Текст книги "Кокинвакасю — Собрание старых и новых песен Японии"

Автор книги: Поэтическая антология

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Конечно, преодолеть индивидуальность окончательно поэтам не удается, да к этому осознанно никто и не стремится. Различия стиля, художественной манеры неизбежно дают о себе знать – на них и ссылаются комментаторы во главе с самим Цураюки, пытаясь классифицировать вака по видам и дать характеристику наиболее известным поэтам (например, «шести бессмертным» в предисловии Цураюки). Однако при всем уважении к труду комментаторов нужно сказать, что предложенные ими версии более чем условны. Лишь ничтожная часть стихов «Кокинвакасю» действительно подпадает под предложенные категории – большинство можно с легкостью отнести к нескольким видам одновременно. Авторство же стихотворений, если оно четко не обозначено, установить практически не под силу никакому литературоведу: для такой атрибуции индивидуальных особенностей стиля всегда будет недостаточно. И не случайно около половины стихов «Кокинвакасю» принадлежит неизвестным авторам – для составителей текст был на первом месте, имя автора на втором, если не на последнем.

Может быть, именно поэтому, следуя принципу «от противного», комментаторы и исследователи в последующие века с особым рвением пытались разобраться в пестром составе авторов антологии, не только идентифицируя имена, но и восстанавливая по скудным данным детали биографии, которые самих составителей в общем не интересовали. Скрупулезные подсчеты японских ученых выявили, что всего в «Кокинвакасю» вошло 127 известных авторов и от 431 до 454 (по разным спискам текста) неизвестных. Из них мужчин 99, в том числе буддийских священников и монахов 10, женщин 28, в том числе одна монахиня. Хронологически самым ранним из авторов является Абэ-но Накамаро (698–770), а самое позднее стихотворение написано в 913 году. Конечно, была проведена работа и по систематизации авторских стихов: некоторые авторы представлены всего одним стихотворением, другие – десятками. 22 % всех стихотворений «Кокинвакасю» принадлежит четверым ее составителям, причем Цураюки – рекордное число: 102. Со временем наиболее популярные стихи «Кокинвакасю» стали ассоциироваться с именами авторов, но таких стихов единицы, остальные же при чтении как бы сливаются в единый поток.

Композиция антологии

Ослабление авторского начала в поэзии вака в известном смысле замещалось и компенсировалось «авторскими» усилиями составителей-редакторов, которым удалось путем сложнейших композиционных преобразований сделать из антологии нечто большее, чем собрание разрозненных и не всегда атрибутированных пятистиший. Не случайно принципы составления «Кокинвакасю» почти тысячу лет оставались образцом для тех, кто брался объединить в антологию поэзию своей эпохи.

Составление «Кокинвакасю» было логическим следствием развития искусства «японской песни» — вака, всеобщего повышения интереса к японской поэзии. Идея витала в воздухе, оставалось только ее сформулировать. Как пишет Цураюки в своем Предисловии, «восемнадцатого числа четвертого месяца пятого года правления Энги (28 мая 905 года по солнечному календарю) повелел Государь старшему секретарю Двора Его Величества Ки-но Томонори, начальнику дворцовой Книжной палаты Ки-но Цураюки, бывшему младшему чиновнику управы в провинции Каи Осикоти-но Мицунэ и офицеру дворцовой стражи Правого крыла Мибу-но Тадаминэ представить ему свод поэзии, включающий песни из „Собрания мириад листьев“ и песни нашего времени». Свое повеление молодой император Дайго отдал в зале Внутренней библиотеки, внимая пению соловья, что заливался песнями на цветущей ветке сакуры. Поначалу, как свидетельствует автор китайского предисловия Ки-но Ёсимоти, предполагалось назвать сборник «Продолжение Собрания мириад листьев», но затем, к окончанию работы, название было изменено. Судя по всему, композиция антологии пересматривалась как минимум дважды, прежде чем получила одобрение императора. Мнения комментаторов по вопросу о времени работы над «Кокинвакасю» сильно расходятся. Одни вообще считают, что указанная дата беседы императора Дайго с составителями есть дата встречи, которая подводит итог проделанной работе. Другие полагают, что составление антологии растянулось до 922 года. В последнее время выдвигается компромиссный вариант: либо 908–909 годы, либо 913–914 годы. Расхождения связаны с тем, что все списки относятся к более позднему периоду и имеют существенные отличия. Ссылаются также на слова Цураюки о «песнях числом в тысячу, собранных в двадцати свитках», из которых как бы явствует, что остальные сто или сто одиннадцать стихотворений являются позднейшей интерполяцией. Но скорее всего, Цураюки просто «округлил» свою цифру, не имея в виду конкретного числа, а книга с самого начала включала 1100 стихотворений.

