Текст книги "Причина - не прощает насилие (СИ)"

Автор книги: PallVan1987

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

На животе царапины и ранки от ногтей.

На бёдрах синяки и та же самая жуткая картина.

– Кто он? Скажи мне кто он?! – кричал в лицо ей Шелби, требуя ответа на вопрос.

Ева заплакала, и Томас затряс её как куклу:

– Кто это сделал? Скажи! Скажи мне! Я хочу знать!

– Святой отец… – отвернулась от отца Ева, – Томас… Томас Бейкер, в церкви.

***

POV/АЛФИ

Я проснулся среди ночи от того, что замёрз и умирал от жажды после похмелья. Старый кабинет, да и само здание церкви топят паршиво, а тем более ночью. Стены остыли и пропускали промозглый ветер.

Голова болела и была совершенно чугунной. Я приподнялся, отпил воды из кувшина, а уже после осмотрелся.

Кабинет святого отца Томаса Бейкера, разложенный диван, смятые шмотки на полу и ложе, пустая бутылка коньяка, два бокала и…

«Так… А вот и она, что делила со мной койку?»

Я присел на диван и обомлел от её внешности, которую изучал во мраке: карие глазки большие и причудливые, накрытые светлыми веками и обрамленные пушистыми ресничками, русые волосы попадали на плечи и покоились на полуголом тельце, а пухлые губы, разбитые мной припухли и ещё розовели даже в ночи.

Она красивая, и этого невозможно отнять.

Я выглядел рядом с ней монстром, облокотившись на локти, чтобы не затенять падающий свет фонаря, освещающий внешность. Я провел пальцем по её щеке, задел набитый мной синяк и прикоснулся к нему губами.

Ева дернулась от боли, сощурилась, зажмурилась и продолжила спать.

Я никогда не чувствовал себя с первой встречной так уединенно, словно знаю эту девушку сто двадцать лет.

– Извини, Ева… Я поступил грубо, очень грубо, – шепнул я девочке на ушко, – Я не хотел причинять тебе зла. Я не хотел и раскаиваюсь. Ты ведь простишь меня, Ева? Простишь, да? Поймёшь, правда? Это всё тяжёлое детство, детка, – а после я схватил с боковинки своё пальто, накрыл им Еву и задремал сам, опустив голову на её грудь, словно с души упал камень.

Утром, когда я проспался, от девы остались только тонкие хлопковые колготки серого цвета, и моя смятая под ней рубашка с кровью. Откуда была эта кровь? С лица или ссадин, или же…?

Я подошёл к столу, пытаясь восстановить в памяти события. Как я уронил её на стол, как после ударил и как затем же опрокинул на диван, где повалился сверху и надругался.

Из ощущений было тяжело и туго, дело шло медленно. Неужели попалась на раздачу «девочка»?

Я сунул колготки в карман, свернув в клубок, а после покинул храм Святого Иоанна, направляясь к машине, которая прождала меня до самого раннего утра.

Часы встали на вчерашних девяти часах, а сейчас, судя по слабому рассвету было часиков восемь.

В машине Исмаил вздрогнул и проснулся, а после протянул мне сигарету и взял сам, щелкая тяжелой металлической зажигалкой.

Мы затянулись и переглянулись.

– Домой, шеф?

– Да, пожалуй, – ответил я, и хотел бы спросить в каком направлении ушла Евушка, но постыдился, продолжая втягивать дым.

Комментарий к Глава вторая

Надеюсь, вам, читатели эта работа интересна. И надеюсь, что она имеет место и смысл.

Спасибо bulka_s_saharom 💋

========== Глава третья ==========

Комментарий к Глава третья

Спасибо, что читаете) значит, если для кого стараться) извините за возможные ошибки, ПБ есть! Спасибо и тебе, bulka_s_saharom!

Тем же утром

Ева принимала ванну несколько часов, усердно намыливая себя и смывая мыло вновь и вновь. Мыло пенилось на коже, смывало часть еврея и ароматное пахло ландышами.

Девушка осторожно прикасалась к груди, обводя оттянутые губами Соломонса ореолы с кровоподтеками, осторожно обмывая соски из которых бежала кровь. Реакция тела была моментальной и боль внизу живота вызывала оцепенения в теле Евы, а в памяти появились прожилки вчерашнего.

Девушка уже знала, что сейчас ей нужно будет описать обидчика, дать показания, но всё, что она помнила это лицо священника и мутный образ еврея.

