Текст книги "Антиутопия (ЛП)"
Автор книги: prufrock's love
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
========== Часть первая ==========
2 августа 1914 года
Германия объявила России войну. После обеда школа плавания.
О начале Первой мировой войны, из дневника Франца Кафки
***
Теперь я принадлежу ему.
Меня не перестает удивлять, с какой готовностью я думаю о себе как о собственности. Словно нет ничего естественнее, чем ничего не решать в своей собственной жизни. Словно для меня в порядке вещей быть безвозвратно лишенной права голоса.
Вообще-то так оно и есть.
И уже довольно давно.
Утром Гренджер, глава нашей колонии, велел мне собираться. Я подчинилась, тем более что много времени на это не потребовалось. Вещей у меня было всего ничего: сменная одежда, сумка с медицинскими принадлежностями, кое-какие гигиенические средства, старая фотография Малдера да один снимок с членами моей семьи. И часы, прилепленные скотчем к нижней стороне моего ночного столика. Я осторожно вытащила их из тайника и, замотав в джинсы, засунула на самое дно своей сумки. На мои грязные штаны уж точно никто не польстится. Судя по всему, меня снова переводят в другую колонию. Врач в нынешнее время стоит немало, а зима уже не за горами. Колонии нужны припасы.
Я оглянулась через плечо, бросив последний взгляд на старый дом, за эти годы ставший мне родным, прощаясь со всем тем, что привыкла считать своим. С вазой свежих цветов, подаренных мне соседом, с моим «медицинским кабинетом», с теплой постелью, в которой всегда спала одна. Конечно, ничто из этого по-настоящему мне не принадлежало.
Оставалось надеяться, что новые владельцы тоже будут ко мне добры. И еще более отчаянно уповать, что меня продали колонии, а не какому-нибудь мужчине.
Может, Скиннер нашел способ заполучить меня обратно? Может, я снова буду жить в колонии «Альфа»? Там мне ничто не угрожало.
Да, вернуться к Скиннеру – далеко не самый плохой вариант. Я не держу на него зла. И все понимаю.
А может, это Малдер… Может, Малдер наконец-то нашел меня?
Нет.
Просто смешно даже думать об этом после стольких лет. Малдер никогда за мной не придет.
Так что пусть уж лучше это будет Скиннер, а не какой-нибудь незнакомец. Я до сих пор помню его теплое дыхание и прикосновения рук – нежные, бережные. Как у Малдера.
Да хватит уже!
Прекрати думать об этом!
Он никогда не вернется за тобой.
Я гордо выпрямилась во весь свой небольшой рост, глубоко вдохнула и открыла дверь, чтобы посмотреть в лицо своему новому владельцу. Или, не приведи господь, владельцам.
На крыльце, чуть отступив в тень, стоял Малдер, а рядом, у его ног – какая-то деревянная коробка размером примерно с ящик для продуктов. Сначала я подумала, что это, должно быть, мираж, сон, грезы наяву. Но нет, это и в самом деле Малдер. Вот он, настоящий, живой, прямо передо мной. Мне так хотелось дотронуться до него, но он даже не шелохнулся и продолжал стоять неподвижно, словно мраморное изваяние ангела мщения. На лице его не отражалось ровным счетом никаких эмоций, и он не издал ни единого звука, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие или выразить радость от встречи со мной. Грейнджер приоткрыл коробку, кивнул и без единого слова протянул Малдеру мои вещи и медицинскую сумку.
Сделка заключена. Какими бы ни были условия, они оказались приемлемыми для обеих сторон.
Малдер спустился по скрипучим ступеням, даже не взглянув на меня, и сел на водительское сиденье своего зеленого «джипа». А я семенила за ним, словно ребенок, который наступает на пятки родителям, потому что боится отстать. Хотя меня терзал совсем другой страх – что вот-вот на мое плечо ляжет рука Грейнджера, и он спросит меня, куда это я собралась.