Бесспорно заслуживают внимания четверо составителей «Кокинвакасю», приглашенные для выполнения своей миссии как лучшие знатоки и ценители поэзии вака. Ки-но Томонори, старший по придворному рангу и по возрасту, родился в 845 году, умер в 905 году, вскоре после исторической аудиенции у императора Дайго. По не вполне достоверным данным, он приходился двоюродным братом Ки-но Цураюки, во всяком случае, состоял с ним в родстве. В 897 году Томонори служил чиновником управы в провинции Тоса на острове Сикоку, затем при дворе занимал должность младшего секретаря Ведомства официальных документов и незадолго до смерти был произведен в старшие секретари. В конце IX века Ки-но Томонори активно участвовал во многих поэтических турнирах, десятки его танка позже вошли в официальные антологии. Поскольку Томонори безвременно скончался, скорее всего, он мог только участвовать в обсуждении проекта «Кокинвакасю», а также представить составителям свой авторский сборник «Томонори-сю».

Осикоти-но Мицунэ (точные даты жизни неизвестны) приобрел имя в литературном мире в период 900–920 годов. В 894 году он служил младшим делопроизводителем в провинции Каи, затем получил назначение в провинцию Идзуми и наконец перебрался в столицу, где состоял на мелких придворных должностях. В 907 году он сопровождал экс-императора Уда в поездке к реке Ои, где слагал стихи вместе с другими прославленными мастерами вака. Впоследствии в качестве придворного поэта сопровождал выезды императора на богомолье в храм Имияма (916 г.) и в храм Касуга (921 г.). Он также славился стихотворениями, написанными на ширмах во дворце. Однако поэтический талант так и не принес. Мицунэ ни высоких постов, ни званий.

Мибу-но Тадаминэ (даты жизни неизвестны) причислен, как и Мицунэ, и Цураюки, к «тридцати шести кудесникам песни» эпохи Хэйан. Будучи вельможей шестого ранга, он занимал незаметные секретарские должности в гвардии Правого, а затем Левого крыла. Неизменный участник многих утаавасэ, Тадаминэ обменивался письмами и поэтическими посланиями со многими выдающимися поэтами своей эпохи. В конце жизни он занимался теорией литературы и оставил поучительный трактат «Десять поэтических стилей в классификации Тадаминэ» («Тадаминэ дзиттай»).

Наконец, сам Ки-но Цураюки, главный редактор «редколлегии», проживший долгую жизнь и умерший в 945 году. Рано проявившийся поэтический дар Цураюки привлек к нему внимание императора уже в 905 году. Виртуозное владение словом дополнялось у него обширнейшими познаниями в области китайской классики, что и требовалось от заведующего Книжной палатой (библиотекой). В 910 году Цураюки, получив повышение, становится младшим секретарем Ведомства внутренних служб, а в 913 году его производят в старшие секретари.

После завершения «Кокинвакасю» Цураюки в 930 году получил от императора Дайго задание составить новую антологию, однако начатая работа вскоре была прервана назначением на новый пост – губернатора провинции Тоса на острове Сикоку. Вернуться в столицу ему довелось лишь в марте 935 года. В то время на троне восседал император Судзаку. Престарелому ученому мужу был доверен ответственный пост главы Управления по связям с Китаем и Кореей и по делопроизводству буддийских храмов. В 943 году ему был пожалован пятый придворный ранг, а перед смертью восьмидесятилетний Цураюки был назначен на должность управителя по содержанию дворцовых построек. По возвращении в Хэйан он успел закончить составление новой поэтической антологии и написать «Дневник путешествия в Тоса» («Тоса-никки»), который также дошел до наших дней.