Зачем она обвинила Томаса Бейкера? Девушка сама не знала, что в неё вселилось и что выбило как клином имя и сам силуэт мужчины, сделавшего с ней такое.

Полли стояла за дверью и прислушивалась к каждому звуку, боясь лишь одного – отчаяния и попытки свести счёты с жизнью.

***

Томас уже обрывал телефон и первым его звонком был звонок партнёру и вроде бы как даже не плохому другу – Алфи Соломонсу.

– Алфи, это Томас Шелби, – параллельно дымил он сигарету, слушая совершенно невозмутимый голос.

– Да, я узнал.

– У меня здесь несчастье, – голос Томаса сел, и Алфи продолжал тихо дышать в трубку, – Мою дочь… Она… Над ней надругались.

Грохот в телефоне и Алфи выронил трубку из влажных рук, протирая лицо от капель после душа, что бежали с мокрых волос.

– Извини, провод… Проводок короткий, что ты там сказал? Я не расслышал.

– Еву изнасиловали, – твёрдо сказал Шелби, – Ты поможешь мне с этим разобраться?

Алфи шмыгнул нервно сбивая дыхание.

– Чем я могу тебе помочь? Сочувствую всем сердцем, но что я здесь решаю?

– Что ты решаешь? Алфи, ты достаточно много решаешь в этом городе! – начал нервничать сильнее Томас, – Ты поможешь мне или нет, черт тебя подери?!

Алфи сглотнул:

– Чем?

Шелби взорвался, ударяя трубкой об стол, бешено крича.

– Ах, ты, сука, еврейская тварь! – ломал он телефон, – Падла! Трусливая и хитрая сука! – Томас откинул разбитый телефон, а точнее то, что от него осталось, взъерошивая свои волосы.

В доме было не два и не три телефона, поэтому очередной зазвонил из гостиной, и Джон снял трубку.

– Джон Шелби…

– Будь добр, дай трубку своей маленькой истеричке, – сказал Алфи, успев набраться сил и отваги, чтобы вскоре ответить за поступок.

– Томас…

Шелби старший и так знал, что это Соломонс, хватая у брата трубку, прижимая к уху.

– Что я могу сделать? Для тебя и для твоей… – язык его не повернулся, – Для твоего ребёнка.

– Я слышал, что у тебя есть родственник в судмедэкспертизе?

– Есть, в криминалистике. Двоюродный брат работает при госпитале. Я отзвонюсь ему и всё согласую… – Шелби хотел уже было положить трубку, – Томми, как она…? В целом, как там всё у неё? – осторожно спросил еврей, сощурив глаза, слушая ответ.

– Терпимо. В ванной.

Трубку повесили, и Алфи выдохнул понимая, что девчонка смыла с себя его «следы». А это – уже половина еврейского успеха.

Алфи так и остался стоять возле столика в гостиной с трубкой в руке, которая дрожала не от страха быть распятым Шелби, а от содеянного и осознания самого себя.

***

Спустя два часа Соломонс топтался на пороге больницы и судорожно курил, боясь войти в коридор и столкнуться глазами с дочерью Шелби. Сомнений в том, что это была она не осталось.

Глаза Алфи бегали из стороны в сторону, изучая одноэтажное здание больницы. Белые бетонные стены, большие задернутые шторами окна, и заснеженная крыша.

Томас вышел на улицу и выше подняв воротник пальто и поежившись на холоде, вынул портсигар, хватая губами сигарету, делая три звонки щелчка зажигалкой, обводя глазами понурого Алфи. Тот глянул на Шелби украдкой и продолжил курить, зная что на этих самых руках кровь дочери Томаса.

– Ей нельзя было мыться, – вымолвил Том, смотря на еврея, – Ты знал?

Алфи только покачал в отрицании всего головой, поджав губы, на которых ещё остался след дочери Томаса.

– Она смыла с себя всё.

«Умница, и я тоже» – подумал Алфи, зная что за такое «творение» он может попасть за решётку или на самосуд Шелби.

Дверь больницы скрипнула и из неё едва стоя на ногах вышла Ева, поддерживаемая под руку тётей.

Алфи испуганно осмотрел её, а после опустил глаза, докуривая и швыряя окурок в сторону.

