эмоции, но в моем сознании не осталось места для их осознанного восприятия: никакого осмысления – никаких сомнений. Женщину, которая никогда не могла полностью отрешиться от своих мыслей и целиком отдаться сексу, это должно было бы напугать своей новизной, но я уже не могла чувствовать страх. Только мучительную смесь боли и наслаждения, накатывающую на меня, словно волны, одна за другой. Малдер разделял со мной мое удовольствие, что только усиливало его собственное, а я позволила ему просто играть на своем теле, как на скрипке. Он кончил, потому что чувствовал, что кончаю я, и наоборот. Круг замкнулся.
Когда мы оторвались друг от друга, Малдер продолжал слушать мои мысли. Мои страхи. Мои желания. В ту ночь он познал меня целиком.
– Они нашли тебя, Скалли, и скоро будут здесь. – Услышав эти слова, я немедля вскочила: Малдер, уже одетый, сидел на краю кровати. – Я люблю тебя. И попрошу Скиннера о тебе позаботиться. Оставайся с ним. Я слушал всех: здесь нет никого надежнее него. Он не даст тебя в обиду, но… ты ему нравишься, Скалли. Делай, что он скажет, хорошо? Я приду за тобой, как только смогу. А до того времени – просто постарайся выжить. Любой ценой. Неважно, какой. Я не стану задавать вопросов.
Тысяча мыслей наводнили мой разум. Нет, не бросай меня… Беги, Малдер, главное – чтобы они тебя не поймали… Возьми меня с собой… Я не хочу оставаться со Скиннером, я хочу быть с тобой… Я сама могу о себе позаботиться… Когда… когда ты сможешь вернуться? Быстрей, уходи быстрей… Я тоже люблю тебя, Малдер… Пожалуйста…
Но он уже ушел: из коридора до меня донесся звук его затихающих шагов. Я побежала за ним, надеясь догнать, и услышала, что Малдер говорит со Скиннером.
– Позаботьтесь о ней, сэр. Я уже знаю, что происходит с женщинами снаружи, и не хочу, чтобы Скалли оказалась на их месте. Я сделаю все, чтобы пришельцы до вас не добрались, но благополучие Скалли – ваша ответственность. Только ваша. Не позволяйте никому… Берегите ее, сэр.
Судя по его следующим словам, Малдер услышал мои мысли.
– Прости, Скалли. Иди обратно, это лишнее для твоих ушей. Выживай. Никаких вопросов.
Вернувшись в промозглую комнату, я легла на все еще влажную простынь и, свернувшись калачиком, тихо заплакала. Где-то в конце коридора лязгнула двадцатитонная дверь, а потом с гулким стуком закрылась.
***
Отнюдь не в кости играет Бог со Вселенной, а ведет неописуемо сложную игру, которую сам же и придумал. И если взглянуть на это с точки зрения других участников (то есть просто нас всех), то она гораздо больше напоминает разновидность покера, в который играют при неограниченных ставках в абсолютно темной комнате перевернутыми картами, причем с крупье, который вообще не объяснил вам правил и все время загадочно улыбается.
Нил Гейман и Терри Пратчетт
***
Мы останавливаемся за каким-то зернохранилищем, чтобы перекусить и дать непоседливому мальчишке размять ноги. Я спрашиваю, как его зовут, а Малдер тем временем огромным охотничьим ножом режет для ребенка яблоко, предварительно счищая кожицу. Так всегда делала моя мать. Он в ответ только пожимает плечами, не сводя с меня своих больших, слишком взрослых зеленых глаз.
– Просто Малыш, – отвечает Малдер, а тот кивает, так и не издав до сих пор ни единого звука. Впрочем, Малдер, кажется, и без слов прекрасно понимает, что нужно мальчику (и мне), хотя, на мой взгляд, с количеством еды, которую он пытается скормить мальчишке, вышел явный перебор. Прихватив ружье, Малдер исчезает в высокой траве, перемежающейся редкими рядами кукурузы. Примерно через двадцать минут звучит выстрел, и в траву падает огромный гусь. Наш будущий ужин.