Трудно с уверенностью судить о вкладе каждого из составителей в работу над «Кокинвакасю», но очевидно, что, как бы много ни сделали Мицунэ и Тадаминэ, решающую роль «главного редактора» играл все же Цураюки. Это, скорее всего, и дает ему право в конце своего Предисловия заявить: «…счастливы Цураюки и иже с ним…», даже без упоминания имен сотоварищей. Одно лишь имя Цураюки упоминает в конце своего Предисловия на китайском – Ки-но Ёсимоти, так что Цураюки мы можем по праву назвать отцом «Кокинвакасю».

В композиции разделов «Кокинвакасю» последовательно проводится принцип тематического деления стихов. Из 20 свитков первые 18, включающие только пятистишия — танка, образуют 11 тематических разделов. Это «Весенние песни», «Летние песни», «Осенние песни», «Зимние песни», «Песни-славословия», «Песни разлуки», «Песни странствий», «Названия», «Песни любви», «Песни скорби» и «Разные песни». Из-за обилия материала «Весенние песни» и «Осенние песни» включают по два свитка, а «Песни любви» – целых пять. Кроме того, в свиток XIX входят «Песни смешанных форм», представляющие независимо от тематики жанры «длинной песни» — тёка, шестистиший (сэдока) и «несерьезных стихов» (хайкай), а в свиток XX – «Песни из собрания Палаты Песен», такие, как ритуальные песни для синтоистских церемоний (камиасобиута) и песни восточных провинций (адзумаута). Завершают нашу книгу одиннадцать «вставок», предложенные Фудзиварой Тэйка в дополнение к изначальному списку и взятые из родовых поэтических собраний.

С точки зрения художественной ценности стихотворения XIX–XX свитков представляют наименьший интерес, а наличие архаических тёка и сэдока (впоследствии совершенно исчезнувших из поэтического обихода) вообще сообщает этим свиткам некоторую комплиментарность. Любопытны, впрочем, «несерьезные стихи» (хайкай) – как первая попытка создания иронической поэзии и как жанр, получивший много позднее развитие в форме «безумных стихов» (кёка). Иронического и даже комического эффекта авторы добиваются, лишь слегка отступив от предписаний «высокого стиля».

Неизбежной и довольно обременительной формальностью выглядят «Песни-славословия», в которых провозглашаются бесконечные здравицы императорам, канцлерам и министрам, хотя они дают весьма наглядное представление о жанре поэтического поздравления со всеми его клишированными формулами. Интерес в этом разделе представляет первое стихотворение (№ 343) неизвестного автора, ставшее в конце XIX века словами императорского государственного гимна и остающееся в этом качестве поныне.

Свиток «Названия» наиболее сложен с точки зрения расшифровки смысла. В переводе воспроизвести точное значение танка невозможно. Все стихотворения-шарады свитка основаны на каламбурном эффекте. Таким образом, как мы убедимся из знакомства с транскрипцией и подстрочным переводом, в тексте «обычного» пятистишия содержится закодированное слово, вынесенное в название пятистишия, например «растение» – оминаэси, карахаги, нигатакэ и т. д.

Скрытый смысл кода выявляется сегодня при прочтении в старой орфографии и старом произношении. Разумеется, стихотворения свитка – всего лишь разновидность поэтической игры и не отличаются лирической глубиной.

Большая часть признанных шедевров лирики «Кокинвакасю» сосредоточена в разделах «сезонных» песен и «Песен любви». Здесь же наиболее ярко раскрывается и замысел составителей, стремившихся к созданию поэтических «сюит» и «симфоний». Все времена года представлены пятистишиями в плавном поступательном развитии: начало сезона, его разгар, окончание и переход к следующему. Каждое стихотворение не только значимо само по себе, но и представляет неотъемлемую часть сезонного контекста, соотносится с предшествующими и последующими.