Ева нехотя вскинула красные и заплаканные глаза. Медленно она повела взор по знакомым ботинкам, по выглаженным брюкам, по теплому пальто, которым она была накрыта до самого пробуждения и широкие ладони с длинными пальцами, увешанными печатками.

Ева остановилась, часто моргая, чтобы согнать слезы, поднимаясь выше, осматривая белую рубашку, жакет, и замечая заросшую шею, затем и густую бороду, а после губы, что жадно обгладывали её тело этой ночью.

В горле её появилось першение, и Ева его попыталась сглотнуть, запасаясь мужеством посмотреть в глаза.

Алфи стоял, как истукан и не делал ничего, даже не хлопал веками. Он словно заледенел, зыркая в карие очи, которые наконец-то поравнялись с его серыми.

Девушка смотрела на него долго, а он – на неё, мысленно твёрдя слово «прости» как скороговорку, чтобы только она дошла до мыслей Евы.

Соломонс скривил лицо в жалобное и жалкое, пока Ева скривила своё в панике и отвращении, закатывая карие глаза, падая на снег возле входа.

Алфи подорвался и оказался возле Евы даже быстрее чем Томас, приподнимая её и укладывая себе на плечо.

– Ева! – позвал он девочку, но та повисла, как мертвая, запрокинув бледную голову.

Шелби опустил брови, перенимая девочку, сталкиваясь взглядами с Соломонсом, который тут же прикрыл веки и рванул внутрь больницы в поисках врача.

Это мгновение заставило Шелби напрячься, задуматься и проникнуть в суть происходящего.

Воспоминание Алфи о вчерашнем вечере

Алфи без стука и почтения влетел в кабинет священника, присаживаясь в кресло, взводя пистолет и направляя на Бейкера. Мужчина вздрогнул и непонимающе осмотрел Соломонса.

– Мистер Соломонс! Что случилось? Чем я могу тебе быть обязан?

– Можешь! Гони деньги, святоша, сейчас, да! Всё, что должен мне до последнего фунта, понял? – Алфи закинул ногу на ногу, – Время, – указал он на часы, – для меня деньги, а для тебя – жизнь.

– У меня неделя в запасе! Ты дал мне неделю!

– Так, я всё правильно понял, да? Денег у тебя нет, правда? Я не ошибся?

Священник замотал головой.

– Ладно. Это дерьмово для тебя. Кажется, ты подохнешь в Рождество, однако, да? Я этому поспособствую, милый мой!

Алфи поднял револьвер и священник вскрикнул, приподнимаясь с места:

– Мистер Соломонс, подождите. У меня для вас есть всё, всё что пожелаете… Мальчики, девочки… – улыбнулся холодно Томас.

Алфи фукнул с отвращением:

– А я разве на педофила похож или на святого отца? Совсем что ль прих*ел? Мальчики, блядь, девочки! – психовал Алфи, – Я нормальный мужик и хочу нормальную девку. Есть? – подмигнул он, опустив голову и брови, выжидающе глянув на Бейкера.

Тот рванул к двери:

– Дааа, даа, мистер Соломонс. Вам светленькую или тёмненькую?

– Самому выбрать можно? – продолжил наглеть еврей.

***

Через пару минут Алфи стоял на балконе, наблюдая как выстраивается хор из девочек и разные голоса сливаются в одно, исполняя знакомые слова.

Долго лежал мир, в грехе и заблуждении, тоскуя,

Пока он не появился и душа не почувствовала исцеление…

Алфи едва не падая оперся на левую руку, тихо щёлкнув пальцами святому отцу, указывая на высокую русоволосую девушку в крайнем верхнем ряду.

– Но, мистер Соломонс, эта девица – дочь…

– Вот эту, я, блять, сказал! Здесь и сейчас, или пробью я твой мозг и кость из пистолета, да? Хочу её, понял? Остальное меня как-то не еб*т!

– Но… Эта девушка ещё не…

– Заткни хлебало и подай мне вон ту девку! – указал пальцем Алфи на ту же девочку, схватив святого отца за шкирку, – Не испытывай моё терпение. Хочешь, чтобы все узнали о том, что ты творишь тут с маленькими детишками? Как ты грешишь тут, ублюдок?

***

Алфи влетел в первый попавшийся на глаза кабинет.

– Там девочка, ей плохо стало!

Двое медиков рванули и мужчина уцепился за ними, осматривая бессознательную Еву, лежащую на коленях Шелби.