– Не бойся, он тебя не обидит.
Стало быть, мальчик все же не немой. Надо же, а я уж думала, что умение говорить превратилось в утраченное искусство. Его слова – неторопливые, взвешенные – этому ребенку явно не по возрасту и сразу воскрешают у меня в памяти Гибсона Прайса.
– Он везет тебя в безопасное место. Ты ему нравишься.
– Ты что, слышишь мысли, как он? – спрашиваю я, и мальчик в забавном, по-детски преувеличенном жесте кивает головой, прямо как настоящий четырехлетка. Самодовольная ухмылка появляется у него на губах, а в глазах загорается шаловливый огонек. Этот ребенок очень напоминает мне кого-то из Прошлого…
Малдера. Он напоминает мне Малдера.
Это его сын.
Второй малыш и младенец – дети Крайчека или еще какого-нибудь мужчины, но этот ребенок – определенно сын Малдера.
Малдера и той шлюхи.
Второй выстрел, и еще одна птица шлепается о землю. Малдер, судя по всему, голоден. Вернувшись, он закидывает жирных гусей в багажник машины, и мы вновь трогаемся в путь. На запад. Все дальше и дальше.
***
История ученого, который живет верой в силу разума, походит на дурной сон. Взобравшись на горы незнания, он, кажется, вот-вот вскарабкается на самый верх высочайшего пика, но, преодолев последнее препятствие, встречает там богословов, которые сидят на этой вершине уже несколько веков.
Роберт Ястров
***
Первой проблемой, настигшей обитателей бункера, стала смертельная скука. Делать было совершенно нечего, дни уныло тянулись один за другим, перетекая в недели, а потом – в месяцы. Фрохики готовил, Скиннер и Байерс следили за генератором и станцией водоснабжения, но все остальные категорически не знали, куда себя деть. Я попыталась поначалу делать работу на кухне, но после первого же раза была отстранена по итогам анонимного голосования. С ума сойти, до чего же мне «повезло» – оказаться запертой в одном бункере с Ньютом Гингричем и Пэтом Робертсоном (4). Неужто Скиннер не мог отыскать кого-нибудь поинтереснее? Где бы Малдер ни был, он наверняка по полу катался от смеха.
Лэнгли пытался настроить ноутбук и подключиться к местной допотопной системе связи, но так и не обнаружил сигнала. Больше не существовало сетей, к которым мог бы подсоединиться модем, не осталось ни одной станции общественного или кабельного телевидения. Но вскоре Лэнгли умудрился починить старое любительское радио. Каждую свободную минутку Стрелки перебирали частоты в поисках хоть каких-нибудь признаков жизни – прямо как проект SETI (5), а я частенько составляла им компанию и, изнывая от скуки, уныло вслушивалась в помехи. В один прекрасный день я по обыкновению сидела вместе с парнями и предавалась мечтам, когда внезапно услышала крик Лэнгли:
– Это же Рэнди! С вас, говнюки, миллион долларов!
Сквозь треск послышался мужской голос:
– Вот он, прямо здесь, я его использовал в качестве туалетной бумаги…
Джеймс Рэнди (6). Знаменитый скептик. Мой герой и заклятый враг Малдера. Это его голос сейчас доносился из динамиков – наша единственная связь с миром, оставшимся за этими взрывозащитными дверьми. Из радио лился голос Джеймса Рэнди, а я сидела за завтраком рядом с Пэтом Робертсоном, накануне проиграв Ньюту Гингричу в пятикарточный стад (7) последнюю пластинку жвачки. Да, у Бога определенно своеобразное чувство юмора…
По словам Рэнди, пришельцы, кажется, уже собрали все образцы «хомо сапиенс», которые намеревались взять с собой. Летающие тарелки исчезли, а вместе с ними – безликие повстанцы. Крупные города лежали в руинах, и Рэнди со времен Прошлого так и не встретил пока ни одного живого человека. Когда началось вторжение, он плыл на лодке вместе со своей собакой и две недели спустя вернулся на берег, где и обнаружил, что ни его дома, ни семьи больше нет. Они остались вдвоем – он и его старый пес – и, обустроившись в башне маяка у океана, терпеливо ждали.