Прошло несколько часов, а Малдер так и не заговорил. Он стал старше: прошло уже пять лет с нашей последней встречи. Волосы коротко острижены, лицо загорело: он явно проводит немало времени на свежем воздухе. О дорогих костюмах я даже не вспоминаю: их давным-давно сменили надежные и практичные деним, хлопок и кожа. Малдер чисто выбрит, что для нынешнего времени довольно необычно, хотя сегодня бритва явно не касалась его лица. На бедре у него висит кобура с пистолетом и нож – привычная амуниция в наши дни, а на заднем сиденье лежит гора оружия и разнообразного снаряжения. Я замечаю длинный, кое-как сросшийся шрам у Малдера на предплечье и еще один – на подбородке. Явные свидетельства каких-то жестоких столкновений – с кем или с чем, я не решаюсь даже предположить. Он по-прежнему худощав, но его тело окрепло и огрубело. Плечи кажутся шире, а мышцы явно накачаны в борьбе за выживание, а не с гантелями в спортзале. Коротко говоря, в облике Малдера прибавилось суровости.
Он словно бы не замечает, что я его рассматриваю. Кажется, для него не существует ничего, кроме приборной доски автомобиля и асфальтовой дороги, бегущей перед нами.
Малдер тихо ведет машину, миля за милей продираясь сквозь небытие, в которое канул наш мир.
Те города, что побольше, ныне разрушены, но не пришельцами, а самими людьми. Все, что не сожгли и не разграбили в первом приступе паники, разбомбили, как только пало правительство и экстремисты добрались до красных кнопок. В некоторые города до сих пор, говорят, не стоит соваться, хотя, кажется, катастрофически разрушительные взрывы все же обошли Штаты стороной. Поговаривают, будто Китай стерт с лица земли, но в наше время чего только не услышишь. Спустя два дня после вторжения инопланетяне готовы были развернуть свою программу по размножению, вот только для нее им требовались люди, которых к тому моменту изрядно поубавилось.
Когда началась колонизация, звезды небесные, как им и полагалось, пали на землю, а небо скрылось (1). Всех, кто выжил, пришельцам пришлось отлавливать и заражать вирусом «Пьюрити» самолично, поскольку пчелы к тому времени оказались практически полностью уничтожены взрывами. Я не слышала ни об одном человеке, которому удалось бы уцелеть в концлагерях: если тебя нашли, считай, ты покойник. Думаю, на сейчас Земле осталось не больше ста тысяч человек, а это значит, что нашу вселенную теперь населяют несколько миллиардов серых инопланетных ублюдков. Они созревали в человеческих телах, вылуплялись, а спустя месяц после рождения исчезали, и в итоге планета лишилась не только своих обитателей, но и всяких следов цивилизации.
Последующие события напомнили мне роман Стивена Кинга: то тут, то там начали появляться группки выживших, которые со временем стали объединяться в колонии. Многие либо перенесли заражением вирусом без последствий, либо были привиты Консорциумом (как мы с Малдером), а потому для Серых не представляли никакой ценности. Другие просто избежали судьбы большинства: остались нетронуты пчелами и не попали в лагеря. Люди появлялись из ниоткуда, выглядывая из-под земли, словно суслики, выжившие после атаки ястреба и пытающиеся понять, куда им теперь бежать.
Едва-едва восставшая из пепла цивилизация откатилась на тысячи лет назад. Не осталось никакого иного закона, кроме закона выживания. Либо торгуй (если есть, чем), либо убивай и бери желаемое. Сильные выживали, а слабые погибали. Или становились собственностью. Как я.
Я не сразу это поняла. Не то чтобы меня в один прекрасный день выставили на аукцион и начали торги. У меня была одна цель – выжить, но при этом избежать изнасилований и не умереть от голода или в лагере у Серых. Нет, я не проснулась однажды утром и не осознала в одночасье, что больше не контролирую свою жизнь. Отнюдь. Это был постепенный процесс.
Сначала, будучи женщиной, я потеряла возможность покидать колонию: это привлекало ко мне немало внимания довольно опасного толка. Так я в одно мгновение стала зависеть от других, поскольку сама не могла добывать пропитание. Мне приходилось просить обо всем, начиная от карманного ножика и кончая нижним бельем. Да, унизительно. Зато безопасно. Я хорошо знала людей, с которыми осталась, – Скиннера и Стрелков, а они даже гордились тем, что могли обеспечить меня всем необходимым.