Так, в начале весеннего цикла, относящемся (по лунному календарю) к концу февраля – началу марта, природа еще только пробуждается от зимнего оцепенения:

 
В пору ранней весны
с веток дерева в смежном убранстве
льется трель соловья —
прилетел, как видно, проведать,
не цветы ли в саду белеют…
 

(Сосэй, № 6)

Образ снега постоянно присутствует в этих стихах, перекликаясь с образами первого вестника весны соловья и зацветающей сливы. Постепенно весна вступает в свои права:

 
Далеко-далеко
пусть ветер весенний разносит
аромат лепестков —
чтоб к цветущей сливе близ дома
соловей отыскал дорогу!..
 

(Ки-но Томонори, № 13)

Затем следуют стихи о сборе первых «молодых трав» на лугу, об увядании сливы, о гусях, что улетают на север, вновь о пении соловья (японский соловей — угуису — поет и весной, и летом). Следует переход к главной весенней теме – цветению вишен (сакуры):

 
Вот и время пришло,
наконец распустились как будто
горной вишни цветы —
вдалеке по уступам горным
там и сям облака белеют…
 

(Ки-но Цураюки, № 59)

Воспевается весенняя дымка, что скрывает вишни по склонам гор, но в стихах уже слышится тревога: ведь скоро цветы увянут. Поэты заклинают ветер не трогать бело-розовые соцветия, но безжалостный горный вихрь не знает пощады:

 
Я в весенних горах
нашел пристанище на ночь —
и всю ночь напролет
в сновиденьях все также кружились
лепестки отцветающих вишен…
 

(Ки-но Цураюки, № 117)

И вот вишня отцвела – настал черед лиловых гроздей глициний, желтых диких роз – ямабуки. Близится лето…

Из отдельных сюит «сезонных» циклов складывается величественная симфония времен года, вобравшая бесчисленные оттенки человеческих чувств.

В «Песнях любви» выдержать логическую последовательность значительно сложнее, но составители явно к этому стремятся, показывая постепенное нарастание от слабого, едва осознанного интереса к всепоглощающей страсти. В начале любовного цикла стихи посвящены в основном знакомству. Это завязка романа:

 
Разглядеть не могу,
хоть не вовсе сокрыты от взора
милой дамы черты,
что пленили бедное сердце, —
этот день проведу в томленье…
 

(Аривара-но Нарихира, № 476)

Но вот любовь овладела сердцем, заставляя забыть обо всем на свете. Она причиняет страдания, влечет к гибели:

 
Пусть погибну любя!
Не внемлет смятенное сердце
гулу грозных стремнин —
водам Ёсино, что в долину
пробиваются меж утесов…
 

(Неизвестный автор, № 492)

Звучит тема мучительной потайной любви, неразделенной любви, о которой нельзя поведать людям. Любовные грезы бессильны приблизить час свиданья:

 
Наяву ли, во сне,
днем и ночью, рассудку не внемля,
я тоскую о нем —
ах, куда мне деть мое сердце,
чтоб забыть о милом навеки?!
 

(Неизвестный автор, № 570)

Наконец следует счастливая долгожданная встреча, воссоединение влюбленных, апофеоз страсти:

 
Долго встречи я ждал —
но вот эта ночь наступила.
Если б только петух
у заставы Встреч – Оосака
никогда не пел на рассвете!..
 

(Неизвестный автор, № 634)

Но впереди неизбежное расставание, горечь разлуки, сожаления о кратком миге счастья, трепетное, тревожное ожидание новых встреч…

Разделы «Песни разлуки» и «Песни странствий» лишены стройности композиции, но и в них просматривается попытка так организовать расположение стихов, чтобы все вместе они могли намного больше поведать читателю, чем каждое в отдельности. За счет эффекта «со-творчества» составителям удается преодолеть неизбежную ограниченность жанра поэтической миниатюры, создав, по сути, новый жанр – «поэтическая сюита». В дальнейшем в японской поэзии при составлении книг прием создания тематических циклов из стихов разных авторов получит широкое распространение, а в антологиях трехстиший — хайку – станет единственным доминирующим принципом. Помимо эффекта «общего звучания», расположенные таким образом стихи приобретают и дополнительную самоценность. На фоне близких по теме миниатюр они как бы начинают играть новыми гранями: отчетливее выявляются богатство эвфонии, оригинальность тропов, определяется место стихотворения в ряду подобных, в Традиции.