Доктора пару раз прихлопнули её по щекам – бесполезно. Оставалось только поднести к носу нашатырный спирт.

Алфи осматривал побитое лицо, ожидая когда девочка очнется, прокашляется и откроет глаза.

Так оно и было.

– Ей нужно поесть и отдохнуть, – заметил вышедший из здания родственник Алфи, смотря как трескаются пересохшие губы, – В течении пары дней постель и только постель.

Алфи и Шелби одновременно кивнули. Еврей резко подхватил девушку на руки, и та не пискнула, вновь прижимаясь телом к обидчику, смотря на его подбородок, где виднелся короткий шрамик, чувствуя и ощущая аромат его духов, дым сигарет и тяжёлый смог от перегара.

Томас непонимающе поплелся за ним.

– Давай, подособлю что ли? Чего ты её схватил?

– Несу, – ответил еврей, опуская глаза на Еву, смотря ей в очи, которые стали совсем бледно-карими, пустыми и блеклыми.

– Я не хотел, – почти беззвучно сказал Алфи, смотря только вперед, приближаясь к машине, – Я не знал.

Ева сглотнула печаль, не веря в чистоту и скорбь о содеянном, слыша голос Бонни Голда, резко выпутываясь из рук Алфи, и тот только и успел опустить её на землю, как девочка едва не падая рванула мальчишке на встречу.

– Ева! – кричал он, – Ева! – хватая её в свои объятия, приподнимая над землёй, а после крепко прижимая к себе.

С узкой улочки и большой машины следом шёл Аберама, ненавистно поглядывая на Соломонса, а тот поглядывал в ответ безразличием.

Девушка неистово расплакалась в плечо парнишки и Соломонс здесь был как бы не причём, уставив лицо в носики ботинок, изредка поднимая на пару глаза.

Ева прижалась к уху Бонни и тот внезапно поднял глаза на Алфи, и еврей увёл свои, крутя в пальцах револьвер в потайном кармане пальто.

Если что-то пойдёт против него, он готов дать отпор всем пятерым, но пятую он заберёт с собой, как демон.

– В Бирмингеме Чангретта, – заявил Аберама и Томас открыл широко глаза, смотря на Алфи.

– Какого черта? Что им надо?

– Хватит здесь разыгрывать неприступность, Томми! По твою душеньку, да по мою пришли! Допрыгался цыганский табор, да?

– Надо ехать, мать твою! Вытаскивать нас из пиздеца!

Алфи схватил Шелби за грудки.

– Ты дурак что ли? Это, сука, ебаная итальянская мафия! Нас сейчас «зачистят» всей охуенной семейкой! – рычал он в лицо Шелби, – Не пощадят ни тебя, ни меня, ни даже Еву!

– Что ты предлагаешь? – ответил спокойно Том.

– Женщин и детей надо в безопасность!

Миссис Грей, приглашаю вас отведать мой чай, настоящий?

Полли хмыкнула, отрицательно мотнув головой.

– Благодарю, мистер Соломонс. Угостите лучше этим славным напитком нашу Еву. Дети – всегда наше продолжение. Их надо беречь.

Соломонс кивнул и Ева попятилась назад от еврея в испуге, намереваясь закричать, но тот в миг выхватил её из объятий Бонни, толкая в свою машину.

– Присмотрю как за своим, не беспокойся! Корку хлеба и в постель.

– Этого я и боялся услышать! – крикнул в догонку Шелби, забираясь в машину.

– Ева, я позвоню тебе позже! – крикнул Голд-младший, заводя мотор, исчезая за Томасом в повороте.

========== Глава четвёртая ==========

POV/ЕВА

«Собрать кости» оказалось куда легче, чем сейчас смотреть на того, кто растерзал меня и словно проехался катком.

Пожалуй, это худшее, что могло со мной случиться. Этот тип смеялся надо мной безмолвно, выражая при этом максимум мнимого сострадания. И ему жаль? Чушь собачья! Он не хотел? Бред сивой кобылы!

Нет, он делал то, что делал, а делал

он лишь одно – насиловал.

Я вспомнила его образ как только мои глаза столкнулись с ботинками, а дальше – и совпадений больше. Раз он пришёл на это событие первым, значит, хороший друг. Настолько замечательный, что без зазрения совести ел, пил и находился в нашем доме, а сейчас скрывает свой поступок и делает вид, будто всё тип-топ и весь такой святой, что аж нимб не только светится, но и переливается.