Так как я не могла охотиться и уходить на большие расстояния, то быстро перестала понимать, что на самом деле творится за оградой нашего поселения, и знала только то, что другие считали нужным мне сообщить. Я доверяла этим людям, но в то же время не обманывалась на их счет: многие ужасные вести от меня, без сомнения, утаивали. Но, возможно, о них и не стоило знать. В конце концов, мне вполне хватало тех ужасов, что я видела в своей импровизированной «больнице».
Потом я вдруг обратила внимание на то, что моего мнения перестали спрашивать, и все серьезные решения стали приниматься без моего участия. Конечно, ведь я не могла ни выполнять тяжелую физическую работу, ни участвовать в строительстве, ни воевать с соседними колониями. Я сочла это вполне справедливым. Мне и не хотелось думать о том, какой высоты строить ограду или где разместить сарай.
Проще было притереться к какому-нибудь сильному мужчине и позволить ему защищать себя, чем самой отбиваться от непристойных предложений каждого встречного-поперечного. Простой вопрос удобства.
Разумеется.
Теперь, глядя назад в прошлое, я понимаю, когда переступила черту впервые, вот только осознала это слишком поздно. Как-то постепенно, незаметно, день за днем я съезжала вниз по наклонной и уже не сумела взобраться обратно. Я стала собственностью, и меня только что продали.
Надо сказать, обращались со мной куда лучше, чем с другими женщинами. Значительно лучше – благодаря Малдеру и моему медицинскому образованию. Как врач я принадлежала всей колонии, а не одному человеку, и поэтому в поселении были заинтересованы в том, чтобы со мной ничего не случилось. Меня никогда не насиловали, у меня всегда была одежда и еда. Только однажды мужчина попытался пойти против моей воли. Его изгнали из колонии, а чуть позже нашли в лесу с отрезанными руками. Серьезное предупреждение для всех остальных. Предупреждение от Малдера. И тем не менее я больше не могла распоряжаться ни своими медицинскими навыками, ни самой собой.
Сегодня Малдер пришел за тем, что принадлежало ему по праву.
Теперь я его собственность. И от этой мысли у меня одновременно теплеет между ног, а живот скручивает от страха. Теперь я принадлежу Малдеру. А выбора у меня по-прежнему нет.
В тот же момент, как я впервые замечаю, что мой мочевой пузырь уже переполнен, а желудок, напротив, пуст, Малдер съезжает с дороги к небольшой роще, останавливает машину, выходит и молча исчезает в лесу, оставив меня сидеть на пассажирском сиденье.
Значит, это правда: он слышит чужие мысли так же ясно, как пять лет назад. До меня доходило множество историй о великом и ужасном Фоксе Малдере, но все они больше походили на легенды, чем на реальность. А Малдер в них представал эдаким человеком-загадкой, способным убить одной лишь силой мысли. Предания гласили, что его любимое оружие – пистолет, опасная бритва или голые руки. Что Малдер сражается на стороне инопланетян, повстанцев, людей или ради самого себя. Что убивает ради выгоды, мести или удовольствия. Что он слишком опасен, чтобы его приняли в колонию, и поэтому превратился в волка-одиночку. Что он чудовище, спаситель, трагедийный герой. Все эти слухи с равной вероятностью могли оказаться как правдой, так и ложью. Или и тем, и другим. Понятия не имею.
Я лишь знаю, что очень долго была одинока до сегодняшнего утра. Но теперь я принадлежу Малдеру.
Он возвращается и, достав из сумки на заднем сиденье бутылку воды, яблоко и кусок сыра, протягивает их мне. Наверное, побывал где-то, где еще торгуют молочными продуктами. Нехватки в свежей воде и мясе никто не испытывал, а вот продукты, которые требовалось специально изготавливать, как сыр или масло, были на вес золота. Осталось слишком мало людей, которые обладали соответствующими навыками, и обычно у них не оставалось ничего, что можно было бы пустить на продажу.