И тут же, сама собой, родился вопрос: сидеть и дальше в бункере или выйти наружу? Скиннер и Стрелки проголосовали за то, чтобы остаться, но все остальные мечтали скорее выбраться оттуда. Меня вообще никто не спросил: общество в тот момент уже менялось.
Наконец было принято компромиссное решение – отпереть замки, но остаться внутри. Скиннер и Байерс открыли тяжелую серую дверь, навалившись на нее всем своим весом. Петли заскрипели, и новый мир предстал перед нами во всей своей красе.
Снаружи не осталось ничего живого, кроме оленей, пасущихся в руинах курорта, и собак, разыскивающих своих хозяев. Людей не было. Малдер оказался прав: мир словно внезапно затих.
Мы оказались в довольно выгодном положении во всех смыслах этого слова. Во-первых, у нас всегда оставалась возможность спрятаться в нашей непроницаемой «крепости». Во-вторых, у меня было медицинское образование, у Стрелков – техническое, а у Скиннера и нескольких его друзей – военная выучка со времен службы на флоте. Ну, а у политиков… что ж, у них было множество мнений и идей. Города поблизости уцелели во время взрывов, а значит, радиация не представляла угрозы. А нам теперь предстояло отстроить себе новое жилище.
Конечно, не мы одни знали про бункер. Вскоре из лесов и с дорог, ведущих к долине, стали появляться мужчины с оружием в руках и с рюкзаками на спине. Некоторые из них происходили из этих краев и прожили всю жизнь в горах, другие были в Прошлом военными, которым удалось пережить взрывы, восстания и пчел. За шесть месяцев в колонии «Альфа» осело больше сотни человек, и ежедневно прибывали все новые и новые. Альфа-самцы. Название говорило само за себя: Скиннер никогда не был тихоней.
Разумеется, я взрослая, вполне самостоятельная женщина и могла постоять за себя. И, разумеется, не все мужчины на планете – маньяки-насильники. Но тот факт, что я была в колонии единственной женщиной, отнюдь не облегчал мне существование и со временем вынудил замкнуться в себе. Стоило лишь на секунду замешкаться, как откуда-то, словно по волшебству возникала целая толпа поклонников, готовых помочь с чем угодно: носить дрова, мыть посуду, стирать одежду в ручье. Их взгляды преследовали меня целый день – вездесущие и страждущие.
Последней каплей стал тот день, когда я принимала ванну, которой мне, само собой, служила речка, и в процессе обнаружила, что за мной внимательно наблюдает целая кучка обожателей, готовых сидеть под дождем, лишь бы на меня поглазеть. Я сказала об этом Скиннеру, и в следующий раз он вызвался меня сопровождать. Предполагалось, что он будет смотреть в другую сторону. Теоретически. Я чувствовала бы себя комфортней, если бы охраной мне служили Стрелки, но эти парни не внушали другим мужчинам такого благоговейного ужаса, как Скиннер.