Ох уж эти его ботинки. Роковая обувь. Знала бы, что их владелец-ирод дотронется до меня своими паршивыми и грязными клешнями в кольцах, как у последнего педераста, я бы выпила яду сама, но сначала изрезала бы его обувь на мелкие куски, сварила бы из этой кожи бульон и скормила бы ему на обед с хорошей дозой слабительного. Так, что мистер Бейкер бы только успевал вправлять ему выпавшую прямую кишку в своём кабинете.

Не знаю почему, но выдавать его дешёвую, мерзкую и паршивую шкуру мне не хотелось.

Отец убил бы его сразу же, при всех и без жалости. Разнес бы его хитрую и наглую ухмылку на раз. А я бы ещё и добавила пару раз молотком по голове, да залила бы всё это месиво в виде него кипятком. Хорошая была бы заливная. Скормила бы я его тельце псам.

Что если я не скажу правды? Во всем обвинят Бейкера. И пусть, потому что он уже покойник за то, что делал с маленькими мальчиками и девочками при церкви, в том числе и со мной, когда я была ребёнком.

Все эти «воспитательные экзекуции» и по сей день будят меня среди ночи и я начинаю кричать как умалишенная. А может, так оно и есть?

Всё вокруг меня крутится через задницу, не в том направлении, и это очевидно. Всё моё детство – это какой-то тайм-аут между нормальной жизнью и концом света.

Все в этом доме и моей семье вызывают у меня не только раздражение, но и тошноту. Все они играют в какой-то большой театр для дефективной меня.

Мой отец – мне не отец по крови.

Я не помню ничего из того детства, которое было до приюта. Знаю лишь, что моя фамилия еврейская – Кравец. И сама я тоже в общем-то еврейка.

Также я не помню имя и внешность моих родителей. Помню лишь одно – мамины тёплые руки, на одной из них небольшой знак на запястье возле кости в виде двух букв – АН, колыбельную и немного о том, кем был мой папа.

«О твоём папе обязательно будет говорить весь Лондон, все в городе будут знать о нем и в один день папа придёт и останется с нами…»

Где теперь этот человек, о котором должен греметь весь Лондон, и почему он не со мной и не с мамой?

Вообще-то, я видела мужчину в нашем доме лишь однажды. Точнее мужественную спину, широкую и крепкую, густые тёмные волосы в модельной стрижке и как особая примета – мелкая серёжка в ухе.

Не знаю что случилось, почему так и зачем, но мама кричала, когда он склонялся над ней и рычал в лицо что-то несвязное.

В комнате пахло сладко и этот запах я люблю и по сей день – дорогой парфюм, мускус тела мужчины, дым сигарет и слабые нотки спиртного. Эта эссенция – словно и есть мой папа.

А я стояла в шкафу и смотрела в мелкую скважину для ключа, не понимая что происходит и почему меня заперли на ключ.

После той ночи мама сильно заболела, а ещё через какое-то время умерла. Но, об этом я знаю по историям и легендам.

Меня разносили по приютам и домам как котёнка, оставляли тут и там.

Нигде я не могла приспособиться. То разобью наручные часы воспитательницы, то толкну мальчика на угол кровати, то оболью горячим чаем девочку. Никому не нужна была Ева-дьяволенок, привезенная из захолустья Лондона.

Тем более та, которая не умеет говорить, читать и даже держать правильно ложку. Вдруг я была заразна. Все боялись и остерегались. В конце концов меня забрали Шелби, где я и осталась жить.

Поставленное одним человеком клеймо – оно и в Африке и в Англии клеймо. Его не свести, как знак, что оставили на моей лопатке при рождении – незаконорожденная, проще говоря, рождённая не в браке.

Евреев вообще исключили из иерархии.

А значит, исключили везде и все.

К семи годам я вроде как заговорила, к десяти уже училась на отлично и пела в церковном хоре.

До этого дня я занималась в хорошей школе для девочек, где мы познавали не только точные науки, но и шитье, музыку, бальные танцы, а ещё получали по спине линейкой за неправильную осанку.

Везде и всегда я стала скрывать свое происхождение и более того, чтобы влиться в семью Шелби, да искоренить из себя «дух жида» я стала часто думать и говорить против «своих».

Теперь, когда произошедшее этой ночью станет достоянием общественности, меня выгонят и дадут лишь справку вместо аттестата и я пойду по наклонной.