Так и появились первые поселения: они обеспечивали своим обитателям защиту в обмен на услуги. Фермеры занимались сельским хозяйством, охотники добывали провизию, а бойцы сражались. Мужчины быстро осознали, насколько важно подпитывать свои силы перед боем. У колоний были и другие достоинства: глава поселения имел возможность купить то, что никогда бы не смог себе позволить один человек, – например, доктора или инженера. Главенство в колониях приобреталось и удерживалось путем насилия, если в том возникала необходимость, а сражения между поселениями становились поистине эпическими. Споры о границах, правах торговли, женщинах – все что угодно могло разжечь искру и непременно приводило к кровавым распрям между людьми, которым почти нечего было терять.
В обеих колониях, где я жила до сих пор, существовал свод правил, напоминающих законы Прошлого. Нарушение этих правил могло привести к чему угодно – от штрафа до изгнания или даже казни. Все зависело от конкретного поселения и настроения главаря. А для женщины изгнание из безопасных стен колонии означало только одно – медленную смерть. Идти было некуда, даже если бы мне отчаянно хотелось сбежать: вся планета превратилась в одну большую пустыню.
Уже темнеет. Чем ниже опускается солнце, тем больше я нервничаю. Скоро ночь, а ночь значит постель. Женщины в Настоящем слишком большая редкость, а секс – слишком дорогое удовольствие. Поэтому к обладанию женщиной прилагались кое-какие неотъемлемые права.
И теперь я принадлежу Малдеру.
Разумеется, он никогда меня не обидит, мне просто тревожно. Да и Малдер ведет себя немного странно.
Немного? …
Скоро придется остановиться на ночлег. Даже Малдер не решится ехать в темноте с включенными фарами: это сделает нас легкой добычей для любого проходимца. Он по-прежнему не говорит и не смотрит на меня, а его лицо в закатных лучах выглядит жутко. Больше всего меня пугают глаза – глаза человека, который слишком много видел.
Малдер съезжает с шоссе на извилистую грунтовую дорогу и останавливается за фермерским домом с облупившимися белыми стенами, поставив машину так, что с шоссе ее не увидишь. Следом за ним я захожу в полутемное помещение, прижав к себе сумку и пытаясь унять дрожь. Чего ты хочешь от меня, Малдер? Ты все еще любишь меня? Неужели ты теперь живешь здесь – на тихой ферме где-то в глуши? Есть ли хоть слово правды в тех легендах…?
Нет, он здесь не живет. Никто не живет тут уже очень давно. Это просто место для ночлега. Малдер проверяет все окна и запирает двери на засов, отгораживая нас от опасностей ночи. И заканчивает свой обход в спальне, неподвижно застыв у кровати.
Намек понят.
Я люблю Малдера. Мне нетрудно будет это сделать.
И лучше уж самой, добровольно, чем по принуждению.
Конечно, это все равно принуждение, если взглянуть правде в глаза. Хотя иллюзия выбора у меня есть: я могу убежать прямо сейчас и в итоге достаться первому встречному, а могу покорно раздеться.
Я развязываю шнурки, стягиваю ботинки и скидываю куртку прямо на пол – грязнее ей уже все равно не стать. Потом снимаю джинсы и рубашку. Пижамы у меня нет, поэтому я залезаю в постель в одних трусиках и футболке.
Я люблю тебя, Малдер. Пожалуйста, не причиняй мне боли. Мне холодно. И очень страшно. Надеюсь, ты слышишь мои мысли.
Он не раздевается, даже не снимает ботинки. В темноте раздается металлический лязг – пистолет опускается на столик – и кровать прогибается под весом Малдера. Я лежу неподвижно и жду его прикосновения, но, так ничего и не дождавшись, отворачиваюсь с надеждой, что смогу отдаться хотя бы сну. А ведь мы один раз уже спали так, Малдер. Помнишь ту ночь? Мы знали, что другой такой больше не будет. Два перепуганных человека, отчаянно пытающихся утешить друг друга перед лицом приближающейся тьмы.