Его не раз просили уступить меня ненадолго и чего только не сулили за это. Все априори полагали, что мы тайные любовники. Лестно, что и говорить, когда за пятнадцать минут с тобой кому-то не жаль расстаться аж с двумя коровами: над этим предложением мы хохотали двое суток кряду. Скиннер ни разу не сказал, о чем они говорили с Малдером, и ни разу не сделал ничего, что можно было бы расценить как сексуальный намек. Он просто заботился обо мне, брал меня с собой, когда мог, и приставлял ко мне охрану, когда вынужден был уйти. В колонии образовалось несколько гомосексуальных пар, которые вскоре ее покинули, но подавляющее большинство ее обитателей интересовала я одна. Мужчины приносили мне вещи, которыми, по их мнению, можно было меня подкупить, наперебой рвались помогать мне на кухне. Одни – те, кем двигало не столько желание, сколько одиночество, – вели себя пристойно и смиренно принимали мое вежливое «нет». Другие, сказать по правде, вскоре начали меня пугать: к тому моменту колония «Альфа» стала довольно-таки суровым местечком. Малдер вновь оказался прав: мне требовалась защита, как бы ни раздражал меня сей факт. В этом новом обществе сильные процветали, а слабые страдали. Я принадлежала к категории последних. Выжить одной не представлялось возможным, но и существование в колонии с каждым днем делалось все невыносимее.
Один мужчина стал для меня большой проблемой с самого момента его появления в «Альфе». Он приехал с юга, из самого Теннеси, и явно приходился ближайшим родственником семейке Пикок. Прямо скажем, не семи пядей во лбу и из тех, кто упорно не понимает слово «нет». Дело кончилось тем, что однажды ночью он просто вломился ко мне и успел содрать с меня ночную рубашку, прежде чем на мои крики сбежались остальные. Когда мужчину вышвырнули вон, другие от смущения просто замерли на месте и тупо смотрели, как я сижу на кровати, не предпринимая никаких попыток помочь или уйти. Разогнать их сумел только вернувшийся с дежурства Скиннер. Он накинул на меня плед и остался со мной, пока я не успокоилась.
А успокоилась я далеко не сразу.
Дело было не в том, что на меня напали: видит Бог, во время работы в «Секретных материалах» такое случалось не раз и не два. Гораздо больше ужасали две вещи. Во-первых, до меня наконец в полной мере дошло, что я не в состоянии защитить себя. Вдруг, ни с того ни с сего я стала беспомощной, зависимой, и это злило меня не на шутку. Выводило из себя. Агент Дана Скалли, доктор медицины, – кто угодно, но не слабачка. Во-вторых, теперь я ясно видела, что мне не на кого было положиться, кроме Скиннера или такого же, как он. Лэнгли, Байерс и Фрохики защищали бы меня, пока живы, но живыми они оставались бы недолго. А другие не трогали меня лишь потому, что считали женщиной, принадлежащей Скиннеру, и боялись навлечь на себя его гнев.
Да, мир быстро перестал быть приятным местом.
Вариантов при таком раскладе оставалось немного: выбрать мужчину, который будет меня защищать, или остаться с тем, кого и так уже выбрали для меня.
В ту ночь я поняла, что Малдер оказался прав кое в чем еще: сказать, что я нравилась Скиннеру, – значит выразиться весьма мягко. Нравилась настолько, что он не воспользовался ситуацией даже в ту ночь, когда я позволила бы ему это с легкостью. Даже с радостью. Нет, он просто остался со мной, пока я не успокоилась достаточно, чтобы посмотреть в лицо остальным мужчинам, а потом провел меня по лестнице к своей комнате, точно зная, что тем самым подаст правильный сигнал всякому, у кого еще осталась мысль притронуться ко мне. Скиннер расчистил для меня вторую кровать, накинул на меня плед и сидел рядом на полу, пока я не заснула. Так и проходила каждая ночь в течение нескольких месяцев.
На следующее утро Скиннер велел мужчине из Теннеси покинуть колонию. Тот отказался, и тогда Скиннер убил его выстрелом в голову – просто-напросто казнил. В глазах у него в тот момент застыло точно такое же выражение, что я видела сейчас у Малдера. Так Скиннер стал неоспоримым лидером. Отныне никто не рисковал ему перечить.
Жизнь продолжалась. Тяжело признаваться, что я стала собственностью, но так оно и было.
Я снова начала молиться.