– Из-за тебя! – брякнула я в слух видя перед собой образ насильника, подняв глаза на врача, который расположился между моих ног с лупой.

Куча инструментов, куча стыда и негодования, куча разговоров и презрительных взглядов.

Доктор поднял глаза.

– Вы как? В порядке?

– Да.

Мужские руки в перчатках дотрагивались меня много раз, долго блуждали изнутри, пока другая рука сверху надавливала на живот.

Я смотрела в окно, и наблюдала за меняющимся видом, на заснеженные деревья и если бы они только знали… А может и правда знали, но почему же не предупредили меня о таком?

Обидчик сидел рядом по левую руку, и изредка смотрел на меня, переключая со скрипом передачи.

Когда он это делал, я невольно отстранялась и хотела кричать, вместо этого прикусывая язык. Всё, чего касались его руки в моём направлении вызывало у меня холод изнутри.

Мое горло пересохло, голос совсем пропал, и я даже не смогла, а может и не захотела противостоять мужчине, когда тот запихнул меня в машину, что называется, вырвав из лап Бонни.

Отец тоже ничего не заподозрил, ведь этот паразит – такой герой! Спасает меня от гибели, к которой сам вчера едва не привёл, ударяя меня как об стену своей тяжелой рукой.

Рука его правая дернулась к бардачку, но ужас охватил меня раньше, когда я только заметила кисть возле колен. Я заверещала и стала избивать его куда не попадя, вынуждая Алфи съехать на обочину, чтобы унять мой пыл.

– Эй, прекрати! Хватит! Я ничего тебе не делаю! – защищался он, накрыв лицо и голову, скрючившись пополам.

– Ненавижу! Ненавижу! – хлестала его я, а после сжала пальцы в кулаки, продолжая бить обидчика, который устал терпеть и стал хватать и отталкивать от себя мои кисти.

Я задрожала, бешено дергая маленькую ручку дверцы, но та не поддавалась, чтобы выскочить и сбежать.

Страх и отвращение отбивали ритм в мозг так сильно, что я вырвала из пальто острую чернильную ручку, украденную из кабинета врача, и поднесла её к сонной артерии, надавив на неё силой. Острие вошло в кожу и поранило мягкие ткани.

– Не смей меня трогать или устанешь машину от крови отмывать!

Мужчина отодвинулся к своей дверце так сильно и молниеносно, что едва не слился с ней в одно, продолжая смотреть на меня огромными глазами, словно сегодня он был жертвой, а не я.

– Ева, опусти эту гребаную ручку и давай успокоимся… – начал лить еврей, – Я тебя и пальцем не трону больше, – мужчина поднял глаза, – Никогда…

«На слове» никогда» Алфи как-то сконцентрировался, словно по пьяни он насиловал не в первой.

Я молчала, вдавливая острый конец сильнее и сильнее, глотая отчаяние. Жить не хотелось, а умирать – так с радостью и песней.

– Ева, я всё осознаю, я во всем каюсь с того момента, как очнулся среди ночи! – стукнул он по рулю.

– Чушь! Если бы не ты не знал, чья я дочь, ты бы сейчас сидел на заднице ровно и попивал свой чай!

– Черт, – правда била в него и задевала за живое, – Я сам не знаю, что на меня нашло, ясно тебе? Но, сейчас, опусти ручку и мы все обговорим!

– Нет! – я вдавила сильнее и кровь побежала по наконечнику, спустилась по корпусу чёрного цвета и потелка по пальцам.

– Черт подери! Не лишай себя жизни на моих глазах! – закричал Соломонс на меня, боясь протянуть руку, чтобы отобрать, зная что я сейчас введу её глубже, и сдохну в его машине.

И никто не поверит, что Алфи не успел мне помочь.

– Хочешь золотые серёжки? Я могу подарить тебе две, даже три пары! Только опусти ручку!

Я выжимала с руки кровь, заменяя ответ.

– Паршивое типичное мужское – откупиться от того, что нельзя поправить! – смеялась я ему в лицо, истерично поправляя волосы, – Ты серьёзно думаешь, что мне нужны какие-то цацки? Мой папаша Томас Шелби! У меня есть всё!

– Ну, хочешь машину? Вот эту машину? Я тебе её отдам! – не унимасля Алфи, жалко раскидываясь своими несметными богатствами.

Тоже мне пират!