Кровать снова прогибается: это Малдер придвигается ближе. Затаив дыхание, я стараюсь сдержать дрожь. Рука мягко ложится мне на поясницу, чувственно и в то же время утешающе, и тревога отступает. Впервые за долгие годы я засыпаю спокойно.
Рассвет.
Проснувшись, я вижу, что одеялом мне служит Малдер, и в первое мгновение, не успев толком проснуться, я на секунду забываю, что конец света уже наступил. Мне чудится, что мы по-прежнему в Вашингтоне или в очередном мотеле, а Малдер заснул в моей кровати. Господи, Малдер, у тебя что, своего номера нет? Я не жалуюсь, конечно, но на что это похоже со стороны? … Яркий солнечный свет выжигает остатки этого сладкого сна, заставляя вспомнить все. Больше нет ни мотелей, ни ФБР, ни невинности.
Судя по всему, здесь мы не останемся. Малдер принес мне ведро воды, чтобы я смогла почистить зубы и смыть с себя хотя бы верхний слой грязи, и к тому моменту, когда я заканчиваю с утренним туалетом, он уже наполняет бак бензином и загружает в машину воду и припасы, спрятанные в пристройке. Наверное, это место служит ему перевалочным пунктом и конспиративной квартирой. Говорят, что он колесит по стране один, заезжая даже в те районы, в которые другие никогда не суются. Окруженные стенами колонии обеспечивают их жителям какую-никакую безопасность, в отличие от пустынных равнин, на которых так легко встретиться с «воинами дороги».
Я залезаю в машину, Малдер заводит мотор, и начинается еще один день пути. И впервые его грустные зеленые глаза встречаются с моими. Впервые он смотрит на меня, а не сквозь меня. О, Малдер… Я люблю тебя. Мне плевать, что ты сделал, кем стал, все равно люблю, и мне не нужен никто другой. Я чувствую его у себя в голове: Малдер прислушивается к моим мыслям, а через мгновение вновь обращает взгляд на дорогу. Я решаюсь положить руку на рукав его джинсовой куртки и больше не убираю ее.
Малдер мчится по равнине без единой остановки, минуя машины, которые кто-то скатил в кювет, чтобы расчистить путь, а иногда, когда по шоссе невозможно проехать, сворачивает на глинистые проселочные дороги. Если и есть здесь еще хоть одна живая душа, мы ее не встретили. Поля пришли в запустение, то тут, то там видны обгоревшие остовы домов. Но ни единого человека. Интересно, как все они погибли? Вряд ли подчистую убиты мятежниками или пчелами. Удалось ли хоть кому-то ускользнуть и не попасть в лагеря смерти? Или все они встретили свой конец, перепуганные до смерти, лежа под проволочной сеткой, пока черное масло капало сверху, проникая в их тело и отнимая у них жизнь?
Малдер останавливается у кукурузного поля, чтобы дать мне сходить в туалет, и на обратном пути я замечаю бегущую к машине мужскую фигуру. Я не вижу рук человека и громко предупреждаю Малдера о его приближении. Он резко разворачивается на месте и без проволочек жмет на курок. Пуля, попав темнокожему пареньку прямо между глаз, убивает его мгновенно. Похоже, Малдер изрядно поднаторел в навыках стрельбы с тех времен, когда мы виделись последний раз.
По-привычке, машинально, чтобы справится с шоком, я осматриваю мальчишку. У него нет оружия. И половины черепа.
– Откуда ты знал, что он хотел нас убить? – спрашиваю я Малдера.
– Я не знал, – безразлично бросает он и заводит машину. Я сглатываю, чтобы подавить приступ тошноты, и сажусь на место, оставив тело мальчика, настолько юного, что даже пушка еще не появилось над верхней губой, гнить на дороге.
Теперь мне ясно, что Малдер не потерял дар речи, но больше он не произносит ни слова. Я позволяю своему разуму отрешиться от недавнего кошмара и засыпаю, прислонившись к его плечу, согреваемая ласковыми лучами теплого солнца. Я ему не судья. Мне не пришлось пережить то, что пережил он. Только благодаря Малдеру мне вообще удалось уцелеть и найти себе приют в этом безумном мире.