Я молилась своему католическому Богу и Богу-часовщику (8), в которого верил Малдер, да и вообще любому богу, готовому внять моим словам. Молилась, чтобы Малдер вернулся, чтобы моя семья уцелела, чтобы выжила я сама. Мне казалось, что эти молчаливые молитвы будут звучать убедительнее, если встать на колени, поэтому я стелила толстый плед на полу в импровизированном стоматологическом кабинете и днем молилась там, укрывшись от любопытных взоров. После того, как Скиннер несколько раз застал меня там, он принес мне Библию, статую Мадонны, свечи и розарий (9), чтобы я могла соорудить что-то вроде алтаря. На развороте Библии было чьей-то рукой набросано семейное древо – имена людей, которые умерли, тогда как я все еще жила. Эти имена тоже звучали в моих мольбах.
Мать гордилась бы мной, доведись ей узнать, сколько времени я провожу в беседах с Господом, сполна восполнив период безверия, пришедшийся на время моей болезни. Иногда до меня доносился какой-то шорох, и, обернувшись, я видела рядом с собой какого-нибудь сурового мужчину, чьи губы тоже двигались в безмолвной молитве. Что он говорил Богу? Просил прощения за свои грехи или молил о безопасности своих любимых? Умолял даровать ему спокойную смерть или сил, чтобы выжить? О чем вообще молились другие люди?
Они никогда не заговаривали со мной первыми: видимо, таков был приказ Скиннера. Но мне было приятно, что не я одна искала утешения в религии.
В те месяцы ко мне вернулась вера в Царствие небесное и в спасение, а Малдер, судя по всему, обратился к чему-то иному. Не думай, Малдер, будто я не понимаю, на что это похоже – желание отрешиться от всего мира. Очень хорошо понимаю. И Бог отвечает на молитвы, Малдер, но иногда отвечает отрицательно, и совсем неважно, как долго и как отчаянно ты его умоляешь. Вера – это способность принять любой Его ответ.
И в конце концов всегда приходит момент, когда ты встаешь с колен и начинаешь жить дальше.
Мужчины часто приходили ко мне в клинику в обществе Байерса, сопровождавшего их с ружьем в руках. Я даже сделала смертельные инъекции тем двум, кого случайно выжившие пчелы заразили вирусом. Иначе их все равно застрелил бы Скиннер, пока не вылупились Серые, так что мне удалось убедить себя, что это убийство из милосердия.
Нам было известно, что где-то неподалеку находилось здание медицинского колледжа, и я составила список необходимых вещей: даже нарисовала картинки, чтобы мне принесли нужные инструменты. Сама я пойти не могла, даже со Скиннером и охранниками. В группе мужчин легко бы опознали женщину, и это навлекло бы на всех опасность. Свободы у меня теперь было не больше, чем у заточенного в клетке пленника. Я отнюдь не драматизирую: в «Альфе» была одна женщина и двести мужчин, а уж сколько бродило в лесах неподалеку – одному Богу известно. Так я оказалась в ловушке.
И единственное, что мне оставалось делать, – ждать Малдера. Но Бог всякий раз отвечал мне «нет».
Однажды ночью я почувствовала какое-то пульсирующее давление у себя в голове, как при мигрени, но без боли. Это походило на мягкие прикосновения доктора, ощупывающего больному живот. Затем давление усилилось, и я поняла, что это Малдер: он все еще жив и слушает мои мысли откуда-то издалека. Это умение сохранилось у него даже после того, как улетели корабли. Я легла на раскладушку и мысленно поприветствовала его. Скиннер спал и негромко храпел в своей постели, повернувшись лицом к стене, и мои руки скользнули вниз по телу: я знала, что Малдер тоже сможет почувствовать эти ощущения. Вскоре меня накрыл сон, а поутру Малдера уже не было.