– Не хочу! Да, и что я скажу папе? Папочка, меня трахнул твой друг, но это ничего, потому что он подарил мне свою машину! – кричала я, начиная плакать, – Ты всё мне испортил! Всю жизнь запорол! У меня были свои мечты и планы, но их разбили!

– Скажи чего ты хочешь, да? – взмолился Алфи, – Хочешь, я женюсь на тебе, а?

– Фу! Замолчи! – меня затошнило, – Я лучше в крови захлебнусь, чем проведу жизнь с тобой!

Осознание происшествия стало немного-немного доходить до меня.

Я надавила сильнее. Алфи не шелохнулся.

– Что я могу сделать, чтобы ты прекратила издевательства надо мной и собой?! То, что ты прикончишь себя, ничего не решит! Разобьёшь сердце отцу, тётке и мне, блять!

– У тебя нет сердца! – гавкнула я ему в ответ, – Ты сознаешься моему отцу и всем в том, что ты сделал! В том, что это был ты! – рыкнула я на него, придавливая ручку к артерии, чувствуя как лицо застилает холодный пот, как к горлу подступает тошнота и как тело дрожит.

Мелкие мушки заплясали перед глазами и в машине стало светлее.

Алфи рассмеялся, нервно и обнажая зубы.

– Ну, блять, ты пиздец, жестокая, мда… Меня же порвут, нахер, в прямом смысле слова, на твоих чудесных глазенках, а? И не жаль тебе старого еврея?

– Нет, ты причинял мне страдания целый час! Не такая уж ты и немощь!

Алфи снова похохотал, противно и звонко.

– За это я себя и уважаю… А ты не слишком ли много знаешь для певички из церковного хора? – язвил и скалился Алфи, – Не будь на моем члене крови после, я бы и не решил, что был первопрохдцем! – продолжал он злить меня, пытаясь удержаться на плаву.

– Ты все скажешь отцу! – отчеканила я твёрдо.

Мне было безразлично на его выводы. Правда была за мной.

– Да, пожалуй! Скажу, что подобрал тебя возле бара, ты лезла ко мне, а после я насадил тебя и чуть «не провалился» после твоей дружбы с Бонни Голдом, да? – цепкая рука выхватила ручку, вырвала из моих рук, – Артур же шизоид, блять, он меня сразу на кол посадит за твои фокусы! – Алфи сломал её попалам, и чернила растеклись по его рукам.

– Тебе не поверят!

– А думаешь тебе поверят? – выкинул он её в окно, роняя в снег, – То, что на тебе следы моей «любви» ещё не доказывает, что они мои! Вдруг это ты такая страстная садистка? – протирал он синии руки об платочек, – Или твой женишок приласкал тебя после хора, мм? Как расклад?

– Что ты несёшь?

– А ты? Просишь меня сознаться в растлении малолетней твоим дядям! Уму непостижимо, да? – надсмехался он надо мной, – Я вижу только один выход, – Алфи сел поудобнее, расставил ноги, и откинулся на спинку сиденья, – Я женюсь на тебе, несмотря на твои прелюдии с цыганом.

– Нет! Никогда! Нет! – я орала блажью на всю машину, но Соломонс только улыбался, абсолютно холодно и безбожно.

– Я люблю когда на завтрак оладья, кофе со сливками и берут мой член в рот, пока держится утренний стояк. Ты как? Надеюсь, за?

Я не верила ни глазам, ни ушам, разинув рот от его беспечности и безнаказанности.

– Ты только представь: твои тёплые губы на моём члене спросонья. Ты делаешь это осторожно, бережешь мой детородный орган. Ведь нам ещё им делать детей. Много детей и много раз их делать!

Алфи улыбался мне, продолжая мечтать, потирая в брюках свой член.

– Можем начать сейчас. Тебе ведь было вчера хорошо. Ты даже осталась со мной до утра.

***

Ева открыла глаза и снова закричала, вскидывая голову и ударяясь ею о лоб Алфи, который кропел над её порезом уже полчаса, хлестко орудуя иглой и плотной нитью, жадно смачивая рану и пальцы ромом.

– Ай, черт! – потёр свой лоб, – Тише ты! Я почти закончил…

Страх Еву проглотил как удав крокодила, и та заерзала на кровати, обхватывая тело руками, пиная еврея ногами. Она успела уловить на нем мужской шлейф, взглянуть в те же глаза и опуститься на подушку.