Проникая в секреты бытия, мы перестаем верить в неизведанное. Но тем не менее оно всегда рядом – поджидает нас и злорадно облизывается в предвкушении.
Г. Л. Менкен
***
Телефон затрезвонил около полудня в понедельник. Черт тебя возьми, Малдер, сегодня же праздник. Мы же договорились: по праздникам никаких мутантов и маньяков. Поразмыслив, я решила, что он все равно слишком плохо себя чувствует, чтобы выманивать меня на очередное дело: в пятницу днем у Малдера началась чудовищная головная боль, и я отправила напарника домой спать после того, как тщательно осмотрела его и не обнаружила никаких других тревожных симптомов. Искать их, конечно, было приятно, но еще приятнее было убедиться в том, что все в порядке. Я записала его на томографию на следующий день и уже предвкушала, как заставлю Малдера надеть больничный халат и полюбуюсь на его симпатичный голый зад.
Это, в конце концов, справедливо: сам бы он такой возможности не упустил.
Голос Малдера в трубке прозвучал жестко и решительно:
– Собирайся, возьми все необходимое и позвони матери. Вели ей уехать из города. Я буду через полчаса, Скалли.
Не успел он договорить, как я уже одной рукой складывала вещи. Малдер не стал бы мной вот так командовать, не будь это по-настоящему важно. Вопрос жизни и смерти.
– Зачем, Малдер? Мы куда-то едем?
– Они здесь.
И он повесил трубку. Мне не было нужды спрашивать, кто такие «они». Я позвонила матери, передала ей сообщение Малдера и сказала, что люблю ее. Когда напарник заехал за мной, я уже ждала снаружи.
Он взял машину Бюро. Да и стоило ли сейчас переживать о соблюдении протокола? К завтрашнему дню не останется никого, кто смог бы объявить нам выговор. Мы поехали на юго-запад, и пока машина летела по шоссе, нам повсюду чудились «они». Закат застал нас на границе Вирджинии, и тогда, в лучах заходящего солнца, мы впервые увидели гигантские диски, бесшумно парящие в небе. Все это подозрительно смахивало на «День независимости». Интересно, Малдер смотрел этот фильм?
Он остановился за большим отелем, и только тогда я сообразила, где мы находимся. «Гринбрайер». Бункер «Гринбрайер» в Уайт-Сульфур-Спрингс. Тайное бомбоубежище, построенное под роскошным отелем несколько десятилетий назад, чтобы обеспечить безопасность Конгрессу в случае ядерной атаки. Его расположение уже не было ни для кого секретом, и только пришельцы не знали об этом месте.
Там нас уже ждал Скиннер, а вместе с ним Стрелки и несколько политиков, которых я сразу узнала, благо видела их в новостях по CNN. Они стояли наготове, собираясь закрыть проход. Малдер с помощью других мужчин потянул на себя взрывозащитную дверь, соединяющую бункер с отелем, и она захлопнулась с оглушительным металлическим скрежетом, отделив нас от остального мира прежде, чем остальные его обитатели проснутся и обнаружат, что настал Судный день. Когда Скиннер запер дверь на засов, скрыв нас за тоннами арматурной стали, в комнате повисло молчание.
И это все? Из пяти миллиардов человек только десяток-другой знали о вторжении?
И откуда же узнал Малдер?
– Я слышу их голоса у себя в голове, – ответил он, хотя я не задавала этот вопрос вслух.
– И слышу тебя, Скалли, – закончил он.
“Слышу тебя, Скалли”…
“Слышу тебя”…
***
Возможно, Бог вовсе не скрылся от нашего взора, а только вышел за границы своей прежней сущности – так же, как наши представления и познания о Вселенной, – превратившись в тонкое сплетение духа и разума – материю настолько крепкую и в то же время хрупкую, обретшую такую мощь в своем новом качестве, что мы можем лишь идти, как слепые, держась за ее кайму.
Энни Диллард
***
Я мысленно одергиваю себя и возвращаюсь мыслями к настоящему. И слышу голос Малдера – хриплый, надтреснутый.