Пока я жила в «Альфе», то часто ощущала его присутствие: как правило, ночью, но иногда и днем. Он слушал меня, чтобы убедиться, что я цела. Я же никак не могла узнать, где он и почему не возвращается. Все, что мне было известно, – что он жив и бродит где-то в огромной пустыне за пределами этих стен.
Однажды Скиннер зашел ко мне в кабинет и пожаловался, что у него в голове «какие-то странные ощущения». Я осмотрела его, но не нашла никаких признаков неврологических заболеваний или других болезней. Он заверил меня, что у него нет никаких болей, так что я отправила его обратно строить загон для скота и велела вернуться, если они появятся. Мужчины частенько выдумывали себе какие-нибудь недомогания, чтобы найти предлог повидаться со мной, и у меня возникло подозрение, что Скиннер преследовал те же цели. На него это, конечно, совсем не походило, да и посмотреть на меня он и так мог без всяких помех, но ничего другого мне тогда в голову не пришло. К тому времени, когда наступило время ложиться спать, ощущения, на которые он жаловался, никуда не делись, и это меня не на шутку обеспокоило. Я проверила Скиннера снова и вновь удостоверилась, что он в прекрасной форме: складывалось впечатление, что регулярные физические нагрузки на свежем воздухе пошли ему только на пользу. И тем не менее Скиннер продолжал повторять, что ему не дает покоя какое-то безболезненное пульсирующее давление, как будто кто-то ощупывает его изнутри.
И вот тогда я наконец поняла. Это был Малдер. Малдер слушал его. Слушал долго и напряженно – гораздо дольше, чем требовалось, чтобы собрать информацию о нашей группе или о нас со Скиннером. Малдер хотел почувствовать то, что чувствовал Скиннер. И я знала, что именно.
Это означало, что он никогда не сможет вернуться за мной.
Что Бог снова ответил мне «нет».
А вера – это умение принять любой Его ответ.
Я не стала объяснять все это Скиннеру: едва ли он хотел, чтобы с нами в постели оказался третий, который, как известно, всегда лишний. И поэтому просто сбросила одежду и встала перед ним в молчаливом ожидании. Птички, пчелки и обезьянки, Малдер. Птички делают это, пчелки делают это, даже доктора наук делают это (10). Я просто закрыла глаза и разрешила рукам Скиннера ласкать меня.
Скиннер не стал задавать мне никаких вопросов той ночью. После я вернулась в свою кровать и заснула там в одиночестве.
– Это был Малдер, верно? – спросил Скиннер на следующее утро. Я кивнула, и он ушел. Привычное выражение его лица – строгое и непроницаемое – не изменилось ни на йоту.
В следующие недели между нами все оставалось, как прежде, и Малдер тоже перестал слушать меня. Я заполняла свой досуг тем, что зашивала раны, вытаскивала занозы и даже – предмет мой особой гордости – выполнила аппендэктомию с позеленевшим от ужаса Байерсом в качестве ассистента. Я знала, что он тоже весьма и весьма ко мне неравнодушен, как и Скиннер. Разница между ними была одна, но существенная – Скиннер мог меня защитить.
И я ненавидела себя за то, что превратилась в человека, которому в голову приходят подобные мысли.
В колонии меж тем разгорались новые распри. Большинство населявших ее мужчин были теми, кого в Прошлом мы с Малдером считали своими главными врагами. Тайные правительственные агенты, люди в черном и спецназовцы, многие из которых были привиты, военные и охотники – люди с хорошо отточенными навыками выживания, не попавшие под действие вируса. Скиннеру было далеко не так просто удерживать власть, и чем дальше, тем больше я становилась для него обузой. Если в один прекрасный день он окажется низвергнут с позиций лидера, я стану первой жертвой и, скорее всего, вопреки собственной воле перейду во владение следующего. А желающих хватало. Главенство в колонии «Альфа» обладало целым рядом приятных бонусов: отличным бункером, командой бывших военных, привыкших убивать, не раздумывая, хорошо организованными и защищенными торговыми путями и привилегией делить со мной постель.