Наконец, она ощутила боль в шее и невозможность без ссадения сглотнуть слюну.

– Почему так больно? – шепнула она сквозь зубы.

– Потому что я не умею, блять, накладывать швы, зато ты умеешь угрожать и играть на нервах, как на гитаре семиструнной, – ворчал он, скидывая кровавую нитку и иглу в маленькую рюмку с алкоголем, – Не верти башкой сильно, а то расползется шов.

Ева глазела на мужчину, осматривая его кровавую рубашку, завернутую по локоть, мелкие очки на переносье и такие же, красные от крови, руки. На запястье мелкое тату, разглядеть которое Ева была не в силах.

– Кушать, наверное, хочешь? Да пить, а?

Девочка кивнула.

– После потери крови всегда так. Сейчас тебя старуха накормит и напоит. Оладья, да кофе со сливками, сойдёт?

Ева сглотнула ком, больно поморщившись, молча зыркая на еврея, начиная плакать вспоминая его слова. Голова её болела и шла кругом от суматохи и потери в пространстве и времени.

Алфи виновато и понуро исчез за дверью, но стоило ему отойти от комнаты на шаг, как телефон заверещал в спальне и девочка схватила трубку.

Соломонс не смог подавить любопытства, осторожно поднимая трубку на другом конце коридора, уже в своей спальне, увеличивая чёткость звука, внимательно слушая разговор Бонни Голда и Евы.

– Ева, как ты? Что случилось ночью? Что с твоим лицом?

Тишина в трубке сменилась тихим плачем девушки.

– Всё он… – смогла из себя выдавить почти беззвучно.

– Кто? Скажи кто он?

– Алфи… – еврей нахмурился, и сжал трубку до побеления в бешенстве, – Алфи Соломонс, – прошептала Ева, и вновь заплакала.

– Что?! Не могу поверить… Он же… Ты… – расстерялся Бонни, – Как это могло случиться?! Он же друг твоего отца?!

– В церкви. Меня, кажется, продали ему… – шипела девушка, пытаясь взять себя в руки, – Отец не знает, что это он.

Алфи слушал и скрипел зубами, злобно прикидывая что ему делать.

– Я всё расскажу Томасу или расправлюсь с Алфи сам! – заверил твёрдым голосом парень, и Соломонс скривил шуточное лицо в кривом испуге.

«Очень страшно, сопляк!»

– Нет! Господи, не надо! – отчаянно запищала в трубку Ева, – Не надо или он женится на мне! Мне придётся есть по утрам оладьи, пить кофе со сливками и заниматься с ним… Этим… Ртом, – стыдливо бормотала девушка, – А ещё делать детей, постоянно. И рожать ему.

«Аа…?» – Алфи вопросительно вытращил глаза, не пропиминая таких бесед.

– Я этого не допущу! Этот Алфи Соломонс – паршивый еврей, он покойник! И сегодня он сдохнет! Закажи ему гроб! – Бонни Голд бросил трубку силой, и Ева не успела ничего сказать, слушая только гудки и свой плач.

– Пусть Аберама заказывает гроб для своего полупрофессионала, – закончил в слух Соломонс.

POV/АЛФИ

То, что девчонка падает в свои припадки каждые десять минут и с минимальным подъемом гормонов в крови пугает меня.

Во время нашей связи в церкви она отключилась. Хорошо, оправдание – стресс, боль и мои удары.

У госпиталя – испугалась моего вида, тоже ничего.

Но, во время разговора, да ещё и схватилась за своеобразную «заточку» – это через край. Я разволновался. Такое волнение не испытывал лет десять. Решил, что кровь уже из артерии и она сейчас помрёт в моей машине и Шелби потом проткнет мою артерию.

Чего испугалась она? Что вновь схвачу её и начну трепать? Сдалась за даром.

Не хотел я её обижать ни в ту ночь, ни этим днём. Я хотел прощения. И я его добьюсь, так или иначе.

Что она себе нафантазировала в отключке – вопрос отдельный. Какие ещё дети? Каким ещё ртом она будет меня ублажать?

Пока мы ехали домой и я одной рукой держал её шею, чтобы она не зафонтанировала, я говорил ей только добрые слова. Молил простить и немного приукрасил с предложением выйти за меня.

А почему бы и нет? В давние времена если какой-либо мужчина силой «портил» деву, то обязан был на ней жениться, заплатив отцу дань, и не имел права когда-либо разводиться.