– Мы на месте, Скалли. Надолго здесь не задержимся, но времени привести себя в порядок тебе хватит.
«Место» – очередной фермерский дом. Во дворе разгуливают тощие куры, у крыльца играют дети в одних трусах. На пороге появляется привлекательная женщина с дробовиком в руках, но, увидев Малдера, опускает ружье и возвращается в дом, не сказав ни единого слова и оставив дверь приоткрытой. Такое впечатление, что за пределами колоний люди вообще не разговаривают.
Малдер достает с заднего сиденья сумку и относит ее внутрь, а я стою во дворе, наблюдая за снующими у самых моих ног голодной птицей и пасущейся неподалеку коровой. Он торгуется: сигареты и что-то еще в обмен на любые съестные припасы, которые могут найтись у этой женщины. Не стоит большого труда догадаться, что она обычно продает. Кажется, у них разгорелся спор. Женщина отрицательно качает головой, а Малдер сжимает руку в кулак. Она тоже это замечает и сразу идет на попятный.
Жизнь женщин в Настоящем (да, так это и называют – Прошлое и Настоящее) складывалась несладко. Во-первых, их осталось совсем мало. Я – наверное, единственная из представительниц своего пола, кто был вакцинирован, а почти все остальные стали легкой добычей вируса. Большинство из тех, кто по чистой случайности выжил, – охотники и рыбаки, которых нашествие застигло врасплох где-нибудь вдали от цивилизации – в лесах или в океане, – были мужчинами. Когда пришельцы ушли, а пчелы погибли, началось медленное возрождение, и в этом новом мире оставшиеся в живых женщины стали товаром – дорогим, редким, но все равно товаром. Некоторые, правда, вели жизнь замужних женщин, если их супругам хватало властности и физической силы, чтобы обеспечивать им безопасность, но и таких можно было пересчитать по пальцам. Как правило, женщины выживали, давая мужчинам то, чего те жаждали больше всего. Хозяйка этого дома не исключение.
Ее округлившийся живот и дети, играющие на крыльце, вживую иллюстрируют еще один странный феномен, с которым я столкнулась после колонизации, – отсутствием контроля рождаемости. За последние пять лет мне довелось принять бесчисленное количество родов, хотя дети в большинстве своем были нежеланными. Латекс можно использовать только один раз, а противозачаточные таблетки, даже если их удавалось найти, были сплошь просроченными. За два года каждая здоровая женщина детородного возраста превратилась в ожившую картинку из учебника по Средним векам. Мне доводилось встречаться с женщинами с пятью отпрысками, причем всем было меньше пяти лет.
Малдер выходит из дома и сухо кивает мне. Я обхожу сидящих на деревянных ступеньках детей – темноволосого малыша и еще одного мальчика пяти-шести лет – и подхожу ближе. И внезапно узнаю эту женщину. Мы встречались и раньше. По выражению ее лица видно, что она тоже меня помнит и, судя по всему, ничуть не рада меня видеть. Малдер угрожающе смотрит на блондинку, и очевидная неприязнь в ее глазах сменяется равнодушным раздражением.
А потом я вспоминаю: это же одна из осведомительниц Малдера. Работала в ООН. Как же ее звали? На “м”… Миранда? Матильда? Какая, впрочем, разница? Теперь она просто шлюха. Наверняка какой-нибудь мужчина за ней приглядывает: невозможно даже представить, чтобы она выжила тут одна. Я замечаю, что Малдер уже чинит что-то во дворе, а мальчишки увязываются за ним. Они явно его знают, стало быть, он часто сюда захаживает. И тогда я понимаю, кто этот таинственный защитник Миранды/Матильды, ее Старший Брат.
Повторюсь – я его не осуждаю. На прощание мы оба сказали друг другу лишь одно: «Выживай любой ценой». Я сделала все, чтобы остаться в живых. Полагаю, Малдер поступил так же.
Еще немного, и я заставлю себя в это поверить.