Поэтические приемы

С точки зрения формы подавляющее большинство стихов «Кокинвакасю» представляет собой классическую танка – то есть поэтическую миниатюру из 31 слога в четком силлабическом размере 5-7-5-7-7 (изредка добавляется лишний слог). Дополняют картину четыре «длинные песни» (тёка) и три шестистишия (сэдока) – оба жанра ко времени составления «Кокинвакасю» фактически уже изжили себя. Тёка – стихотворение большого объема, часто повествовательное, в том же размере 5–7 с добавочной семисложной строкой в конце. Расцвет жанра тёка относится к началу VIII века, ко времени творчества великих поэтов «Манъёсю» Хитомаро, Акахито, Отомо-но Якамоти. Шестистишия сэдока вообще никогда не пользовались особой популярностью, являя собой некую модификацию танка в размере 5-7-7-5-7-7. Таким образом, хотя все три жанра условно можно отнести к вака, то есть к «японской песне», бесспорно доминирующим жанром в «Кокинвакасю», как и в последующих придворных антологиях, остается танка. Именно к пятистишию танка Цураюки в своем Предисловии прилагает понятие вака, подавая тем самым пример поэтам и комментаторам грядущих веков.

На взгляд европейского читателя, особенно знакомящегося со стихами в художественном переводе, все танка внешне похожи друг на друга. Действительно, тональность и образная канва во всех пятистишиях имеют много общего. Однако при более внимательном прочтении мы обнаружим различия, связанные в основном с датировкой того или иного поэтического пласта. К наиболее древнему слою поэзии относится значительная часть из вошедших в антологию 450 анонимных танка. Некоторые явно восходят к эпохе Нара, ко временам «Манъёсю», и дошли до составителей либо в старинных свитках, либо в форме народных песен, исполнявшихся под музыкальный аккомпанемент. К ним примыкают хронологически несколько танка, которые приписываются легендарной принцессе Сотори, Абэ-но Накамаро, Хитомаро.

Для древнейшего слоя поэзии, тяготеющего к поэтике «Манъёсю», характерны определенность и прямолинейность посылки, однозначность образа, так называемый «мужественный дух» (масураобури), то есть благородная прямота, и при этом тяжеловесность риторических украшений. Интонационно пятистишие обычно распадается на три части – с цезурами после второй и четвертой строк, – в отличие от более поздних стихов, которые имеют двухчастную структуру.

 
Суруга нару
Таго-но ура нами
татану хи ва
арэдомо кими о
коину хи ва наси
 

 
Да, случаются дни,
когда в бухте Таго, в Суруга,
утихает волна, —
но такого дня не бывает,
чтоб утихла страсть в моем сердце.
 

(Неизвестный автор, № 489)

Наиболее типичные для таких танка художественные приемы – это макуракотоба, дзё и ута-макура. Все три выполняют функции развернутого определения, все три встречаются еще в «Манъёсю». Макуракотоба – род устойчивого эпитета к определенным словам и понятиям. Например, «хисаката-но» (предвечный) может служить эпитетом к «небу» (ама), а также к ряду предметов, ассоциирующихся с небом, – луна, облака, звезды и т. п.; «нубатама-но» (черная, как ягоды тута) – эпитет к «ночи», «асибики-но» (с широким подножьем) – эпитет к «горам» и т. п. Иногда макуракотоба путем сложных и не всегда понятных ассоциаций соотносятся с понятиями, казалось бы, очень далекими. Например, «адзуса-юми» (как лук из дерева катальпы) служит определением к «весне». Видимо, свежесть молодой зелени, порыв пробуждающейся природы как-то связывается в воображении поэта с натянутым луком. Чаще всего макуракотоба выполняют чисто декоративную функцию и в перевод никак не вписываются, хотя кое-где их присутствие придает колорит старины.