Блондинка скрепя сердце наполняет мне ванну: для этого ей приходится принести пару ведер из колодца и нагреть несколько кастрюль на плите. Я с наслаждением окунаюсь в теплую воду: даже не припомню, когда мне в последний раз удалось вот так понежиться в ванне. Нашлись даже мыло, бритвы, шампунь и дезодорант. В Настоящем нет недостатка в вещах, но вот добыть их и довезти в целости и сохранности – уже гораздо более сложная задача. В магазинах, до которых мародеры не добрались сразу, еще остались товары с не истекшим сроком годности, а людей выжило слишком мало, чтобы возник их дефицит. Вот только никто не рисковал соваться в одиночку в неизведанные районы. Поэтому некоторые колонии организовали свои торговые пути, но их не хватало, и большинство поселений обеспечивали себя сами, торгуя тем, что имели, с любым желающим.
Стало быть, эти вещи принес ей Малдер.
У него нашлось время привезти шлюхе гель для бритья, но за пять лет не отыскалось свободной минутки, чтобы вернуться за мной.
Вытираясь полотенцем, я выглядываю в окно и вижу около ручья Малдера, который как раз протягивает старшему мальчику леденец. Тот скромно берет угощение и, усевшись рядышком с Малдером, кладет голову ему на плечо. Будь мы все еще в Прошлом, их можно было бы принять за бедных фермеров – сына с отцом или племянника с дядей, которые мирно наслаждаются теплыми лучами солнышка во дворе своего дома. Вот только сегодня утром я видела, как Малдер в упор застрелил невинного паренька, а час назад – едва не поднял руку на женщину.
Я не заплачу. Ни за что. Пускай в горле уже стоит ком, но обещаю, что не пророню ни слезинки.
Порой я начинаю сомневаться, что меня окружает реальность. Это как ночной кошмар, который вот-вот должен закончиться. Вся эта жизнь совершенно… сюрреалистична. Вторжение инопланетян, конец цивилизации… Похоже на фильм или какую-нибудь книгу. Люди даже шутят на эту тему: моя колония называлась «451», а предыдущая – «Альфа». Наркотики и алкоголь именовали «сомой». Существовали «не-лица» и «старшие братья», «воины дороги» и «дикари». Лидера повстанцев прозвали «Рэндаллом Флэггом», а женщин, которые не были шлюхами, – «Мартами» (2). Вот такой пост-аполкалиптический юмор.
На месте моей грязной одежды словно из ниоткуда возникает другая – чистая и удобная, и я одеваюсь, поражаясь тому, что вещи подходят мне идеально, и с любовью вспоминая шелк и кашемир: их можно добыть и сейчас, но они слишком непрактичны. В моде нынче то, что удобно: хлопок, деним, шерсть и кожа. В итоге получается этакий гибрид Безумного Макса и Джона Уэйна (3). Я высушиваю волосы на ветру и смотрю, как Малдер голышом купается в ручье, а капельки воды, покрывающие его мускулистые руки, сверкают на солнце, отчего его кожа словно бы сияет. Маленький мальчик, уже отмытый до блеска, сидит на берегу в комбинезоне «Ош-кош». Рубашки на нем нет, а маленькие желтые рабочие ботинки – точь-в-точь такие же, как у Малдера. Одной рукой он держит его пистолет и нож, а другой – леденец, который приберег на потом. Этому ребенку наверняка не больше четырех.
Детям не разрешают играть с оружием, Малдер. Им сперва дают сладости, позволяют вымазаться с ног до головы, а только потом купают. Даже я это знаю.
Я вспоминаю, как Малдер дразнил меня, когда однажды в Прошлом мы работали под прикрытием в качестве супружеской пары, шутки ради покрикивая приказным тоном и изображая деревенский говорок. Мне тогда с трудом удалось удержаться от смеха и не влепить ему за это. Малдер всегда до ужаса боялся моего крутого норова и точно знал, когда следует остановиться.
Но если вот этот мужчина, что выглядит в точности, как Малдер, начнет отдавать мне приказы, я подчинюсь немедленно, какими бы они ни были – сесть в машину или раздеться и встать на четвереньки. И ни за что в жизни я не стану задавать лишних вопросов или давать советы по воспитанию маленьких мальчиков.