Дзё, то есть «введение», – вводный смысловой параллелизм, играющий роль «образного посыла». Иногда образ дзё непосредственно привязан к смысловой доминанте стиха, иногда от нее семантически оторван:

 
Вага сэко га
коромо-но сусо о
нукикаэси
урамэдзурасики
аки-ио хацукадзэ
 

 
Мне отраду принес
свежий ветер осенний с залива,
что впервые дохнул, —
и взлетает, вихрем подхвачен,
шлейф от платья милого друга…
 

(Неизвестный автор, № 171)

В данном случае четыре первых строки оригинала и являются дзё, предваряющем слова о первом порыве осеннего ветра, несущего отрадную прохладу.

Ута-макура («изголовье песни») – также своего рода введение, определяющее обычно место действия стихотворения или просто отсылающее к какому-то топониму, например: Суруга нару Таго-но ура – «бухта Таго, что в краю Суруга». Ута– макура может использоваться обособленно, а может входить составной частью во «введение» – дзё. Нередко и дзё, и ута– макура дополнительно привязываются к смысловому стержню стихотворения при помощи эвфонии – параллельных созвучий.

Архаический эффект привносят в танка и старинные «почтительные» префиксы, например, ми в сочетании «ми-Ёсино» (славные горы Ёсино), и усилительные частицы, как, например, ура в слове «урамэдзурасики» (весьма неожиданно и отрадно).

Для более позднего пласта поэзии «Кокинвакасю» характерны более изощренные тропы, которые зачастую наслаиваются друг на друга, образуя некую «ребусную семантику», где в каждом слове или строке закодирован дополнительный образ. В принципе почти все эти приемы были известны и авторам «Манъёсю», но в поэзии VIII века они встречаются редко, скорее в виде исключения. Для «шести бессмертных», упомянутых в Предисловии Цураюки, для самих составителей антологии и их современников стремление к сложности и многозначности образа становится доминирующим. У некоторых поэтов – например, у самого Цураюки, Исэ или Осикоти-но Мицунэ – мы обнаруживаем полисемантические образы в большинстве произведений. Однако первенство в области риторического изыска принадлежит блистательной Оно-но Комати. Каждое ее пятистишие – подлинный tour de force. На примере одного из шедевров Комати мы можем увидеть в действии, пожалуй, самый эффектный поэтический прием поэтов раннего средневековья — какэкотоба («слово-стержень»)

 
Хана-но иро ва
уцури ни кари на
итадзура ни
вага ми ё ни фуру
нагамэ сэси ма ни
 

 
Вот и краски цветов
поблекли, пока в этом мире
я беспечно жила,
созерцая дожди затяжные
и не чая скорую старость…
 

(№ 113)

Какэкотоба – слово с двойным значением, создающее эффект омонимической метафоры. В приведенном пятистишии целых три какэкотоба, и каждое несет в себе дополнительные аллюзии. Так, «иро» означает «краски», «цвет», а в другом значении – «любовь», «чувство». «Фуру» означает «идти», «лить» – о дожде, а в другом значении – «стареть». «Нагамэ» означает «затяжные дожди», а другом значении – «созерцать». Разумеется, передать в поэтическом переводе буквально все значения невозможно, да и в оригинале они выражены довольно смутно. Но внимательный средневековый читатель, искушенный во всех тонкостях поэтического искусства, должен был уже при первом прочтении уловить весь аллюзивный подтекст.

Поскольку в танка категорически запрещалось использовать китаизированный слой лексики (канго), в поэтический лексикон входили только слова исконно японского слоя (ваго). Они давали авторам немало возможностей в области применения какэкотоба, поскольку многие обладали двойным значением. Например, мацу – «сосна» и «ждать»; наку – «плакать» и «кричать» (о животных, птицах); татикаэру – «набегать» и «отступать» (о волнах), «уходить» и «возвращаться» (о человеке); нуру – «покрыться», «пропитаться» и «спать»; тацу – «подниматься», «ложиться» (о дымке) и «уходить» (о человеке); аки – «осень» и «пресыщаться»; карэру – «сохнуть» и «удаляться» и т. д. Иногда в качестве какэкотоба использовалась только часть слова, например: «ито ни» – «нить», «ветка ивы» и «так уж»; «токонацу» – «гвоздика китайская», «вечное лето» (при разделении слова на две части) и «ложе» (первая часть слова — токо)

Нередко превращается в какэкотоба и известный топоним (географическое название), например: Оосака (в другом чтении – Аусака) – гора в окрестностях Хэйана со сторожевой заставой, в буквальном значении «Склон Встреч»; Отокояма – гора, в буквальном значении «гора Мужей»; Мика – название равнины, буквальное значение «третий день» и «видеть»; Ка-сэ – название горы, буквальное значение «одалживать» и т. д.

Близкую к какэкотоба функцию выполняет и иероглифический каламбур, где полисемантичность образа основана на его графическом начертании, а не на звучании. Так, в иероглифе «буря» (араси) заложены значения «гора» и «ветер» (см. № 249), в иероглифе «слива» (умэ) – значения «каждое» и «дерево» (см. № 337).

Еще один весьма популярный поэтический прием — энго, «связанные слова», то есть слова одного ассоциативного ряда. Например, «роща» – «деревья», «листва»; «море» – «волна», «лодки», «рыбаки»; «храм» – «молитва», «колокол», «священник»; «дикие гуси» – «далекий родной край», «разлука», «весть от милой» и т. д. Располагаясь в замкнутом пространстве маленького пятистишия, два или три это создают дополнительную аллюзивную связь, которая может быть, по обстоятельствам, прямой и вполне понятной или же опосредованной и требующей напряженной работы мысли. Обычно энго встречается в сочетании с другими поэтическими приемами, как, например, в следующем стихотворении:

 
Адзуса-юми
хару татиси ёри
тоси цуки-но
иру га готоку мо
омоваюру кана
 

 
С той поры, как весна,
подобная луку тугому,
осенила наш край,
мне все кажется – словно стрелы,
дни и месяцы пролетают…
 

(Осикоти-но Мицунэ, № 127)

Здесь мы видим богатый спектр тропов. Адзуса-юми («словно лук из древа катальпы») – это макуракотоба, относящаяся к хару («весне»); хару — какэкотоба, означающая одновременно «весна» и «натягивать» (лук); иру, что означает «стрелять из лука», служит это к юми («луку»). Кроме того, здесь присутствует еще один чисто риторический прием – эмфатическая частица «кана» в конце стихотворения.

В пятистишии заметна и структурная особенность, отличающая поэзию танка времен «Кокинвакасю» от более ранней лирики эпохи Нара. Это расположение подлежащего – имени. Для поэтов времен «Кокинвакасю» наиболее типично стремление поместить подлежащее в третью строку. Во времена «Манъёсю» оно чаще стояло в первых двух строках, а позже, к началу XII века, сместилось в самый конец танка. Соответственно, подлежащее служит некоей осью, на которой держится ритмический баланс стихотворения.

Крайне редко для создания дополнительного ассоциативного подтекста используется акростих (орику, см. № 410), но это скорее исключение, чем правило.

Хотя и не слишком часто в «Кокинвакасю» уже встречается прием хонкадори (заимствование изначальной песни), получивший в дальнейшем широкое распространение. В отличие от средневековой Европы, в Японии существовало понятие авторского права, но поэты умышленно заимствовали образы, а иногда и целые строфы у предшественников с целью создать дополнительный ассоциативный ряд, расширить культурный фон стихотворения. Так, стихотворение неизвестного автора из «Кокинвакасю» № 192 почти без изменений воспроизводит танка из «Манъёсю» (№ 1701). В большинстве случаев «изначальной песней» призваны были служить сочинения стихотворцев прошлого, но в «Кокинвакасю» встречаются стихи, перепевающие произведения из той же антологии: например, танка Фудзивара-но Окикадзэ (№ 310) навеяна пятистишием неизвестного автора (№ 284).

Типичен для классической танка прием мидатэ (метафорическое иносказание). Например, страдания безответной любви передаются через образ безутешной горной кукушки (№ 578) или трубящего оленя (№ 582).

Что касается обычных, общеизвестных поэтических приемов, то из них наиболее часто используется сравнение, смысловой (а порой и грамматический) параллелизм, антитеза, метафора. Изредка встречается олицетворение – например, в обращении к «цветку-девице» (оминаэси) – и уж совсем редко гипербола (см. № 701). Эффективным поэтическим приемом является также широко распространенная инверсия.

В целом художественные приемы классической поэзии вака представляют собой сложную систему, заслуживающую отдельного исследования (которое и было отчасти проведено И. А. Ворониной в монографии «Классическая японская поэзия», М., «Наука», 1978, а также некоторыми зарубежными учеными).

Большинство стихотворений «Кокинвакасю», даже взятые в отдельности, напоминают драгоценные камни, не требующие никакой оправы. Их «абсолютная значимость» не меняется от наличия или отсутствия названия-темы (дай). Однако составители считают название важным компонентом стихотворения, и поэтому даже там, где его нет, заботливо отмечают: «Без названия». Многие же стихотворения имеют название – либо краткое типа «Печалясь об уходящей весне», либо развернутое, переходящее в длинное описание обстоятельств сочинения данной вака, как, например, интродукция к знаменитому стихотворению Аривара-но Нарихиры о «столичных птицах» (№ 411). Развернутые интродукции нередко конкретизируют те пространственно-временные отношения, которых сама вака начисто лишена, то есть играют роль своеобразного комментария, а иногда и исторического контекста. Некоторые названия явно даны самими авторами, некоторые же написаны от третьего лица составителями, но из-за расплывчатости форм разделить дай на эти две категории не всегда возможно. Естественно, стихи неизвестных авторов названий-тем обычно не имеют, если только под маской «неизвестного» не кроется, например, партнер известного поэта по любовному диалогу. Иногда под одним названием-темой может стоять и несколько стихотворений. Названия-темы служат дополнительным поэтическим приемом и призваны усиливать эстетическое впечатление, как бы привязывая «парящую в воздухе» вака к земной реальности.

Взгляд составителя

Для понимания эстетики вака вообще и значения «Кокинвакасю» в частности необходимо обратиться в японскому Предисловию Ки-но Цураюки и к дополняющему, даже по большей части дублирующему его китайскому Предисловию Ки-но Ёсимоти. Поскольку китайское Предисловие вторично (оно обычно располагается в конце книги как послесловие), мы не будем его подробно рассматривать. Ограничимся только замечанием, что в китайском Предисловии проясняются те китайские категории поэтики, которыми насыщено Предисловие Цураюки.

Знаменитое Предисловие Цураюки стало первым поэтическим трактатом на японском языке, но у него были некоторые предшественники: написанное в VIII веке на китайском «Наставление в поэзии» («Какё хёсики») Фудзивары Хаманари и относящийся к началу IX века труд монаха Кисэна «Руководство по стихосложению» («Кисэн саку сики») – также на китайском. Эти работы, как, собственно, и Предисловие Цураюки в его теоретической части, явились попыткой приложить к японской песне мерки китайского стиха, опираясь на многочисленные китайские поэтики. Существует даже неподтвержденное мнение, будто первым было написано китайское Предисловие Ёсимоти, а Цураюки лишь развил и дополнил изложенные в нем мысли, во многом идущие от китайских источников. Эти источники, знакомые образованному хэйанскому аристократу, выпускнику университета, были весьма многочисленны и разнообразны: начиная с Великого введения древней «Книги песен» («Ши цзин») и кончая целым рядом трактатов по теории литературы, включенных в упоминавшийся уже «Изборник» («Вэнь сюань»). Тема влияния китайской классики на авторов обоих Предисловий к «Кокинвакасю» чрезвычайно сложна, обширна и явно заслуживает специального исследования (которое уже предпринял Дж. Т. Уикстед). Можно сказать, что любое теоретическое положение Цураюки так или иначе соотносится с китайскими источниками – либо в плане соответствия с тезисами китайских авторов, либо в плане противопоставления, скрытой полемики. Что касается историко-литературных изысканий, то они вполне самостоятельны и представляют собой первую попытку классификации творчества предшественников за несколько минувших веков.